Ангел Маргариты

© Инесса Рэй Индиго, 2019

ISBN 978-5-0050-6656-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1. Выход

Для меня время остановилось. Всё. Я лежу на маминой груди. В ней больше нет тепла и биения жизни, но я всё это чувствую. Я буду чувствовать это всегда. Ведь я не продолжение, а неотъемлемая часть. Живущим лишь телами не понять. Они рассекали чужие родные души и судьбы так долго, травили всеми возможными способами, а сейчас с нескрываемой радостью констатировали смерть и пошли прочь. Их коллеги, извозчики Харона, как водится в России, не спешат на вызов в одну из питерских квартир и дают скорбящим последнюю поблажку.

В голове всё гудит и плывёт, глаза плотно закрыты. Не могу выпустить мамину холодную руку. Наверно так ощущает себя один раненый зверь, сторожа бездыханное тело второго, своего дорогого близкого. Я много раз видела эти душераздирающие записи в интернете. Последний месяц неравной борьбы со смертью и фашистской сектой, поставившей на недобитых жертвах крест, были как в бреду невыносимо тяжкими. Тонны лекарств и снотворное, чтобы мама не слышала ремонтную истерию психов за стенами, а сама дремала рядом и всё прислушивалась к дыханию в страхе. Только сейчас последние часы около мамы я чувствую, как ей стало легко. Витая над нами её душа размышляет, сколько было отмерено Богом и сколько её лет отсекли фанатичные злыдни, решившие, что у потенциально подопытных не должно быть любящей матери. Как никогда не было у них.

– Доченька… Не плачь… Храни вас Господь Бог. – незримо шепчет свободная душа, больше не разрывающаяся от ежедневной боли и обиды за всеобщую слабость и трусость перед преступной системой.

Только мне не стало легче, время оглушительно простояло на месте первый час и вдруг покатилось назад в воспоминания.

– Девочка моя, – прорвался папин голос из давящей толщи небытия, – Пойдём на кухню. Кофе хочешь?

А я не могу вырваться, не могу продолжать этот как на зло солнечный день, как всегда, как малодушные предатели, разбежавшиеся на заработки денег.

– Слышишь меня? Сейчас уже придут. Пойди водички попей. – неуверенно продолжил отец, всё это время обзванивавший соответствующие городские службы и своё начальство, чтобы вошли в положение на сегодняшний трагичный день. Знаю, он не предал, как другие, но не решается вернуться к нам в комнату, где бились последние секунды любви, где мама, задыхавшаяся от острой сердечной недостаточности в моих руках, теперь глядит в пустоту лазурными глазами.

– Ничего больше не надо…

– А?

– Я останусь. – грубо отвечаю я каким-то чужим голосом, как спросонья, и продолжаю бессмысленно согревать самого любимого человека, давшего мне эту жизнь и самое счастливое беззаботное детство на фоне семейных бед и государственных кризисов.

Там в прошлом хочется, отложив на память лучшие волшебные моменты, в первую очередь откопать корень зла. Почему посторонние нам фанатики так радовались тяжелой болезни, обломам, долгам и ранам? Почему так преданно уничтожали нас эти психопаты, под которыми спецслужбы всего города и не только? Что им сделала мама, я? Откуда столько слепой дикой ненависти к матерям, их детям, женскому началу, к порядочности и наивной доброте? Зачем кто-то выращивал и возносил чудовищ, идущих по людским трупам к трону с баблом, смеющихся над мучительной смертью чужой матери со святым сердцем?

В голове вдруг выстрелом громыхнула входная дверь – пришли могильщики, навсегда выносящие тела умерших из дома. Это всё. Последние мгновения и ледяной панический страх перед расставанием и предстоящей пропастью прошиб моё тело. Не помня себя, поспешила прочь из комнаты.

Свежий и согретый ясным солнцем воздух приводит в себя лучше нашатыря. Сижу на залитом светом полу на балконе, а за спиной орудуют люди, из которых можно делать гвозди для забивания в гроб. Не слышу ничего, шум моря усилился в ушах, боль стиснутых рыданий в груди и головокружение. Когда абсолютно все ушли, я уверенно встаю, но всё плывёт перед глазами. Крепко сжимаю мамин синий амулет, что я дарила и наивно заряжала. Он был зачем-то снят с мамочки железными дровосеками вместе с её православным крестиком. Слуги Харона хлопнули дверью и мой подавленный отец отправился бегать по больницам, моргам, крематориям и прочим инстанциям, чтобы собрать нужные гербовые бумажки, без которых у нас в стране нельзя сдохнуть официально.

