Островок (Тайна Болдинской осени). Пьеса для театра

В левой части сцены, в глубине уголок кабинета – диван, стол, по правую руку от стола шкаф. Все накрыто тканью. В правой части сцены под углом стоит деревянная скамейка. За ней с колосников свисает падуга с фрагментом липовой аллеи. Посередине сцены большое окно. Кабинет и окно объединены стеной, обклеенной обоями. Справа от окна стена неровно обрывается.

1 картина

Стук колес. Цокот конских копыт. Музыка. (Она же будет в финале.) На сцене хлопочут три девушки, суетятся – снимают с мебели ткань, сворачивают ее, вытирают тряпками мебель, расставляют на столе чернильницу, прочие мелочи. Мужик вносит кресло, потом еще 3 стула.

Настя: – Вот и барин пожаловал!

1 девушка: – Барин!

2 девушка: – А каков он?

Мужик: – Очень строг?

Настя: – Не знаю. Только приехал. Впервые у нас. Раньше его не видела.

2 девушка: – И батюшку его я тоже только раз видела.

Мужик: – Надолго ли пожаловал?

Настя: – Говорит – на неделю, может на две.

Мужик: – Кончилась наша вольная жисть.

Настя: – Молчи ты – вольная. Тебе бы только у печи сидеть, да горькую пить!

Мужик (бормочет): – Осади, пигалица.

1 девушка: – Молодой?

Настя: – Да годков тридцать уж будет.

2 девушка: – Симпатичный?

Настя: – Тьфу! Делом займись! Вон ту полку протри.

Появляется Пушкин. Он явно чем-то расстроен, нехотя оглядывает крепостных, ходит по сцене. Письмо Плетневу. Фонограмма:

«Милый мой друг, расскажу тебе все, что у меня на душе: грустно, тоска, тоска. Дела будущей тещи моей расстроены. Свадьба моя отлагается день ото дня далее. Между тем я хладею, думаю о заботах женатого человека, о прелести холостой жизни. К тому же московские сплетни доходят до ушей невесты и ее матери – отселе размолвки, колкие обиняки, ненадежные примирения – словом, если я и не несчастлив, по крайней мере не счастлив».

Пушкин: – Кресло сюда ставь.

Мужик: – Что?

Пушкин: – Что-что? Сюда, говорю!

Мужик: – Понял, барин. Сейчас же сделаю. (Переставляет кресло к окну)

Пушкин: – Стулья – сюда, сюда и сюда.

Мужик: – Понял, барин. (Переставляет стулья)

Пушкин: – А что же всего 3 стула? Еще есть?

Мужик: – Есть. Слава Богу! С два десятка будет.

Пушкин: – На весь дом всего два десятка стульев?

Мужик: – Верно. Нести?

Пушкин: – Не надо, оставь, где стоят.

Больше не обращает на них внимания. Девушки заканчивают работу, убегают. Мужик тоже уходит. Пушкин присаживается на край стула. Чувствует себя, как в гостях.

Фонограмма продолжается: —

«Осень подходит»… Это любимое мое время – здоровье мое обыкновенно крепнет – пора моих литературных трудов настает – а я должен хлопотать о приданом да о свадьбе, которую сыграем бог весть когда. Все это не очень утешно. Еду в деревню, бог весть, буду ли там иметь время заниматься, и душевное спокойствие, без которого ничего не произведешь, кроме эпиграмм. Так-то, душа моя. От добра добра не ищут. Черт меня догадал бредить о счастии, как будто я для него создан».

Пушкин (оглядывается): – Вот и приехал…

2 картина

Пушкин в свете фонаря сидит за столом. Нотариус появляется из правой кулисы, около скамейки ставит стул, садится. Он в свете второго фонаря.

Пушкин: – Здравствуйте, милостивый государь.

Нотариус: – Мое почтение.

Пушкин: – Я вас надолго не задержу. Мне бумагу одну подписать надобно.

Нотариус: – Бумагу? Откуда же вы будете?

