Из Забайкалья с приветом

Один плюс один будет два. Один плюс одна – еще неизвестно, что получится. Я глядел из окна автобуса на ссорящуюся пару. Иногда и сержанта Советской армии пробивает на философию.

Она была красива. Хотелось назвать ее Белоснежкой. Светлые локоны выбились из-под вязаной шапочки, отороченной мехом.

Да и он хорош. Мужественный блондин, лицо топором. Шинель идеально подогнана по фигуре. Майорские звезды на погонах. Ее выпады он встречал достойным молчанием. Смотрел исподлобья. На скулах желваки играли.

Автобус мой тронулся. Железнодорожный вокзал «Наушки» «поехал» в сторону. Женщина взялась за сумку. Майор сделал движение, чтобы помочь, но она остановила его жестом и пошла к вокзальной лестнице одна. Он смотрел ей вслед. «Жизнь прошла мимо», – припомнился мне солдатский фольклор.

Не прошло и десяти минут езды, как «пазик» наш встал колом посреди заснеженных холмов, водитель полез копаться в моторе. «Не будем слишком верить в приметы, – сказал я себе. – Или это меня бог решил наказать за злорадство?»

Поначалу я не сильно опечалился, поудобнее устраиваясь в кресле. Известно, пока солдат спит, служба все равно идет. «Главное, чтобы водила не очень затянул с устранением неисправности, – подумал позже. – Тепло уходит. Дед Мороз радует детей на елке, а солдата срочной службы он способен сильно обеспокоить…»

На КПП (контрольно-пропускном пункте – для девушек) военной части представился пришедшему за мной офицеру – старшему лейтенанту с бледным, в оспинах, лицом и внимательными, как у милиционера, серыми глазами.

– Из учебки связи, говоришь? Из Мирной? Морзянку принимаешь? А что еще делать умеешь? – спросил он меня.

– Что командир прикажет. – Я улыбнулся.

– Ответ правильный! – одобрил старлей. – Пойдем, отведу тебя на пункт управления ПВО. Может, сгодишься.

Стоящее отдельно от старинных красных казарм небольшое двухэтажное здание из белого кирпича, куда меня сопроводил офицер, и оказалось пунктом управления противовоздушной обороны. На втором этаже, в "радиорубке", как я ее мысленно окрестил, перед ужасающих размеров приемником сидел маленький желтолицый служивый, с виду – татарин, с черными, будто нарисованными бровями, красивыми, как у девушки, глазами и вздернутым носиком. «На куклу похож», – подумал я. На погонах три лычки. Сержант! Перед своим офицером он поднялся, не выказывая особой поспешности:

– Товарищ старший лейтенант, сержант Ермачев…

– Вольно, – прервал его доклад старший лейтенант и, осмотревшись, подступил ко мне:

– Так, что умеешь? Нам во взводе начальника ПВО нужны таланты. Иначе – в стройбат, к соседям. У них некомплект.

– Там меня всему научат? – высказал догадку я.

– Хм. Правильно мыслишь! – кажется, старлею я стал еще симпатичнее после второго верного ответа. Однако продолжить экзамен, пригоден ли младший сержант Олег Смелков, то есть я, для взвода начальника ПВО, не удалось. В «радиорубку» ворвался «целый» майор. Я узнал своего «знакомого» со станции. Здороваться, правда, не стал. Вряд ли он узнал, и вообще заметил там меня.

Как ни был взволнован, судя по внешнему виду, майор, однако, замер на пороге. Усилием воли внимательно, серьезно, полностью, не перебивая, выслушал доклад старшего лейтенанта.

– Вольно! У нас чепе, Хотабин! – сказал вслед за тем. – Столярка в Кяхте сгорела. Есть труп.

– Ничего себе! – отреагировал Хотабин. – Как же это?..

– Мне люди нужны. – Майор посмотрел на желтолицего сержанта. – Рота на учениях. Я в отпуск не успел уехать…

– Ермачев – дежурный по Пункту управления, товарищ майор, – извиняющимся тоном сказал Хотабин.

– А это кто? – Майор устремил свои светлые «ледяные» глаза на меня, стоящего по стойке смирно.

– Младший сержант Смелков прибыл из учебки связи для прохождения службы в нашей части.

– Служба началась, Смелков! – объявил майор. – За мной!..

