Жалган

Пролог

   Широка степь. Конца и края ей не видно, ветер гнет легкую траву, играясь. Клубятся облака в высоком вечном небе, молодая красавица-луна взошла над равниной, оглядывая свои владения и любуясь на свое отражение в бурном, неугомонном речном потоке, смутно высятся горы, все ближе и ближе. И везде в степном просторе дышит жизнь. Кружит над землей кречет, плещется в воде рыба, мелькает в траве корсак, выискивая мышь, поют свою ночную песнь сверчки. Ржут лошади, пасущиеся на джайляу.

   Ребенок, услышав этот благой для уха звук, вскрикнул от радости. Вывела река к людям. Спасутся теперь. Маленький человечек покрепче ухватил свою ношу, укутанную в одеяло, чтобы не дай небо не выскользнула из детских уставших рук. Босые израненные об камни ноги снова пустились в путь, норовящие закрыться глаза цепким взглядом провожали каждое движение.

   Мальчик сладко зевнул, думая о теплой кошме и о сегодняшнем кошмаре. Ночью во сне увидел, как волки дерутся. Как скалят клыки!.. Страшно стало. А маме-то что? На тебе, сынок, овец, иди паси. Еще солнце не взошло, а он тут как тут. Блеяли овцы, лакая воду в реке. Большая теплая шапка сползла на лоб. Порывисто убрав ее с глаз, мальчик почувствовал, как пятки защекотал страх. Движется что-то. Волк? Или какой-нибудь другой степняк? А может, человек?..

   Что-то маленькое, грязное, с длинными волосами, вынырнуло из гущи высокой степной травы. Ребенок, примерно тех же лет, что и он сам. Маленький пастух молча стоял, не в силах сказать ни слова.

   Ребенок, прихрамывая, подошел к нему. Тут мальчик увидел у него в руках свернутое одеяло. Беглец молча всучил ему сверток. Пастушонок покорно взял его и, опустив глаза, удивленно раскрыл рот. Малыш. Разбуженный, он заерзал в своем одеяльце и заплакал. Мальчик посмотрел на своего гостя, ожидая, что он скажет хоть что-нибудь. А тот, тяжело дыша, убрал волосы с лица. Тут только пастушонок увидел, что это – девочка.

   Свет вдруг хлынул в степь, окрашивая потемневшую землю. Тень упала перед девочкой. Она обернулась, где за ее спиной над горизонтом медленно восходило солнце.

   Девочка зашаталась и вдруг повалилась с ног. Мальчик успел свободной от младенца рукой поймать ее за локоть, прежде чем она стукнулась головой о землю. Наконец с мальчика спало оцепенение и он завопил что есть мочи:

– Эне-е! Па-апа, скорее, идите сюда!

Глава I

– Я сдеру с нее шкуру! Ее притащат ко мне на аркане! Уж я научу эту паршивую Селсаяк отвечать за свои слова.

Саткын, склонив голову, молча слушал, как его манап ходит по юрте, злится, кричит и от своего крика злится еще больше. Торговец в расшитых шелком одеждах смущенно сидел, поджав ноги под себя. Саткын со злостью поглядывал на виновника всего этого. Впрочем, откуда ему было знать, что новость о том, что какая-то там девица плетет неугодные манапу речи, так его взбудоражит.

– Пригрел змею на груди, растил под своим крылом, как родную, уберег от врагов… Камча будет ей уроком, прикажу рассечь кожу до костей, чтоб неповадно было… Найдите кого-нибудь, чтоб поехал туда!

– Мой повелитель, – влез Саткын, – позволь мне поехать. Мне все равно туда дорога лежит. Я Жылдыз знаю, поговорю с ней. Накажешь ее – и речи ее станут только дерзче. А я ей мысль твою, великий, передам в целости и сохранности, и она о тебе мнение изменит, и уважения проникнется. А люди потом говорить будут – какой наш правитель великодушный. Обещаю.