Пушкин: – Недавно из Москвы. Заехал в имение и скоро к вам.

Нотариус: – Вижу-вижу. Еще дорожную пыль не стряхнули.

Пушкин: – Именно так. Мы можем сию же минуту перейти к делу? Я, видите ли, спешу.

Нотариус: – Что же. Конечно. Давайте, посмотрим.

Пушкин подходит, протягивает бумаги. Нотариус изучает документы.

Нотариус: – А-а-а, так вы сын уважаемого Сергея Львовича! Рад! Очень рад! Значит он, наконец, решился передать в ваше владение часть усадьбы. Поздравляю!

Пушкин: – Часть?

Нотариус: – Да. А вы не знали?

Пушкин: – Ну, как сказать…

Нотариус: – И то хорошо. Судя по бумагам, вашему батюшке было не просто разыскать среди своих владений еще не заложенное имущество. Однако нашлось сельцо Кистенево, свободное от обременений. Вам повезло!

Пушкин (бормочет): – Как же так? Часть…

Нотариус: – Не расстраивайтесь. Прекрасные земли, пруды. Усадебка. Дом небольшой, конечно, один этажик, но очень милый. А какие места! Липовая аллея, березовая аллея, пруд. Роща с родником – недалеко, если на лошади…

Пушкин: – Часть… Понятно. Ладно. Я хочу сразу же все и продать.

Нотариус: – Продать? Конечно… Так-так. Извольте. Здесь написано: «Он, сын мой, до смерти моей волен с того имения получать доходы и употреблять их в свою пользу, так же и заложить его в казенное место или партикулярным лицам…

Пушкин: – Вы меня не поняли. Я хочу продать!

Нотариус: – Вы торопитесь, милостивый государь, я еще не все зачитал. Здесь имеется уточнение: «Продать же его или иным образом перевесть в постороннее владение, то сие при жизни моей ему запрещаю».

Пушкин: – Вот как?

Нотариус: – Именно так. Писано черным по белому, получено из ваших рук, подписано вашим батюшкой.

Пушкин: – Заложить… Хорошо. Значит заложить.

Нотариус: – Итак, что мы имеем: Часть деревеньки Кистенево, 200 душ с женами и рожденными после седьмой ревизии обоих полов детьми. Со всеми их семействами, с пашенной и не пашенной землей, сенокосами, крестьянскими строениями, угодьями, с хлебом наличным и в земле посеянным, со скотом, птицей и прочим добром…

Пушкин: – Я вас понял! Понял! Так мы управимся теперь же?

Нотариус (смеется): – Эх, столица. Давно туда не езживал. Помню, жизнь там идет быстрее, все куда-то торопятся, бегут. Куда? Зачем? А еще молодость, горячность. Верно, молодой человек?

Пушкин: – Мне уже 31, милостивый государь!

Нотариус (смеется): – А мне шестьдесят!

Пушкин: – Признаюсь, я четыре дня ехал на перекладных, 500 верст без остановки. По сто верст в день. Почти не спал. В имение заглянул и скоро к вам – еще 40 верст. Хотелось бы закончить дело немедленно и сразу же назад. Поэтому, не так чтобы тороплюсь – но тороплюсь чрезвычайно – а до вечера временем располагаю.

Нотариус (смеется): – До вечера?

Пушкин: – Разве не успеем?

Нотариус (отрезал): – Нет.

Пушкин: – Сколько? Сколько времени на это уйдет?

Нотариус: – Сейчас у нас начало сентября. Так-так… Какое теплое, однако, выдалось лето. Говорят, в этом году осень будет замечательная, долгая, золотая.

Пушкин: – Сколько времени это займет? Неужели дня не достаточно? Два, три, пять дней?! Сколько для этого нужно?

Нотариус: – До зимы и управимся.

Пушкин: – Помилуйте, как до зимы?!

Нотариус: – До зимы точно – можете не сомневаться. А вы пока осмотритесь. Впервые у нас? Места здесь замечательные. Люди тоже. Познакомьтесь с соседями…

Пушкин: – Некогда знакомиться! У меня свадьба на носу!