За КПП нас поджидал «уазик». Майор сел рядом с водителем. Я нырнул на заднее сидение и увидел вдруг знакомое лицо. Ха-ха! Парень из нашей учебки! Единственный задохлик среди богатырей-горняков с Донбасса, которые гоняли горьковских студентов в хвост и в гриву на том лишь основании, что призвались весной, а не летним спецнабором, как студенты. «Интересно, что он обо мне знает? – мелькнула тревожная мысль. – В учебке он был не на первых ролях».

– Здорово! – приветствовал однокашника негромко. – Давно здесь?

– Да с месяц уже. Привет!

– Понятно. Я-то распределялся одним из последних… Что случилось?

– Не знаю. Говорят, Длинный сгорел. Вовка Оболенов. Я у него помощником был в столярной мастерской.

«Нормально устроился, – подумал я. – Работа в городе, в стороне от казармы. Запах воли, возможности всякие…»

До места ехать оказалось недалеко. Тут, впрочем, все было близко, не считая Москвы, до которой – шесть тысяч километров. Пожарные с пепелища уже удалились. Беда случилась еще ночью. Следователь военной прокуратуры успел заслушать выводы криминалистов. Теперь рассказывал нашему майору, стоя в сторонке:

– Клей нюхал ваш служивый, судя по всему. Банку рядом с ним нашли. Видно, нанюхался выше крыши. Решил потом закурить и вырубился. А вокруг опилки…

Майор внимательно слушал следователя, стиснув зубы. Только желваки играли на скулах. Совсем недавно он также слушал свою жену на станции. Скорее всего – жену. Я подумал, что он – хороший офицер. Армейские уставы, если честно, я плохо читал, а вот лица…

– Он что, в натуре клей нюхал, ваш столяр? – спросил худосочного горняка, которого звали Пашей, как выяснилось. В учебке мы и не общались практически.

– Как это? – не понял Паша. Темнота! Он, оказывается, не знал, как нюхают клей, и не понял слов следователя, которые тоже слышал. Пришлось объяснять. Самого меня просветил на сей счет один приятель-художник на Свердловке, нашем горьковском «Арбате». Он вернулся из Прибалтики накануне. Там такая «развлекаловка» стала популярна. Конечно! Прибалтика у нас ведь – почти заграница!..

– Ничего не нюхал при мне, – возразил Павлик. – Бухнуть мог. Но это только ночью. Когда работы через край было, в столярке и ночевал иной раз. К Длинному девушки в гости приходили… – доверительно сообщил Паша, состроив скабрезную улыбочку. Я понял, что ему самому девчонок пока не перепало.

– Ну, ничего. Теперь ты один остался, все девки твои, – заметил ему. – Может, это ты Длинного и спалил, чтобы поляну расчистить?

Паша посмотрел на меня дикими глазами.

– Черный юмор, – усмехнулся я. – Не принимай близко к сердцу.

«Следователь говорит, столяр нюхал клей, а приближенный покойного – что бухал. Перебор получается, – размышлял я. – Что-нибудь одно уж должно быть. Либо бухал, либо нюхал. Клей, конечно, под рукой у столяра всегда, только вряд ли тот страдал от безденежья. Небось и от гражданских заказы получал? Имел копеечку на мелкие расходы?»

Благодаря своему дяде, имеющему некоторое отношение к Советской армии – это очень мягко говоря – я был подкован насчет армейской и околоармейской жизни задолго до того, как призвался на срочную. Отмазаться не пытался, хоть и мог. В учебке сделали многое для того, чтобы я пожалел о своем решении, но я не пожалел. Не на того напали! Многие до последнего не представляли себе, насколько не на того. Даже сам замполит. Он, кстати, обещал не выдавать меня, чьим племянником являюсь, отправляя по распределению в войска. Мы же с ним друзья стали!.. Пашу здесь встретить я не ожидал.

Конечно, обгоревший труп, который нам с Пашей пришлось запихивать в труповозку, это не одно из тех впечатлений, которыми художник Олег Смелков хотел себя обогатить, отправляясь на службу в армию. Но, как говорится, из песни слов не выкинешь. Труп, естественно, «достался» нам. Для того и понадобились майору Бохану, – Паша назвал мне его фамилию. Майор, может, и хороший офицер, но не самому же ему руки пачкать? Боец тогда на что? Тем более что Бохан, как я понял, мыслями был уже в отпуске. Его, видать, на пепелище прямо перед поездом дернули. Супруга, вероятно, откладывать поездку не захотела. Чай поди в столицу укатила, или в Ленинград! Не в Бурятии же, в самом деле, отпуск проводить такой крале?!