Громкие слова, но цель свою нашли. Манап долго смотрел на своего посла, и Саткын про себя улыбнулся. Дурак. Как тростинка – куда ветер подует, туда его и клонит. А ветер ему он, Саткын. И почему, о небо, досталась власть этому недалекому? По праву крови, не по достоинству. Справедливо это?

– Хорошо, поезжай, – наконец согласился он. – Но смотрите мне оба – доиграется твоя сестра, получит когда-нибудь, чего так добивается.

– Спасибо, повелитель.

Саткын смиренно замолчал. А манап спросил у торговца:

– А что там с Каракчы? Не слышно про него ничего?

– Слышно, великий, – с облегчением ответил купец, радуясь перемене разговора. – Продолжает свои гнусные набеги. Я сам не встречал, но по дороге сюда встретил туткунский караван. Идет понурый, потрепанный. Говорит – Каракчы, этот негодяй. Налетел, как вихрь, убил воинов, забрал товар, и унесся. Но, один из его парней сказал, что вроде как подстрелил негодяя. Тот-то все равно сбежал, но, может, помрет где-нибудь в степи.

– Да… – протянул манап, потирая подбородок. – Наших не трогает пока, и то спасибо. А разбойников в степи много было, и все мертвы. И этого поймают.

Поймают, про себя согласился Саткын. Но сколько людей перед этим еще погибнет – никто не знает, и даже манап этого сказать не сможет.

   Дальше разговор слушать не стал. Незаметно вышел из юрты, начал собираться в дорогу. А что там собираться – седло на коне затянул да и скачи куда тебе надо. Куда там его анда ускакала в этот раз?

   Жулдыз потянулась и огляделась. Наступила осень, ранний холодок пробежал по раскинувшейся на многие конные переходы степи. Невдалеке горы, подернутые дымкой. Мощные мускулы гнедой кобылы Буркит шевелятся, перекатываются, как волны в реке Авре. Зря приезжие степь однообразной зовут. Хотя куда им, никогда не бегавшим вольно по ее просторам, не слышавшим, как хрустит песок под ногами, не зарывавшимся лицом в гриву верного коня, не нырявшим в ледяные озера, не познавшим свободу бесконечной степи, неустанного ветра и высокого-высокого неба. Для других здешние территории были блеклыми, а для местных цвета ее и не могли быть ярче. Не за то ли стали они в глазах чужаков варварами, слишком высоко ценящими свою “дикую свободу”?

   Она отвернулась от гор и направила взгляд на полночь, где был ее родной дом. Аул таулыков так никогда и не смог дать ей того, что осталось там. И уж конечно, для Жулдыз таулыкская горная местность и ее родная степь совсем не были одинаковы. Тут все другое. И небо, и светила, и реки с озерами. Скоро начнется перекочевка, кош полезет еще выше в свои горы. И она за ними… Столько лет уже что-то в ней толкалось на родину, поваляться в траве, вдохнуть знакомый запах, проскакать на лошади, раскинув руки, чувствуя жестокий, но свой, ветер на лице. Она еле сдерживалась, чтобы не гикнуть и пуститься в галоп. И так далеко уехала.

   Вдруг она встрепенулась, выгнулась, как лук, висящий у нее на плече. Показалась вдалеке ее будущая добыча. Жулдыз тихо щелкнула языком, и шевельнула коленом. Лошадь тряхнула головой и повернула туда, откуда вышло солнце. Зацокали копыта по земле, и великолепный тулпар, поднимая пыль вокруг, начал набирать скорость. Приближаясь, Жулдыз прижала стрелу к тетиве и приготовилась к охоте.

   Жулдыз скакала во весь опор, низко пригибаясь к шее Буркит, из-за песка почти ничего не видя. Когда прямо перед лошадью появились слабые очертания человека, Жулдыз резко откинулась назад и, придерживая добычу позади себя и шапку на голове, крикнула:

– Тпр-ру!..

Буркит мгновенно остановила свой бег и встала на дыбы. Жулдыз, успокоив кобылу, со злостью посмотрела, кто же оказался достаточно глуп, чтобы выскочить перед лошадью на полном скаку. До чего же удивилась Жулдыз, когда увидела, что от пыли стоит и отплевывается ее анда Саткын.