Пушкин ходит по сцене.

Нотариус: – О! Поздравляю! Значит, скоро прибавлению в семействе можно будет радоваться. Род у вас славный! Сколько в нем замечательных мужей! Кстати, примите соболезнование в связи с кончиной вашего дядюшки. Наслышаны-с. Достойный был человек.

Пушкин: – Спасибо. И все-таки повторюсь, милостивый государь, меня ждут в Москве. Я должен был жениться еще в августе… Черт побери! Я уже почти год хожу в женихах! Венчание отменили в связи с трауром. Перенесли на две недели! Меня невеста ждет!

Нотариус: – Невеста, если хороша, так подождет. На то и невеста чтобы ждать – пусть учится, привыкает… Простите старику любопытство. Не покажите ее портрет? С собой случайно не носите?

Пушкин достает кулон, щелкает, тот раскрывается, протягивает чиновнику.

Нотариус: – Прелесть!… Какая прелесть!… Само совершенство! Я прекрасно вас понимаю.

Пушкин: – Так что же?!

Нотариус: – А если еще и будущая теща прелесть по образу мыслей, тогда совсем будет счастье вам!

Пушкин: – Да уж…

Нотариус: – Понятно. Наверное, недурное наследство?

Пушкин: – М-да…

Нотариус: – Понятно.

Пушкин: – Ничего вам не понятно! Я ничего не говорил!

Нотариус: – О! Конечно! Конечно! Дела семейные. Вас ждет невеста! Так езжайте прямо сейчас. Бумаги оставьте, мы займемся, женитесь, потом возвращайтесь с супругой. К тому времени мы все уладим.

Пушкин: – Мне нужно вступить в права владения именно сейчас. Понимаете?!

Нотариус: – Понимаю. Сразу же и заложить. Нужны в свадьбе деньги. Такую красавицу и без приданого готовы осчастливить. Отчего же не понять. Ох, простите, я не хотел ничего такого сказать. Дела обычные, дела житейские.

Пушкин: – Так что же?

Нотариус: – Вот что я вам скажу… Мы приложим все усилия. Так сказать, проявим усердие.

Пушкин: – За пару дней управимся?

Нотариус: – Милостивый государь, здесь целый список документов. Все нужно пересчитать, проверить, занести в формуляр, оформить, так сказать. Нужно делить, нужно межевать!

Пушкин: – Понимаю! Конечно! Пересчитать! Понимаю! Кур, гусей, мамок, деток. А если за время, пока вы считать будете, снесутся яйца, а из них вылупятся птенцы! Значит снова пересчитать! А если кто соберется родить! А, не дай Бог, кто-то вздумает умереть!

Нотариус: – Вот видите. Вы все понимаете!

Пушкин: – Это какое-то безумие!… Я о вас напишу!

Нотариус: – Кому? А вы, простите, в каком чине? Чем занимаетесь?… Впрочем, здесь указано. (Улыбается) Так кому вы, милостивый государь, писать собираетесь?

Пушкин: – Ни «кому», а что! Я сочинитель. Эпиграмму напишу. Или драму! Нет, скорее комедию!

Нотариус: – Ах, комедию? Пишите, батенька, пишите. Бумага стерпит. Вспомнил! Я ведь вас читывал. Талант! Большой талант! Заметьте – я всецело на вашей стороне. Из уважения к вашему семейству, к батюшке вашему постараюсь. Конечно, за пару дней не управимся – так дела не делаются – но за пару недель решим точно. Документы оставьте – сейчас же производство и начнем. А чтобы вам более не утруждать себя, доверьте дело писарю. Могу рекомендовать одного человечка. Он очень исполнителен и много не возьмет. Что же, рад был познакомиться, господин Пушкин!

Пушкин: – Писарю, так писарю. Позвольте откланяться.

3 картина

Кабинет. Пушкин лежит на диване в сюртуке, в туфлях. Входит Настя.

Настя: – Барин, день добрый… Вам что-нибудь нужно?… Вы что-нибудь желаете?

Пушкин: – Нет.

Настя: – Полдень уже. Может, изволите завтракать?

Пушкин: – Нет. Не сейчас. Нет.

Настя: – Вы не захворали? Второй день из дома не выходите. Может за лекарем послать?

Пушкин: – Нет!… Где Никита?

Настя: – Никита? Кто это? Нет здесь никакого Никиты.

Пушкин: – Нет? Верно. Никиты нет.

Настя: – Так вам что-нибудь нужно?

Пушкин: – Вы кто?

Настя: – Настя я. Помогаю по дому. Сделаю, что прикажете.

Пушкин: – Прикажу, Настя, меня не беспокоить. Отдыхаю я.

Настя: – Ох, извините. Конечно.

Настя уходит. Пушкин переворачивается на спину, смотрит наверх.

Пушкин: – Тоска. Тоска.

Музыка (как вариант – Моцарта «Реквием») Садится, наклоняется к столу, берет перо, макает в чернильницу, пишет. Перечеркивает, комкает бумагу, швыряет ее на пол. Берет другой лист. Пишет. Сминает бумагу, снова расправляет. Пишет. Ломает перо, берет другое. Роняет кляксу. Перечеркивает несколько раз. Комкает, швыряет на пол. Пишет, комкает, швыряет. Музыка затихает. Оглядывается, выдвигает ящики стола, бросается к шкафу, ищет…

Пушкин: – Никита! Никита!

Входит Настя.

Настя: – Что изволите, барин?

Пушкин: – Где Никита?

Настя: – Я же говорила. Нет тут Никиты, барин.

Пушкин: – Верно. Запамятовал. А ты кто?

Настя: – Ну как же? Я Настя. Что желаете, барин?

Пушкин: – Настя… Да. Настя… Принеси бумагу. Где она есть? Ничего найти не могу!

Настя подходит к шкафу, берет тонкую стопку, кладет на стол. Пушкин рассматривает стопку – в ней с десяток листов.

Пушкин: – Это все?

Настя: – Да, барин.

Пушкин: – В доме нет бумаги?

Настя: – Так ведь давно здесь никто не жил. Но в других домах обычно этого на год хватает. Может и на два. А разве нужно еще?

Пушкин: – Действительно, разве нужно? Как ты права!

Настя: – Приказать купить? Так я пошлю.

Пушкин: – Прикажи, милая! Прикажи. И пусть принесут сейчас же.

Настя: – Конечно, барин. Я скажу. Только сейчас не получится.

Пушкин: – А когда?

Настя: – Завтра подвода поедет в город. Там ярмарка. Через несколько дней вернется – вот бумагу и привезут. Я прикажу. Конечно, барин!

Пушкин: – О, господи! Никита, зачем я не взял тебя с собой? Чернила-то есть?

Настя: – Вот стоят два пузыря. А вот и перья. Достаточно? (улыбается)

Пушкин: – Не знаю.

Настя: – Так ведь полон пруд перьев гусиных плавает.

Пушкин: – Свой пруд! Свои гуси, перья! Надо же!

Настя: – А зачем вам столько чернил? И бумаги зачем столько?

Пушкин: – Я ее буду есть, а чернилами запивать, а перьями ковырять в зубах.

Настя (смеется): – Ой, барин! Вы шутите?!

Пушкин: – Только шутить и остается!

Настя: – А не Никиту Козлова вы часом вспоминаете?

Пушкин: – Знаешь его?

Настя: – Видела как-то, с батюшкой вашим приезжал, прислуживал ему. Он ведь из этих краев родом.

Пушкин: – Ладно. За бумагой отправь. Да не забудь!

Настя: – Как прикажете, барин. Конечно. Разве можно забыть?

Пушкин поднимает с пола скомканный лист, разглаживает. Настя поднимает остальные, хочет бросить в урну.

Пушкин: – Оставь.

Настя: – Оставить?

Пушкин: – Да.

