Мудрый король

Глава 1. Гандварт де Марейль

Было это во французском королевстве, в 1179 году. Стоял август – теплый, безветренный, но с прохладными уже ночами. Давно, по весне, отгремели грозы, и дождь, если собирался, лил, высылая вперед насупившиеся тучи без молний.

В один из сухих, но нежарких уже дней, на дороге, ведущей из графства Суассон в Шато-Тьерри, из-за поворота показался всадник. Конь – темно-гнедой с подпалинами – шел шагом. Увидев куст сочной травы, останавливался, косил взглядом назад. Уловив молчаливое согласие человека, опускал голову, жевал траву.

Всаднику, похоже, было не до коня. Да и не весел он был: глаза печальны, губы тонко сжаты, лоб прорезан горизонтальной складкой. Ладонь покоилась на рукояти меча, другая сжимала вставленное в стременную петлю копье. За спиной у всадника щит, на ногах золотые шпоры. На нем кольчуга, плащ, к седлу подвешен шлем. Достаточно этого беглого взгляда, чтобы понять: рыцарь перед нами. Кто – неизвестно. Куда едет и зачем – и того непонятнее. Красив: прямой нос, светло-зеленые глаза, волевой подбородок, темно-соломенный цвет длинных, чуть не до плеч, волос. Помимо всего этого, сзади, у крупа коня, висит котомка. Хилая. Небогат, видно, рыцарь. А лет ему – чуть больше двадцати.

Но вот он натянул поводья, – впереди, на краю рощи, виднелся постоялый двор. Три человека вошли туда: вилланы, графские лесорубы – кто знает? Раскрылись и закрылись двери за ними. Всадник, не раздумывая, тронул коня. Направление – на эту харчевню.

Войдя, он застал всех троих уже за столом. Они оказались рыбаками – по указу сеньора ходили на реку ставить сети. С ними сидел еще один, по виду крестьянин. Незнакомец, сев вначале поодаль, вызвался присоединиться к компании. Все четверо удивились. Замолчав, обменялись недоуменными взглядами. Потом один из них, одетый в домотканую серую полотняную рубаху, произнес:

– Что ж, коли не брезгует рыцарь, нам места не жалко.

Второй – в латаной-перелатанной черной куртке из оленьей кожи – прибавил:

– Оно так, да беседа наша, думаем, не для ушей знатного господина.

– Ерунда, – возразил на это рыцарь, – все люди равны. Так повелел Господь. Серв ты или князь – всех создал Бог из одной и той же глины.

– Видать, ты, рыцарь, не из благородных сеньоров, – подал голос крестьянин в серых штанах и рубахе, опоясанный веревкой. – Нечасто встретишь, но бывает. Ты, видно, небогат, да и не похож на остальных. Те считают себя от бога, а нас – от сатаны. Кто мы для них? Всего лишь низшие создания, которых можно безнаказанно грабить, жечь, убивать.

– Презирают виллана и горожанина, – высказался третий рыбак, – откровенная вражда и ненависть к нам у господ. А ведь наш труд позволяет им жить. Что они без нас? Кто вспашет им землю, соберет урожай, станет давить для них вино, выкармливать свиней?

– Отвращение господ к людям низшего класса – вот тот мир, в котором нынче живут люди, – мрачно произнес рыцарь.

– Богачи, хотел ты сказать, – поправил его рыбак. – Но ты не из их стада. Однако у тебя конь, меч, копье, сам в доспехах. Выходит, ты странствующий рыцарь и всё, что имеешь, возишь с собой?

– А может, ты ищешь побед, чтобы принести их даме своего сердца, как это нынче принято у многих олухов, потерявших голову от любви?

– Мало того, любви к жене своего сеньора! – поддержал его приятель. – Честное слово, окажись я на месте муженька, мигом скрутил бы голову такому полюбовнику. Ишь чего выдумал! Будто мало ему вдов и девиц. Так нет, подавай ему мою жену!

– Все от безделья, – проворчал крестьянин, поднося кружку с пивом ко рту. – Заставь-ка его горбатиться на земле да бегать за скотиной, накормить, помыть, постирать – ему тогда не до любовных шашней будет. Упасть да уснуть – вот мечта, а потом встать ни свет ни заря – и в поле: за плугом ходить, землю ворочать. А так, что же, приехал, обобрал меня и сидит себе пирует в своем замке. А надоест – так на охоту по полям, по росткам, что едва вылезли из-под земли. Или бьются на турнирах, удалью своей бахвалятся.

– А кроме них еще управляющий, священник, лесник, – поддакнул рыбак. – И каждый в этой своре настоящий грабитель. Управляющий грозился повесить Гаскелена. Он уверяет, что по следу просыпанного зерна от амбара господина они дошли до сада бедного виллана. Тот взмолился, что невиновен, но его не стали и слушать. Только когда он дал управляющему десять ливров, тот оставил его в покое.

– А местный священник? – подал голос другой рыбак. – Вот уж собака не из последних. Он обвинил беднягу Констана, будто тот женат на собственной куме. Констана отлучили и выгнали из храма, но намекнули, что дело можно исправить. Тот дал священнику несколько ливров, и святоша снял отлучение.

– Был еще лесник, – напомнил рыцарь. – Дошел до того, что обвинил виллана в нарушении закона. Тот якобы срубил в хозяйском лесу три дуба. Потом стал угрожать мечом и забрал у виллана трех быков. Но и этого мало: потребовал заплатить ему сто су, пока дело не дошло до суда.

– И что же? – спросил крестьянин. – Отдал бедняк деньги или его судили?

– Судить вознамерились тех, кто повесил жадного лесника. Но виновных не нашли. Теперь уже не найдут, коли вы, почтенные, будете держать язык за зубами.

– Да неужели же?… – высказал предположение один рыбак и перекрестился, во все глаза глядя на рыцаря. – Уж не ваша ли милость тут вмешалась?

– Я давно имел на него зуб, а жил он на землях моего отца.

– Да ведь это же замок Марейль! Там жил лесник…

– Я и есть рыцарь де Марейль, а имя мое Гандварт или попросту Гарт. Так зовут меня друзья.

Некоторое время в заведении царило молчание. Собеседники молча, переглядываясь, во все глаза глядели на рыцаря, словно не веря, что перед ними именно он. Один из них произнес с оттенком восхищения:

– Так ты сам Гарт де Марейль? Доблестный, храбрый рыцарь, защитник бедных? Тот, кого считают лучшим бойцом во всей Шампани? Тот, с кем боятся встречаться один на один?

– Молва несколько преувеличена, – улыбнулся Гарт, – хотя, не скрою, меня хорошо обучили ратному делу. А ведь я был каноником. Но решил бросить это занятие и стать бойцом. У меня были прекрасные учителя конного и пешего боя: Симон де Бетюн, Эврар де Вольмар, Кайрель. Двое из них стали рыцарями ордена Храма, а один нашел жену и живет теперь близ Валуа.

– Коли так, мы рады приветствовать тебя, доблестный и славный рыцарь, – сказал один из рыбаков, остальные вторили ему. – Ходят слухи, тебя побаивается сам король, зато труверы слагают в твою честь баллады, а старая Эрвина мечтает с тобой встретиться.

– Старая Эрвина? – переспросил Гарт. – Кто это и что ей от меня нужно?

– Как женщине, ей от тебя ничего не нужно, – усмехнулся крестьянин. – Говорю же – старуха. Она родилась, когда Людовик Толстый[1] воевал против Генриха Первого, сына Вильгельма Завоевателя. Потом, как говорят, была в любовницах у нашего короля. Только недолго: у него появилась женушка, сто чертей ей в глотку. Да кто не слышал об аквитанской шлюхе? А ведь Эрвина предупреждала короля: быть беде с этой сучкой, приведет она обе державы – Англию и Францию – к нескончаемой войне. И реки крови потекут по франкской земле.

– Что же она, колдунья, коли предсказала это? Ведь и в самом деле счастья не видел с ней король.

– Какое же счастье! Нынешний ее муженек, англичанин, вон какую державу заимел на нашей земле. Эта кобылица ему подарила. Должно, раз в пять больше владений нашего короля стала его территория. Да и крестовый поход, люди говорят, провалился опять же из-за нее. Ох и вытворяла же там чудеса эта бестия! Мало того что погубила поход, она еще и умудрялась задирать подол не только перед своими рыцарями, но, слышно, спала даже в шатрах у сарацин! Тьфу! Чтоб ей, собаке, пусто было. До такого опуститься: лобзаться с неверным! Как ее не рвало при этом! Как у нее между ног все не отсохло!

– Оставим бывшую королеву Элеонору, не о ней речь, – перебил Гарт. – Ты начал о старухе. Скажи, кто она, – правда ли ведьма? И чего она ищет?

– Ничего. Ходит себе по земле да, говорят, чары напускает на людей: злым – смерть скорую вещает, а добрых благословляет как родная мать. После этого, толкуют, человек долго живет, а вот тот, первый, вскорости и кончается. Еще врачует умело. Бывает, ищут ее, когда лекари бессильны. Только разве найдешь ветер в поле?

– Но есть же у нее дом. Где-то ведь она живет?

– Никто не знает. Зверем лесным ходит по земле. Кому ведомо, где ночует зверь?

– Значит, говоришь, она вещунья?

– Истинно, сеньор. Дьявол, что ли, сидит в ней, только говорит наперед, да так и выходит. Идем как-то к колодцу, глядь – и она поодаль, смотрит на нас и рукой машет. Оторопели мы поначалу, потом к ней подошли. А она вытянула руку в сторону колодца и сказала, что нельзя пить из него: вода кем-то отравлена. Бандой, должно быть, что решила извести вилланов сеньора, с которым она враждовала. Зной донимал людей, пить всем хотелось, да не посмели ослушаться старухи. А она повернулась и исчезла, как и не было ее. Один из нас, неместный, все же не поверил, посмеялся только, выхватил ведро из колодца да и напился вволю. Глядим – ничего ему не сделалось, стоит себе, смеется. Кинулись мы тогда к колодцу, да пару шагов не дошли, как упал наш товарищ, схватившись за живот, и испустил дух.

– А однажды, – продолжал один из рыбаков, – пришла она в деревню, да и стала уговаривать людей немедля покинуть это место. Но никто не ушел, только выпучили глаза, глядя на старуху. А она возьми да и скажи, что рыцари скоро поскачут здесь, все предадут огню и мечу. Лишь несколько человек поверили ей, ушли подальше в лес. Остальные остались. Вдруг, откуда ни возьмись, появился конный отряд. И порубили рыцари всех, кто не ушел, и сожгли весь поселок.

– Церковь всё мечтает добраться до старой Эрвины, уверяет, будто ведьма это и гореть ей на костре. Да только поймать не могут. А люди, что видели ее, молчат, хоть и знают, в какую сторону направилась.

– Она у нас святая, мы ее бережем, – прибавил крестьянин. – Встретишь ее, рыцарь, так не обижай. Горе у нее большое, как говорят. Детишек своих она потеряла, всех до одного. Вот и бродит теперь как неприкаянная да цветами украшает могилки деток своих.

– На что же она живет? – крайне удивленный, спросил Гарт. – Чем питается?

– Милостыню просит на дорогах, в городах, у церквей. Попы не узнают ее, – так умеет превратиться в богомолку, каких много повсюду.

Помолчали. Гарт неожиданно вспомнил:

– Так зачем желает она меня видеть? Уж не предсказать ли что хочет или навести на клад с сокровищами короля Дагобера? Недурная вышла бы встреча.

– Кто способен, рыцарь, заглянуть в тайные извилины ее ума? Не старуха – загадка. Узнаешь разве, что и кому скажет? Богом дан ей дар ворожбы, коим ни один смертный не владеет. Но, по правде сказать, опасаются люди встречи с ней. Глаз у нее, поговаривают, как есть око Вельзевула: взглянет недобро, так считай, что пора к священнику на последнюю исповедь, дабы отпустил тебе грехи твои.

– А если ласково глянет?

– То лишь ей подвластно, – вздохнул рыбак. Потом прибавил, оглядевшись на всякий случай по сторонам: – Только разве может быть у ведьмы ласковый взгляд?

И, сказав так, перекрестился. За ним все трое. Один Гарт не поднял руки, объяснив:

– Не пристало рыцарю бояться женщины. А ведьм не бывает. Их выдумали попы. Так учила меня моя добрая кормилица, упокой господи ее душу.

Тут он осенил себя крестом.

– Куда же ты теперь, странник? – спросил рыбак. – Может, к королю? Сегодня у него важная дата: юный принц Филипп достиг совершеннолетия, а завтра, пятнадцатого, в день Успения Богородицы, придворное общество направится в Реймс. Мальчишку коронуют. Ты тоже можешь попасть туда, если окажешься на Реймсской дороге. Отсюда до нее не так уж далеко. Скажи, видел ли ты когда-нибудь принца Филиппа?

– Пока не довелось, – развел руками Гарт.

– А его отца Людовика?

– Да, когда закладывали первый камень в основание собора Богоматери. Там были еще епископ Сюлли и папский легат. Но я плохо помню лица: совсем маленьким был тогда.

– Вот и посмотришь теперь на обоих сразу. Слышал ли, Гаусельм, – обратился рыбак к своему приятелю, – король вздумал охотиться. И когда же? Именно сегодня и в здешних лесах! Будто не найдется для этого другого времени. И что за причуды бывают у королей?

– Не случилось бы чего на этой охоте, – многозначительно промолвил Гаусельм. – Занятие вовсе не безопасное, каждый знает. А тут единственный сын! Было бы хоть два – не так страшно. А то ведь остальные все бабы. И выпало же такое нашему королю. Три жены! И лишь третья подарила наследника. Наша королева, из Шампани. Ему бы, Людовику-то, сразу к ней, а он – Аквитанию ему, видишь, подавай. И остался с носом – без Аквитании, без жены и без сына.

– Да, страшная штука охота, – держал прежнюю нить беседы другой рыбак. – Сколько уж господ погибло этак. А наш-то – совсем юнец!.. Упаси Всевышний нашего юного короля. Помолимся, друзья, за него.

И вся компания, шепча молитву, широко и дружно перекрестилась.

Поев и выпив, четверо собеседников разошлись по своим делам. Гарт отвязал повод и не спеша тронул коня по дороге на Компьень.

Глава 2. Встреча с колдуньей

Гарт ехал и вспоминал, как совсем недавно близ Лана ему довелось наблюдать сцену сожжения еретика. Того привезли в карете как преступника, как матерого злостного убийцу. Площадь кишела народом, любопытным до такого рода зрелищ. Слышались крики негодования в адрес иноверца, но редкие, негромкие. Чаще, но тише высказывались, ругая святую Церковь, применяющую такие бесчеловечные методы вместо того, чтобы вернуть заблудшую овцу в стадо Христово или, коли она упорствует, заключить в тюрьму.

Гарт поинтересовался тогда, кого это выводят из клетки с цепями на руках. Кто так гордо, независимо и даже с улыбкой смотрит поверх голов своих палачей и уверенно, смело идет вперед, будто не столб с кучей хвороста ожидает его, а царствие небесное, откуда Господь протянул уже к нему свои ладони? Ему ответили, что это один из тех, кого называют страшным словом «катары». Он пожелал узнать, кто они такие; вместо ответа ему указали на столб, куда уже привязывали осужденного. К нему подошел священник с распятием, просил отречься от ложной веры. Но еретик лишь улыбался и смотрел в небо, словно там был написан ответ, который проложит ему дорогу в райские кущи. Наконец, когда задымил хворост у него под ногами и рванулись кверху нетерпеливые, жадные языки пламени, он закричал на провансальском языке, и это был его последний в жизни крик:

– Я не боюсь смерти! Душа вечна и создана Богом, а тело – демоном. Оно – ничто! Ваша Церковь не является Церковью Бога; она есть община жуликов, погрязших в пороках. А ваш папа – наместник не Христа, а сатаны, ибо он создал этот мир зла, а вовсе не Бог! Дьявол создал человека, и Церковь наша чиста…

Но захлебнулся голос, перешедший в сдавленный крик. Огонь и дым разом обволокли несчастного катара, и он замолчал навеки, а глаза его до последнего вздоха были устремлены в небо. Потом потухли, и голова упала на грудь…

Вспоминая эту казнь, Гарт предался размышлениям. Усталое августовское солнце лениво освещало поляны по обе стороны тропы; вяло шевелящие листьями дубы и вязы провожали всадника, глядя ему вслед, а он, устремив взгляд промеж ушей коня, силился разгадать загадку. Катары. Кто они? Он знал, они с юга. Оттуда, из Альби и Тулузы веет ветер ереси. Чего они хотят? Этого Гарт не понимал. Зачем восстают против Церкви? И это оставалось неясным. Не боятся смерти… Легко восходят на костер. Во имя чего? Новой религии, которая, как они полагают, сильнее и чище? Но что даст их ничтожный глас? Призыв к восстанию? Может, они собираются возглавить новую Церковь, поднять массы и идти на свержение католицизма – насквозь продажного, прогнившего и лживого, как сами они утверждают? Но их убеждения! Каковы они? Во что они сами веруют? Не в Бога, а в дьявола, который создал этот мир? И люди верят им, потому что мир этот несовершенен, в нем царит зло. Кто богаче, тот сильнее, а значит, простолюдины всегда останутся бесправными, гонимыми, притесняемыми – теми, кого знать считает ничтожным, грязным классом… Значит, они Бога не признают? А может, думают, Его нет? Выходит, они безбожники, и за это их травят, убивают, сжигают на кострах?…

Что-то непонятное обозначилось неожиданно впереди, чуть левее, шагах в пяти. Гарт повернул голову. Человек стоит – в темном одеянии, капюшон на голове. Старый человек, ошибиться невозможно. Паломник? Путник? Нищий? Может, монах? Поравнявшись с ним, Гарт натянул поводья. На него испытующе, не мигая, но не зло глядели два черных глаза. Ниже их – впалый рот, лишенный доброй половины зубов.

Так они оба с полминуты глядели друг на друга, ни один не двигаясь дальше. Гарту стало любопытно. Он чувствовал – не обычный это путник и неспроста появился, как гриб из-под земли вырос. На ум почему-то пришла легенда о короле Артуре. Уж не Мерлин ли это перед ним, благодушный чародей? Тот тоже был стар. Заточила его навсегда в подземной пещере фея Моргана. Может, померла, и вышел из плена добрый волшебник Мерлин?

– Кто ты? – спросил Гарт. – Как оказался здесь и почему стоишь у меня на пути?

Вместо ответа незнакомец выпростал из-под балахона руку и протянул ее к всаднику:

– Бога ради и во имя владычицы нашей прекрасной Геры! Не дашь ли монету бедному страннику?

– Так ты женщина? – удивился Гарт, услышав голос. Не медля спешился, подошел, слегка поклонился. – Вот уж не ожидал. – И усмехнулся: – Думал, Мерлин. На, возьми, добрая женщина. – И Гарт вложил в руку нищенке свой кошелек. – Там около сорока су. А больше у меня ничего нет, даже хлеба на дорогу.

Не сводя с него глаз, женщина взяла кошелек, взвесила на руке.

– Как же сам обойдешься без денег? – спросила. И прибавила: – Рыцарь, вооружен, на коне – и без единой монеты.

– Тебе они нужнее. А я уж обойдусь. Повезет – встречу кого-нибудь на пути, а нет, так… Но отчего ты так пристально меня разглядываешь? Розы на мне не растут, а по возрасту я тебе не пара.

– Красавчик ты, рыцарь, вот почему гляжу, – неожиданно улыбнулась старуха. – Не удивляйся. Любуюсь. И я ведь когда-то была молода. А нынче – лет сорок скинуть бы мне – мой бы ты был и не уйти тебе от меня. В огонь за тобой пошла бы. Кроме того, что хорош собой, еще и вежлив. Другой не счел бы нужным сойти с коня, а ты подошел, деньги отдал, да еще и поклонился при этом старости моей…

– Милосердие – первейший долг рыцаря, – ответил ей на это Гарт, – а уважению к старости меня учили с юных лет. Сами когда-нибудь будем такими. Так говорили отцы Церкви, где я обучался наукам.

– Присядем. – Она указала клюкой на поваленное дерево. – Зачем стоять?