   Она бросила шапку на землю и прыгнула за ней, на радостях даже не скривившись от боли, когда ступила на больную ногу.

– Привет, анда. Чего на дорогу выскакиваешь?

Саткын широко улыбнулся и подошел к ней.

– Откуда ж я знал, что ты и затоптать можешь?

Друзья засмеялись.

– Что ты в степи один делаешь? – спросила Жылдыз, когда они уже уселись на землю, как на щедро расстеленную кошму.

– Так ведь я не один.

Она весело покачала головой и достала нож из-за пояса – у нее кончались стрелы, надо было настрогать новых.

– Выполнил поручение манапа, великий посол?

– Выполнил, – не без гордости ответил Саткын. – Думал, вернусь, отдохну, съезжу с тобой на охоту, а тебя – нету.

Он присвистнул и неопределенно махнул рукой куда-то.

– Сидит Толкун дома одна, тоскует.

– А, Толкын… – тихо, как бы неохотно протянула Жылдыз имя сестренки, произнося его на свой, степной, лад. Они всю жизнь так и общались – каждый по-своему. – Ладно уж, не из-за моей же прихоти меня не было. Ты-то зачем сюда принесся, анда?

– Тебя найти.

– Зачем? – нахмурилась она.

– Манап гневается. На тебя, сестра.

– “Манап гневается”, – фыркнула Жылдыз, презрительно сплевывая и смахивая стружку с колен. – Мне нет дела до того, что этот дурень там делает, пусть хоть на голове стоит – мне все равно.

Саткын невольно усмехнулся, узнавая тупое упрямство анды на ее простом, грубоватом, бровастом лице.

– До него доходят слухи, что ты ругаешь его за его спиной, непристойные вещи говоришь. Ты бы осторожнее, анда, осторожность еще никого не погубила. И зачем ты это незнакомым выговариваешь?

– Ну, мелькнуло крепкое словцо, может быть, – она пожала мускулистыми плечами. – Понадобится – я ему все и в лицо выскажу.

– Он уже грозится камчой с арканом, – предупредил Саткын. – Говорит, пригрел, растил, уберег, как родную…

– Растил? – прошипела Жылдыз, со злости втыкая не готовую еще стрелу в землю. – Никто меня в жизни не оберегал. Как родную… Не завидую же я его детям.

– Ну что ты это мне говоришь, сестра? Словно я не знаю, – успокоил ее Саткын, смотря, как она ломает руки, сдерживая себя.

Жылдыз достала стрелу и, увидев, что она переломилась, с досадой отбросила в сторону.

– Ладно. Попридержу язык за зубами, так уж и быть. Будь проклят этот торгаш, чтоб я еще хоть раз кому-то дорогу показала!..

Он не выдержал, захохотал, глядя, как она ругается.

– Но спасибо, Саткын, что примчался сюда, сказал. В долгу не останусь.

Жылдыз встала, взяла саадак. Тут только Саткын заметил, что она подволакивает ногу.

– Что с ногой? – Нахмурился.

– Спрыгнула с лошади на полном скаку, ничего страшного, – отмахнулась анда.

Саткын уткнулся взглядом в землю, задумался.

– Я не только за этим прискакал, анда. Тут такое дело, – проговорил он, помолчав немного. – Есть еще кое-что. Манап собирается воевать с туткунами.

Она резко вскинула голову, услышав имя ненавистного племени.

– Надо узнать, сколько у них воинов, где их меньше всего, чтобы ударить крепче.

– И причем тут я? Я не воин, манапу не служу.

– Тут не воины нужны, а чалгынчы, разведчики. Ты жила среди них, анда, кому как не тебе знать?

– Как же плохи дела у этого манапа, если он на войну женщин отправляет? – с ехидцей спросила Жылдыз. – Жила среди них я недолго, и это было давно. И я никуда не еду, анда, можешь так своему повелителю и передать.

