Пусть все будут счастливы. Рассказы о поиске счастья

Иллюстрации и обложка Наталья Мартусевич

© Алексей Дунев, 2019

© Александр Мартусевич, 2019

ISBN 978-5-0050-2054-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Кудрявцев В. И.

В поисках счастья

Вместо предисловия

Соавторство в писательстве – вещь редкая. Более того, уже по определению, предполагает интригу.

В самом деле: что или кто понуждает двух (или более) людей, различных по темпераменту, убеждениям, суждениям, взглядам, самости и прочее усаживаться за письменный стол, дабы сообща сотворить нечто единое, цельное и, скажем так, «жизнеспособное»? При этом соавторы могут спорить, ссориться, расходиться, не соглашаться, таить обиду. Словом, во имя чего такая головная боль двум разным человекам, двум разным писателям?

Как случается, что два литератора начинают работать вместе?

Ну ладно. Допустим, что все эти братья Стругацкие, братья Вайнеры, братья Тур, братья Гримм, братья Таро, братья Гонкур, наконец, сочиняли вместе по настоянию родственности душ, единокровия.

Но в нашем случае, чужие друг другу, как Ильф и Петров, авторы в один прекрасный момент встречаются и рождаются… соавторы.

«Каждый человек живёт в поисках счастья, но жизнь выкидывает каждый раз коленца. И все, кто умеет мечтать, обязательно будут счастливы. Главное – правильно загадать желание», – резюмируют своё совместное литературное детище Алексей Дунев и Александр Мартусевич и предлагают нам пятнадцать рассказов о поиске счастья. Рассказов, написанных смачно, уверенно, захватывающе, толково.

Вот ведь как – никто не знает точно, что такое счастье, из чего оно состоит, но все непременно хотят быть счастливыми.

Что значит быть счастливым? Для одного – это деньги, для другого – власть, для третьего – удовольствие, для четвёртого – чувство удовлетворения жизнью, для пятого – любовь, как таковая, для шестого – любовь ближних. Словом, понятие счастья для каждого человека сугубо индивидуально.

Алексей Дунев и Александр Мартусевич повествуют нам о пятнадцати дорогах или методах в поиске счастья.

Героиня рассказа «Абсолютная справедливость» представляет счастье как абсолютную справедливость и «работает» на эту абсолютную справедливость, старается следовать высоким нравственным законам, – чтобы быть счастливой. Но… промчится рядом машина, окатит из лужи подол плаща и…

…И всё!

Персонаж повествования «Дела не имею», как и героиня рассказа «Контрабанда счастья»… впрочем, предоставим читателю самому проследовать по маршрутам поиска счастья, так профессионально очерченным Алексеем Дуневым и Александром Мартусевичем.

Но добавим при этом: трудно выделить какой-либо из рассказов по силе его воздействия на читателя. Все четырнадцать не оставляют равнодушными; все четырнадцать заставляют задуматься, сопереживать, сопоставлять.

И не это ли и есть счастье для пишущих, когда написанное ими будоражит мысли, чувства и души читателей?

И хотя нельзя не согласиться со словами Ивана Сергеевича Тургенева, что у счастья нет завтрашнего дня, нет и вчерашнего, оно не помнит прошедшего, не думает о будущем, у него есть только настоящее – и то не день, а мгновение, хочется, вслед за героем одного из рассказов соавторов, пожелать читателям: «Пусть все будут счастливы!»

ДЕЛА НЕ ИМЕЮ

Отмечая Новый 1894 год, он терзался сомнениями, какое желание загадать: жениться или поступить в Академию? Пока били часы в офицерском собрании, так и не сделал выбор. Вышло всё скверно. Не сдержался, дал в морду нахалу. А потом покатило-поехало всё под горку. В Академию не приняли, из армии попросили. Не имея постоянного дохода и собственного дома, вынужден был отложить женитьбу и уехать в поисках работы и пристанища. Расставание состояло из слёз и клятв.

Июнь

Отставного поручика злил ветер с Ладоги, который принёс в столицу похолодание, мелкий дождь, сочащийся из облаков, большие и маленькие лужи, заполнившие вмятины мостовой у вокзала. Извозчики грозно окрикивали прохожих, подгоняя свои экипажи к центральному входу.

