Записки из русской деревни. Найди себя в лесной глуши

«Я ушёл в лес потому, что хотел жить разумно, иметь дело лишь с важнейшими фактами жизни и попробовать чему-то от неё научиться, чтобы не оказалось перед смертью, что я вовсе не жил. Я не хотел жить подделками вместо жизни – она слишком драгоценна для этого; не хотел я и самоотречения, если в нём не будет крайней необходимости. Я хотел погрузиться в самую суть жизни и добраться до её сердцевины, хотел жить со спартанской простотой, изгнав из жизни всё, что не является настоящей жизнью, сделать в ней широкий прокос, чисто снять с неё стружку, загнать жизнь в угол и свести её к простейшим её формам, и если она окажется ничтожной, – ну что ж, тогда постичь всё её ничтожество и возвестить о том миру; а если она окажется исполненной высокого смысла, то познать это на собственном опыте и правдиво рассказать об этом в следующем моём сочинении».

Генри Дэвид Торо «Уолден, или жизнь в лесу»

В мае 2009-го года, после четырёх лет института и нестерпимо долгого года военной службы, я наконец-то был готов вступить во взрослую жизнь.

– Теперь то и начнётся подлинная свобода, – подумал я, спрыгнув с лестницы вагона на раскалённый асфальт перрона. Я вернулся в родной городок и сразу же заметил, что в нём совсем ничего не изменилось. Словно бы я никуда и не уезжал вовсе. Впрочем, наивно было ожидать чего-то другого.

В моей жизни начинался важнейший этап становления. Благодаря процессу институционализации, армия практически окончательно выветрила из моей головы детское настроение. Вместе с этим померкли и юношеские мечты. Привычные вещи перестали быть чем-то особенным и интересным, а жизнь растеряла свой волшебный налёт и ту сказочность, что присуща лишь детским умам, и некоторым душевнобольным людям.

«Ты уже не ребёнок, и вести себя должен соответствующе!» – сказали мне взрослые дети, и я им поверил.

Столкнувшись с гражданской будничностью, я сразу же растерялся и впал в глубокую прострацию.

– Как же так? – подумал я, – Разве это и есть та самая свобода и жизнь, мысли о которой я так долго лелеял в тесной комнатке институтского общежития и армейской казарме? Разве к этому меня готовили все те «несвободные годы»?

Как это часто бывает в жизни, на деле действительность оказалась совсем не такой привлекательной, какой она выглядела в воображении.

Наступило лето. Одинаковые дни сменяли друг друга без всякого задора и энтузиазма. В тот период я жил на скопленные во время службы деньги и размышлял над тем, куда мне податься и чему посвятить свою жизнь. Никаких определённых мыслей по поводу своего будущего я никогда не имел, хотя родители в детстве часто меня наставляли:

«Подумай о своём будущем!» – твердили они, с тех самых пор как я начал ходить в школу.

Но я всегда пренебрегал мыслями о своём будущем, лишь терпеливо дожидаясь того времени, когда я буду окончательно освобождён от влияния социальных учреждений, которые в каждом человеке дрессируют послушные качества и наконец-то смогу жить так, как считаю нужным.

Но оказавшись вдруг в свободном плавании, я понял, что совсем не знаю, в какую сторону мне двигаться и что делать.

– Сейчас сложный период неопределённости, – подбадривал я себя несколько недель подряд, – Потерпи и вскоре жизнь наладится.

Но время шло, а жизнь моя так и оставалась прежней.

В конце концов, скучное однообразие так меня доконало, что я не выдержал и решился на исполнение своей давней детской мечты.

В юном возрасте зачитываясь Джеком Лондоном, Марком Твеном, Михаилом Пришвиным и Даниелем Дефо, я мечтал когда-нибудь отправиться в «далёкое путешествие» навстречу первозданной красоте и пожить в глухих краях, полагаясь только на себя и на мать-природу.

В таком наивном и отчасти даже отчаянном путешествии я увидел единственное спасительное лекарство от будничного застоя. И позднее, мои догадки полностью подтвердились.