Она подошла к своей лошади, мирно гуляющей рядом.

– Нам достанется одна десятая доля от полученного. А как туткуны богаты, ты и сама знаешь.

Жылдыз остановилась, слушая.

– Ты чего-то не договариваешь, анда.

– Отказа быть не может. За отказ – казнь. Так что с одной стороны – горы золота, а с другой – смерть. Выбирай.

Саткын увидел, как она, стоя к нему спиной, сжала и разжала кулаки.

– Я не могу оставить Толкын так надолго.

Он понял, что она лишь ищет отговорку.

– Толкун мы оставляем каждый день. Она уже большая девочка, мы много ей оставили, мои родители с ней. И ты не подумала о еще одном. Как же месть, анда? Манап, может, и дурак, но все же понимает, что ты больше всех зла на них затаила. И если бы я думал, что ты откажешься, я бы сюда не приехал. Решай.

Жылдыз опустила голову, задумавшись. И обернулась. Саткын сидел, терпеливо ожидая ее ответ. Когда ж они успели вырасти, вдруг с тоской подумал он. Выросла сестра с того дня, как они впервые встретились, тогда, у реки. Вытянулась, окрепла, похорошела, фигура появилась. А этот бешеный огонь в глазах так и не потух.

– Хорошо, я поеду. Когда в дорогу?

– Прямо завтра.

Анда сжала губы, и Саткын понял – о сестре думает.

   Вдруг Жылдыз огляделась и хохотнула:

– Ты что же это, пешком приплелся? Где твой конь?

Саткын залился краской.

– Сбросил он меня. Не знаю, как назад буду добираться.

Анда огляделась, меряя расстояние глазами.

– Бери мою лошадь. Ты впереди поедешь, а я за тобой. Не хочу показываться в ауле сейчас, днем…

Саткын поймал ее взгляд и ни о чем спрашивать не стал.

Жылдыз подошла к лошади и ласково погладила потную шею.

– Ты когда приедешь, мою Буркит не забудь отпустить, а то она у меня неволю не стерпит, – добавила Жылдыз.

– Угу, я отпущу, а она ведь сбежит.

– Не сбежит.

Уловив уверенность в ее голосе, он не стал расспрашивать.

– Ты так и ездишь без седла, да? – со смешком спросил Саткын, с восхищением глядя на лошадь. – Неправильный ты кочевник, анда. Говорят же про нас, что мы родились в седле.

– Говорят, – не без гордости согласилась Жылдыз. – Но лошадь-то не родилась в узде. Как приедешь, Саткын, скажи Толкын, что я вечером приеду.

– Скажу.

Саткын вскочил на кобылу. Жылдыз рассмеялась.

– Смотри, не свались!

– Постараюсь, – расхохотался он в ответ и коленями повернул лошадь, направив ее в сторону аила.

Глава II

   Толкын пропустила свои тяжелые черные волосы сквозь пальцы и опустила взгляд на свое отражение в покачивающихся волнах, в честь которых ее назвала сестра. “К аулу нас вывела река. Шумели волны, вот я и назвала тебя Волной” – просто ответила Жулдыз тогда.

   Вода мягко обволакивала ее голые щиколотки, приятно морозя их. Никому из девушек бы не позволили стоять вот так посреди дня, когда весь аул может видеть. А ей некому приказывать. “Ты везучая” – со вздохом как-то заявила Алтынай, с завистью глядя на нее. – “Никто тебе мужа выбирать не будет, никто за тебя твою жизнь не решает”. “Мне повезло, что я сирота?” – тогда прямо спросила Толкын. Ничуть не смутившись, Алтынай ответила: “Ты свободная! Не ценишь ты своего счастья”. И, махнув косичкой, девушка ушла. Правда в ее словах все-таки была. Она свободная, так, что речному потоку с ней в воле не тягаться. Только вот жить в одиночестве от этого не легче.

   Толкын подняла ногу, отражение подернулось рябью. Вдруг чьи-то руки обхватили ее и сжали, не давая пошевелиться.

– Ха, попалась! Не уйдешь!

Страх сковал сердце. Толкын с силой наступила на ногу похитителя и, резко развернувшись, сбросила его в воду перед собой. Девушка хотела тут же убежать, но вдруг вынырнувшая физиономия показалась ей знакомой.

– Ой, Азат, прости!

Толкын бросилась к старому другу, помогла встать.

– Я не узнала тебя, я испугалась… А хотя ты сам виноват, нечего было пугать! – запоздало возмутилась девушка, толкнув его назад.

Растерянный джигит плюхнулся обратно в воду, подняв дождь брызг. Толкын против воли хихикнула и протянула руку.

– Ты сейчас замерзнешь, пойдем, высушишься.

Насквозь промокший, но все же довольный, он наконец поднялся.

– Привет, Толкун! Я…

Проведя рукой по голове, он обнаружил пропажу своей шапки.

– Э-эй, постой!

Парень неуклюже зашлепал вдогонку за медленно уплывающим малахаем. Толкын легко взбежала вверх по склону и подцепила его веткой.

– Ее мы тоже высушим, – с уверенностью произнесла девушка, протягивая шапку Азату.

По колено в воде, сверху вниз глядя на нее, джигит раскрыл рот, но так ничего и не сказал. Толкын, улыбнувшись, нахлобучила малахай ему на голову и поманила его за собой. Вскарабкавшись на берег, Азат хотел последовать за ней, пока не раздался крик:

– Толку-ун!

Вскрикнув, девушка припустила прочь, бросив Азату:

– Прости…

   Прибежав, Толкын увидела брата, спрыгивающего с лошади. С разбегу бросилась ему на шею, его жилистые руки нежно прижали ее к себе.

– Ты чего даже не сказал, что уедешь? – как бы с обидой спросила Толкын, когда он поставил ее на землю.

– Ну, я же ненадолго, – оправдывался Саткын, убирая черные волосы с ее лба. – А ты чего босиком, ты же простудишься! Жылдыз мне голову снимет, если я тебя простужу, так что иди-ка в юрту.

– Ладно, – неохотно согласилась Толкын.

Отпустив гнедую, Саткын прищелкнул языком.

– Ай, какая моя карындаш все-таки красавица!

Толкын бросила на него кокетливый взгляд из-за плеча и ускорила шаг. Саткын догнал ее и тихо сказал:

– Твоя сестра едет вслед за мной. Жди вечером.

Девушка замерла. Сестра… От этого слова веяло холодной пустотой юрты. “Где твоя сестра, Толкун?” – спрашивали ее соседи, не любящие произносить имя Жулдыз. “Уехала.” – “Куда? Когда вернется?” – “Не знаю… ” Вспоминался ей и Бузык, двоюродный племянник манапа, с его заплывшим глазом и разбитой губой, которому не повезло пристать к Толкын, когда ее старшая сестра была рядом. Люди стали говорить о них еще больше, и сначала Толкын обиделась на Жулдыз, но с годами поняла, что таким образом сестра словно бы накрыла ее куполом, защищающим девушку в ее отсутствие. Кто бы теперь осмелился украсть ее, зная, что ее сестра не побоится ни неба, ни земляков, ни аксакалов, ни манапа.

