Поезжай и умри за Сербию. Заметки добровольца

написанное 20 лет спустя

После описанных ниже событий прошли уже долгие годы. На встречах с ветеранами, молодёжью, активистами общественных организаций и так называемой «общественностью» мне всегда в различных формах задают один и тот же вопрос, смысл которого формулируется примерно так: " За каким чёртом вас туда понесло?!»

И каждый раз (десятки раз!) этот вопрос ставит меня в глухой тупик.

Хорошо, если его задавал человек в возрасте. Тогда я думал: ну, если ты до сих пор ничего не понял, что же я сейчас тебе могу объяснить…» —

и отвечал соответственно. А вот если спрашивала ребятня, пытливые юноши… тут можно широко улыбнуться и спросить: «Если б были все как вы, ротозеи, что б осталось от Москвы, от Рассеи?».

А если конкретно, наших добровольцев вёл в Сербию древний

клич русских воинов вещего Олега, князей Игоря, Святослава Игоревича и многих таких же, за века ставший непреложным законом: «За други своя! «Он, этот призыв, заложен в культурной матрице народа и объяснять тут действительно нечего. И мы особенно не размышляли: друг в беде – приди и помоги.

Именно так было на тот момент. Но вот, как сказал поэт, «большие годы пролетели». И они вдруг высветлили совершенно неожиданную сторону тех событий, о которой никто из нас тогда даже не подозревал.

Чтобы читатель мог точнее разобраться о чём речь, напомню одну старинную историю, случившуюся в далёком Х|Х веке на другом конце Земли, в североамериканских Штатах, эхо которой до сих пор не смолкает в современных США.

В середине Х|Х века североамериканские штаты уже не один век

разъедала раковая опухоль рабовладения, очагом которой был Юг страны. На этой мракобесной территории господствовало мерзкое рабовладение, с которым Европа покончила уже более тысячи лет назад: «белый человек», англосакс, плантатор кнутом и жесточайшим террором (нацисты – младенцы) принуждал к непосильному труду

миллионы чернокожих жителей страны.

И вдруг, в 1855 году, в самый расцвет американского рабовладения один такой вот белый, англосакс, из семьи рабовладельца и сам рабовладелец по имени Джон Браун собирает в Канзасе чёрно-белый отряд и поднимает вооружённое восстание против… рабства и рабовладельцев. Разумеется, восстание было жестоко подавлено, а сам руководитель взят в плен и повешен.

Борьба чернокожего населения сначала против рабства, а затем

за равноправие с белыми продолжалась все последующие десятилетия, продолжается и сегодня. В этой неравной борьбе были

отчаянные, трагические, казалось бы, безнадёжные моменты, и тогда кто-нибудь из изверившихся бойцов с горечью говорил: «Все белые

против нас, негров…". И всегда находился (и находится) тот, кто возражал усталому соратнику: «А как же Джон Браун?».

В подлые 90-е, в разгар мракобесия юрких, ельциноидный Кремль бросил сербов в тяжелейшей беде, оставив один на один

с самой мощной военной машиной современности – блоком НАТО: в

агрессии против небольшой страны приняло участие более 30-ти государств мира. Сербам была нанесена тягчайшая рана, которая кровоточит до сих пор.

И всегда найдётся в сербском обществе кто-то, кто скажет:

«Предала нас Россия…» Но он неизбежно услышит в ответ: «Как, а русские добровольцы?».

18 марта 2015 г., Самара.

ПОД ОГНЁМ

Предательство – худший из человеческих пороков, сказано в Книге Книг. Вот почему, когда числящийся министром иностранных дел России факир Козырев «со товарищи» из Кремля предали Югославию, присоединившись к т.н. «санкциям» ООН против многострадального народа, веками жившего под покровительством России, я немедленно принял решение пробираться на фронт в Югославию.

Но дело не только в Козыреве и К из «Демократической России».

Крайне подло повели себя холуйствующие журналисты из официальных «независимых» СМИ. У них, видите ли, семьи; они, видите ли, дорожат работой. А значит требуется по приказу «хозяев» разжечь гнусную кампанию травли маленького славянского народа, ликующе подпевая Западу (деньги не пахнут!).

Очень долгое время народы России не знали страшную правду о балканских событиях, только сейчас она начинает дозированно просачиваться на страницы газет и экраны ТВ.

Помочь сербам огнём своего автомата – это одна цель, которую я преследовал, отправляясь на фронт. Вторая – помочь пером: развеять смрадную завеса лжи над Балканами и показать, кто есть кто в этом конфликте.