В середине дождливого июня, потратив весь свой капитал на одноместную палатку, спальный мешок и снаряжение для жизни в естественных условиях, я отправился в глухие края русских просторов. Раздобыв лучшие произведения русских классиков, и до отвала набив свой рюкзак съестными припасами, чаем, и папиросами я вышел на федеральную дорогу.

Несколько дней подряд я ловил попутки и двигался на северо-запад, пока не добрался до невзрачного съезда, уходящего в массивную лесную чащу. Тот поворот был таким заросшим и непримечательным, что казалось, будто он никуда не ведёт, а заканчивается лесным тупиком. Но на деле, дорога, петляя несколько километров вдоль непроглядного города деревьев, упиралась в равнину, с которой открывался прекраснейший вид на необъятные русские просторы, среди которых притаилась небольшая деревенька с грозным названием «Черновка».

С того дня началось моё житие в дикой долине затерянных холмов и полумёртвых русских обычаев.

В то славное время я всем своим юношеским нутром стремился постигнуть величие таинственного и загадочного места (мира), в котором ужасы первозданного выживания переплетаются с невыразимой красотой звёздного неба. Естественная среда настолько жестока, насколько притягательна. И именно в этом и заключена вся прелесть жизни, – полагал я. Смерть делает любую жизнь ценной и значимой, ровно, как и трудности, – из которых и состоит скелет прожитого времени, – помогают нам не забывать о том, что мы когда-то жили, старались и боролись…

Четыре месяца я обитал на окраине деревни, доживающей свой век в безлюдных глубинах нашей необъятной страны.

Удивительно, но даже, несмотря на то, что «Черновка» уже в то время выглядела местом в крайней степени диким и запущенным, но несколько жилых изб в ней сохранилось и по сей день.

Иногда, – а особенной поздней весной – эта деревня по-прежнему манит меня будто зов предков. И вскидывая на плечи свой рюкзак, я возвращаюсь в ту прекрасную долину, и брожу по её холмам, подмечая изменения, произошедшие за годы. И слезы наворачиваются мне на глаза при виде умирающей деревни.

Луна движется даже тогда, когда на неё никто не смотрит. И жизнь в русской деревне подобна луне: когда ты наблюдаешь за ней, она замедляется до иллюзии неподвижности, но стоит отвести взгляд в сторону, и картина полностью меняется.

Старцы тех краёв, хоть и жили осёдло и не видели в своей жизни почти ничего, кроме родной деревни – были самыми настоящими мудрецами. Они всю свою жизнь посвятили труду, пренебрегая погоней за славой и богатствами, которые забирают столько человеческих сил… Они не привязывались к избыточным наслаждениям, находя усладу лишь в браге и табаке, и с любой жизненной невзгодой боролись плечом к плечу.

Этих людей совсем не беспокоили проблемы современной цивилизации, вконец помешавшейся на чрезмерном потреблении и маниакальном карьеризме. Тщательнее всего они прислушивались к голосу своего сердца, считая высшим из мирских благ подлинную человеческую свободу.

В то время я всем своим юношеским темпераментом бунтовал против городской среды и жаждал стать таким же человеком: свободным, мудрым и самостоятельным…

«Отринуть то, что жизнью лишь казалось. Чтоб умирая, не скорбеть о том, что я не жил…» – повторял я про себя строки Генри Торо, будто священную мантру.

И моё путешествие было первым шагом навстречу давней мечте. Идеалистическую и мечтательную жизнь путника (или же романтика) в то время я искренно считал единственно верной и полезной для человеческого сознания и души. А потому, я решил пожить в лесах, нащупать почву, привыкнуть к прохладе и сырости, вкусить даров природы и обдумать свою будущность.