   Толкын откинула полог юрты, из темноты на нее дохнуло мрачной тишиной. Вздохнула. Саткын ушел. Куда – кто знает? А может, и не приходил. Вырос, важные дела появились. Разбрелись брат с сестрами в разные стороны. Девушка переступила порог, мимоходом рассеянно зацепившись взглядом за все еще белый узорчатый войлок, очаг, сундук, запасы еды. Богато живу. Вон, своя юрта есть, дойные кобылицы, а ведь совсем молодая, незамужняя. Это не ее достижение, конечно. Все добыли сестра и брат. Саткын нашел богатство на войне, а Жулдыз меч в руки не взяла. Сестра, отделившись от всех, перестала охотиться только ради еды. Начала возвращаться и с мясом, и шкурами. Потом, как-то на собственной лошади и арбе притащила юрту. После иногда дарила сестренке украшения. Говорила – проезжали купцы, обменяла на рога сайгаков. Толкын бы поспрашивала, но жизнь с Жулдыз научила ее не спрашивать ни о чем. Она, конечно, ответит, но в подробности не пустится. Вообще Жулдыз никогда не заменяла ей мать, да и не пыталась. Может, знала, что без толку, вот и не ласкала. Толкын, бывало, держала обиду на сестру, но никогда не забывала, что всем, что имеет, обязана ей. Саткын-ага точно так же растил ее, но тогда, в самом начале, из плена ее вынесла именно Жулдыз. Родители брата приютили, накормили, да, но никогда не шли на сближение с сестрами-приблудышами. Словно пустили их, боясь небесного гнева. И все-таки Толкын была им благодарна – могли и прогнать. Порой ей становилось их даже жалко. А Жулдыз… Трудно сказать, кого любит сестра. Чаще, чем проявляла уважение, она кривила губы в презрительной усмешке. Волы, которые так привыкли к ярму, что сами просятся под него – это Толкын читала в сестринских глазах. Может, чувствуя, что они тут лишние, а может, ради своего успокоения, Жулдыз оторвалась от них как могла скоро. Совсем еще девочка, научилась ставить петли и сети, чтобы добывать пропитание самой, не зависеть ни от кого, быть самой по себе. Толкын помнила тот день, когда сестра в буквальном смысле отплатила за приют. Она вернулась с охоты, как обычно, с тушей хулана на одном плече, и мешком на другом. Оставив мясо у очага на обед, встала перед хозяевами и протянула мешок. Он был многим меньше, чем то, что приносила раньше, но гораздо дороже. В этом убедились родители Саткына, раскрыв его. Там оказалась доха, дорогая, роскошная, лоснящаяся. “Это вам за все, что сделали для нас с Толкын.” – Ничего больше не говоря, сестра, пригнув голову, чтобы не задеть полог, вышла из юрты. Это могло походить на подарок от чистого сердца названой дочери, но на самом деле, и все это понимали, это был откуп. Вскорости Жулдыз поставила свою юрту, совсем перестала заходить. Да так, кажется, было лучше всем.

   Это произошло совсем недавно. А Толкын смутно припоминала первые дни их охоты. Тогда, конечно, ходила не одна. От маленькой в то время сестренки толку не было, но вот Саткын честно разделял с ней труд и добычу. Девушка вспомнила хохот Жулдыз, вместе с братом вытаскивающей Толкын из пруда, куда ее утянула рыбина.

   А потом Саткын стал уезжать по делам манапа, Толкын стала чаще оставаться дома, и Жулдыз, словно цепная собака, почувствовавшая свободу, начала пропадать в степи на дни и ночи. В детстве ее насмешливо прозвали Кезбе Жулдыз, или Жылдыз, а потом блуждающая звезда выросла в Селсаяк, бродягу. Теперь о ней говорили не с насмешкой, а с презрением, с непонятной ненавистью, тесно связанной со страхом. Откуда берет все эти богатства? Слишком уж хорошо у нее, безродной бродяги, шли дела.

   Толкын переодела мокрую одежду, натянула сапоги на холодные ноги, заплела толстые косы. Далеко еще до вечера, надо сходить, поискать брата. Просилось на шею ожерелье, недавно подаренное им. Может, Азата по дороге встречу… Толкын одернула себя. Не хотелось, чтоб соседи лишний раз завидовали. И так слава Жулдыз перекинулась на ее сестру, дразнить их еще больше не хотелось.

   Давно скрылось солнце за горизонтом, а Толкын так и нет. Где она? В Жулдыз вскипала кровь от ожидания, но больше от того, что приходится прятаться – и от кого? Она сплюнула сквозь зубы. Да где же сестренка?

   Вот показалась стройная, как тополек, фигурка Толкын. Идет себе враскачку, напевает, приплясывает даже. Что это ее, овод укусил? Да нет, она всегда была такой. Беспечная, легкая, как весенний ветерок. И хорошо. Жулдыз боялась, что вырастит из девочки вторую себя.

   Притаившаяся за юртой Жулдыз внезапно выкинула вперед руку, зажала сестре рот. Девочка вздрогнула, но, быстро поняв, кто это, ловко вывернулась, и встала перед ней.

– Ты чего так долго? – проворчала Жулдыз.

– А что мне, со всех ног нестись к тебе, стоит только позвать? У меня, между прочим, свои дела есть, – деловито подбоченившись, заявила Толкын. Жулдыз хотела рассердиться, но не смогла. Только усмешка скользнула по губам, не удержалась. Толкын, заметив это, тоже улыбнулась и вздернула хвастливо подбородок.

– Эх, ты!.. – Жулдыз потрепала сестренку по голове.

Толкын мотнула головой, сердито сверкнула глазками.

– Не трогай мои чистые волосы своими грязными руками!

Жулдыз закатила глаза, но понимала, что синли это шутя.

– Хочешь прокатиться?

– Хочу! – Толкын встрепенулась, выпрямилась, как воин в строю.

– Тогда пойдем, Буркит там пасется.

Она уверенно направилась прочь из аула, радуясь, что может наконец его покинуть, и специально не оборачиваясь на сестренку. Толкын постояла немного и не торопясь последовала за ней. Они миновали последнюю юрту, чей-то пес оскалил на них зубы. Толкын вздрогнула, но Жулдыз не обратила внимания.

   Жулдыз всмотрелась в степь и, сунув два пальца в рот, свистнула. Где-то послышалось ржание и легкий топот копыт. Гнедая кобыла вынырнула из тьмы, слегка освещаемой прикрытой, словно смущенная девица, облаками луной. Буркит весело тряхнула головой, Жулдыз ласково взлохматила длинную черную гриву.

– Ты когда в последний раз ездила на лошади? – Жулдыз краем глаза заметила очертания подошедшей Толкын.

– Как Саткын-ага перед походом дал, так и не ездила. – Девочка положила маленькую ладонь на морду Буркит. Лошадь шевельнула головой, понюхала Толкын. Она хихикнула.

– Разве ты не брала у его отца коня?

Толкын отрицательно мотнула головой.

– Чего так?

Толкын пожала худенькими плечами. Жулдыз грустно усмехнулась. Все-таки, несмотря ни на что, вырастила из девочки если не себя, то хотя бы достойное продолжение.

– Я же тебе говорила, ты можешь брать у них все. За что я доху отдала?

– Ты у них ничего не берешь, – упрямо стояла на своем Толкын.

– Так мне от них ничего и не надо. Я уже взрослая, сама могу за себя постоять, что надо – самой достать.

– Я тоже.

– Повзрослеть всегда успеешь, так что не торопись – пожалеешь. А теперь залазь, если хочешь проехаться.

Толкын с готовностью подпрыгнула, налегла телом на спину Буркит. Жулдыз поддержала ее за ноги, помогла вскарабкаться. Девочка откинула косу назад, гордо улыбнулась, глядя на сестру сверху вниз. Жулдыз невольно восхитилась. Красавица, не похожа на нее. Ну, это понятно. Отцы-то у них разные. Густые, черные волосы доставали до колен, смуглая кожа не тронута работой и палящим солнцем. Большие темные глаза, загнутые вверх ресницы, стрельчатые брови, вздернутый нос, полные губы несли в себе что-то нежное, доброе, улыбчивое. Сама тонкая, гибкая, как стрела. Очень похожа на мать в молодости. Жулдыз часто забывалась, глядя на сестренку. Хотелось, как в детстве, ткнуться ей лицом в плечо, вдохнуть дорогой мамин запах, намотать мягкие локоны на палец и смотреть, как они закудрявятся. Но потом просвечивало в ее чертах что-то чужое и виделся мужчина, высокий, грузный, красномордый. Внутри все съеживалось, и Жулдыз невольно отводила глаза, ругая себя.