Будний солнечный день, на календаре 17 мая – день смерти мамы, совпал с церковным праздником Вознесения. По-прежнему не верится. Трезвое осознание себя и реальности будто отключилось. Почему-то мы с мамой думали, что это случится под покровом ночи и после не будет ничего: ни боли, ни слёз, ни жестоко злорадствующих свидетелей, ни падальщиков над трупами. Словно просто фильм закончится и погаснет картинка с нами, не оставив от нас ненужных миру следов. Я считала, что таким святым мученикам, какой сделала мою маму жизнь, ангелы должны даровать гуманную смерть во сне. Но нет. Никогда не забуду этих жутких минут маминых последних мук у меня на руках и истеричных звонков в Скорую помощь. С малодушным невмешательством защитников и врачей-реаниматологов, во мне угасла последняя надежда, что когда-нибудь кто-то неравнодушный разберётся по факту смертей, организованных сектантским преступником по кличке «Том-гном» с его верной сектой, что распоряжался сегодняшними издевками из логова в соседней новостройки.

Оставив тягучие мысли, я решаю зайти с балкона обратно в комнату, но увидев смятую пустую кровать и тот ковёр, на котором татарский реаниматолог Ренат усмехался над обнажённым истощённым телом мамы и ругал меня за эгоистичное нежелание дать измученной болезнью маме умереть, меня вновь сильно качает. Равновесие потеряно и меня бросает в самый проём распахнутого окна, где за реющими на ветру шторами мелькает наш кот. Чуть липкие похолодевшие ладони, уцепившись за створки окна, скользят и слабнут.

Город внизу роится утренней суетой, как улей. Но всё логово по соседству с загадочным названием «Доктор-лазер» в этот исторический момент следит за чужими окнами, затаив дыхание.

– Гляньте, там ваша дура в окне! Шмякнется! Снимай!!!

– Где?! А! Точно!

– Ни фига себе! Ща камеру включу!

– Ого! Неужели всё, как ты говорил?! – обратился услужливый козлетон к своему коротконогому лазерному наполеону.

– Ага, щас. – с томным презрением промямлил тот, кто не имел ни своего имени, ни рода, ни грамма души и жизни в своём мертвенном лабораторном нутре, лишь сменяющиеся клички, любимая из которых в честь того одноимённого замшелого городишки Приморского края, где товарищ Артём Сергеев век назад устанавливал красную революционную власть выгребал подземный жар рабскими руками. Его пробирочный клоп, не дрогнув ни единым мускулом за неимением оных, глядя на соседнюю девятиэтажку, с присущим маньякам тихим злом умозаключил: – Ничего такого… Сейчас она только жопу покажет всем, припозорится, как всегда. И залезет обратно жалобы на нас катать, овца… Нам мамашкой её пора заняться. Ану отошли от окон!

Мои бессильные разжимаются пальцы и в страхе гаснут глаза. Электротоком мчатся секунды, как вечность, и я лечу спиной в пропасть, не глядя вниз. Так стремительно и тяжело, словно не тонкая девушка, а мешок с камнями. Видимо из-за большой высоты. Всё перед глазами смешивается потоком ветра, ужаса, а затем листьев и хлёсткими ветками расцветающих кустов. Но совсем-совсем не больно. Лишь полное ощущение прикосновения надёжных рук к моей шее и затылку, как в младенчестве, маминого шёпота и последнего поцелую в голову.

Считанные секунды водоворотом. Только заезженного киностереотипа мало для того, чтобы прогнать перед глазами всю особенную жизнь. Две неразделимые жизни, между которыми пропасть глубиной с девятиэтажку.

Замедлим намеренно секунды полёта вниз, чтобы найти не надуманные улики многочисленных и многоступенчатых преступлений одного преступного сообщества с историческими корнями против материнского начала. Когда женщина считается безликим и бездушным материалом для экспериментов, когда против хрупкой доброй девочки, которая только с виду уже выросла или даже родила вторую такую же, воюет армия безродных подонков, называя эту патологическую травлю своей системой.