В вагоне было душно. Пассажир снял фуражку, поправил идеальный узел галстука, осмотрел костюм, с раздражением смахнул грязь, прилипшую к непривычным для бывшего офицера штиблетам, и огляделся. Мужичок-лапотник, в надвинутом на глаза картузе, дремал. От него разило луком и перегаром. Поручик отвернулся, так как с детства остро чувствовал запахи. В юные годы это помогало делить людей на плохих и хороших. А потом стало просто способом понимать окружающих. От честных пахло жёсткой и горьковатой полынью и ещё немного бодрящим цитрусом. Лжецы пованивали прелой сыростью и кислой капустой.

Напротив расположился молодой, ёрзавший на месте темноволосый господин, мявший в руках газету армянской общины в Петербурге, рядом с ним сидела скромно одетая девушка, от которой исходило благоухание розовой воды.

Тем временем поезд тронулся, лязгнув сцепками. На отъезжающем от Царскосельского вокзала перроне остались назойливые лоточники, какие-то студенты, бесцветные попрошайки и прочий люд. Всё это уносилось из жизни поручика вместе со столичным блеском и пошлым смрадом петербургского быта. Мерный стук колёс навевал дрёму.

Вертлявый темноволосый пассажир вдруг оживился:

– Благородие путешествует третьим классом?.. Никак в карты проиграмшись?

Офицер смерил его взглядом:

– Нет. Другие обстоятельства.

И закрыл глаза, показывая, что разговор окончен.

В самом деле, не объяснять же невежливому собеседнику, что в летний сезон в вагоны первого и второго классов попросту нет билетов. Все едут на юг.

…Проснулся поручик от шума. Вертлявый субчик приставал к девушке. Та закрывалась ридикюлем и испуганно жалась к окну. Мужичок в армяке скалил жёлтые зубы, ожидая развязки.

– Прекратите! – спокойно, но чётко отреагировал поручик.

– Ты што, мене началнык?

За несколько лет учёбы, а потом службы Александр привык принимать решения молниеносно. Взятому за шиворот субъекту было предложено проследовать в тамбур или успокоиться прямо здесь.

– Што ты, што ты, я пашутил, – заверещал несостоявшийся ловелас. Он сел, нервно оправился, но тут же вскочил, пробурчал «горстчунэм»1 и пошёл по вагону искать себе другое место. Крестьянин перестал скалиться и принял скучающий вид. А девушка вымолвила:

– Спасибо.

– Не за что. Кстати, разрешите представиться – Александр.

– А по батюшке?

– Вообще-то Иванович, но это не обязательно, мне всего двадцать четыре.

– Тогда я Зинаида.

Голос девушки ещё дрожал. Её нельзя было назвать писаной красавицей, но большие серые глаза и чувственные губы притягивали взгляд…

Молодые люди разговорились. Александр узнал, что его попутчица недавно окончила женские педагогические курсы и собралась было поступать в консерваторию. Но скоропостижная смерть отца оставила их с матерью без средств, поэтому-то она и ответила на приглашение купца Каратышева из города Смышляева, куда теперь направлялась, чтобы работать в качестве гувернантки для его малолетней дочери.

Во время стоянки в Оредеже Александр купил у лоточника лимонаду – Зинаиде, а заодно себе, чтобы не смущать.

– Вы очень любезны, – девушка поблагодарила и опустила глаза.

Вот и поручик рассказал о себе. Мол, до недавнего времени служил, но сейчас вышел в отставку и направляется в Киев, где ему обещали место. Будет помощником инженера.

– А пока никакого дела не имею. Но очень надеюсь найти это настоящее дело по душе, – Александр вздохнул, и стало понятно, что эти мысли одолевают и печалят его.

– Семья у меня родовитая, но, как и у Вас, наследства не имеется. Источников дохода – тоже, – усмехнулся Александр.

Горечь расставания и обида на произошедшую несправедливость ещё терзали раненое сердце, потому-то и умолчал, что обручён и невеста его осталась в Петербурге. Но время и меняющийся за окном пейзаж уже примиряли с необходимостью жить дальше.

Зина смотрела на попутчика широко раскрытыми глазами, ловила каждое его слово.

Сила, благородство, решительность, выправка и стать, открытое лицо с правильными чертами – всё это вызывало новые необъяснимые чувства, похожие на экзаменационные судороги с непременным счастливым волнением и подкатывающимися слезами. Бывает, всё знаешь, но перед строгим взглядом профессора и робеешь, и теряешься. По глазам, полунаклону голов, движениям рук – было видно, что увлечённо беседующие симпатизируют друг другу…

В Смышляеве Зинаида сошла. Поручик помог вынести из вагона саквояж и коробку со шляпками.

Поцеловав руку на прощание, коротко произнёс:

– Может, ещё свидимся…

– Если Бог даст…

Июль

Середина лета в Смышляеве – это зной и пыль. Ребятня не отходит далеко от речки, рабочий люд за день выпивает по десятку ковшей кваса, а старики прячутся в тень, лениво отмахиваясь от вездесущих мух. Полевые лягушки прекращают свои концерты, а трава на подворьях выгорает до желтизны…

Зинаида уже подходила к дому. В тени, под каштаном, стоял он. Тот самый поручик из поезда. Осмотревшись по сторонам, девушка перешла улицу.

– Вы? Здесь? Но как?

Александр был в сером твидовом костюме, он щёлкнул каблуками начищенных штиблет и отвесил короткий «офицерский» поклон.

– Честь имею. Можно отвечать по порядку? Я. Здесь. Вы забыли вот это.

В руках у него оказался деревянный гребень для волос.

– Ой. И правда. Я его искала. Была уверена, что оставила в Петербурге… но Вы же… должны быть сейчас в Киеве.

– Был. Но недолго. Наш трест принял заказ. В Смышляеве будет строиться новый мост. Я командирован для выяснения кое-каких формальностей.

Зинаида была взволнована. Её взгляд остановился на резном гребне, который она продолжала держать в руках.

– И надолго Вы?

– О! Вероятно, Вы не сталкивались с нашими российскими чиновниками. Решение пустякового вопроса может тянуться неделями!

– Как Вы меня нашли?

– Я остановился в меблированных комнатах Сердюкова. Там же мне подсказали, где находится дом промышленника Каратышева. Кстати, как Ваша… служба? – при этих словах бывший поручик сделал неопределённый жест рукой в сторону внушительного двухэтажного дома за высокой оградой.

– Всё хорошо. Павел Яковлевич чрезвычайно добр ко мне. А Настюша – просто прелесть. Очень способная девочка.

– Зинаида, послушайте. По пути сюда я имел счастье увидеть афишу. Некая столичная труппа привезла в Смышляев новую постановку. Позволите ли пригласить Вас на вечернее представление?

– Не знаю, удобно ли это, – девушка отвела взгляд.

– Вас не отпустит Ваш Павел… э…

– Яковлевич. Нет, он уехал на три дня в Воронеж, по делам. Я не знаю, как оставить Настюшу… можно мне подумать до вечера?

– В шесть часов я буду стоять на этом же месте, с билетами.

После спектакля Александр проводил Зинаиду домой и на прощание неожиданно поцеловал в губы. Безлунная ночь, как старая сводница, скрыла вспыхнувший на девичьем лице румянец.

Вечерами они встречались. Поначалу – в городском парке или в ресторациях. Но Александр был настойчив, и они провели вечер в его комнате. На ночь Зина всегда возвращалась в дом Каратышева.

Как и предполагал Александр Иванович, служебный вопрос его затянулся. Губернатор отдыхал на минеральных водах и не спешил возвращаться, а без его визы подрядчик не подписывал смету. «Деньги казённые, ответственность, знаете ли, весьма высока».

Холостяцкая келья Александра в гостинице (громко называвшейся меблированными комнатами Сердюкова) не отличалась от многих других не слишком дорогих номеров. Стол-бюро, стул, кровать, накрытая одеялом. У входа на вешалке дорожный сюртук и форменная фуражка. Ничего лишнего.

На столе с кругами от стаканов Зина заметила исписанные листки, один из них упал на пол. Девушка подняла его, и брови её взволнованными птичками поползли вверх.

– Вы пишете стихи?

– Пробую, – смутился Александр, забрал листок и вместе с остальными положил в бюро.

– Прочтёте? Я люблю литературу.

– Я могу подумать до вечера? – ответил он её собственными словами.

Они рассмеялись. Потом он читал свои стихи. Наизусть. Признался, что пробует себя в прозе. Но дело в том, что в его рутинной жизни недостаточно сюжетов. Вот Чехов… он много путешествовал, и как же хороши его рассказы!

– Чехов? – равнодушно отреагировала девушка. – Что-то слышала… Вы любите газетные фельетоны? Мне больше по душе Бальзак и де Сенанкур.

– Поверьте, – пылко парировал Александр, – в скором времени никто не вспомнит вашего Сенанкура, а Чехов станет мировой знаменитостью, как Достоевский и Толстой!

– Вы изволите шутить? – иронично усмехнулась Зинаида.

На следующий день Александр получил письмо от будущей невесты, в котором она писала, что соскучилась и хочет приехать к нему. Поручик метался по комнате, как зверь в клетке. «Я ничтожество. Что я делаю? Но я люблю Зину!» Поняв, что в эту ночь он не заснёт, Александр спустился в ресторацию и сел играть в карты. Но был крайне рассеян и проиграл всё, что имел. И ещё задолжал хозяину заведения сто пятьдесят рублей…

Август

Река пока хранила летнее тепло, но после Ильина дня ребятню в воде увидишь редко. Мужики в пропотевших насквозь косоворотках спешили убрать сено с покоса, опасливо поглядывая на ненадёжный небесный свод. Первые, самые робкие листки осины уже пожелтели от страха перед надвигающейся осенью, готовые в любой момент сорваться с насиженных мест.

– Зиночка, я должен признаться. Я не достоин тебя и… и твоего отношения ко мне.

– Милый, не волнуйся, что бы ни произошло, это не может изменить мои чувства к тебе. Присядь вот здесь, расскажи, что тебя так тревожит.

Разговор происходил в комнате Александра, куда девушка пришла в условленное время, но застала там совсем не того человека, которого знала. Александр Иванович не спал вторые сутки. Круги под глазами и дрожащие руки были тому свидетелями.

– Я не был честен с тобой, я… помолвлен, – поручик прислонился к стене и закрыл глаза.

Эти слова как будто хлестнули девушку по лицу, она приложила ладонь к щеке, но, быстро справившись с волнением, холодно перешла на Вы:

– И это всё, что Вы хотели мне сказать?

– Нет. Не всё. Я проигрался. И должен уехать.

– Я достану деньги, – девушка встала с кушетки и стремительно направилась к двери.

Поручик схватил её за плечи и обнял.

– Зиночка, что ты такое говоришь. Ты мне ничего не должна и ничем не обязана. Я искал встречи с тобой совсем не для того, чтобы что-то просить. Не унижай меня этим. Пойми, в жизни бывают такие обстоятельства… да что я говорю… не знаю, сможешь ли ты меня простить.

Зинаида высвободилась из его объятий и молча вышла из комнаты.

В тот же вечер она попросила деньги у Каратышева. Павел Яковлевич без лишних расспросов дал ей сто пятьдесят рублей ассигнациями. Он давно намекал Зиночке на желание близости, но, каждый раз получая категоричный отказ, отступал, не настаивая. Он любил её. И этой ночью она осталась в его спальне.

На следующий день прибывший в город губернатор, отдохнувший, находясь в благостном настроении, утвердил смету на строительство моста. Более Александра Ивановича ничего в Смышляеве не держало, и он известил о своём отъезде Зинаиду.

В той же полутёмной комнате, при слабом свете керосиновой лампы, поставленной под образом Святого угодника Николая, девушка умоляла:

– Саша, прошу, не уезжай.

– Зиночка, это невозможно. Моя будущая супруга подъезжает сейчас к Киеву, и я должен быть там же.

– Ты нужен мне! – девушка как будто не слышала его слов.

– Не мучай меня, Зина, пойми, я… я не люблю тебя!

В комнате повисла тишина, только где-то за стенкой пел свою песню сверчок, с улицы был слышен крик трактирщика и лай собак в подворотне.

– Вы спрашивали, прощу ли я Вас, – наконец произнесла Зина дрожащим голосом. – Я могла простить Вам всё, что угодно, но не эти слова.

Она подобрала подол платья и вышла из комнаты. Александр не сдвинулся с места. Он прислушивался к удаляющимся шагам девушки, пока эти звуки не слились с другим уличным шумом. Тогда он медленно, на негнущихся ногах, как инвалид, подошёл к бюро и, вынув ключ из кармана сюртука, открыл самый нижний ящик. В слабом свете керосиновой лампы блеснула воронёная сталь револьвера…

Сентябрь

Осень в Киев всегда приходит незаметно – ничто не омрачает безоблачных солнечных деньков.

«Будто ещё один летний месяц. Его так всегда не хватает в жизни», – подумалось Александру. Он уже который день подряд засиживался допоздна в своей крохотной квартирке на Банковском.

Дворник Савелич, привычно обходя дом перед тем, как уйти в свою каморку спать, как-то столкнулся с поручиком у дверей и полюбопытствовал, что тот всё время пишет до глубокой ночи.

– Это отчёт, по службе, – рассеянно соврал Александр Иванович.

– Не жалеете себя, Вам бы надо больше отдыхать, – сочувственно проворчал сердобольный смотритель. – Вы же рано встаёте, я знаю…

– Ступай спать, Савелич, – благодушно ответил Александр, – не волнуйся за меня, на том свете отосплюсь.

На самом деле он писал роман. Поначалу ничего не выходило. Он рвал исписанные страницы, снова яростно писал, время от времени откидывая перо в сторону, закрывал глаза, вспоминая недавние события.

Его муку должна принять на себя пуля, смерть, небытие, вобрать в себя всё его малодушие, боязнь любить и быть любимым. Как пережить унижение, бесчестие, позор? Но он уже не офицер, а помощник инженера – личность мелкая и ничтожная. Никто и внимания не обратит на его исчезновение из этого огромного и прекрасного мира. Он должен жить, чтобы преобразить мир, сделать его лучше, чище и привлекательнее для потомков.

В ту ночь в Смышляеве он тоже долго не мог заснуть, сидя на кровати с револьвером в руках. Вспоминал детство, юность, военное училище, службу… смерть ничего не решит. Эта старуха очень ленива. Она не заплатит долг, не утешит мать и не принесёт пользы Отечеству. Всё это он должен сделать сам.

Утром он собрал и упаковал вещи, расплатился за комнату и поспешил на станцию. Надо было успеть на киевский поезд.

Через неделю к нему на службу явился поверенный, с бумагами:

– Это чертежи, по новому мосту.

– А, спасибо, извольте положить сюда.

Служащий не уходил, чуть замявшись, он спросил:

– Вы же давеча в этот самый Смышляев ездили?

– Да, ездил, – буркнул Александр.

– А я Вам с документами местную газетку привёз. Подумал, вдруг Вам будет интересно, какие страсти в ихней уездной глуши случаются…

Текст газетной заметки Александр Иванович читал в одиночестве, потом перечитывал несколько раз, не веря своим глазам:

«Ужасная трагедия разыгралась вчера в нашем спокойном городе. Уважаемый всеми гражданин, купец Каратышев П.Я, намедни женившийся на девице Зинаиде Н., которая работала у него гувернанткой, решил после церковного обряда продолжить празднество на реке. Для этого в тот же вечер был арендован дебаркадер, на него приглашены гости и музыканты. В разгар веселья, уже в сумерках, невеста, видимо, оступившись, упала в воду. Поначалу этого не заметили, а когда опомнились, спасти уже не смогли. Соболезнования господину Каратышеву П. Я. принесли многие знатные персоны, а он в свою очередь объявил, что собирается продать всё имущество и уехать из города. По слухам – за границу.»

Александр дрожащими руками положил газету на стол и посмотрел в окно. Там, на улице, всё оставалось прежним. Приказчик что-то выговаривал бородатому кучеру, чумазый мальчишка лузгал семечки, а ветер с Днепра устало шевелил ветви старого каштана… за окном ничего не изменилось. Только у него, бывшего поручика, а ныне – помощника инженера, жизнь уже никогда не будет прежней…

Александр спустился по чёрной лестнице во двор, куда жильцы выносили мусор, и там сжёг всё написанное: стихи, путевые заметки… И начал писать роман. Он вкладывал в главного героя все свои страхи и терзания, а героиню безмерно идеализировал. Он видел весь сюжет в подробностях, а характеры персонажей знал наизусть. Но… роман не получался.

Он чувствовал, как умирает и рождается заново. С детства он готовился стать военным, офицером, защитником Отечества. Но что-то в жизни пошло не так, не так, как ему мнилось в мальчишеских снах о будущем. В грёзах он видел себя героем, полководцем, прославленным генералом. А в эти заполненные одиночеством вечера он понял, что может стать создателем миров, таких, какими он их придумает. То, о чём нельзя даже помыслить, выплёскивалось в повествование о сладости стыда, о муках сомнения, глупом тщеславии любовника. Все люди становились для него прототипами персонажей, которые любят, страдают и умирают. И всё это некоторая условность. Литература даёт человеку безграничную свободу, если только создатель берёт на себя ответственность за весь мир. И тебе уже до всего есть дело. Надо только писать честно, искренне. Но за этой правдой обязательно должна стоять мечта, вера в человека и большая любовь.

Одним ветреным воскресным утром, в самом конце сентября, он проснулся, выпил кружку воды, поднялся к себе в кабинет и принялся вычёркивать всё ненужное и второстепенное.

К концу дня получился рассказ. Александр отнёс его на почту.

– Барышня, будьте любезны… мне необходимо отправить данную рукопись в Петербург, в адрес журнала «Царскосельская Лира».

– Да, конечно, мы упакуем и отправим.

Когда бывший поручик выходил на улицу, служащая окликнула его:

– Вы забыли подписать бандероль.

Он вернулся, взял в руку перо и размашистым почерком вывел:

«Александр Куприн».

ЧУДЕСА СЛУЧАЮТСЯ

Рассказ-интервью

Забавный случай произошёл в одном из дачных посёлков нашей области. События, восстановленные нами буквально по крупицам, дают пищу для самых разных размышлений: от меркантильно-житейских рассуждений о вреде алкоголя до обобщённо-философских разглагольствований о круговороте добра и зла в мире.

Я дачный посёлок охраняю. Нет, не всю, конечно, жись, но что до этого было, уже смутно помню. Молодость была шальная. А теперь вот.

Прибегает ко мне Верка, продавщица наша. У нас тут один магазинчик, там и хлебушко, и пряники, и макароны – всё покупают. И если надо покрепче, тоже к Верке бегут. Вот такая вся раскрасневшаяся и с порогу:

– Михалыч, мне наша мелкотня местная (это она так ребятишек из нашего посёлка зовёт) стодолларовую купюру принесла, – запыхавшись, вываливает на меня подруга, – мороженое им подавай. Сопливые совсем, старшему десять исполнилось. А туда же, права качают: Товар – деньги – товар! Во с каким лозунгом на меня наскочили, когда их за нашими русскими деньгами к родителям отправила.

– Откуда у детворы Бенджамин Франклин? – спрашиваю.

– Ка-акой Джамин? – перебивает Верка.

– Ну, на американской банкноте президент ихний, старый – Бенджамин Франклин! – поясняю.

– Ну так бы сразу и спрашивал. Говорят, нашли. Слыхала, будто у них и ещё есть. Вот теперь детки-то какие!

Сторож Михалыч говорит уверенно с растягом, как человек бывалый. Обо всём судит свысока. В его речи много разговорных и просторечных слов.

Вот ведь не поверишь, приехали с Коляном в Кедровку. Николай, он спокойный, сам знаешь, будто тормозной. Мы его так и зовём промеж собой Слоули Даун. Просишь его воды принести, он молчит. То ли не слышал, то ли не понял, то ли разговаривать не хочет. Одно слово – «Тормоз»! У Никиты в Кедровке чумовая баня, прямо на воде. Покачивается на волнах, а из парилки можно сразу в реку сигануть. По высшему классу всё сделано. Приехали мы, значит, с Коляном, у Никиты уже всё готово. Ну, мы сразу в баньку. Выпили, закусили, снова выпили. Проснулись, надо опохмелиться, а нечем. Никита спрашивает: «Деньги есть?» Я к Коле, мол, бабосы гони, он молчит. Я его по карманам, нашёл несколько сотенных, спрашиваю: «Я возьму на опохмел?» Он молчит, но молчание, как известно, знак сам знаешь, чего.

Пошли мы с Никитой до магазина, идём, болтаем. Оглянулся я, а Колька за нами тащится. Когда я маленький был, у бабушки кот жил. Так если его не закрыть, он обязательно за тобой увяжется. За бабушкой и в магазин, и в лес ходил. Такой прилипчивый. Вот и Коля тянется за нами. А я-то думал, он посидит, баньку и наши вещи поохраняет. Дошли мы, значит, до магазина, потрепались с весёлой продавщицей Веркой. С Никитой она, видать, накоротке, а я-то её в первый раз видел. Шустрая бабёнка, за словом в карман не полезет. Идём мы весёлые, предвкушаем новое застолье. Благо, мешать некому. Мы с Коляном жён в Турцию отдыхать отправили, а сами к Никите в баньку. Не нужен нам берег турецкий. Коля идёт за нами, улыбается чему-то своему. Вдруг у Никиты хохот будто отрезало. Вижу, накрыло его не по-детски, и лицо у него будто оплывает: не просто выражение меняется, а всё уходит куда-то вниз. Смотрю на него, смотрю, куда он смотрит. И тут до меня доходит, бани-то нет. А там наши вещи, закусь опять же. Никита вдруг по карманам хлопать начал и говорит: