Пустыня желаний

Все персонажи истории вымышлены. Совпадения случайны.

Редактор Марианна Хан

Дизайнер обложки Даша Ченская

© Леся Эстер, 2020

© Даша Ченская, дизайн обложки, 2020

ISBN 978-5-4498-9028-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава I

Луна

Говорят, если долго смотреть на Луну, можно увидеть человеческое лицо. Тонкие брови, нос, глаза и ласковую улыбку. Говорят, такую Луну может увидеть каждый, у кого чиста совесть.

– Адель, как думаешь, на что похожи узоры на Луне?

– Пап! Ну что ты, в самом деле! Какие же это узоры? Это кратеры. Кр-р-ратеры! Давай сегодня проедем мимо той речки?

– Как скажете, мисс рычатель. Когда ты успела добраться до книг моей бабушки? Я думал, у тебя еще целая стопка детских энциклопедий и ты сначала их прочтёшь.

– У неё интересней. Я книжки взяла, когда мы в прошлый раз к ней в гости ездили. Знаю, нельзя так говорить, её ведь больше нет. Дедуля мой, он ведь её сын, правильно? Дедуля говорит, что когда я прихожу и занимаюсь с этими книжками, ему очень радостно. Я на кого-то там похожа, но никак не могу запомнить на кого. А книжек этих у него целый шкаф, представляешь?

– И что же, ты целый шкаф и утащила? Сама? – спросил Сол, сворачивая с главной дороги.

– Да дедушка сложил всё в багажник, я чуть-чуть взяла! Его мама знала всё про космос, представляешь? И сильно-сильно хотела туда слетать! Он сказал, что очень гордится своей научной мамой.

– Может быть, учёной?

Машина остановилась. Девочка приподняла бровь, прищурила глаз. Взрослые эмоции на детском лице выглядят занятно и точно несут больше смысла, чем когда их изображают серьёзные дяди и тёти.

– Это бровь твоя сейчас в космос улетит! Моя бабушка была учёным-астрологом. Вот эта речка – пойдём.

– Кто такой мучёный-астролог?

– Учёный! – поправил отец сквозь смех умиления. Пойдём, я всё тебе покажу. И аккуратней, не упади в сугроб, мы же не хотим привезти к дедушке снеговика вместо любимой внучки?

Луна, казалось, была готова свалиться с неба, которое не может больше удерживать её вес. Словно огромный шар из теста, уже немного подрумянившийся в печи, она нависала прямо над головой – её, такую близкую, можно было даже потрогать и ощутить тепло, которым согревает оранжевый свет.

– Пап, ты что делаешь?

– А тебе никогда не хотелось прикоснуться к другой планете? Сколько там до Луны? Или ты пока только кратеры изучила?

– А вот и не только. Но на Луну я не хочу. Ну, может, и хочу, но сначала не туда. Твоя бабушка в книжке рассказывала про планету с пещерами, я бы слетала на неё. Но мне семь, правильно? Значит, если бы я отправилась туда сразу, как родилась, то ещё не долетела бы всё равно. Туда прям долго добираться. Откуда она это знала?

– Та планета правда интересная. И очень-очень умная. Придерживай бровь, она опять готова к космическому путешествию. За пределами нашей галактики, – он уже рисовал на снегу схему солнечной системы, – планеты умные. Они образовались намного раньше Земли и планет вокруг неё, поэтому…

– А кто же на них жил тогда? Если нас ещё не было? И откуда твоя бабушка это знала? – нотки нетерпения в голосе Адель нарастали.

– Поэтому, – продолжил, улыбаясь, отец, – и цивилизации, жившие на них, были намного старше нас. Умнее. Они оказывались на этих планетах, когда те, что были их домом, становились непригодны для жизни. Там могла закончиться еда или воздух, где-то случались эпидемии болезней, а какую-то даже затопило водой. Тогда один житель построил космический корабль, который мог и плавать, и летать. Он взял на борт свою семью и тех, кто остался, забрал животных и растения и отправился искать новый дом. И так происходило повсюду. С каждым переездом цивилизации становились всё опытнее, у них появлялись знания, которые они использовали, чтобы выжить на очередной планете. Когда и на ней это становилось невозможным, они снова перемещались. Снова приносили знания в другое место, но и оно со временем переставало быть гостеприимным. И так без конца. Пока одна из цивилизаций не поняла, что планеты – такие же живые существа, как и все мы. С ними нужно общаться, как с друзьями, доверять им, как матери, и обучать, как отец обучает своё дитя. Даже Луна, – Сол показал на неё и замолчал на секунду, – даже Луна – не просто шарик с кратерами. У неё есть душа, она добрая, заботливая и уютная. Мне кажется, там вечный воскресный завтрак с вкусными блинчиками, травяным чаем и разговорами за большим семейным столом, – закончил он, передавая в руки Адель снежок, который лепил во время рассказа.