За все те месяцы деревенской жизни я исписал несколько толстых тетрадок. Мой дневник в большей степени походит на сборник миниатюр и воспоминаний. Он в умеренной форме передаёт те ощущения и переживания, которые возникали в моём сознании в те славные деньки. И хотя порядок записей нарушен и передан в хаотичной последовательности – это никак не нарушает структуры произведения. Всё самое важное, – искренне на это надеюсь, – я смог передать без искажений.

«Послушайте! Ведь, если звёзды зажигают – значит – это кому-нибудь нужно?».

Владимир Маяковский «Послушайте!»

Теперь я деревенский житель. Уже несколько недель я живу в лесу, неподалёку от «Черновки», сплю в палатке и ем из котелка. За это время я успел обустроить свой лагерь, познакомиться с деревенскими жителями, обойти ближайшую округу и наладить полезные связи.

Я познакомился с одним старцем-рыбаком, и он рассказал мне о местных прудах, коих по всей округе было огромное множество. Он показал мне, где лучше всего клюёт карась, подсказал, в какое время начинает кормиться карп и на какую наживку его лучше ловить.

«Вообще рыбы здесь много, – сказал старец-рыбак, – Тут тебе даже толстолобик может попасться. Только вот животное это слишком умное. Просто так его не поймаешь, уметь надо».

Благодаря этим советам я разбавил свой скудный аскетический рацион – почти целиком состоявший из круп, овощей и ягод – ещё и свежей рыбой.

Местные пруды были длинной цепью естественных водоёмов. Будучи совсем небольшими по размеру, но рассыпанными в огромном количестве по всей долине, с вершины холмов они напоминали маленькие зеркальные лужицы, которые блестят на асфальте после дождя. Их воды настолько изобиловали живностью (рыбой, выдрами, водомерками, ужами и лягушками), что казались кишащими резервуарами. Иной пруд превращался в неподвижную гладь только в самый сильный солнцепёк, когда животным приходилось прятаться на глубине и в тени кустарников, а всё остальное время вибрировал от множества кругов и всплесков, происходящих в несчётном количестве каждую секунду.

Множество закатов я встретил, наблюдая за зыбкой гладью воды. Вот что я записал в своём дневнике в один из таких вечеров:

«Точно так же как рыба в деревенском пруде не может знать об африканских саваннах, о сибирских лесах и антарктических льдах, обо всех морях и океанах, о звёздах и галактиках, – словом обо всём многообразии форм, из которых и состоит наш мир, – также и от человека сокрыта большая часть мироздания. И лишь одна, последняя надежда есть у человека всё познать и ко всему прикоснуться – это смерть.

Не верю я, что такое разнообразие вещества во вселенной создано лишь для того, чтобы бесследно сгинуть, оставив после себя «ничто».

Если человечество не заблуждается абсолютно, и все те науки, ставящие своими целями ответы на вопросы – «Что есть мир?», «Как он возник?» и «Какова роль человека в этом феномене?» – хоть на одну сотую долю процента верны, то та продуманность и порядок, которые так явственно просматриваются во всех фундаментальных законах вселенной – есть лишь верхушка айсберга. Однозначно, видимый мир это частичка чего-то большего».

В силу немногочисленности обитающего там человека пестрящая долина, была необычайно богата естественной природой.

В низине лугов бурлила летняя насыщенная жизнь: по тропам, проторенным диким зверем, бегали суслики, ласки, полёвки и косули. Склоны лугов блестели яркой синевой цветущего кипрея, а в дебрях осоки зрела молодая клубника. Шмели с пчёлами не знали покоя с самого утра и до захода солнца. По ночам из лесов доносился яростный клич сражающихся секачей. А днём луга пестрели таким многообразием цветов и запахов, что глаз вместе с носом невольно восхищались и никак не могли пресытиться этими насыщенными ароматами и яркими цветами, сияющими вокруг.

Миновал месяц. Мой разум начал понемногу успокаиваться и привыкать к долине. Город оставляет на человеческой душе незримые рубцы, избавившись от которых начинаешь видеть мир иным взглядом. Каждый день я наблюдал за тем, как мир вокруг меня преображается. Каждое утро я просыпался новым и всё более «чистым» человеком. Стрекотавшие в моей голове мысли, подобные облаку голодной мошкары, умолкали; и с угасанием шумного разума стали явственнее видны другие процессы, доколе затерянные в бурной деятельности сознания. Я заметил, что закат засиял ярче прежнего, а спокойная ночь стала ещё спокойнее. Громче зазвучали и птичьи голоса, не умолкавшие до самого рассвета. И я понял, что природа не приемлет тишины, она поёт такую песнь, что многим слаще и приятнее для слуха.

«Я один, но это не значит, что я одинок».

Виктор Цой «Ночь»

Окинув взглядом свой лагерь, разбитый на окраине пролеска и спрятанный большую часть дня в тени массивных ракит, я испытал гордость. Не за себя, конечно, но за природу, которая создала такие условия.

Я отправился к деревенскому колодцу и принёс две бутыли воды. Вымыв котелок, я развёл костёр и поставил вариться чай.

Усевшись вблизи потрескивающих поленьев, я настороженно прислушался: в деревне перекрикивались собаки, – их лай разлетался по всей округе. Стоял вечер, небо было сокрыто густой пеленой стремительно несущихся свинцовых туч, а сумерки только начинали крепчать.

Пасмурно. Последний солнечный день был, кажется, на прошлой неделе. Деревенские старцы говорят, что июнь выдался самым холодным и дождливым за всю историю наблюдений. Они узнали это из телевизора. И это вполне походит на правду: дожди льют через день, с севера всё время дует пронизывающий ветер, а воздух непривычно свеж и прохладен. Вся долина посерела от влаги. Деревья поникли и прижались к мокрой земле. Куры с понурыми головами целыми днями прячутся под навесом, а собаки с худыми телами и выпирающими рёбрами каждый вечер воют на хмурое небо.

Хотя погода и скверная, но меня это совсем не расстраивает. Я заметил, что во время дождя и серой хмурости мои мысли становятся глубже и мудрее. Но вот что меня действительно беспокоит – так это протекающее дно в палатке. Когда случился первый ураган, шёл дождь такой силы, что вся округа на несколько дней превратилась в непроходимое болото. Ночью вода залилась под палатку и просочилась внутрь. Спальник промок, а вместе с ним промокли и мои ноги. Пришлось сворачиваться клубком и лежать в такой позе до самого утра, из-за чего спина согнулась в прочную дугу и никак не хотела разгибаться.

Сумерки, словно студенистая дымка медленно окутывают долину. Стали чётче слышны птичьи трели. Сычи ещё не запели, но я чувствую, что они притаились где-то неподалёку и ждут наступления полной темноты.

Ночью с трассы прилетает едва различимый рёв машин. Прислушиваясь к этому шуму, я представляю дальнобойщиков, несущихся в кабинах огромных исполинов навстречу русским городам. Я вспоминаю запах солярки, гул мотора и дорожные пейзажи. В далёком прошлом я проехал не одну тысячу километров, путешествуя в кабине многотонного грузовика.

Я неспешно потягиваю чай, и смотрю на деревья, чьи листья подхватывают на мгновение показавшийся из-за горизонта предзакатный луч солнца. Волнуясь вместе с ветром, листочки начинают играть светом и напоминают монеты в городском фонтане. Спустя мгновение, горизонт вновь затягивает плотная стена хмурости, и сумерки возвращаются, теперь уже до рассвета.

Где-то на юго-востоке, в сотнях километров от «Черновки» живёт своей привычной жизнь мой родной город. В это время суток люди возвращаются с работы: дороги переполнены торопящимися автомобилистами, магазины – нервными покупателями. В долине каменных домов всем правит суета сует, которая в деревне кажется абсурдной и бессмысленной деятельностью. И хотя я медленно отвыкаю от города, но его влияние по-прежнему ощущается липким налётом на коже.

Пока я занят чаем, у моих ног в поисках еды бродит взрослый ёж.

«Как же спокойно, когда рядом только звери» – думаю я.

Ведь правду говорят мудрецы, что всем нам время от времени необходимо побыть наедине с собой. Только вот почему-то они забывают упомянуть ещё и то, что чрезмерное городское одиночество разрушает человека, а насыщает только одиночество в глуши.

Прямо передо мной на мусорную кучу запрыгнула мышь. Она несколько минут роется в мусоре, а затем напряжённо осматривается по сторонам, проверяя обстановку на наличие угроз. Мышь совсем меня не боится.

С наступлением ночи животные повылезали из своих нор, и теперь снуют вокруг меня в поисках ужина. Я с интересом за ними наблюдаю.

Неподалёку появился взрослый кот. Учуяв знакомый запах, мышь мгновенно ускакала в норку, а кот, поводив некоторое время носом, заметил незнакомую фигуру (меня) и сразу же затерялся в гуще кустарников. Деревенские коты, в отличие от городских, очень осторожные и к человеку без лишней необходимости не подходят.

Половина десятого. Костёр почти своё отжил, и последние угли безмолвно дотлевают в куче нежного пепла. Едва различая буквы в сгущающейся темноте, я зажигаю свечу и рассеиваю тьму. Я думаю о Генри Торо: о том, как он в полном одиночестве встречал каждую ночь на берегу Уолденского пруда.

«О чём он думал, вглядываясь в догорающий закат?» – гадаю я.

Наверное, каждое человеческое существо, находясь в компании природы, ведёт с самим собой один и тот же диалог. Но может быть я и ошибаюсь…

Запели сычи, вернулась мышь, и из мусорной кучи вновь раздался лёгкий шелест.

В моей ручке почти закончились чернила, но в рюкзаке лежит ещё с десяток новых. Я допиваю остывший чай и разминаю затёкшую шею.

Время – полночь. Свеча сгорела наполовину. Я сижу на маленьком островке света, бороздящем бескрайние просторы непроглядной тьмы. Вокруг мрак, но внутри меня горит тусклый огонёк спокойствия. Снаружи тишина, но внутри меня тихо играет музыка. Медленно плывёт небо и ни одной звезды не выглядывает из-за плотного купола облаков. Я выкуриваю крайнюю на сегодня папиросу и отправляюсь спать, деля палатку вместе с муравьями, жуками и пауками.

«Слишком шумно и промышленно становится в человечестве, мало спокойствия духовного…».

Федор Достоевский «Идиот»

Очередной вечер я провожу в компании природы. Я варю чай и жду, когда же уже закатят свою песнь мои друзья – сычи. В небе первозданный пастух гонит племя хмурых туч на юго-запад. Температура – пятнадцать градусов.

Мне кажется, (но это не точно!) что сегодня я понял то, о чём Альберт Эйнштейн говорил ещё в начале двадцатого века: время – это призрак, которого человеческий мозг придумал для упрощённого понимания череды сменяющих друг друга событий. Различие между прошлым, настоящим и будущим не более чем иллюзия, хотя и весьма навязчивая… Времени нет, но есть бесконечная цикличность моментов, которую мы и воспринимаем как непрерывную вереницу часов, дней и лет. (В это действительно начинаешь верить при долгом разглядывании ночного неба).

Если всё обстоит так, то каждый человек – это сгусток нереализованного потенциала, в котором одновременно присутствует мудрость старца и наивность младенца.

Сегодня я научился косить траву настоящей косой. Это оказалось занятием не из лёгких. За несколько часов я накосил целую кучу травы и несколько огромных мозолей на ладонях.

Весь день я провёл в компании деревенских старцев, насыщаясь их мудростью, но вечер и ночь мне как всегда предстоит провести в одиночестве.

Хотя как можно чувствовать себя одиноким, когда в голове целая вселенная? И вселенная эта – есть я. Боюсь растерять такой настрой по прибытии в город.

Город дурманит, забивая голову ненужным хламом… Город – это враждебная среда, где каждое существо неистово борется друг с другом за более комфортную жизнь. Странное местечко.