– Маргоша, ты чего? Это не дверь, это диван. – усмехнулась артёмовская школьница с хитрыми раскосыми глазами, глядя сверху вниз на вторую восьмиклассницу, затравленную неожиданной западнёй до такой степени, что стала в потёмках биться под большой диван в надежде спрятаться там от неминуемой расправы. Светловолосая и голубоглазая, как кукла, пятнадцатилетняя девушка была растрёпана и полураздета. На покрасневшем лице паника и страх. От цинизма предательницы, беззаботно восседавшей на чужом диване дома преступников, в глазах девчонки прояснилось. Она поднялась на ноги и вперила в одноклассницу яростный взгляд:

– Все двери закрыты на замок, окна заколочены! Ты чего сидишь, дура! Твою Тоньку там мучают! Что ты молчишь?! – закричала она, махнув за спину, где из спальни доносились слабеющие стоны, визги и пьяные вопли спорящих парней, удивительно ловко для советской периферии заманивших трёх школьниц в свой дом на вечеринку. Самая старшая и глупая из них, уже впадающая в полуобморочное забытьё, так и не увидела заблестевшего перед своим носиком поперёк вечеринки кольца с дорогим камнем. И теперь ещё один ублюдок, недавно вернувшийся из армии, носился по всему частному дому за светленькой девочкой Марго с тем же кольцом в левой руке и с острым ножом в правой.

– И что теперь? – безразлично ответила раскосая одноклассница Лена, кушая виноградинки, одну за другой. Непримиримая и гордая Ритка снова вспыхнула щеками от презрения к неожиданно разоблачившейся сущности лучшей подружки, но сразу же похолодела, вспомнив, что за время этой кошмарной охоты в запертом доме к Ленке никто не смел и прикоснуться – широкоплечий старший брат, уже завоевавший популярность среди девок, называемых почему-то «лебедями», и авторитет на весь городок со странным названием Артём. – Что я сделаю, если Тонька сама в спальню попёрлась.

– Ты сволочь! – вскипела Марго, нервно обернувшись, пока единственный не занятый Тонькой ублюдок отлучился по нужде. – Сговорилась что ли?! Это ведь твоя идея была, пойти с ними! Открой мне двери!!!

– Больная что ли?! У меня нет ключей. – крикнула с улыбкой Ленка, подчёркивая свою коварную раскосость. Более паршивой морды Марго среди окружения ещё не видела, и тем более никогда не замечала этой двуличной мерзости в подружке, что стала почти сестрой в трудный период школьной травли и фактического изгнания скандалами из родного дома. – Что ты так паникуешь? Ты же просто ему нравишься. Ты похожа на его девушку, которая не дождалась его из армии…

– Кому?! У него ножик! Он сказал, что зарежет, если я… А ты? Ты почему им не нравишься так? Из-за брата? Скажи им! Про него скажи! Открой двери! Помоги!

– Да успокойся ты, – снова не дрогнула молодая, но насквозь гнилая девочка из полной хорошей семьи, явно замыслившая или исполняющая не по годам гнусный план, – Ты что не хочешь парня, не хочешь колечко? Не хочешь быть «лебедью»?

Марго наверняка влепила бы в тот момент предательнице отрезвляющую пощёчину, если бы её руку не заломили. Вернулся чуть опьянённый ублюдок и, не забывая про ножик, потащил девочку во вторую свободную комнату. Ленка безразлично смотрела вслед, отставив виноград и взявшись за шоколадки. А Рита всё равно не сдавалась, вспомнила верный приём, показанный мамой бить каблуком чётко в ценное мужское место, и шарахнула изо всех сил насильнику, уворачиваясь от ножа.

– Ах ты су… – зашипел от боли он и девочка стремительно помчалась на веранду. Как могла заперлась там снаружи, судорожно нащупав засов. Затем огляделась вокруг – застеклённая мелким деревянным витражом веранда с грудой хлама и запертой на замок входной дверью. Гениальное решение подсказал инстинкт самосохранения.

Под хрупкими плечиками и спиной уже бился жлоб и кто-то второй, пришедший ему на помощь. Они орали, матерились и хлипкий дом уже ходил ходуном. Если дом не выпустит, значит так развалится. Марго крепко подперла вышибаемую дверь и упёрлась во всю ширь длинными только оформляющимися ногами в витраж узковатого коридора. Собрала все свои силы и волю в кулак, и принялась сдерживать атаку до конца. Пьяные преступники периодически уставали, кто-то вообще заснул, предательница всё уговаривала открыть дверь, поздновато вспомнив, что пора домой к родителям.

Когда за окном стало светать и затёкших ног девушка уже не чувствовала, ослабшая осада вновь усилилась. И явно с двойной силой начала выбиваться дверь. Слышно было, что дальше один из срочников начал драться с кем-то из бывших подельников, потому что ошалевший главарь намеревался убить непослушную беглянку и успел порезать второго, упустившего добычу. Соблазнитель Тоньки был самый крупный, отоспавшийся, потому стал биться, как вол, и уже через пять минут дверь, а с нею и лёгкая, но удивительно сильная девочка вместе с выломанным витражом вылетели на улицу. Посадку относительно смягчили зимние сугробы. Кубарем следом вылетели малолетние бандиты, но, от ярости забыв про пленниц, начали яростно бороться между собой. В одном из них проснулся вчерашний защитник отечества, он стал щитом и стеной для битья, чтобы девчонки под шумок разбежались. В разные стороны.

Одной из них предстояло быть застреленной неизвестными в молодом ещё возрасте на автозаправке того самого города Артёма, а второй бегать дальше втёмную по замкнутому кругу в поисках выхода.

Глава 2. Новое рождение

Перед глазами темнота. Во тьме вопрос. Жива? Пять минут пребывания в состоянии сознательной темноты. В состоянии нокдауна. Полная дезориентация. Страшно открыть глаза. Я почему-то слышу прежний пульсирующий вокруг дневной мир Петербурга, всё чувствую. Упав с высоты девятого этажа…

Чувствую, что не погибла, всё ещё здесь, в западне. В сознании, но нет кровавых обжигающих болью открытых переломов. Голова цела и почти светла. Осталось лишь осмелиться открыть веки. Лишь рёбра внутри треснули в прошлогодних местах, перечеркнувших мою неудачную работу. Ещё болит большой палец левой руки, ссадины на коже и голова немного кружится. Решив приоткрыть глаза и подняться с земли, я ощущаю будто у меня всё же треснул череп. Словно всё его содержимое чуть сдвинулось с прежнего места. Даже смотреть вперёд дискомфортно, будто глаза теперь находятся на разном уровне. Плыву.

Но идти вперёд всё равно придётся – рядом ни души. Ко мне, днём спикировавшей сверху, мимо всех этажей дома с открытыми из-за майской духоты окнами, никто не подошёл. Прохожие были. Поблизости стройка и ментовский дорожный дозор. Машины, мотоциклисты, таксисты, пешие тётеньки и дяденьки, молодёжь… Господи, они и сейчас идут, проходят мимо! Плевать на эти «мёртвые души». Подталкивает детский инстинкт – мне надо, как можно скорее добраться до своего подъезда, сдерживая слёзы, чтобы двор не увидел слабости. Мчаться домой, где больше никто не согреет и не утешит. К отцу, который как раз ушёл собирать последние документы для мамы. Это было мне так выгодно десять минут назад, наверху, где никто не мешал стать порыдать и поразмыслить, а сейчас обернулось засадой. Ведь отец точно ушёл надолго. Звонить в домофон бесполезно, в оглохшей квартире только перепуганный утренними трагедиями и визитами посторонних кот. Ключ от квартиры и подъезда, мобильник и обувь на «всякие-пожарные» я с собой не захватила.

Наконец выпрямилась на босых ногах и, чуть пошатываясь, пошла к нашей третьей парадной вокруг многоэтажного и многокорпусного дома с камерами наружного наблюдения, построенного питерскими ветеранами внешней разведки, которые славятся дурной привычкой подглядывать и подслушивать все проявления чужой жизни и в пенсионном статусе службы. Эти социопаты наверняка и сейчас спокойно смотрят в камеры на то, как чудом выжившая девушка после утренней смерти мамы тащится босиком к закрытой двери в разодранной и местами окровавленной одежде. Могли наблюдать момент гибели, а сейчас старший дал общую на всех зомбарей команду не вмешиваться, просто дальше маниакально наблюдать метания несчастной – нельзя же нарушать театральные правила конспирации невидимых страусов, шпионящих за собственной задницей из песка. Без палева…

По шершавому битуму и осколкам под окнами, шаг за шагом. И вот я у цели. Да, по домофону из нашей квартиры никто не ответил. Отец уже в другом районе города бегает по кабинетам больницы, где четыре года назад мама прошла первичный осмотр и был выявлен жестокий диагноз. Я так билась тогда, отчаянно боролась, отдавая маме все свои резервы силы и время, которое обычные дочки-ровесницы тратят на поиски личных перспектив, сдав своих родителей в хоспис. С глаз долой, из сердца вон. Есть и такие, что даже сдать в хоспис поленятся, не то, чтобы позаботиться дома. Просто прогонят умирающую мать со своей кровати, а потом предательски сбегут из квартиры с мертвецом и побегут зарабатывать себе денежку.

Самое аномальное, что я даже не столько со смертельной болезнью боролась, а с её изощрёнными виновниками. Возила и прятала туда, где странная экзогенная болезнь мамы сразу же отступала без лекарств и операции. А убийцы следом, перфораторы и облучающая аппаратура на полную мощь. Никого не стеснялись. Ни Бога, ни чёрта. Ни того, что курортная гостиница или захваченная ими квартира этажом ниже. Ни того, что чужая прекрасная мать и без того измучилась от болей и новых разрушений организма. Пусть помучается, сука.

Я всегда была рядом, хрупким, но надёжным щитом. И болезнь отступала. Мы растягивали спасительные деньки в бегах, не совершив ни одного преступления, пока не кончались средства и нужно было возвращаться в город трёх революций, стукачей и бандитов, по месту новой прописки. Как на убой, а теперь на погост. Очевидно, это была не онкология с чудесной четырёхлетней борьбой за жизнь без медицинского лечения, а целенаправленное умерщвление ненавистной жертвы со стороны секты татарско-сергеевских «разведчиков» Ханского, под окнами которых сижу, безуспешно сдерживая мелкую дрожь и рыдания, как будто прошу подаяния. Вся доказательная база, как говорится у следователей, сейчас на лицо. Час, два, третий пошёл, а эти «специалисты», специально обученные чудовища, прикидывающиеся мамашами с пустыми колясками, любопытными бабками в шляпках и спортсменами с проводками из тяжёлого рюкзака, шляются мимо меня. На мне была белая футболка, от которой на израненных боках и животе осталась лишь рвань. Поэтому кровь видна и за пять метров. Багровые полосы на щеке, босые ноги, в растрёпанных волосах мелкие цветки и листья акаций, кустарники которых чуть смягчили мощный удар о землю и поменяли траекторию падения спиной вниз на противоположную.

Свои автографы цепочкой неровных следов я оставила от окровавленных ступней, пока шла по придомовой тропинке к своему подъезду. В него гонцы Тома-гнома забегали и выбегали уже раз двадцать, ни одна мразь не спросила у сидящей прямо под видеокамерой бродяги: «Что случилось, вызвать ли Скорую или полицию?». Дом ветеранов разведки с Литейного, одним словом. И весь заселённый контингент тот же, с опорой на деструктивную секту экстремистов, пытающих по собственному вкусу некоторых россиян. И Том-гном, на данный момент командующий травлей и «оперативно-экспериментальной бригадой» против меня и близких, сейчас едва не разрывается, радостно жужжа над поступившим его медикам в Александровскую больницы маминым бездыханным телом. Колеблется, пытать дальше психологически глупую дочку, мучающуюся после прыжка под окнами конспиративок, или уже можно со сладострастным удовольствием приступать к физическому? Пусть ждёт, приказ подойти и прислать Скорую строго не отдавать никому! Не заслужила наше сочувствие и обезболивающее. Пусть ещё терпит и ждёт, овца, за то, что без нашего одобрения родилась.

И его крысиный отряд действительно продолжает демонстративно бегать в наш подъезд, из которого четыре часа назад вынесли тело мамы. Один из таких, из спортивно-прозомбированной молодёжи, даже подошёл поближе и сел на лавку за моей спиной. Глянула искоса – парень пялится на мои грязно-кровавые тряпки. А ещё наверно в своей левой разведке экзамен на общественную безопасность и оказание помощи при ЧП успешно сдавал. Спортсмен и свиные отрыжки из окна на первом этаже выводят меня из горестного анабиоза с вязкими мыслями о том, как маме на небе без меня, как мне дальше быть, куда деться. На самом деле больше всего на свете я не хочу обратно в ту квартиру. Всё это время полудрёмы у подъезда на меня светит нежное солнце, будто мамина душа, что шепчет беззвучно, чтобы я противостояла дальше, воплощала творческие идеи. Но после обеда солнышко перемещается и от шоковой дрожи и полу обнажённости зуб на зуб перестаёт попадать.

Как-только уходит спортсмен, я осторожно перемещаюсь на освещаемую лучами сквозь тучи скамейку. Здесь и вовсе прекрасный обзор, и они покатили глазеть на машинах с привычными методами – вездесущие такси или грузовики с пьющими пивко операми и аппаратуркой под тентом. Игра «кто кого пересидит» сборища сплочённых слабаков со стальной девчонкой. Что ж, продолжим до самой глубины бездушия новых русских фашистов, праотцы которых восемьдесят лет назад открывали первые эмигрантские ячейки немецко-японских фашистов на Дальнем Востоке и помогали русофобам подготовиться к захвату ненавистной Советской России.

Сижу, дрожу дальше, и наглядно подтвердившиеся старые мысли вновь заплетаются узлами. И отец всё никак не возвращается…

– Девушка? Вам… Вам помощь нужна? – наконец звучит голос в моей зоне отчуждения, будто послышалось. В самом деле, не глюк, а наш сосед по лестничной клетке. Дядя Миша, кажется. Держит железную дверь нашего подъезда для меня со стопкой коммунальных платёжек в руках. Киваю и, кое-как поднявшись, спешу к нему на босых ногах, пристыженно скрываясь от взгляда. Напрасно стараюсь – сосед вовсе не в шоке. Смотрит сквозь линзы очков осведомлённо-безразличным взглядом мягкого человека, пусть раньше и поругивался с моей сестрой из-за выгула своей служебной собаки по кличке Валдай. Смешно и грустно.

Спустя минуту едем с ним в лифте на девятый, как ни в чём не, бывало, будто я в обуви, и мы приятели. Михаил великодушно позволяет мне дозвониться отцу и тот в крайнем ужасе обещает примчаться с одного конца города к нам в Оккервиль. Не каждый день можно услышать от дочери, что она случайно выпала из балкона, как птенец из гнезда, и, выжив, не может ни в квартиру попасть, ни в больницу уехать без него и документов.

– Так, это… – неуверенно кашлянув, обратился ко мне сосед, – Скорую же вроде вызвать надо, у вас кровь.

– Без отца и паспорта не поеду, травмы не слишком серьёзные…

– М-да… Тогда можно у меня его подождать, не против? – бесцветно предлагает дядя Миша, удивлённо приподнимая седеющие брови.

– Да, спасибо… Спасибо вам больше, думала сегодня уже не будет людей… Папа уехал в больницу, по поводу мамы, она сегодня утром…

– Я понял, мои соболезнования. – вовремя прерывает мой сдавленный плач Михаил и мы скрываемся в квартире по соседству с нами.

Ожидание недолгое и вполне комфортное. Огромный срывающийся с поводка из ванной пёс ничто по сравнению с уличными безучастными дикарями вокруг меня часом ранее. Вскоре появляется отец с расширенными от шока глазами. Для него сегодня удар за ударом и от того он суетится, бормочет вслух варианты экстренных действий. Наскоро собрал мне вещи для больницы, не веря, что мамочкина душа сотворила своё первое ангельское чудо и у меня нет увечий после падения на землю с девятого этажа. Скорая вновь вызвана, второй раз за день по тому же адресу. Вернувшись в окаянную квартиру и ощутив прежний дух смерти, впадаю в истерику, заглушая безостановочные рыдания потоком воды в ванной, где смываю грязь и кровь с ссадин. Я знаю, что они ждут меня в Александровской больницы со заготовленными пытками, но нет выбора – я физически не могу оставаться дома. Хоть куда…

– Решено. Значит, госпитализируем. – удовлетворенно заключает светленькая медсестра помоложе, осмотрев меня с нескрываемым удивлением, – Какая худенькая, ни кардиограф, ни тонометр не держится! Потому и не разбилась, наверно

– Да нет же, – оспаривает вторая медсестра – зрелая сухая брюнетка с мужской стрижкой, обходя блондинку и с возмущённым изумлением глядя на меня лежащую на кровати, – Даже с научной точки зрения – это нонсенс! Физически невозможно, люди бьются насмерть со второго этажа! А тут девятый! Считаем вместе: девятый этаж, около тридцати метров, вес сорок-пятьдесят килограммов, значит ускорение и сила тяжести не позволила бы выжить. Остаться почти невредимой! Это точно падение из окна, свидетели были? Это чудо, ты понимаешь, что ты должна была умереть?!