– Это как у нас воскресные завтраки?

– Да. Когда я жил со своими родителями, у меня тоже такие были.

– Получается, твоя бабушка исследовала эти планеты? И как им общаться с людьми? И потом писала про это книжки?

– Да, как людям и планетам общаться друг с другом. Этим и занимаются…

– Астро… тьфу, опять забыла!

– Астрологи.

– Да, астрологи. А как они это делают?

– Кто книжку читает, я или ты?

– Ну па-а-ап!

– Дедушка нас, наверное, заждался. Вот, смотри, видишь звёзды над тем берегом? За ними бабушка наблюдала отсюда. Иногда она брала в такие ночные походы и меня, рассказывала истории про небо, про свою работу, про то, как планеты становятся умнее, а люди, их населяющие, счастливее. Ты поэтому захотела сюда заехать? Прочитала про эту речку в книжке?

– Да… – задумчиво ответила девочка, глядя на шарик из снега. – А что такого в тех звездах? – Адель посмотрела вдаль, потом снова опустила взгляд к ладоням и стала вертеть в них снежок.

– Обещай мне, что дочитаешь книжку. Обещаешь? – он присел на корточки и заглянул в глаза дочери, которые почему-то сильно блестели. Сильнее сверкающей серебристой дорожки на воде. Сол надеялся, что их просто подсвечивает Луна, ведь не может быть больше никаких причин. Не может! – Дочитай её и сама мне расскажешь, а то я многого уже не помню. Хорошо?

Слёзы хлынули. И если бы этот декабрь не выдался таким тёплым, маленькие капельки наверняка уже превратились бы в ледышки. Сол чувствовал мокрые реснички на своей щеке, придерживал вздрагивающие плечи, девочка обнимала его так крепко, как может только ребёнок – отдавая всю свою искренность в надежде, что мир сейчас не рухнет. Те, рядом с кем плакало невинное создание, уверенное в своей вине, знают, что в этот момент Сол казался себе всемогущим волшебником, ведь спасти её – значит, спасти вселенную.

– Я забыла-а-а… За-а-абыла книжку!

– Адель… Адель… Ты знаешь, я давно хотел рассказать тебе одну историю…

– К-к-кую историю-ю-ю?

– Сказочную историю. В том шкафу есть книжка, которую мне бабушка читала в детстве. Она тоже про планеты.

– Пап? Ты что, – она шмыгнула носом, – ещё веришь в сказки?

– Смотря какие. Иногда мне кажется, что я и сам сказочный герой. Волшебник. Похож?

– Если только немножко, – удивительно, как быстро дети переключаются со слёз на смех. Кстати, пап, – Адель кивнула в сторону яркого шара на небе, – я вижу там не только кр-р-ратеры. С этими словами она отдала снежок обратно отцу и замерла, без тени улыбки на лице, только смотрела ему прямо в глаза.

– Ты чего, рычатель?

– Догоняй! Дедушка ждёт!

И побежала по сугробам к машине, смеясь ещё громче каждый раз, как падала в пушистый снег.

– А ты в меня всё-таки не попал! И сам стал как снеговик!

– От снеговика слышу.

– Будет дедушка ругаться?

– Давай проверим? Смотри, свет ещё горит.

Адель понеслась к дому, оставив распахнутой дверь машины. Когда Сол подошёл к крыльцу, она, обнимая деда у него на руках, рассказывала ему про речку, Луну, звёзды, книжки. Про то, что папа не попал в неё, хотя он лучший стрелок снежками в мире. Просто она очень ловкая. Позапрошлым летом, когда родители учили её читать, они устраивали подвижные пятиминутки, чтобы отдохнуть.

– Мы играли в «Вышибалы», и папа сам выдал мне все секреты, как уворачиваться. А теперь расстраивается, что попасть не может.

– Мне кажется, он наоборот рад. Здравствуй!

– Привет! – Сол протянул руку отцу. – Конечно, рад. Ты самая лучшая ученица. Сейчас, правда, ты мокрая ученица. Давай переодеваться?

– Вот именно, – опуская Адель на пол, сказал дед, – я вас тут жду, чай заварил, а вы в снежки играете, ещё и заболеть вдруг вздумаете. Мамы ваши вернутся, а вы с градусниками – больше не разрешат вам меня навещать, пока они в поездке.

Адель смотрела на деда – он напоминал ей великана: высокий и широкоплечий, с генеральской осанкой, большими тяжёлыми руками, мощной шеей, грубыми скулами, он и в старости создавал впечатление человека сильного, способного поднять, наверное, целый дом. Некоторые его даже боялись. Адель восхищалась тем, что с ним здороваются все прохожие, многие жители городка приносят им с бабушкой угощенья, кто-то приходит за советом. Адель знала, что её дед великий, великан же. Но почему – не знала. Однажды в альбоме она видела фотографию, на которой известный человек из телевизора награждает дедушку медалью. Вроде бы это было давно, а он так и остался великаном. Только волосы почему-то теперь другого цвета.

– Ты чего улыбаешься?

– Ты не злой и не страшный, вот чего. Не притворяйся. И вообще, мы не заболеем. Мы же никогда не болеем. Да, пап?

– Точно.

– Да уж, – засмеялся дедушка Адель, вешая её куртку, – градусник пришлось бы поискать.

Девочка стояла у окна, рассматривая Луну, которая уже поднялась повыше и заливала светом улицу так, что и фонари были не нужны. Сияние проникало в тёмную комнату, оставляя причудливые тени на полу и стенах, а огонь в камине подыгрывал ему, внося и свою лепту в эту композицию.

– Что у тебя там? – спросил Сол, усаживаясь в кресло.

– У меня тут Луна. Интересно, у мамы и бабушки такая же Луна, как моя?

Сол переглянулся с отцом, который сидел в кресле напротив и разливал чай, и ответил Адель:

– Абсолютно.

– Ну вот! Резинка тоже намокла, – возмутилась Адель, снимая её, чтобы положить на батарею. Распущенные светлые волосы так засветились, что казалось, они сейчас заискрятся. Дедушка задумчиво, одновременно грустно и благоговейно смотрел на внучку, которая бубнила что-то про капюшон, про то, что его никогда нельзя отстёгивать, и вообще, хватит уже падать в сугробы, большая же. Адель растрепала волосы сильнее, они торчали в разные стороны и от этого выглядели ещё красивее.

– … не говорили? – донёсся как будто издалека голос сына.

– А? Что?

– Наши милые дамы не говорили, когда вернутся? Что с тобой?

– Я? Что? Да чай этот… Совсем не такой, как заваривала моя мама, – отвечал он, продолжая смотреть на девочку, – не умею я так, она даже травы в чайник укладывала по-особенному. Я всё думал, что она там что-то колдует… Обещали вернуться завтра к вечеру, – протараторил он, поворачиваясь к сыну.

– А что за чай? – поинтересовалась Адель.

– Самый вкусный. Как ты, сынок? Ты говорил, что не можешь решить какое-то дело. Всё получилось?

– Получилось… Получилось, как в одном отрывке нашей любимой книги. После вопросительного взгляда отца Сол проговорил его наизусть:

« – Я читал в детстве книжку… Маленький мальчик прилетел с другой планеты…

– Вспомни: друг учил его, что истину знает одно лишь сердце.

– Забавно… Мальчик тоже был в пустыне, когда это понял! Интересно, в какой именно?

– У каждого своя пустыня.

Ветром, который чувствуется где-то внутри, бесконечными гребнями колышущихся барханов, мощью, пробуждающей неизвестные органы чувств, она напомнила мне море, которого на ней нет.

– Если закрыть глаза и лечь на песок, кажется, будто качаешься на волнах.

– Закрой… Он говорил, что истину глазами не увидишь…

– А мне всё равно пришлось бы их закрыть, потому что они вспотели. И вовсе не от того, что у тебя тут жарко.

– Знаю. Я же очень древняя. И многое знаю.

– Ну хоть какая-то влага. Это же для тебя такая редкость.

– Да. Это для меня настоящий дождь, а все говорили, что он тут невозможен.

Тогда я не мог облечь в слова то, что чувствую – из меня одновременно вырвались вся боль, вся радость, все страдания и всё счастье всех миров. Они разом накатили на меня, потому что я оказался в по-настоящему живом месте. Удивительно, что пустыня означает пустоту и предполагает отсутствие какой-либо жизни. В ней столько ответов! Бесконечность, если не боишься их получить. Бесконечность, если, покинув её, не боишься вспомнить, что говорила её тишина. И тот, кто хочет что-то понять, заглянет в свою пустыню и найдёт ответы. А кому они не нужны, будет вечно искать выход, сетуя на её бессмысленность, безжизненность и невозможность преодоления этого бескрайнего пути.

– Может, поэтому по ней ходят так долго? На Земле такое случалось. Может, вообще не хотят из неё выбираться?

– …

Тишина. Ответы я нашёл в своей пустыне, как и тот маленький мальчик в своей».

– Рад, что ты разобрался.

– Да, кстати! Я хотел почитать эту книгу Адель, ты не против?

– Не против? – он достал из-под стопки исписанных бумаг, лежащих на камине, книгу и протянул сыну. Обложка вся вытерлась, даже названия не было видно, уже заклеенный переплёт выглядел потрёпаным. – Твоя бабушка была бы рада, если бы Адель узнала эту историю. Я тоже с удовольствием послушаю.

– Пап, ты же сказал, что книжка в том шкафу, – возмутилась Адель, усаживаясь на пушистый коврик рядом с камином.

– Я кое-что в ней искал, – пояснил дед.

Адель посмотрела на него прищурившись:

– Давайте скорее читать! Пап! Мы слушаем.

«Наверное, все дети гордятся своими родителями, но я считал, что у меня для этого больше причин, чем у остальных. Моя мама, Ида, была физиком, а папа, Рэймонд – историком. Они ещё живы, и в научном ремесле не бывает бывших, но я всё же говорю «были». Я начал писать эти строки спустя двадцать три года после истории, которую собрался рассказать, и этого времени оказалось достаточно, чтобы усомниться, что она вообще происходила с нами. События эти, пусть и сформировали настоящее, стали крепким прошлым, как это обычно бывает со всем, что происходит в мире. Мой отец как раз изучал и описывал такие связи: как одно привело к другому. И прогнозировал, что будет дальше. Наверное, у него я и взял привычку чётко разграничивать прошлое, настоящее и будущее, хоть они и представляют собой единое целое, связанное прочной нитью событий. Эта привычка часто меня выручала. Вот и сейчас я выбираю придерживаться её и говорю «были». Мои родители были учёными. А я – мальчиком, который ими гордился.

Вам случалось испытывать такой сильный страх, который даже не даёт себя опознать? Он маскируется. Он заставляет тебя думать, что всё нормально. Он убеждает, что ничего особенного не произошло. Иначе ты или сойдёшь с ума от испуга, или тебе придётся разбираться со сложившейся ситуацией, что, в общем, всё равно может привести к первому варианту.

Если меня спросить, с чего началась та история, я скажу – со страха. Он сковал меня прямо на полу маминой лаборатории, как я понял позже. Сначала, сговорившись с ним, я был уверен, что мне показалось, что я не слышал то, что слышал или неверно сообразил, что всё это значит. Но холодная спина и странные толчки в грудную клетку как бы намекали получше присмотреться к происходящему.

Тем утром мама должна была вернуться из экспедиции – за это я любил пятницы. Несколько раз в году они становились внеочередным выходным: мы с папой готовили традиционный по случаю общего воссоединения завтрак и встречали маму уже практически за столом, потому что простые драники с беконом и капустным салатом по её рецепту получались невозможно аппетитными. Мы засиживались до обеда, обсуждая всё, что произошло с нами за время разлуки. Но историй хватало до самого вечера, и тогда наша троица, взяв термос, отправлялась на прогулку.

И вот долгожданная пятница наступила. Я проснулся пораньше, чтобы дописать сочинение, которое нам задали на понедельник. У телефона были другие планы: он всё утро настаивал, чтобы я отложил это занятие.

– Анди! Анди!

– Мама вернулась? – я бежал по лестнице вниз, на кухню.

– Нет, Анди, послушай, мне нужно выйти. Ненадолго. Тебе есть, чем заняться, пока меня не будет?

– Я хотел дописать сочинение.

– Отлично, пиши. Пиши, а если допишешь раньше, чем я вернусь, ты дождись меня и… Или маму, пожалуйста. Никуда не выходи, ладно? Договорились?

Отец делал ещё много чего: надевал куртку, искал ключи от машины, терял их и снова находил, рылся в каких-то бумагах.

Мне даже некогда было удивиться, что картошка совсем не приблизилась к превращению в драники. Так и лежит нетронутая на столе.

– Договорились. Пока!

Хоть телефон перестал звонить. Сочинение на вольную тему для многих было испытанием, но я всегда знал, о чём хочу написать. В этот раз идея напросилась сама: через неделю мне исполнялось двенадцать, и я решил рассказать, как провёл прошедший год.

«Моё одиннадцатилетие началось с сюрприза родителей, и я пообещал им, что в следующий раз обязательно узнаю, что они готовят, заранее, ведь я люблю раскрывать тайны…»

Так вот оно что! После экспедиции мама обычно отдыхает дома в течение недели, а значит, они с папой не смогут обсуждать сюрприз, пока рядом тот, кто покушается на их секрет. Это мама звонила ему всё утро, они договорились устроить свою шпионскую встречу у неё на работе (перед тем, как ехать домой, она отвозит туда инструменты и документы). Чувствуя себя детективом, я помчался в мамину лабораторию, чтобы раскрыть заговор. До неё было недалеко – бегом всего полчаса. Единственное, что меня беспокоило – вероятность не застать там родителей и быть раскрытым самому. Если бы папа заметил, что я уходил из дома, сюрприз мог бы и отмениться. Из маминого кабинета доносились голоса. Успел.

– Предлагаю попытаться ещё. Я сам могу попробовать, – отец никогда не бросал задуманное, если что-то не получалось с первого раза. Когда я вырос, понял, что это качество помогло ему стать успешным учёным.

– Невозможно, Рэй, – этот мужской голос был мне незнаком.

– Он не выходит на связь уже несколько лет, он не поможет, – и этот тоже.

«Вот это да! – я разволновался ещё сильнее, ведь родители привлекли к подготовке и коллег мамы, и даже кого-то очень важного. – Большой, похоже, будет сюрприз».

– Он перестал с нами общаться, – продолжал второй мужчина, – он со всеми перестал общаться после того случая. Если бы мы и связались с ним, он ни за что бы не помог, узнав, что Ида снова решила туда вернуться. Он чётко дал понять, что навсегда отошёл от дел.

– Вы хотите сказать, что моя жена сейчас… Непонятно, что с ней! А вы отказываетесь предпринять меры, чтобы найти её и спасти? И единственный человек, который может починить вашу штуку, ни за что не согласится это сделать, потому что у него принципы? Какие могут быть принципы, когда речь идёт о жизни Иды?!

– Рэймонд, мы говорили ей, что это безумная идея. Мы просили её не делать глупостей, все просили. Половина лаборатории высмеивала эту экспедицию, говорила, что лучше заниматься настоящей наукой, а не домыслами, вторая – умоляла забыть всё, оставить в прошлом. Они ведь тогда даже доказательств никаких не привезли, не успели ничего забрать. Как сами улетели! Потом изобретатель закрылся у себя в хижине, а словам Иды никто так и не поверил. Но ты же её знаешь, она…

– Вот именно! Я знаю свою жену и не понимаю, зачем ты мне пересказываешь тот их провал. А если бы и ты её знал, то не уговаривал бы не возвращаться туда, а помог бы!

– Ты собираешься что-то делать, Рэй? – голос первого мужчины почему-то дрожал. Видимо, он тоже начал переживать.

– Нет, ничего уже не сделать, – пауза, которая понадобилась отцу, чтобы ответить, была такой длинной, что начала погружать меня, стоящего за дверью, в какое-то забытье. Мне показалось, что я отключаюсь. Но торопливо приближающиеся шаги включили меня обратно. Я спрятался за стеллаж с научными журналами и понял, что это был отец. Он ушёл, а из кабинета продолжали доноситься голоса незнакомых мужчин.

– Где они?! – спросил переживающий за маму после того, как что-то грохнуло. – Ты хочешь, чтобы я все ящики тут перевернул? Просто скажи, где её отчеты! Ты их видел?!

– Не дёргайся ты. Ида больше не вернётся. А изобретатель недоступен. Никто ничего не узнает, только болтай про это поменьше, особенно здесь.

Да уж. Большой получился сюрприз.

Не знаю, сколько я пробыл там, скованный страхом. Я пришёл в себя, сидя на полу: в ушах шумело, предметы вокруг двигались. В горле были странные ощущения, как будто туда затолкали яблоко. Или хурму. Наверное, всё же хурму, иначе почему во рту так сухо? Я попробовал сфокусироваться на картине на стене, чтобы встать. Не вышло. Мне пришлось ещё какое-то время оставаться на полу, и я начал разглядывать картину, ничего делать больше не получалось. На ней было четверо человек: светловолосая молодая женщина в костюме пилота (мама тоже делала такой хвост, когда собиралась на работу, а дома всегда ходила с распущенной прической), женщина постарше с длинными густыми чёрными волосами до колен, мечом в руках и множеством бус на шее, мужчина в костюме, как у блондинки, и ещё один мужчина странной внешности. Полумрак кабинета меня смутил, но когда я смог встать, чтобы из него выбраться, рассмотрел этого человека получше: у него действительно не было ушей, а над переносицей расположилась странная полоска, похожая то ли на глубокую морщину, то ли на шрам. Может, это был вообще не человек, но какая разница, столько бус тоже никто не носит и с мечами никто не ходит – фантазии художника позволено всё.

Так мне рассказывали родители. Мы ведь не только термос с собой на прогулку брали. Иногда мы совершали творческие вылазки: вооружались холстами, красками, складными стульями и отправлялись рисовать пейзажи. Или друг друга. Картины получались такие, что без слёз смотреть на них мы не могли. Хорошо, что это были слёзы смеха. Однажды я хотел нарисовать единорога, а получилась свинья. Мама, учившая меня, что мир такой, каким мы его сами видим, и в нём есть только то, чего мы сами хотим, предложила нарисовать рог, торчащий из-за дерева. В итоге волшебная лошадь с мечом на голове на картине всё-таки присутствовала, просто она спряталась за елью. Папа тогда сказал, что автор – это тот, у кого есть полная свобода действий, он может играть и экспериментировать без условностей и запретов, которыми окутана жизнь, ведь он создаёт то, чего не было до него. Только автору известно, каким должно быть его творчество. И лишь сейчас я начал понимать, что это было не о картинах.

В один из таких художественных походов мы были у подножия горы, вдоль которого текла река. Ближе к вершине виднелась хижина. Мама рассказала, что там живет её бывший коллега, ушедший на пенсию. Двенадцать мне, конечно, исполнялось только через неделю, но сложить два плюс два я уже мог – всё-таки сын учёных.

И я просто пошёл. А что оставалось делать? Я не понимал, куда пропала мама, не понимал, о каких полётах говорилось, ведь она физик, не понимал, что у них там сломалось и как я буду объяснять это человеку в хижине (я даже не знал, как к нему обращаться!). Но я понимал: речь шла именно о нём и кроме него никто не поможет. Даже папа! Папа, который никогда не бросал дело на полпути, решил ничего не предпринимать. Ну и что, что остальные отказались, ну и что, что изобретатель не выходит на связь? Откуда отец знает, что он не заговорит с ним? Почему поверил, что он откажется помочь в вопросе жизни и смерти? С каждым шагом образ отца, сильного, уверенного, никогда не отступающего от цели и защищающего нас рассыпался на всё более мелкие кусочки. А образ матери ускользал. Мне казалось, я больше не испытаю того спокойствия, которое чувствовал, когда она обнимала меня. Это было всё, чего мне хотелось тогда – чтобы она обняла меня, и мир снова стал добрым, без опасности и несправедливости, которые душили крепче и крепче.

Я побежал. Бросился в дождь. Когда я выходил из лаборатории он накрапывал, но теперь разошёлся так, что хлестал по щекам, будто мокрыми плётками, залил глаза так, что я почти ничего не видел, просто бежал. Зато хурма из горла исчезла.

В конце концов я собрался с силами и признал невозможность дойти до изобретателя пешком. Нужно было хотя бы доехать до реки, на берегу которой мы с родителями писали пейзажи. Я смутно соображал и не сразу вспомнил, что не видел на ней моста. Окончательно отрезвил меня водитель попутки, которую я поймал. Он задал вопрос: «Ты идёшь на гору? А как ты переберёшься на другой берег?»