С 17 ноября 1992 по 5 мая 1993 г. я неотлучно находился на

1-й огневой линии Босанско-Герцеговинского фронта в стрелковой роте автоматчиком. До середины января 93-го воевал в Герцеговине

(село Польице), потом в Сараево.

Как я выполнил свою первую задачу пусть расскажут мои сербские командиры. А как я выполнил свою вторую задачу, судить вам,

читатели.

17 июня1993, г. Самара.

Я ПИШУ

«Пишите честно,

как перед расстрелом.

Жизнь оправдает

честные слова.»

А. Жигулин.

Опять попала в стену пуля. Не занавесить ли окно? Надо бы, но некогда: я пишу. Я ещё не всё сказал об этой войне. Всё сказать об этой войне никому не под силу. Но надо успеть сказать как можно больше. Успеть! Успеть! Я пишу. Справа в двух кварталах жестокий бой: танковые пушки бьют прямой наводкой, и от грохота позванивают стёкла, расцвеченные желто-красными бликами пожара. Мне эта музыка не мешает: я пишу. Я не признаю «объективных обстоятельств», пишу в любых условиях – в разбитых квартирах, в казармах, штабах, блиндажах, дотах, в траншеях, у костров при свете свечей и горящих домов.

Свечи использую разные: бытовые, церковные, тонкие, толстые, восковые, стеариновые. Я покупаю их на базарах, с рук, в храмах. А если купить негде, использую «кандило». О, об этой примете войны следует сказать особо.

Быт каждой войны имеет свою примету: в нашей гражданской

– лучина, плошка, в Великой Отечественной – гильза с соляркой со сплющенным горлышком и фитилём. А здесь – кандило: стакан, в котором 50х50 подсолнечное масло и вода, а на поверхности сплющенная металлическая пробка с дыркой, откуда торчит фитиль

(обычно шнурок от ботинка). Этакий модернизированный вариант плошки. Горит долго. Почти без копоти, но светит тускло. Однако

писать можно.

Бумагу я ищу в грудах мусора, в разрушенных школах, ручки

выклянчиваю или просто прикарманиваю.

Я пишу, когда сыт или голоден, когда болен, ранен или здоров,

на отдыхе, после марша или боя, когда тепло или холодно. Для меня каждый день как последний. Надо успеть как можно больше.

Сегодня условия идеальные: над головой – крыша, в углу – раскаленная печурка, есть стол, стул, свеча. Есть даже чай на печурке.

За окном нарастает стрельба – треск пулемётов и орудийные залпы слились и замерли на одной высокой ноте: сражение приобретает характер натянутой струны. В другое время я бы, не раздумывая, выскочил с автоматом на улицу, но сейчас есть вещи поважнее: пишу. После дежурства в траншее имею законных шесть часов отдыха и бросить меня в бой может только конкретный приказ.

А поскольку телефон молчит, я пишу.

Я пишу о тех, кто рядом, об артналётах, о пожарах, о засадах,

об атаках и контратаках, о дотах на перевалах и скрещениях троп,

о баррикадах на улицах, о танках под арками домов, о павших и пока ещё живых, о пленных, о пьяных, о трезвых, как пьяных, о сошедших

с ума, о снайперах, убивающих детей, о солдатской бане, о брошенной старушке, об очереди за водой, об очереди за мукой, о нетопленных квартирах, о героях, дезертирах, о друзьях, ставших врагами, о правых и виновных…

Я пишу, пишу, пишу…

Свеча горит, горит, горит…

11 февраля 1993 г.

ПОЕЗЖАЙ И УМРИ ЗА СЕРБИЮ!

«Вино – друзьям,

ночь проводов – невесте.

Вину – стакан: отвальную залить.

Я укажу ещё и час и место,

В которые меня похоронить!»

И Бойко.

Когда серб говорит: «Нас 300 миллионов вместе с русскими», он не шутит: так выражается многовековая духовная потребность народа в ощущении мощного союзника за спиной. Друзей предавать нельзя, об этом в Кремле сегодня забыли и, следовательно, вопрос не стоял так: ехать – не ехать. Вопрос стоял: как добраться.

Турфирм развелось при дерьмократии – в одной Самаре два десятка! Звоню в каждую с вопросом «нет ли путёвок в Югославию?» и 20 раз слышу: «Нет.» Блокада. «А в Болгарию?» – «Болгария – Турция – за доллары.» Долларов я не заработал. Остаётся Румыния. Тут сразу два приятных сюрприза: путёвка стоит всего одну зарплату; не надо оформлять загранпаспорт – «пускают» по вкладышу.

