Незнакомец серьезно кивнул:
– Да, правда. Кстати, даже вообразить не могу, что у вас за работа. Обычно легко угадываю, а с вами – полный провал.
Спрятал флягу в карман, но не поднялся и не ушел, а напротив, устроился поудобней, достал портсигар, вытянул ноги в разноцветных ботинках и мечтательно уставился – не на Квитни, а куда-то в пространство над его головой; выглядел при этом так расслабленно, словно шаткий стул был шезлонгом, промозглый ноябрь – июлем, а влажный от недавнего дождя тротуар – белым пляжным песком. Наконец сказал:
– Не серчайте, но в голове почему-то крутится слово «жиголо» – в первоначальном его значении. То есть наемный партнер для танцев. Вот это бы вам подошло! Но вряд ли это действительно ваша профессия. Не в тех мы встретились декорациях. И не в те времена.
Квитни так удивился, что даже не попытался изобразить возмущение. Вместо этого честно сказал:
– Нет, конечно. Но в каком-то смысле все-таки да. «Платный партнер для танцев» – отличная метафора. Просто я танцую не с людьми. А, можно сказать, с самой реальностью. Вернее, с некоторыми ее фрагментами. Кто хорошо себя вел, в смысле за кого заплатили, с тем и буду танцевать.
И рассмеялся, увидев замешательство на лице незнакомца. Больше всего на свете Квитни любил сбивать людей с толку, особенно таких как этот тип, вальяжных обаятельных фриков, привыкших, что с толку обычно сбивают не их, а они.
Сильный великодушен, поэтому он объяснил:
– На самом деле я просто специалист по нативной[6 - Нативная (естественная) реклама (от англ. native advertising) – способ рекламы, при котором рекламная информация подается как равноправная часть потока содержательной информации (статьи, видео, радиопередачи и т. п.). Она не похожа на обычную рекламу, поэтому, по замыслу, не должна вызывать у потребителя чувство отторжения. Один из видов естественной рекламы – спонсируемая рекламодателем статья, по форме напоминающая редакционную, с платным размещением посреди основного нерекламного материала.] рекламе. Считается, что неплохой специалист. Сами, наверное, знаете, рекламную хрень, замаскированную под лирические зарисовки и познавательные статьи, обычно читать невозможно, фальшь так и прет. Но моя рекламная хрень заходит как по маслу. Я способен интересно рассказывать даже про самую скучную чепуху. И умею писать о богатых заказчиках так, словно их заведения, товары и услуги – лучшее, что может случиться с человеком на этой земле. Как будто мне фантастически повезло, случайно встретил нечто прекрасное, и теперь несу человечеству благую весть. Звучит довольно наивно, это я и сам понимаю; тем не менее, мои рекламные тексты работают. И фотографии тоже, хотя я даже близко не профессионал. Действуют даже на критически настроенную публику, которая в курсе, что хвалебные оды всегда пишутся на заказ. Поэтому многие рекламодатели готовы переплачивать втрое, лишь бы с ними работал не кто-то, а я. От меня больше толку. Потому что мой принцип: сперва полюби объект, а потом о нем рассказывай, почти все равно что; будешь выглядеть простодушным восторженным идиотом, зато всех убедишь. В этом смысле я и правда жиголо: готов полюбить за деньги. Но не притвориться, а действительно полюбить. Ненадолго, конечно, – танец есть танец. Когда музыка умолкает, партнеры, раскланявшись, расходятся по своим углам.
– Круто! – восхитился незнакомец. – Вот спасибо, что рассказали. А то бы я еще долго мучился, прикидывая, кто вы.
– Что, правда бы мучились?
– А то. Я любопытный. И избалованный в этом смысле. То есть привык все про всех сразу понимать. Но до любви по заказу ни за что бы не додумался. В голове не укладывается! В первую очередь, тот факт, что у вас получается. Мне даже статей ваших читать не надо, и так вижу: действительно получается, не врете. У людей, которые знают, что делают, ясно видят и трезво оценивают результат, есть такой особый уверенный блеск… ну, предположим, в глазах. Хотя на самом деле во всем человеке сразу. Не знаю, как лучше объяснить.
– Я, наверное, понимаю, – невольно улыбнулся Квитни. – У вас, кстати, этот блеск тоже есть.
Незнакомец серьезно кивнул и уставился на Квитни с таким неподдельным обожанием, что тот окончательно растаял. И сказал, хотя подобные вещи о себе обычно никому не говорил:
– Когда-то, как в таких случаях принято выражаться, много жизней назад, я был поэтом; думаю, что довольно хорошим, до сих пор ни за одну строчку не стыдно. Правда, потом перестал. Вернее, оно само перестало со мной происходить. Говорят, художники бывшими не бывают; может, оно и так, зато бывших поэтов – полно. Это я к тому говорю, что влюбляться по заказу именно тогда наловчился. Только заказчиком был тоже я сам. Пока не влюбишься, ни черта не напишешь; по крайней мере, у меня было так. А влюбиться естественным образом не каждый день получается; к тому же, почти всегда есть опасность, что могут сразу ответить взаимностью, и тогда на какое-то время станет совершенно не до стихов. Так что поневоле пришлось научиться себя накручивать до нужного состояния, заранее выбрав безопасный объект, которому ты на фиг не сдался. Кстати, не обязательно именно человека. Можно влюбиться в сорт кофе, ботинки в витрине, заброшенный дом, яхту, трамвай, в целый город, в теплый юго-западный ветер, в Средиземное море, в июльский дождь. Это на самом деле довольно просто, когда любишь жизнь в целом. Кого, да и что угодно можно назначить ее представителем. И поверить себе.
– Круто! – снова повторил незнакомец. – Отличный метод. Спасибо, что рассказали. Я теперь ваш должник. Давно меня так люди не удивляли. Уже даже как-то отвык; сам, конечно, дурак, надо чаще расспрашивать, не полагаясь на свою великую проницательность, которой в базарный день грош цена… А знаете что? Давайте я сделаю вам подарок!
Снова достал из-за пазухи свою синюю флягу и положил перед Квитни на стол. Объяснил с серьезным, почти строгим видом, словно инструктировал перед парашютным прыжком:
– Это на самом деле вовсе не такая мелочь, как кажется, а совсем неплохой гонорар. Вы сейчас все равно не поверите, так что даже стараться не стану, неблагодарная это работа – словами убеждать. Но в какой-то момент сами заметите и удивитесь, что коньяк в такой маленькой фляжке все не заканчивается и не заканчивается, хотя давно пора. А однажды начнете подозревать, что он вообще никогда не закончится. Не пугайтесь, это нормально, так и задумано. Просто его здесь не стакан, не пинта, даже не галлон, а целая бездна. Моя любимая единица измерения объема твердых, сыпучих, жидких и газообразных тел. Особенно жидких, конечно, тут ничего не поделаешь: их обаяние сокрушительно действует на меня. Говорю это не затем, чтобы вам отомстить, сбив с толку еще сильнее, чем вы сбили меня, а исключительно для того, чтобы призвать к осторожности: никогда не пытайтесь осушить эту флягу до дна. Я один раз попробовал, еле жив остался, причем поначалу был этому не то чтобы рад. Наутро с похмелья спалил кастрюлю с овсянкой. Да что там кастрюля, собственный дом от меня с перепугу аж за реку тогда сбежал.
– Не… – начал было Квитни. Хотел сказать: «Не надо подарков, зачем мне подарки», – но почему-то в самом начале запнулся и умолк.
– Не хотите, можете не брать, никто не заставит, – вздохнул незнакомец. – Оставьте на столе, я потом заберу. И обижаться не стану. Я вполне осознаю, насколько нелепо с вашей точки зрения все это выглядит и звучит.
В этот момент, видимо для повышения градуса нелепости, иначе не объяснить, на голову незнакомца села морская чайка – очень крупная, с мощным клювом, ярко-желтым, как раз под цвет ботинка; такие здесь вроде не водятся. Но выходит, все-таки водятся? Например, залетают по дороге на юг.
Пока раздумывал о путях миграции перелетных птиц, оба – и человек, и чайка – исчезли. Только что были, и – хлоп! – не стало, как в детском фильме про волшебство. Однако синяя фляга осталась, видимо специально, из вредности, чтобы не дать Квитни возможности решить, что задремал за столом, набегавшись, объявить происшествие сном и махнуть на него рукой. От доказательства не отвертишься, вот оно.
Впрочем, фляга могла лежать на столе все это время, – подумал Квитни. – То есть она-то как раз вполне может быть правдой, вне зависимости от всего остального. Хорошая, красивая вещь. Грех такую бросать на улице, все равно кто-нибудь стащит. Лучше уж я заберу.
Открутил изящную пробку, понюхал – и правда, отличный коньяк. Осторожно попробовал на язык – точно, тот самый, который приснился. Или все-таки не приснился, а был.
Сказал, кривляясь, благо рядом ни одного свидетеля:
– Гонорар-гонорар, я тебя выпью!
Но не сегодня. Через четыре дня. Или через три, если хорошо пойдет дело. А оно, чует мое сердце, теперь отлично пойдет, – думал Квитни. – Некоторые нелепые уличные сновидения весьма способствуют созданию рабочего настроения. Жаль, что нельзя их себе нарочно устраивать, планировать наперед.
Дома, то есть в гостинице, набрался храбрости и выпил полную рюмку дареного коньяка. Сидел потом на подоконнике, курил сигарету, тщательно выдыхал дым строго на улицу, чтобы не заверещала гостиничная сигнализация, смотрел в ночное небо над городом, сегодня почти целиком залитое ярким синим, невыносимо холодным светом, насмешливо думал: если это и правда реклама, что, интересно, так рекламируют? Мощность современных электроприборов? «Видели свет в конце тоннеля? Этот прожектор куплен у нас!» А может, успокоительные таблетки? «После полного курса даже этот свет перестанет вас раздражать». Или ладно, чего мелочиться, сердце Благословенного Вайрочаны они рекламируют. Это же вроде бы именно Вайрочана светится синим в Бардо? Если, конечно, не путаю[7 - Квитни, как ни странно, не путает. Согласно «Тибетской Книге мертвых», именно из сердца Будды Вайрочаны на умершего изливается «яркий, сверкающий, резкий и ясный синий свет высшей мудрости», обычно пугающий, вызывающий желание от него убежать.]. Слишком давно это все читал. Но кстати божественный свет, отпугивающий покойников с хреновой кармой, там как-то так и описывали: «яркий, резкий и ясный». Получается, даже полезно таращиться на этот ужас, сколько нервы выдержат. Чтобы заранее привыкать.
Идея заранее привыкнуть к будущему божественному свету так понравилась Квитни, что он чуть не выпил вторую рюмку – за предстоящие блуждания в Бардо. Ну или просто на радостях. Но вовремя остановился. Вайрочана, при всем своем божественном милосердии, завтра за тебя работать не станет, так что давай без приятных излишеств. Потом. Все потом. Тем более, ты сейчас и так как-то подозрительно избыточно счастлив. Чего доброго, в таком настроении до утра не заснешь.
Уже после полуночи, лежа в постели, взял телефон и записал в заметках при свете тусклого, как белое пламя дэвов[8 - Согласно все той же «Тибетской Книге мертвых», мягкий белый свет мира дэвов появляется перед умершим одновременно с ярким синим светом Будды Вайрочаны и зачастую сбивает его с правильного пути.] гостиничного ночника:
«Все что угодно может оказаться путем на тайную родину сердца: кофе, коньяк, назойливый незнакомец в разноцветных ботинках, даже невыносимый холодный синий электрический свет».
Перечитав, спохватился: чушь, при чем тут какой-то свет и незнакомец в ботинках, я же хотел записать про гостиничный номер! Но строчку не вычеркнул. Сегодняшний день закончился только формально, рано пока работать. Пусть хотя бы до завтра останется запись про свет.
Я
– Смотри, – говорю, – ты только посмотри, что творится! А ты еще спрашивал, много ли толку от новых открытых Путей, – и буквально повисаю на Стефановом плече, чтобы ветер не разлучил нас до срока, такой уж сегодня выдался день, я почему-то вешу хорошо если пару кило, того гляди, улечу, как воздушный шар, со мной иногда бывает; до сих пор, кстати, не понял, с чем именно это связано. Нёхиси говорит, с радостью, но при всем уважении к этой версии, радуюсь я все-таки гораздо чаще, чем становлюсь таким невесомым, что впору ходить, набив карманы камнями… а кстати, мысль.
Стефан укоризненно качает головой; это, скорее всего означает: «Ты хотя бы для виду земли ногами касайся, люди же мимо ходят, эй», – но внимательно смотрит на толстую коротко стриженную девочку лет тридцати с, как говорят в подобных случаях, хвостиком, в серебристом пуховике, которая сидит прямо на мокрых ступенях, на вершине холма, то есть в самом начале Онос Шимайтес, моей любимой улицы-лестницы, и зачарованно пялится вдаль; уж я-то знаю, что она там сейчас видит вместо автомобилей, проезжающих по Майронё, вместо стремительной узкой речки, голых черных деревьев и черепичных крыш. И Стефан, конечно, знает, еще бы ему не знать, но я все равно говорю, просто никаких сил нет молчать:
– Прикинь, Птичья площадь ей показалась. И старинный, приморский по замыслу и изначальному положению, храм Примирений, бывшее святилище Неизвестных Богов, пережившее без особых изменений сколько-то там этих их совершенно мне непонятных Исчезающих Империй. Что, если я правильно уяснил из Кариных рассказов, для архитектурных сооружений большая редкость, они изменяются в первую очередь и сильнее всего остального… Ай, неважно, в прихотливых законах природы нашей изнанки черт ногу сломит, а мне никак нельзя без ноги. Главное, девочка смотрит сейчас на собор Примирений, окруженный сияющими строительными лесами; нам-то ясно, что там просто обычный осенний косметический ремонт, и подсветка нужна для удобства мастеров, но для неподготовленного человека потрясающее должно быть зрелище: какой-то фантастический огненный лабиринт над рыночной площадью, которой, впрочем, здесь никогда раньше не было, вообще ничего похожего, – а-а-а, так это, получается, сон? И щиплет себя за руки до синяков – ой, мама, не сон! Я бы на ее месте, конечно, уже с холма кувырком катился, лишь бы туда, вперед, тушкой или чучелом, любой ценой, но сидеть, затаив дыхание, с места бояться сдвинуться, чтобы не вспугнуть чудесное видение, смотреть во все глаза и благодарно молиться неизвестно кому: «Пожалуйста, господи, пусть эта красота всегда будет, все равно, для кого она и зачем!» – тоже вполне ничего. Даже немного завидно, хотя в моем положении глупо завидовать человеку, который по открывшемуся Пути прогуляться не может, только сидеть и смотреть. Но почему-то завидно все равно.
– Потому что прорва ты ненасытная, – ухмыляется Стефан. – Лишь бы захапать, чего тебе не положено, всегда таким был.
– Ну потому и нахапал в итоге больше, чем целый мир может вместить. Вселенная, как выяснилось на практике, чертовски щедра. Каждый в итоге получает соразмерно своим аппетитам… при условии, что в процессе раздачи каким-то чудом остается в живых.
– Правда твоя, – серьезно кивает Стефан. – Каждый получает соразмерно своим аппетитам, при условии, что отважится взять и сумеет выжить с этим подарком. Я сейчас, знаешь, очень доволен, как в итоге вышло с Путями. Когда разрешил тебе их открыть, от ужаса мысленно присел и зажмурился, заранее представляя, что сейчас начнется в городе, и сколько спасательных экспедиций нам придется ежедневно отправлять – добро бы если только на Эту Сторону, но ведь и еще хрен знает куда. А оказалось, мало кто способен целиком перейти в другую реальность даже нараспашку открытым Путем. То есть, по большому счету, способен-то всякий, просто почти никто не готов. Поэтому замирают на месте или садятся и смотрят, не веря своим глазам, на открывшиеся им удивительные пространства. Для пользы дела более чем достаточно: таким чудесным видениям почти невозможно верить, но и забыть не получится, так что будут помнить как миленькие, горевать, что не сбудется, любить. И тосковать, пока живы, будут не хуже, чем тосковали по дому люди-мосты. А нам почти никакой работы: того, кто никуда не ушел, и домой возвращать не нужно. Идеальный вариант! Но о тебе я начал беспокоиться – с каких это пор ты стал такой осторожный и милосердный к людям? С какого вдруг перепугу? Часом, не заболел? Но твоя формула все объясняет. Оно само так происходит, не по твоей воле. Каждый получает соразмерно своим аппетитам, а всерьез изголодавшихся по чудесному все-таки мало. Чудо – не успех, не деньги и даже не еда.
– Я поначалу натурально пришел в ярость, когда понял, что большинству людей достаточно просто увидеть нечто невероятное, открыть рот, похлопать глазами, перекреститься и убежать, даже не попробовав подойти и пощупать, – признаюсь я. – Но потом подумал…
– «Пришел в ярость, а потом подумал» – вся правда про тебя, – ухмыляется Стефан.
– Ну знаешь, могло быть и хуже, – рассудительно говорю я. – То есть никакого тебе «подумал». Никогда. А со мной «подумал» довольно часто случается. Примерно по числу чашек кофе – когда его пьешь, больше как-то особо нечем заняться, поневоле приходится размышлять обо всем на свете. А кофе я часто пью.
– Это нам всем повезло.
– Еще бы. В общем, я сел и подумал. И решил, что не надо слишком много требовать от людей. Они не такие, каким был я сам, и тут ничего не поделать. Мало кому везет сразу родиться психом, которому с детства неизвестно что подавай, да побольше, немедленно, любой ценой. Обычно человеческий голод по чуду гораздо слабее. Но он все-таки у каждого есть. А с этим уже вполне можно работать. Всякий, кто разжигал костер, или топил печку, знает, что огонь разгорается постепенно, если вовремя подкидывать дрова. В общем, я хочу сказать, что «много работы» вовсе не означает «безнадежная игра».
– Похоже, ты хлещешь кофе ведрами, – уважительно говорит Стефан. – Я имею в виду, часто думаешь. Какой-то подозрительно умный стал. По этому поводу предлагаю немедленно выпить…
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