Управившись с неприятным делом, мы ждали, когда майор Бохан наговорится со следаком, – они отошли в сторону. Я подобрал несгоревший кусок неокрашенной половой доски. «Вырежу что-нибудь на досуге на память о Забайкалье», – подумал и положил пока на подоконник. Исследовал от нечего делать содержимое мусорного ящика. Там валялись такие же обрезки свежей половой доски и несколько кусков железной трубы. Несгоревшая часть одноэтажного здания являлась слесарной мастерской, как мне объяснил Павлик.

Следователь и эксперты уехали. Бохан поставил задачу по уборке сгоревшего помещения. В подсобке уцелевшей слесарки Паша отыскал, во что нам переодеться. Здесь же нашелся и инструмент.

– На весь день развлечение! – сказал я. – Предлагаю начать с очистки пола, пока вода не замерзла. Пожарники на совесть поливали! Перекурить бы это дело, да табачок кончился, – посетовал.

– Погоди, – загадочно обнадеживающе произнес Паша и куда-то полез.

Несмотря на то, что эксперты обнюхали слесарную мастерскую, делали они это, видать, не слишком вдумчиво. Паша обнаружил в целости и сохранности тайник Длинного, а в тайнике – две бутылки водки и два блока болгарских сигарет. Появился повод сказать искренне доброе слово о покойном! Паша щедро решил, что содержимое тайника – нам с ним поровну. Молодец.

«Но, нюхать клей при таком запасе у покойника повода точно не было! – лишний раз подумал я. – С чего они вообще решили, что столяр токсикоманил? У Паши спрашивать бесполезно. Он слова такого не знает. Я сам еле припомнил… Если же Длинный не нанюхался, а напился, то куда пустая бутылка делась? Ее явно не было, иначе эксперты предположили бы насчет алкоголя, скорее всего. Почему клей? Видимо, эксперты что-то знают такое…»

Я заметил, что Паша в работе не халтурит. Дорожит местом, можно понять. Решил тоже не сачковать. В итоге майор, вернувшийся за нами вечером, остался доволен. То, что мы пролетели с обедом, пустяки. В слесарке у Длинного нашелся самодельный, из лезвий, кипятильник, цейлонский чай, сахарок. Какие хорошие люди так рано уходят из жизни!

Проведя через КПП, майор нас оставил. Павлик пошел в казарму, я же – на Пункт управления. Куда мне еще было идти?

Поднявшись в «радиорубку», постучал для приличия, потянул дверь на себя и – о-о-о! Едва не ослеп от больших звезд на погонах!

– Товарищ подполковник, разрешите доложить! Младший сержант Смелков прибыл из города Кяхта, после наведения порядка в сгоревшей столярной мастерской! – выпалил, загоняя в дальний угол собственную иронию, дабы не подвела, проказница, под монастырь.

– Та-а-ак! – Подполковник поднялся со стула с намерением меня рассмотреть. Сам он оказался маленького роста, с юношеской фигурой, с лицом капризного подростка, с седыми, правда, висками. Интуитивно понял, что появление подполковника здесь связано с пожаром, о котором он уже знает. То есть, не я первым принес худую весть. В Древнем Риме подобных гонцов, помнится, не жаловали…

– Это тот самый сержант Смелков, которого майор Бохан взял с собой, товарищ подполковник, – подал голос старший лейтенант Хотабин, поднявшийся со стула одновременно со старшим по званию и теперь тоже разглядывающий меня. За Хотабиным прятался сержант.

– Ну а где сам Бохан? – спросил подполковник таким тоном, что показалось, сейчас добавит: «Где он шлялся столько времени?!» Причем, непонятно было, кому товарищ подполковник выказывает свое неодобрение, – мне, старшему лейтенанту Хотабину, нам обоим?.. Поскольку, с Боханом был все же я, рискнул ответить:

– Не могу знать, товарищ подполковник! Майор Бохан провел нас с рядовым… э-э-э… – я подумал, что не знаю фамилии своего однокашника, – … с помощником столяра через КПП и все.

– И все! – передразнил подполковник, повернувшись к Хотабину. – Боец только прибыл в часть, не поставлен на довольствие. Бохан его забирает куда-то!.. – Подполковник затянул длинную паузу, призванную, очевидно, держать подчиненных в напряжении в присутствии начальства. – Ладно. Что там, в мастерской? – спросил меня так, будто лично ставил задачу и теперь требовал доклада.

