Химеры мультиверсума

Над волнами времени

Жалкая тень смотрителя заброшенного маяка,

коматозный старик, угасающий в больничной палате,

струится по монитору подобием тонкого ручейка,

пульсируя, теплится в дыхательном аппарате.

Врач на обходе подле него хмуро вздыхает:

«Отключить бы деда, намучился всласть». И

спешит удалиться, поскольку прекрасно знает:

милосердие наказуемо, сиречь не в его власти.

А когда персонал расходится по домам

и ночная тишь заполняет больницу,

старик покидает присоединённое к трубкам и проводам

неподвижное тело. Превратившись в птицу,

он расправляет крылья, делает взмах, сквозь стекло

пролетает, не ощутив преграды,

и взмывает в небо, сыплющее светло

ему навстречу безмолвные звездопады.

Поглаживая пространство крыльями, в зыбкий полночный час

он достигает заброшенного маяка

и правит путь по лучу, который давно погас,

сквозь мгновения, растянувшиеся на века.

Он пронзает взглядом спины морских валов,

проницает глубины, объятые вечной тьмой.

И над бездной разносится его неумолчный зов,

обращённый ко всем, кому уже не вернуться домой.

И тогда из придонного ила поднимаются корабли.

Экипажи, обрастая плотью, распределяются по местам

и ведут свои суда вслед за птицей, парящей вдали,

к не указанным ни в одной лоции берегам.

Флотилия, разрастаясь, втягивается в окоём.

Покачиваются борта – не перечесть названий…

На мостике флагмана Ван дер Страатен высится нагишом

(истлела одежда на летучем голландце за время скитаний).

На «Титанике» оркестр наяривает то контрданс, то фокстрот;

среди танцующих пар снуют стюарды с подносами…

Дымит в четыре трубы «Лузитания»… «Амазонка» плывёт,

разрезая волны форштевнем, вспенивая воду колёсами…

На галеасе «Жирона» налегают на вёсла рабы;

дон Алонсо Мартинес де Лейва видит птицу, слушает птицу;

лучший капитан «Непобедимой армады», баловень злой судьбы

понимает: скоро долгое плаванье завершится.

Скоро, скоро их наконец приведут к берегам

обетованной страны, о которой солёные волны поют

всем заплутавшим и отчаявшимся морякам –

даже тем, кого дома давно не ждут.

Они плывут, растворяясь в ночи; им подать рукой

до счастливых мест, где можно, встав на последний прикол, отдохнуть.

Там птица над всеми, кому суждено обрести покой,

опишет последний круг перед тем, как пуститься в обратный путь;

и вновь, поймав погасший луч заброшенного маяка,

станет листать крыльями время, неотличимое от пространства,

торопясь вернуться в тело умирающего старика,

ибо жизнь и смерть должны иметь хотя бы видимость постоянства.

…А наутро лечащий врач, обходя за палатой палату,

привычно остановится, повздыхает подле его утлой постели,

задумчиво прислушиваясь к дыхательному аппарату,

вглядываясь в светлую ниточку на мониторе, дрожащую еле-еле.

И ему, дивящемуся безжалостно-цепкой природе

человеческого метаболизма, будет, как всегда, невдомёк,

что это не жизнь из одряхлевшего тела уходит,

а морская волна впитывается в вечный песок…

Мутант

Участник Третьей Мировой

Вздохнул: «Встречай, Москва!»

Стучал костыль по мостовой,

и третья голова

сказала первой голове:

«Смотри, братан, сюда:

здесь Кремль стоял у нас в Москве,

на нём была звезда.

А где воронка – был собор,

а дальше – Мавзолей.

Там фон повышен до сих пор,

идём в обход скорей».

Он пробирался меж руин,

спешил, насколько мог,

о трёх обличиях – один,

как триединый бог.

Шагая, руку опустил

в карман шинели он –

и вдруг издал что было сил

протяжный горький стон,

и беспросветно зарыдал,

предвидя злой исход:

ведь он сегодня потерял

талон на кислород.

Что скажет милая жена?

Что скажут сын и дочь?

А жизнь у каждого – одна…

Но чем семье помочь?

Нет у него секретных льгот,

друзей на базе нет,

и запись на пять лет вперёд

в родимый сельсовет…

И, скорбно сняв с груди медаль

за город Вашингтон,

со всех голов своих сорвал

противогазы он;

и пал, обняв свою беду,

издав последний крик,

у всей столицы на виду

усталый фронтовик.

…Струил рентгены солнца диск,

пылился ветеран.

А мимо шёл, пугая крыс,

огромный таракан.

Без названия

Минувшее кроется в будущем, словно война,

которая теплится в наших звериных зрачках.

Предметы давно потеряли свои имена –

и мы нарекли их другими… Но горечь и страх –

ожившие тени былого – они не уйдут:

они ещё слышат дыхание прошлых имён;

бесстрастный звучит камертон, призывая на суд;

и каждый ещё не рождённый уже осуждён

на злые – по вещему Фрейду – подспудные «я»,

на кровосмешение знаков событий и мер

по предотвращению собственного бытия,

на это кружение, это сложение сфер

чужих интересов… И радостно бдит вороньё

совсем недалече, коль ты, безоружен и наг,

принёс в дольний мир свою плоть; и вкушает её

меняющий лики досужий любой хронофаг…

И даже когда различишь в знаменателе ноль –

сумеешь понять ли придуманный дьявольский ход:

в итоге простого деления тёмная голь

имеет иллюзию вечности в слове «народ»…

Но тщетно бежать от тщеты: в лучшем случае, ты

сто раз возвратившись из битв – со щитом, невредим,-

в сто первый на нём возвратишься из сечи; щиты

куда долговечней твоей протоплазмы. Засим

и правда, которая дольше мгновения, – ложь,

набор аберраций, игра подсознания, навь.

Из этой овчинки доноса и то не сошьёшь,

чего не сказать о богатстве аллюзий. Представь:

на утлом судёнышке некие чудики (но

отважные хлопцы), покинув свои города,

поплыли в Колхиду искать золотое руно –

и дальше по тексту… Но с кем это было? Когда?

За тьмою редакторских правок уже не узнать:

герои давно потеряли свои имена –

и мы нарекли их другими. Лишь чёрная гладь

Эвксинского Понта безмолвно вздымает со дна

ожившие тени былого, щепу, черепки,

оружие, кости, обмылки старинных монет.

Рукой зачерпнёшь – и, как кровь, солона, из руки

струится великая тайна всего, чего нет…

Старшина Луны

Старшина Карачкин в космос полетел:

оклемался в невесомости – и двинул на Луну,

потому как подполковник, что пришёл в особотдел,

своим моральным кодексом замучил старшину.

Чтобы не зависеть от внезапных бед,

он взял канистру спирта, да колбаски полкило,

да хранившийся в каптёрке полковой велосипед

(так просто, ради хохмы, подполковнику назло);

прибыв на стоянку лётную свою,

в секретный аппарат с тяжёлым сердцем погрузясь,

взлетел, оставив Родину, начальство и семью:

врубил форсаж и тронулся, у бога не спросясь.

И почти тверёзый, сидя на Луне,

иностранцам в телескопы строит страшное лицо.

А в Европе и в Америке сенсация: "К войне

Россия изготовилась – берёт весь мир в кольцо…"

В панике российский генералитет –

экспедицию готовят, чтоб нахала возвратить.

И что с ним дальше делать? Дать по харе тет-а-тет?

Иль орденом – чтоб не было скандала – наградить?

Ах ты, мама-Русь, бездомная тоска!

Лежит он прямо в кратере с канистрой на груди;

стучат его мгновения, как пули у виска…

Что кинул он в краю родном? И что там, впереди?

Ах ты, мама-Русь, зелёная печаль!

Не умеешь ты беречь своих отважных сыновей!

На белой скатерти Луны, затмив собою даль,

лежит он в званье старшины, и нет его главней;

сам себе Колумб, Ермак и Магеллан,

взирает он на Землю – муравьиную семью,

сапогами окунаясь в безвоздушный океан,

руками обнимая Веселенную свою…

Без названия

Динозавры были сильными и добрыми,

поэтому не оставили потомства;

их генокоды растворились

в тёплой воде и прохладной траве,

в дыме облаков и пении птиц,

и, может быть, в этих строках,

пытающихся донести до вас

тоску миллионов лет понимания,

что нельзя без конца пожирать друг друга…

Без названия

Лишь мёртвым дано услышать, как в поле растёт трава.

Зачем же тогда пытаюсь я это облечь в слова –

и, положив на мелодию, под нос себе бормочу?

Отпусти меня, музыка!

Не хочу!

Без названия

душа порою так чиста

что трудно не развоплотиться

пространство белого листа

тебя уводит за границу

пустовращения толпы

погрязшей в знаках препинанья

за Геркулесовы столпы

привычной сферы бытованья

в даль неизведанных миров

где волны снов о берег бьются

куда слетают стаи слов

затем чтоб ветром обернуться

туда стремятся все пути

все радости и все печали

а ты сумеешь обрести

и слово

бывшее в начале

когда душа твоя чиста

Петрович и тьма

1

Виртуальные частицы

сквозь Петровича проходят.

и Петровичу не спится:

он на кухне колобродит,

матерится, недовольный

тёплой водкою из кружки,

ест огурчик малосольный

и идёт к своей подружке

бабе Рае, зло храпящей

под заштопанной периной…

Страшен, будто в дикой чаще,

ейный посвист соловьиный!

Он ложится тихо рядом.

Мысли муторны и странны…

Под его тяжёлым взглядом

подыхают тараканы;

муха бьётся о гардину

хоботатой головой; и,

покидая паутину,

заползают за обои

пауки, которым жутко…

А Петровичу мешает –

рядом – эта проститутка,

что с Морфеем согрешает.

Может, ей набить сусала

иль поджечь, плеснув бензину,

чтобы мыслить не мешала

и ценила как мужчину?

Нет, нельзя: глядишь, посадят.

И уж точно на работе

по головке не погладят –

скажут: «Вновь, Петрович, пьёте!»

И зачем такое надо,

чтобы все его журили

и тринадцатой зарплаты

на собрании лишили?

С мудрой думою таковской

снова в кухню он шагает,

тёплой водочки «Московской»

двести граммов выпивает,

сквозь окно глазами зверя

в космос тычется уныло,

расстоянье в литрах меря

до ближайшего светила:

если бог там обитает,

чтоб Петровичу молиться,

то на кой он испускает

виртуальные частицы?

И Петровичу обидно.

За топорик он берётся:

хрясть! – и звёзд уже не видно,

лишь окно со звоном бьётся.

Рассыпаются осколки

в стайки чёртиков зелёных.

«Ах вы, падлы! Ах вы, волки!» –

Он орёт. Гоняет он их

по линолеуму в брызгах

перетопленного сала,

топором кромсает вдрызг их

пятачкастые хлебала.

Внеземные супостаты

скачут, всхрюкивая: дескать,

мы тебе, козёл поддатый,

можем хавало натрескать!

Черти прыгают в прихожей,

в спальне бесятся охально.

Здесь им нравится, похоже.

А Петровичу печально.

Виртуальные частицы

застят ум ему и зренье.

Как от них освободиться?

Где найти успокоенье?

Как побитая собака,

в спальню он бредёт, вздыхая,

где в оскале вурдалака

распросталась баба Рая.

А на лоб её, блестящий

от ночного злого пота,

чёрт, патлатый и смердящий,

с грязной мордой идиота,

затащил свою подругу

(в ней – ни робости, ни грусти)

и кричит: «Давай по кругу

мы ея, Петрович, пустим!»

Весь – паскудство, срам и злоба,

он орёт: «Довольно злиться!

Доведут тебя до гроба

виртуальные частицы!»

«Брешешь, пёс! – Петрович, красный

от желанья вражьей смерти,

стонет. – Весь ваш труд – напрасный:

будет здесь каюк вам, черти!

Положу за время ночи

асмодея к асмодею!

Я ж – потомственный рабочий,

даже грамоты имею!»

И, воздев топор разящий

(бесы мигом – врассыпную),

бабы Раин глупый ящик –

буйну голову хмельную –

пополам Петрович рубит,

огурцом срыгнув устало…

Он, по сути, бабку любит;

просто меткости в нем мало…

2

Чу! Звонок! В фураге новой

И в плаще с плеча чужого

пялит зенки участковый

в объектив глазка дверного.

Это ходит он с дозором,

недобритый и нетрезвый.

Чтоб Петрович не был вором

беспокоится болезный…

Он проходит тихо в двери,

портя воздух с каждым вздохом;

знает он, что люди-звери

всюду ждут его с подвохом:

каждый хочет расквитаться

за служебные ошибки –

на нунчаках с ним подраться,

надавать по морде шибко

иль как минимум заехать

по спине ему лопатой,

чтоб он стал предметом смеха

и ходил везде горбатый.

Но Петрович приглашает,

как всегда, его к буфету –

полстакана наливает

и бурчит: «Закуски нету»…

После, к выходу шагая,

участковый без охоты

замечает: «Баба Рая

распахнула мозг свой что-то…

Ладно. Ваш бедлам семейный

мне пока без интереса:

коли нет заявы ейной,

то живи пока без стресса.

Лишь бы шум не подымали,

не стреляли тараканов –

мне во вверенном квартале

не потребно фулиганов!»

И уходит в ночь, смешную,

словно личико у смерти;

одесную и ошую

скачут черти,

черти,

черти…

3

А Петрович слышит – в горле

ком урчащий шевелится:

«По всему, нутро распёрли

виртуальные частицы», –

так он думает. Короче

этих мыслей не бывает;

промеж них, заплющив очи,

он на лоджию шагает.

И, склонясь через перила,

мечет он на ветер склизкий

всё, что съедено им было:

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.