Забирает у нее смятую бумагу, бережно разглаживает, кладет листы на стол. Нервно ходит по комнате. Настя на него с любопытством смотрит. Музыка (Моцарт «Реквием») Садится, пишет.

Настя: – Что еще прикажете?

Пушкин: – Нет, ничего. Больше ничего.

Настя: – На обед картошки сделать?

Пушкин (не слышит ее): – Да, картошки…

Настя: – А можно капусты.

Пушкин: – Капусты, да, капусты…

Настя: – Так что изволите?…

Пушкин (очнулся): – Что?… Изволю калью с огурцом.

Настя: – Калью?

Пушкин: – Как же без Никиты трудно. Так… Гречку сварить можешь?

Настя: – Конечно, барин.

Пушкин: – Вот и свари. А картошку запеки в золе. Ступай.

Настя уходит. Пушкин берет смятый лист бумаги, садится к столу.

Пушкин (бормочет): – Шалость…

Зачеркивает.

Пушкин (бормочет): – Бесы… Да! Бесы!… Страшно сердцу поневоле.

Зачеркивает. Хочет смять, но расправляет. Пишет.

Пушкин (бормочет): – Что-то страшно поневоле.

Зачеркивает. Пишет.

Пушкин (бормочет): – Страшно. Страшно поневоле.

Зачеркивает. Пишет.

Пушкин (бормочет): – Путник едет в темном поле.

Зачеркивает. Пишет.

Пушкин (бормочет): – Тройка едет в чистом поле.

Зачеркивает. Пишет.

Пушкин (бормочет): – Еду. Еду в чистом поле.

Пишет… Пишет… Пишет…

Пушкин (бормочет): – Мчатся тучи, вьются тучи… Волк за лесом скачет.

Зачеркивает. Пишет.

Пушкин: – Волк уже далеко скачет.

Зачеркивает. Пишет.

Пушкин: – Вот уж волк далече скачет.

Зачеркивает

Пушкин (почти кричит): – Волчий глаз во тьме горит.

В ярости зачеркивает. Мгновение думает. Пишет.

Пушкин: – Кто их знает – пень иль волк.

Начинает лихорадочно писать. Свет меняется, он встает, ходит по комнате, музыка громче, фонограмма:

Мчатся тучи, вьются тучи;

Невидимкою луна

Освещает снег летучий;

Мутно небо, ночь мутна.

Еду, еду в чистом поле;

Колокольчик дин-дин-дин.

Страшно, страшно поневоле

Средь неведомых равнин!

«Эй, пошел, ямщик!» – «Нет мочи:

Коням, барин, тяжело,

Вьюга мне слипает очи,

Все дороги занесло;

Хоть убей, следа не видно;

Сбились мы. Что делать нам!

В поле бес нас водит, видно,

Да кружит по сторонам…

Фонограмма микшируется, музыка ее заглушает, Пушкин пишет. Отбрасывает перо. Музыка обрывается. Он падает на диван. Пауза. Смотрит в потолок.

Пушкин: – Дельвиг! Дельвиг дружище, зачем я тебя не уговорил ехать со мной! Даже некому прочитать!… Никитка, где ты? Настя. Гуси в пруду. Тоска…

4 картина

Ночь. Пушкин ворочается на диване.

Из разных кулис входят четверо. В руках у них бокалы: Молодой человек, Председатель, Мэри, Луиза. Рассаживаются кто куда.

Молодой человек: —

Почтенный председатель! я напомню

О человеке, очень нам знакомом,

О том, чьи шутки, повести смешные,

Ответы острые и замечанья,

Столь едкие в их важности забавной,

Застольную беседу оживляли

И разгоняли мрак, который ныне

Зараза, гостья наша, насылает

На самые блестящие умы.

Тому два дня наш общий хохот славил

Его рассказы; невозможно быть,

Чтоб мы в своем веселом пированье

Забыли Джаксона! Его здесь кресла

Стоят пустые, будто ожидая

Весельчака – но он ушел уже

В холодные подземные жилища…

Хотя красноречивейший язык

Не умолкал еще во прахе гроба;

Но много нас еще живых, и нам

Причины нет печалиться. Итак,

Я предлагаю выпить в его память

С веселым звоном рюмок, с восклицаньем,

Как будто б был он жив.

Председатель

Он выбыл первый

Из круга нашего. Пускай в молчанье

Мы выпьем в честь его.

Молодой человек

Да будет так!

Все пьют молча.

Пушкин: – Что это?

Председатель: – Не знаете?

Пушкин: – Кто написал?

Луиза: – Плохо?

Пушкин: – Недурно. Автор кто? Не припомню. Я где-то это слышал.

Мэри: – Это вряд ли. Разве что в вашем воображении.

Пауза.

Пушкин: – Черт возьми! Кто вы и откуда явились?

Молодой человек: – Как сказать? Ваши фантазии.

Пушкин: – Но я такого не писал!

Мэри: – Еще напишите. Вернее, переведете. Кое-что добавите от себя.

Пауза.

Пушкин: – Я? Переведу? Нелепица. Я брежу? Однако местный воздух чрезвычайно пьян.

Луиза: – Как вам будет угодно. Продолжим?

Пушкин: – Что?

Мэри: – Нашу историю.

Председатель: – Вернее, вашу.

Пушкин: – О чем она? Что с тем нечастным Джексоном приключилось?

Мэри: – Чума.

Пушкин: – Не думаю, что стал бы о ней писать. Тем более переводить. Может быть холера? Тоже не интересно. Холера где-то далеко, на Волге.

Председатель: – Не скажите. Уже завтра она начнет бродить вокруг Болдино.

Пушкин: – Все это вздор.

Председатель: – Ну, коли вздор, тогда вы нас из памяти сотрете. А может быть, сожжете. Впоследствии это станет модным.

Пушкин: – Чушь. Как можно сжечь то, чего еще не написал?

Луиза: – Так пишите.

Пушкин: – Нет.

Мэри: – Отчего же?

Пушкин: – Бумаги мало.

Председатель: – Бумаги на нас пожалел. Ха!

Луиза: – Конечно, кто мы такие?!

Пушкин: – Пустое. Не думаю, что эта тема меня будет занимать.

Молодой человек: – Нам уйти?

Пушкин: – Уйти… Постойте… Скоротать время с плодами собственного воображения… Что остается еще?… Хотите вина?

Председатель: – Бокалы наши пусты.

Пушкин: – Никитка!… Тьфу! Настя! Настя!

Входит Настя.

Настя: – Что желаете, барин?

Пушкин: – Принеси-ка мне шампанского. Нам принеси шампанского! И побольше.

Настя: – Вы кого-то ждете? Ночь на дворе. Сколько будет гостей?

Пушкин: – Они уже здесь.

Настя (никого не замечает, сонно): – Опять вы шутите, барин?! Шампанское сейчас принесу. Что-то еще?

Пушкин: – Больше ничего. Неси. Мы ждем. Точнее – я жду.

Настя уходит.

Пушкин: – М-да… Такой компании у меня не было еще. Две недели в этой дыре нужно чем-то занять, убить… Чем будете забавлять?

Луиза: – Даже не надейтесь.

Пушкин: – Отчего же? Что собираетесь делать?

Луиза: – Мучить.

Председатель: – Не давать покоя.

Мэри: – Не давать спать.

Председатель: – Истязать.

Пушкин: – Жестоко. Это все, что вы умеете?

Председатель: – Вы сделали нас такими.

Луиза: – Передумали?

Пушкин: – Посмотрим. А будете мешать – прогоню.

Мэри: – Все в вашей воле.

Входит Настя.

Настя: – Барин, шампанского не осталось. Может быть чай? Липовый. С медом. Хотите? Есть еще водка.

Пушкин: – Неси чай. И сервиз с кружками.

Председатель: – Водки.

Пушкин: – Не надо чай. Водку неси.

Луиза: – И рюмки.

Пушкин: – Рюмки тоже.

Настя: – К водке может быть чего подать из еды? Вы два дня почти не емши.

Пушкин: – Неси все, что есть.

Настя: – Вот это хорошо! Вы по ночам едите! Я не знала. Сейчас все сделаю, барин! Мигом обернусь!

Убегает. Пауза.

Мэри: – Что-то вы не веселы.

Пушкин: – Особенных причин для веселья мало.

Луиза: – Помолвка на грани разрыва.

Пушкин: – Знаете?

Молодой человек: – Слышали.

Пушкин: – Только близкие друзья могут знать об этом. Только члены семьи. Да и то не все.

Молодой человек: – Мы ближе, чем все вместе взятые друзья и члены вашей семьи.

Настя приносит на подносе графин водки, стаканы, закуску. Уходит. Председатель наливает, все выпивают.

Пушкин: – Уехал на неделю, чтобы продать усадьбу. М-да… Вернее, заложить.

Председатель: – А тут волокита, никчемная возня. Бумаги.

Пушкин: – Как могут люди на полном серьезе заниматься такими делами, посвящать им целую жизнь? Взял сюда всего 4 книги. Бумаги и той нет. Зато перья плавают в пруду.

Мэри: – Значит не все так плохо? Все хорошо! Стоит ли отчаиваться?!

Пушкин: – М-да. Еще как неплохо… Прямо перед отъездом эта… будущая теща в очередной раз устроила «самую нелепую сцену, какую только можно себе представить. Наговорила вещей, которых я по чести не мог стерпеть». Так что «не знаю еще, расстроилась ли моя женитьба, но повод для этого налицо, и я оставил дверь открытой настежь. Что за проклятая штука счастье!».

Мэри: – С невестой поговорили?

Пушкин: – Не успел. Был взбешен! Написал ей письмо. «Писал, что уезжаю в Нижний, не зная, что меня ждет в будущем… (Срывается. Дальше горячо.) А если ваша матушка решила расторгнуть нашу помолвку, а вы решили повиноваться ей, – я подпишусь под всеми предлогами, какие ей угодно будет выставить, даже если они будут так же основательны, как сцена, устроенная ею мне, и как оскорбления, которыми ей угодно меня осыпать. Быть может, она права, а не прав был я, на мгновение поверив, что счастье создано для меня. Во всяком случае, вы совершенно свободны; что же касается меня, то заверяю вас честным словом, что буду принадлежать только вам, или никогда не женюсь».

Мэри: – Так и написали?!

Пушкин: – Да.

Председатель: – Может и к лучшему.

Пушкин (гневно): – Что?!

Луиза (Председателю): – Молчи!

Луиза (Пушкину): – Что она?

Пушкин: – Ответа не было. В тот же день я уехал сюда. За деньгами! Черт бы их побрал!

Снова выпивают. Пауза.

Пушкин: – Хватит нытья. Устал.

Молодой человек: – Конечно! Отдыхайте, барин.

Пушкин: – Что ты сказал?

Молодой человек: – Барин. А что? Скоро вы будете хозяином целой усадьбы.

Пушкин: – Части!…

Молодой человек: – Ну, части. Сути дела не меняет.

Пушкин: – Барин, говоришь? Да, барин. Разлечься на диване. Почему бы и нет? А тебе приготовят завтрак, наполнят ванную (такую бочку с водой!), шампанское нальют. Или водки? Да, водки. Выпьешь в полдень шкалик, крякнешь, огурцом закусишь, отобедаешь, потом животом кверху и захрапишь. А там и вечер подойдет. Примешь соседа, снова выпьешь. Может быть, заглянешь на дворню, прикажешь выпороть для острастки какого-нибудь холопа, и с чувством выполненного долга и не зря прожитого дня на боковую. А завтра все с начала.

Предводитель: – Д-а-а-а! Что-то вы не веселы.

Мэри: – Наверное, поэта нужно беречь, окружить вниманием, лаской, заботой, сочувствием, тогда он сможет писать.