– Столярная мастерская полностью выгорела. Потолок цел, он панельный. Первичный порядок наведен, но требуется вставлять окна, перестилать пол, проводку менять, штукатурить и красить стены.

По правде сказать, я остался доволен собственным кратким, внятным докладом, но только не подполковник. Он покивал головой с таким видом, будто ему горько, что боец несет чушь.

– Что стены и проводка! Там человек погиб, так? Вот об этом мне скажи. Как это вышло?

Подавив желание сказать: «А я откуда знаю?» – ответил:

– Следователь военной прокуратуры говорит, что столяр сгорел потому, что нюхал клей, потом закурил, потерял сознание. От непотушенного окурка случился пожар.

– Что столяр делал?! – Подполковник и тут не оценил моего ясного ответа, без «беканья» и «меканья», понравившегося мне самому. Он смотрел так, будто это я лично угостил клеем столяра Длинного, которого на самом деле ни разу при жизни не видел, а когда тому захотелось покурить, поднес спичку и отчалил. Подполковник матерно выругался.

– Бардак развели! Не мастерская, а притон какой-то! Доски для палаток кривые сделали, бруски разной длины!.. – припомнил он что-то свое. Старший лейтенант Хотабин, мне кажется, должен был в этот момент испытывать личную ответственность за гибель столяра Оболенова по прозвищу «Длинный». Теперь пауза подполковника затянулась еще больше. Сержант Ермачев выглядывал из-за спины Хотабина с выражением превосходства на кукольном лице. «Я бы сумел навести порядок», – казалось, готов он сказать. «А малыш не прост, – подумал я. – Вероятно, не зря сержанта получил».

Подполковник после своей большой подполковничьей паузы еще раз покачал головой с видом глубокой печали от бездарности подчиненных и спросил Хотабина обо мне:

– Так, что он может делать?

– Морзянку принимает, – сказал Хотабин.

– Еще бы он после учебки связи морзянку не принимал! – воскликнул подполковник.

«Вовсе не обязательно, – мог бы я возразить ему. – Если нет музыкального слуха, можно принять лекарство, или на грудь, а морзянку не получится. В военкомате об этом почему-то не думали, отправляя в учебку связи кого попало».

– Мне надо, чтобы он плакатным пером писал! – услышал требование.

«Ишь, чего захотел! – продолжил я свой внутренний диалог с подполковником. – А краковяк вам на подоконнике не станцевать?!» Забавляло, что подполковник беседовал со старшим лейтенантом так, будто сам я вроде пуделя. Смотрю преданными глазами, но высказаться не умею. Хотя, казалось бы, только что доказал обратное.

– Смелков, ты умеешь писать плакатным пером? – спросил меня Хотабин. Я мог бы ответить, что способен даже нарисовать плакатным пером их с подполковником совместный портрет в обнимку, хотя в жизни такое себе трудно представить. Но, не успел ответить ничего.

– М-м-м! – подполковник раздраженно замычал. – Раньше надо было выяснять! – буркнул.

– Когда же раньше, товарищ подполковник? – робко возразил старлей. – Его же Бохан сразу забрал.

– Забрал! – передразнил капризный малыш с седыми висками и не по росту большими звездами на погонах. – У вас ракетный комплекс скоро из-под носа заберут, не то, что бойца, а вы и не пикнете!.. Садись! – приказал мне. Лично приставил стул к столу рядом с собой. Достал с полки баночку туши, перья, ручку. – Пиши.

Я понял, настал час выбора! Можно сейчас поставить кляксу, как Буратино на уроке у Мальвины, да и отшить подполковника с его запросами. Отправиться затем в казарму, чтобы служить, как все. Стоять на тумбочке дневальным, заступать в наряд по столовой, ходить в караул. Насчет стройбата старший лейтенант Хотабин шутил, конечно. Однако подумал, что уйти в народ всегда успею. Все же, быть постоянно на людях утомительно для меня – человека, который иногда желает уединения, а порой и просто никого видеть не хочет. У взвода же ПВО имеется такая роскошь – собственное помещение!

Я решительно вставил в ручку-держатель плакатное перо, обмакнул аккуратно в тушь. И вывел:

«Я умею писать плакатным пером, товарищ подполковник!»

Скосил на него глаза и увидел, как у подполкана на лице расцветает улыбка превосходства в отношении старшего лейтенанта:

– Вот видишь, Хотабин! Умеет он писать плакатным пером!