Итак, Румыния. Теперь следует подумать, как преодолеть румынско-сербскую границу. Собственно, много думать нечего: нет

информации к размышлению. Невозможно получить сведения о пропускном режиме, а если он суров, то: как укреплена граница, характер местности, режим охраны и т. п. Нет топокарт.

Зато есть компас. С него начнём, Я положил в рюкзак первый совершенно необходимый предмет – компас. Потом к нему добавятся пассатижи (возможны проволочные заграждения), детский надувной плотик, вроде способный удержать рюкзак (на границах обычно течёт хоть небольшая, но речка), бинокль (театральный), верёвки 4м, 2 кг сала, растворимый грузинский чай, полкило изюма – автономное питание на несколько дней без денег; из медикаментов – аспирин, анальгин, йод, бинты и проч., а также 200 г водки.

Я выучил назубок 100 румынских и 100 сербских слов – всё о транспорте и удовлетворении первичных потребностей. Причем если румынские слова позволительно занести в записную книжку, то сербские следует запоминать намертво: в разных странах за нелегальный переход границы «дают» от трёх до 10 лет, сколько

«дают» в Румынии узнать трудно, но можно предположить,

что законы, установленные ещё Чаушеску весьма суровы. Итак, если близ границы меня задержат, доказать, что я не «заблудился», а пытался пересечь её погранцам будет очень тяжело: в моих вещах нет ничего, что прямо бы указывало на это, каждый предмет совместим с понятием «турист». По этой же причине не взял карту Югославии, предполагаемый маршрут к фронту выучил наизусть (из газет знал, что штаб фронта в Билече). Замысел прост, как репка: пересечь границу, на попутках добраться до фронтовой зоны, первому встречному командиру предъявить военный билет и предложить свои услуги.

Сказано – сделано. И вот перрон самарского вокзала, туристы. Оказывается, это не просто туристы, а «коммерческие туристы»: судя по количеству и объёму тюков, они опустошили прилавки всех самарских магазинов: бензопилы, утюги, кипятильники, термосы, мясорубки и даже… дихлофос. Румыны будут счастливы. У коммерческих ребятишек всё отработано: какие-то хитрые складывающиеся тележки повышенной грузоподъёмности, спецрюкзаки…

Начался сбор денег, по 5 тыс. с носа и по бутылке водки с двух на взятку таможенникам. Я – белая ворона, мой груз не превышает 10 кг и я не боюсь таможенников. Но худой мир лучше доброй ссоры с целой оравой торгашей, и я раскошеливаюсь, хотя запас денег крайне ограничен.

Состав группы – человек 40, четвёртая часть – женщины: одна – явная потаскуха, две пожившие много курящие дамы, остальные – типичные базарные торговки. Мужская часть тоже не порадовала колоритом: 2—3 запойных, 2—3 отпетых матершинника, остальные —

парни студенческого вида, искренне пытающиеся улучшить свое материальное положение. Хотя, последних большинство, атмосферу создают первые, так что находиться среди этого сброда само по себе тяжкое моральной испытание.

До Кишиёва – поездом, в Кишинёве пересели в автобус. Тут-то нас и обрадовал встречный турист: «Мы три дня на границе стояли, а были 54-ми. Сейчас, возвращаясь, я насчитал 73 автобуса. Ох и припухнете вы, братцы!».

Так и вышло: больше суток провели в автобусе, причём не сдвинулись ни с места. Снаружи дождь, ветер, грязь, в автобусе духота. У торгашей деньги есть, они пьянствуют (300 рублей бутылка водки с рук) и жрут молдавские шашлыки (100 руб. микропорция), а я «припухаю». Автобус доверху завален тюками, лезть к сидениям приходится в полном смысле «на карачках» (сбили два плафона), а тут ещё в каком-то тюке от жары взорвался флакон дихлофоса, и стало весело-весело. А тут ещё наша потаскуха набрела на автобус с армянами, те стали её хватать, она убежала к нам в автобус, который тут же осадили армяне, закидав комьями грязи. Торгаши при сём никакого боевого духа не выказали.

Наконец у торгашей нервы сдали: срок путёвки истекает, и они раскошелились на крупную взятку по 700 рублей с носа. Я деньги доть отказался, туманно обронив: «После…". Это они понимают: после, значит, торговли (по их предположениям я везу какой-то тайный товар, на мои уверения: «Еду посмотреть страну», они только улыбаются).

Взятка пробила дорогу и мы в зоне таможенного контроля. Тут

выясняется: чтобы вывезти из страны товары всех самарских прилавков, надо дать взятку не в 5 тыс. и 20 бутылок водки, а 7 тыс. и те же 20 бут. водки. Я опять буркнул: «После…».

Румынская таможня. Ну уж тут-то все товары Самары примут с распростёртыми объятиями, горячо поблагодарят наших «коробейников». Ан нет! На дороге встал румын с ножом. Этим ножом он принялся энергично вспарывать драгоценные тюки. Что

тут сделалось с торгашами: неистовый вой! Пришлось им ещё раскошелиться по 100 тыс. лей (1 лея шла тогда за 1,2 рубля)

Тяжела шапка Мономаха! И горько пожаловался мне один торгаш:

«Вот, ещё ничего не продал, а уже весь в долгах.»

Ох уж эти румынские пограничники! В своё время Ильф и Петров в своем гениальном романе описали сцену ограбления этими воинами Великого Комбинатора. Прошло 60 лет и что же? Ничего не изменилось. Генотип!

Автобус покатил по изрядно изнуренной демократией Румынии. Истощение зримо невооруженным глазом: лошадёнка и крестьянин за плугом – куда ж дальше…

На въезде в Бухарест автобус остановили: «Рэкет, рэкет пришёл», – зашептали торгаши и спрятались за спинки сидений. Вымогатели были предельно вежливы: назвали сумму (по 5 тыс. лей с носа), оставили номер телефона («на случай если будут неприятности» – понимай: если побеспокоят конкуренты), любезно проводили до гостиницы, показывая дорогу. Я поразился чёткой работе: встретить в субботнюю ночь одинокий автобус… в котором три человека от вымогательства не страдают: водитель, руководитель тургруппы и молдавский представитель. Хотя информацию могли передать с обеих таможен, да и сам представитель. По утверждению ограбленных, действовали самарские преступники.

Бухарест – конечная цель вояжа; торгаши радостно сыпанули из автобуса, разминая затекшие члены.

– Привет! – сказал я, – На этом наши пути-дороги расходятся.

– Деньги давай! – завопили торгаши.

Понимая, что разговаривать с ними надо на их языке, я с

чувством молвил:

– А пошли вы на…

И, мстя за невзгоды пути, сделал известный жест рукой:

– Нате!

В ответ, конечно, каскад угроз и мата, но с места никто не сдвинулся. Я побрёл к остановке троллейбуса. Всё шло чётко по плану! В моем распоряжении было 5тыс. лей, выменянных у границы.

В ночном пустом троллейбусе ко мне подсел румынский инженер-физик. По-русски он не говорил, но как-то сразу выяснилось: мы оба неплохо знаем английский плюс сто моих румынских слов. Я усвоил, что жизнь в отныне демократической Румынии всё хуже и хуже, и ничем хорошим это не кончится. Он проводил меня до Северного вокзала, указал на кассу на Тимишоару и распрощался.

Прямой поезд уходил лишь утром, я двинулся с пересадками. Там, на севере, Дунай отклоняется от границы и она идёт по суше. Но прежде чем обратиться к традициям славной пехоты, я решил испробовать запасной вариант «под дурачка». Смысл в том, чтобы купить билет на ближайший сербский пограничный город и «под дурачка» поехать: авось румыны не задержат («Уезжаешь? Ну и вали!»), а с сербами я договорюсь. До Тимишоары добирался в вагонах «ла класса а дойа», короче, в жёстких. А люди в таких вагонах общительны и я узнал массу интересных и полезных вещей. Например, что румыны свободно ездят в Югославию на работу («Либрэ фронтиера, либре!» —

махал руками местный то ли «хиппарь», то ли «металлист», что означало: граница свободна!). Румыны, как оказалось, очень приветливы и общительны, а у меня всего 100 слов; я им одно, а они в ответ целую очередь. Но что надо, я понял.

Из окна разглядел: берег Дуная патрулируют парные автоматчики, расстояние между патрулями 5 -7 км. На пересечённой местности щель достаточная, чтобы проскочить.

Во второй половине дня добрался до Тимишоары и принялся ориентироваться в обстановке.

– Мне нужно в Белград, – нагло заявил я в справочном бюро. Пожилая служащая принялась что-то длинно объяснять по-румынски, но вглядевшись, вдруг оборвала себя на полуслове и…

заговорила по-сербски, вставляя русские слова.

– Ви србкиня! (вы сербка), – обрадовался я.

– То тако.

Она объяснила, что самый верный и короткий путь в Белград —

поезд Бухарест-Белград, который прибывает в 7 утра. Билеты в кассе 5 за час до прибытия. Пожелала счастливого пути.

Итак, предстояло скоротать ночь. Сунулся в зал ожидания для

пассажиров 1-го класса (мягкие кресла), но был с позором выдворен в

зал ожидания для пассажиров 2-го сорта, пардон, класса (жёсткие скамьи). А там в начале ночи железнодорожник и два полицейских с

автоматами принялись проверять билеты. Откуда у меня билет, который продаётся за час до отправления! Никакие объяснения не помогли, выгнали с вокзала вместе с бомжами, калеками и нищими.

А это люди опытные, их каждую ночь выгоняют, и они, должно быть, знают всякие теплые закутки окрест. Я пошёл за ними и провел ночь в относительном тепле. Калека, подмигнув, достал из-за пазухи плоскую бутылку, взболтнул, омывая горлышко, и протянул мне (наверное, за-

помнил, как час назад я выделил ему 50 лей). И хотя русскому человеку, если задумал сделать что-то путное, пить нельзя ни глотка, я выпил, чтоб не обидеть мужика.

А утром всё было, как объяснила сербка: я подлетел к кассе первым и взял билет не до Белграда, а до пограничного сербского города Вршац (чтоб лишних денег не тратить, если ссадят).

В купе оказались всё те же «коробейники», но более высокого полёта. Эти оперировали от Китая до Ламанша и везли не самарские чайники, а китайские шелка. Были пьяны слегка, не матерились.

Румынский пограничник, не глядя, хлопнул во вкладыш штамп пропуска, и я пересёк сербскую границу, которая представляет собой неширокую вспаханную полосу, от горизонта до горизонта; никаких

укреплений не заметил.

Вообще поезд этот барыжный. В таможне выстроилась длинная разноязыкая очередь с тюками. Я намеренно встал последним: мне не нужны свидетели объяснений с сербами: когда достану из широких штанин свою общегражданскую паспортину, они могут отреагировать не по Маяковскому… И тут меня высмотрел молодой пограничник,

расталкивая толпу, двинулся ко мне. Подошел, прицелился глазами:

– Где твои вещи?

– Вот, – кивнул я на рюкзак.

– Это всё?

– Ага.

– Пойдём!

Он провёл меня через таможню, хлопнул в паспорт штамп, хлопнул по плечу и указал на выход. И я – в Югославии! То, что в Самаре представлялось нереальным и на что я пошёл лишь для очистки совести («надо же что-то делать!»), оказалось явью! Более того, на моей памяти ни один из планов не претворялся в жизнь с такой изумительной точностью! Я торжествовал, рассматривая уютный чистенький городок, ажурные ограды, мощеные мостовые, добротные каменные дома под черепицей…

Теперь оставались детали. Рейд по румынской территории

потребовал 2,5 тыс. лей. Я двинулся к базару менять оставшиеся деньги. Цыгане не признали никаких честных пропорций (1 лея —

2 динары) и согласились менять один к одному. Делать нечего. Им же

загнал бинокль и пассатижи по смехотворной, конечно, цене. Набралось 3,5 тыс. динар, билет до Белграда стоил 900.

Электричка подошла к окраине столицы и остановилась. Я кинулся за разъяснениями: мне надо на центральный вокзал. Выяснилось: проезд в автобусе до центрального вокзала стоит 250 динар. «Не отдам 250 динар на паршивый автобус, пойду пешком, заодно и город посмотрю: задерживаться для этого специально нет смысла», – решил я и двинулся с рюкзаком по вечернему Белграду. Ох и красивый же город! По-честному, красивее Москвы, а вот с Ленинградом сравнить можно. Сербы любезно указывали дорогу, можно сказать, под ручку вели, неизменно пытаясь разговаривать по-русски (наш язык здесь обязателен в школе).

На центральном вокзале, наскоро оценив обстановку, я понял:

надо пару часов отдохнуть. Едва прикемарил в зале ожидания, как в мозг ввинтился сварливый голос: «Ну почему ты не купил лампочек…»

Пришлось разомкнуть веки: игнорируя спящих пассажиров, отечественная дура громко отчитывала пьяного мужа: «У нас нет лампочек…» нудно и монотонно лезло в уши. Я всё же попробовал вздремнуть, но пелену сна разрывали «лампочки»: «Как ты мог забыть про лампочки… А как теперь без лампочек…» О, Господи! Эти и Белграде достанут. «Чего же ты хочешь, сказал я себе, сегодня за границей отираются люди совершенно определённого пошиба. Ты не встретишь здесь, кого уважаешь, и кто уважает тебя – рабочих, механизаторов, инженеров, вкалывающих «за зарплату» (забегая вперёд, скажу: встретил! За час до отправки на фронт в белградском магазине столкнулся с двумя командированными с ВАЗа. Это же совсем другие люди! Тепло поговорили, и они, всё поняв, пожелали мне вернуться живым. «Кому суждено быть повешенным, тот не утонет!» – ответил я.).