Я не стал цитировать Кота Матроскина, что еще вышивать могу и на машинке тоже. Всем должно было сделаться очевидным, насколько быстро подполковник умеет раскрывать таланты, в то время как остальные ни мычат, ни телятся! Вдающийся психолог поднялся из-за стола:

– Я – к командиру бригады.

Хоть подполковник прямо этого не сказал, но, по-видимому, я успешно прошел испытания, и принят в элиту элит – взвод начальника противовоздушной обороны. И с этим самым начальником, судя по всему, только что лично познакомился.

Едва подполковник вышел, – Хотабин даже сказать ничего не успел, хотя, похоже, хотел, – дверь вновь отворилась. Не я один, вероятно, подумал, что наш требовательный начальник ПВО чего-нибудь забыл, но нет. Вошел другой офицер. Высоченный капитан. Слегка пригнулся даже, шагая в дверной проем, чтобы шапка не слетела. Будто в деревенскую избу входил, а не в современный кабинет. Карие глаза полуприкрыты веками, как на иконах у святых, уши смешно оттопырены, нос длинный. Будто принюхивается все время, чем пахнет?

– Здорово, – сказал простецки Хотабину, протягивая руку. – А чего Шмоляр здесь? Он же на учениях с дивизионом должен быть? Недоволен чем-то. Иди, говорит, там тебе все объяснят.

– Когда он был доволен? – усмехнулся Хотабин. – Чепе у нас… – Он поведал капитану про сгоревшую столярную мастерскую и погибшего солдата. – Теперь задолбают, – подвел итог своему рассказу. Капитан, однако, не согласился:

– Причем здесь мы? Если бы столярка на территории части находилась, другое дело. А так… Там начальник гражданский. Мы-то что? Людей только дали.

Я оценил, как быстро капитан разобрал суть. «Хорошо соображает, – подумал. – А Хотабин слегка медлителен. Хотя, с виду тоже человек думающий. Кажется, переживает из-за укора подполковника. Обидчив на критику».

В подтверждение моих мыслей, Хотабин принялся капитану жаловаться, как Шмоляр выговорил ему за то, что не успел расспросить вновь прибывшего сержанта, то есть меня. А когда бы он успел, когда меня Бохан забрал?! Как он мог отказать Бохану, если ситуация такая?..

Я понял, Хотабин такой человеческий тип, которому непременно требуется выговориться, если что-то его задело, иначе жить невозможно.

– Из учебки связи? – заинтересовался мной капитан. – Понятно. А на гражданке учился где? – удивительно, но он первый этим поинтересовался.

– Горьковский политех окончил, мехфак.

– С высшим образованием? Молодец. Полтора года служить? А почему не офицером?

– У нас военной кафедры не было.

– Ну что же, главное карты товарищу подполковнику хорошо подписывай! – повеселел капитан. – Не огорчай начальство. На зимних квартирах лучше, чем в поле, в палатках мерзнуть!

Я не стал говорить, что не против немного и померзнуть. Иначе просто откосил бы от армии, поскольку городская квартира все равно теплее, чем местная «зимняя», то есть казарма. Кивнул капитану с таким видом, мол, понял, как мне повезло. Удачное место обрыбилось. Готов ценить и все такое.

– Ермачев! Объясни ему, что делать на дежурстве, – велел капитан сержанту-радисту, сам же стал тихонько говорить о чем-то с Хотабиным.

– Принимаешь радиограммы, – Ермачев показал на приемник, – записываешь, – подвинул лежащий на столе гроссбух, – докладываешь дежурному офицеру. Частота такая… – Он дотронулся до колесика – ручки на приемнике…

Далее Хотабин повел меня наконец-то в казарму. По дороге рассказывал обстановку:

– Для подполковника Шмоляра ты – просто находка, Смелков! – хохотнул он. – Знаешь, почему? У него своего художника до сих пор не было, побираться приходилось. Кислякова у замполита все время «одалживал». А когда Кисляков был занят, так подполковнику самому карты приходилось готовить! – Хотабин рассмеялся так, будто речь шла о чем-то вовсе непристойном. – Всю плешь проел мне и капитану Сенину, – ты Сенина сейчас видел, – чтобы достали художника. А где мы ему достанем?

Я с пониманием улыбался. Мол, сознаю ответственность и постараюсь не подвести.

– Сейчас в казарме с остальными познакомишься, – пообещал Хотабин. – Шмоляр небось на нашей «бээмпэшке» со всем взводом прикатил.

Я не стал уточнять, почему сам Хотабин, командир взвода начальника ПВО, не был на учениях? Дежурство нес? И какая должность у Сенина? «Со временем все узнаю», – подумал.

Угрюмый увалень, чья койка стояла рядом с моей, оказался механиком-водителем нашей боевой машины пехоты командно-штабной. По простому – «бээмпэшки» или «кашээмки». Кажется, отмыться после вождения и обслуживания техники ему до конца не удалось. На носу осталось темное пятно.

– Бугров! Нос вытри! – засмеялся Хотабин. Увалень улыбнулся командиру взвода, глядя исподлобья. Принялся тереть свой нос классической народной формы (то есть картошкой). Меня улыбкой не удостоил, пожимая руку ради знакомства. Будто был мной уже не доволен. Того и гляди скажет: «Ты там где-то тащился, пока мы тут службу несли». Мне показалось, я вижу уже второго человека в части, которому вечно все не нравится. Первый-то, понятно, Шмоляр. Но, со Шмоляром все ясно, – ему «побираться» приходилось. Он без художника – как почтальон Печкин без велосипеда был. А механик-водитель Бугров что же? Все на нем ездят, кому не лень? Причем, в прямом смысле. А копаться в моторе в мороз приходится ему одному? Масло на его носу было явно машинное, никак не сливочное. Он не повар…

Еще несколько бойцов взвода готовились к завтрашнему дню, всех сразу не рассмотрел. Народу в казарме набралось не так много, поскольку рота связи, как я уже знал, отправилась на учения. В целом атмосфера сильно отличалась от того, что привык видеть в учебке. Никто никого не гонял по уставу, не муштровал, не отчитывал. Из учебного заведения я попал в действующую военную часть, где служба – это работа, и никто воспитательной фигней здесь не страдает. Вот главное отличие. И ужин мне понравился. Накормили по-взрослому. Дали возможность спокойно покушать. Не подняли из-за стола с набитым ртом.

Поутру водитель Бугров вынужден был обратить на меня свое внимание:

– Смелков, иди на Пункт, тебя Ермачев зовет.

Когда, где Бугров успел попасться на глаза Ермачеву, я выяснять не стал. Повеление Ермачева водила «бээмпэшки» мне передал таким недовольным тоном, будто я в чем-то провинился перед ним. Быть может, рассчитывал, что сегодня я, как выпускник мехфака, стану вместо него в моторе копаться? А меня – на Пункт.

– Хорошо, – пожал плечами и отправился, куда велено. Ермачев сидел один.

– Разрешите, товарищ сержант? – спросил, войдя в «радиорубку». Что-то было такое в этом маленьком сержанте, что панибратствовать с ним не хотелось.

– Заходи. Ты не в учебке, Смелков. Здесь все проще, – сказал мне. Однако – таким тоном, что я должен был уяснить, вероятно, он будет справедлив, но строг. Надо помнить, что есть такое понятие, как срок службы. По нему и место, которое ты занимаешь в обществе.

Лишний раз подумал, что сержант с кукольным лицом – паренек с характером. Он усадил меня к приемнику, дождался радиограммы в нужный час, записывал сам и мне тоже поручил принимать. Морзянка шла быстро, надо отметить, но я успевал.

– Ну, слава богу! – оценил Ермачев мой текст. – Будешь нести дежурство теперь. А то мне надоело тут торчать. Пацаны в казарме без меня заскучали.

Будто в доказательство сказанных им слов на Пункт пожаловал Ермачевский кореш – юноша с румянцем на щеках, при этом по шее видно – жилистый. Чувствовалось, усиленно готовится к дембелю и имеет завышенную самооценку собственных физических данных.

На меня вновь пришедший поначалу не обратил внимания, будто нет меня вовсе, даже не поздоровался. Стал о чем-то шушукаться с Ермачевым. Повернувшись ко мне спиной, достал что-то из кармана, чтобы показать Ермачеву. В руке у него звякнуло. Однако с конспирацией товарищи «старослужащие» лоханулись. Я увидел отражение в перегородке из оргстекла, отделяющей закуток с радиоприемником: парень держал на ладони какие-то монеты. Причем, явно не наши, не советские. Меньше рубля размером. Пожалуй, с полтинник, но медные или бронзовые. Старинные, похоже.

– Что, в натуре? Там нашли? – удивился Ермачев. – Архивариус знает?

Кореш Ермачева что-то горячо проговорил в ответ, но слов я не разобрал. А Ермачев сказал: