Почему Анчаров? Книга 5. Материалы Анчаровских чтений, отзывы и рецензии на творчество Михаила Анчарова

ВЛАДИМИР БЕРЕЗИН

Жизнь красивого человека

Эссе о первой биографии Анчарова

Ревич Ю., Юровский В. Михаил Анчаров. Писатель, бард, художник, драматург. – М.: Книма (ИП Бреге Е. В.), 2018.

Губы девочка мажет

В первом ряду.

Ходят кони в плюмажах

И песню ведут: Про детей,

И про витязей

И про невест…

Вы когда-нибудь видели

Сабельный блеск?

Михаил Анчаров. «Песня про циркача»

Михаил Анчаров был очень красивым человеком.

Причём не только в молодости, о чём свидетельствуют его фотографии сороковых и пятидесятых, но и в тех годах, когда он погрузнел, но сохранил эту «очень мужскую» красоту. При этом он стал символом – во всех своих ипостасях, перечисленных в подзаголовке этой биографической книги.

Он был сценарист и драматург, он был поэт и прозаик, он был, наконец, философ.

Это такой тип синтетического человека – не от обидного слова «синтетика», а от понятия «синтез». Синтетическими людьми были Ломоносов и да Винчи. Сочинение стихов перемежалось с наукой, история ещё не разделила творцов на специальности. И это первое обстоятельство, которое интересно в биографии Анчарова: как существовал синтетический человек, опоздавший к эпохе Возрождения, где он бы одной рукой играл на лютне, а другой – писал философский трактат? Как он выживал в неуютные для проживания времена тоталитаризма, волюнтаризма и застоя?

Начинается всё в московском районе Благуша, для которого Анчаров стал певцом и тем, что римляне называли «гений места». Он воспел Благушу, как Окуджава – Арбат, и благодаря его памяти в Москве сохранился единственный дом с адресом: улица Благуша.

Потом герой попал в армию – сперва в Военный институт переводчиков. Он учил китайский, а не немецкий, потому что государство было рачительно, и даже когда немецкие танки стояли у Волги, понимало, что китайский язык когда-нибудь пригодится. Кстати, старший из братьев Стругацких там же учил японский.

Язык пригодился. И Анчаров был очень красив в военной форме, с орденом. С этим орденом, кстати, случилась почти детективная история. В известной всем базе «Подвиг народа» Анчарова нет, зато есть Гончаров Михаил Леонидович с тем же годом рождения. Авторы книги пишут: «Это недоразумение с фамилиями, очевидно, связано с секретностью операции, в которой Анчаров принимал участие, – сотрудники СМЕРШ вместо фамилий обозначались псевдонимами. <…> Выпускники ВИИЯКА в своих воспоминаниях сообщали, что Анчаров принимал непосредственное участие в захвате и аресте правительства Маньчжоу-Го в Чаньчуне во главе с последним китайским императором из маньчжурской династии Цин по имени Пу И. Император был захвачен в плен советскими десантниками, высадившимися на аэродроме в Шэньяне (Мукдене), с которого собирались вывезти императора на самолёте в Японию 17 августа 1945 года. Полагаем, что к ордену Анчаров был представлен как раз за участие в этой операции».

В списках Министерства обороны значится и орден Отечественной войны II степени («юбилейный») Первой степенью к 40-летию Победы награждали «лиц, принимавших непосредственное участие в Великой Отечественной войне в составе действующей армии, партизанских формирований или в подполье, получивших ранения в боях, награждённых в период Великой Отечественной войны орденами СССР либо медалями „За отвагу“, Ушакова, „За боевые заслуги“, Нахимова, „Партизану Отечественной войны“», а второй – всех остальных участников войны. По-видимому, тут сыграла роль эта неразбериха в документах.

После демобилизации Анчаров круто меняет жизнь и через некоторое время становится студентом Суриковского училища, которое заканчивает в 1954 году.

Потом снова круто меняет жизнь и оканчивает курсы киносценаристов. В шестидесятые он пишет сценарий к первому советскому сериалу «День за днём».

И всё время он пишет стихи, поэтому для многих людей Анчаров остаётся автором песен, исполняемых под гитару, а не художником, сценаристом, переводчиком с китайского, писателем или философом, вкладывающим свои мысли о теории искусства в уста персонажей. Вот о ком это повествование.

Прекрасно, что в огромной, хорошо сделанной книге с цветными иллюстрациями нашлось место справочному аппарату – и указателю имён (что редко сейчас бывает), и библиографии, но имело бы смысл по образцу ЖЗЛ сделать и краткий календарь событий жизни героя. Это, впрочем, придирка.

Особый раздел авторы посвятили взаимоотношениям Анчарова с теми, кого принято называть «бардами». Слово это неловкое, понятие расплывчатое, но уж какое есть. В биографии Анчарова фиксированы воспоминания десятков людей ближнего круга.

Забегая вперёд, я скажу, что эта книга хорошая и полезная, и другой об Анчарове вам никто не напишет, потому что мы имеем дело с очень интересным феноменом. То есть с интересным человеческим фактором, который я встречал только в узком кругу фантастов и любителей авторской песни. Они оказываются более яростными и дотошными собирателями информации о своём кумире, чем меланхоличные историки и филологи.

Но в этом и заключена оборотная сторона таких исследований. Собиратель часто поступает на манер Плюшкина: ему жаль расставаться с найденным эпизодом, чьим-то наблюдением, фразой или развёрнутым воспоминанием. Он сохраняет всё.

Однако от этой рачительности повествование разбухает, и стороннему читателю сложно воспринимать слова не всегда отличимых на слух и цвет очевидцев. Человек вовлечённый, член того самого узкого круга, относится с пониманием к этой подробности, а вот сторонний читатель начинает скучать. Где баланс ценности повествования для внутренней аудитории и для внешнего мира – мне неизвестно.

Авторы зачем-то два раза, с разницей в двести страниц, приводят такую цитату из книги Анчарова: «Когда однажды он очнулся и увидел, что выброшен на грязный заплёванный пол пустой комнаты своей бывшей квартиры – без дома, без семьи, без денег, без работы, без перспектив, без положения, без сил, без желания работать, – и только тогда стало ясно – или сейчас, или никогда. Надо писать. Созрело.

Это случилось через семнадцать лет после того сна…» Цитата интересная, но такие вольные отношения к объёму и приводят к тому, что книга увеличивается до шестисот страниц, превращаясь во внутренний мемориальный памятник.

Впрочем, авторы сделали ещё один интересный ход. Не только в комментариях, но и в авторских отступлениях они рассказывают и о биографии своего героя, и о жизни СССР в 1930—1980 годы.

Экскурсы в область быта, цен, жизненного уклада очень важны. Тут я на стороне авторов, потому что, во-первых, сам применял этот просветительский приём, а, во-вторых, время стремительно, и не то что внукам, а детям приходится объяснять, что почём и как была устроена жизнь.

Эта мелкая моторика быта очень важна тем, кто следует за очевидцами.

Но тут есть и подводные камни – если ступить на неблагодарный путь просветительства в этих мелких, но важных деталях, то придётся быть точным везде.

Вот авторы цитируют слова Анчарова: «А кончается песня цитатой извсем известной песни „Любимый город“, потому что эта песня была тогда у всех на слуху. Это из кинофильма „Истребители“, пел её Бернес», а потом продолжают: «Отметим эти слова – „одна из первых человечных песен“. В войну произошёл странный и в рамках сталинской идеологии не вполне объяснимый разворот официальной песенной культуры от бодряческих оптимистических <…> маршей к глубоко лирическим песням <…>». Это совершенно справедливое наблюдение, только вот премьера фильма «Истребители» состоялась 20 ноября 1939 года, за десять дней до начала советско-финской войны, в те самые времена бравурных маршей. И год этот указан рядом в сноске.

Или авторы замечают: «Ставя в «Балладе о парашютах» в один ряд два наименования разных немецких подразделений («А внизу дивизии «Эдельвейс» и «Мёртвая голова»), Анчаров был неточен. Понятно, что названия эти были тогда на слуху у каждого, но это части принципиально разные. «Эдельвейс» – горные стрелки, то есть подразделение чисто армейское. И Высоцкий потом в песнях к фильму «Вертикаль» употребит это название в правильном контексте («И парень тот – он тоже здесь, / Среди стрелков из «Эдельвейс») – как противников наших горных отрядов, собранных и обученных, как мы знаем (см. главу 2), Николаем Николаевичем Биязи в 1944 году специально для противодействия этому самому «Эдельвейсу». А «Мёртвая голова» – общее название подразделений СС, которые несли охрану концлагерей и в боевых действиях на фронте участия не принимали, они осуществляли только карательные функции. Их зловещая эмблема (череп и скрещённые кости) часто необоснованно приписывается всем войскам СС, хотя среди последних были и обычные военные части, которые к главным преступлениям нацизма считаются, согласно определениям Нюрнбергского трибунала, не причастными. Но перечисление этих «дивизий» в одном ряду могло у Анчарова быть и вполне намеренным: таким образом он хотел показать, что те, кто сам преступлений не совершал, а только им содействовал, для него всё равно навсегда остаются врагами».

Ну, это всё вызывает искреннее недоумение. В природе вполне себе существовала дивизия «Мёртвая голова», созданная в 1939 году и позднее называвшаяся SS-Panzer-Grenadier-Division «Totenkopf». В 1941-м она воевала на Западной Двине, под Псковом, Лугой и у Москвы. В 1942 была под Демьянском, в 1943 – на южном фасе Курской дуги, в 1944 с ней дрались в Польше, а в 1945 – в Венгрии. Некоторые знатоки говорят, что тогда, перед сдачей союзникам в Австрии, она могла быть рядом с дивизией «Эдельвейс», но эту деталь имеет смысл оставить на обсуждение любителям военной истории. Здесь речь идёт о том, что просветительский пафос несовместим с неточностью, – она, как ложка дёгтя, портит неисчислимые объёмы мёда. Беда не в том, что авторы путают подразделения SS-Totenkopfverbände и дивизию СС «Мёртвая голова», а в том, что на этой путанице выстраивают целую картину мира с чужими заблуждениями и выводят за своего героя то, что «он хотел показать» и думал по этому поводу. То есть, может – думал, а, может, нет. В общем, маленькая ложь порождает если не большое, то некоторое недоверие.

Но все эти проблемы книги происходят не от безразличия к описываемой фигуре, а от чрезвычайной любви. Анчарова есть за что любить. Более того, его можно с большой пользой анализировать – к примеру, он создал совершенно особенный образ фронтовика, почти хемингуэевский (да только б видел этот американец нашу войну), то есть образ красивого человека спустя двадцать лет после падения Берлина (фронтовикам было тогда лет по сорок, даже по тем меркам – не старики). Это красивые люди, нравящиеся женщинам. Вот его герой в повести «Теория невероятности» говорит с незнакомой девушкой и учит её жизни:

– Либо вы будете задевать всех, и это войдёт в привычку, и тогда вы вырастете большая и красивая, вы и сейчас красивая, и вам будут подчиняться, но счастья у вас не будет.

Она внимательно слушала. Потом заметила, что слушает внимательно, и это её разозлило.

– Почему это? – спросила она с вызовом и потом добавила: – Все обучают…

– Привыкнете командовать и будете всех презирать. Все вам будут неинтересны, и вы пропустите свою любовь.

Она уже не подкидывала мяч, и ей было интересно, и она смотрела на меня серьёзно, – я произнёс магическое для её возраста слово – любовь.

– А если вы будете доброй с людьми, то вам будет интересно с ними, и к вам будут тянуться.

Я подумал и сказал опять:

– С женщинами, которые командуют, всегда хитрят. Им не доверяют и боятся. А женщина, которая добрая, и с достоинством, и с жизнью в глазах… Перед такими – плащи в грязь!

А потом она возвращает ему комплимент:

– Я вот думала иногда, вот что в вашем поколении привлекательно? Вот попросту… Можно о поколении?

– Валяйте.

– Я раньше думала, может быть, вы покоряете комплиментами. И это есть. А женщине это всегда приятно. Вот вы утром сказали – плащи в грязь, под ноги… Сейчас этого не говорят. Сейчас под ноги кидают только обёртки от мороженого.

– Не в этом дело.

– Конечно. И я говорю, не в этом дело. Всему этому можно научиться. И место уступать, и целовать руку. Вы целуете руки женщинам?

– Ага.

– Я так и думала. Не это действует. Знаете, что действует?

– Что?

– То, что вы все боитесь разлуки.

И замолчала.

Крепко она меня поддела. Мне это даже в голову не приходило.

– В этом что-то есть, – говорю я, а сам чувствую: Есть! Есть!

– Вы поэтому и встреч боитесь.

– Занятно, – говорю я. – Каждая встреча – это потенциальная разлука. Вы это имеете в виду?

– Сейчас боятся драм, скандалов, а вы больше всего боитесь разлук. Это женщина сразу замечает. Разлук сейчас не боятся. Расстаются легко. А вы боитесь.

– Слишком их было много. Сердце не выдерживает.

– Так надо же дополнять! Надо не бояться встреч, как мы, и надо бояться разлук, как вы. Тогда всё будет хорошо.

Все эти диалоги – очень сложные примеры, как автор проходит по тонкой грани, отделяющей его от пошлости. Иначе говоря, он работает с манипуляцией сентиментальностью – а уж сентиментальности у Анчарова хоть отбавляй. Для студентов Литературного института я бы прочитал специальный курс, как нужно работать с мужской сентиментальностью. А перед нами особый род сентиментальности немолодых, но ещё сильных людей, красивого поколения с дырками на пиджаках от снятых орденов, которые лет пятнадцать было носить не принято.

Вот она – советская романтика.

При этом советская романтика воевала с мещанством, вкладывая в это понятие разные смыслы. В середине шестидесятых эта война напоминала отчаянную атаку польских уланов на немецкие танки. С той только разницей, что романтики, вращая над головой сабли, вдруг видели перед собой не панцерваффе, а своих сограждан, родственников и соседей. Некоторые успевали порубить саблей соседский шкаф, а остальные замирали в недоумении – что-то сбоило в романтической схеме, хоть и пафос никто не отменял, да и обыватель бывал омерзителен.

Главное в том, что внимательное чтение анчаровской прозы может дать очень точное понимание того оптимизма начала шестидесятых, вообще всей советской идеологической конструкции, высший взлёт которой приходился на полёт Гагарина. Несмотря на все хрущёвские окрики, дисбаланс экономики – жива идея социализма с человеческим лицом, половина мира закрашена розовым цветом, с Китаем ещё не поссорились, и Африка с Латинской Америкой пойдут по нашему пути. Всё это исчезнувшее, сгинувшее, как первомайская демонстрация, видение считывается по песням и повестям. И дело не в том, что Анчаров хотел зафиксировать идеологические правила, нет, – он запечатал в бутылку воздух оттепели.

И эта пыльная бутылка стоит среди книг на полке.

АНАТОЛИЙ КУЛАГИН

Выступление на презентации книги в книжном магазине-клубе «Гиперион»

(24 июля 2018 года)

Сам факт выхода биографии Михаила Анчарова чрезвычайно важен для истории авторской песни. Биографии других больших бардов уже существуют, а вот анчаровская «припозднилась». Сама его фигура оказалась как бы заслонена могучими учениками, прежде всего Высоцким и Галичем. Но заслуги Анчарова перед авторской песней требовали, чтобы такая книга была. И она теперь, слава богу, появилась. Книга возвращает нам эту фигуру в том масштабе, которого она заслуживает, и многое расставляет по своим местам.

Написать её могли только те люди, которые её написали. Они всю жизнь занимаются изучением биографии и творчества Анчарова. Это Юрий Всеволодович Ревич, держатель мемориального сайта Анчарова, и Виктор Шлёмович Юровский, составитель нескольких сборников произведений писателя. Без их подвижничества ничего не получилось бы.

Биограф всегда оказывается перед несколькими подводными рифами, обойти которые очень сложно. Мне показалось, что почти во всех случаях авторам удалось эти рифы обойти.

Во-первых, существует проблема отбора материала и его пропорций. Оставаясь один на один с жизнью большого человека, поначалу теряешься: как с этим массивом быть? У тебя, допустим, 20—25 авторских листов. Как правильно распределить материал, чтобы он максимально пропорционально был расположен в книге? Разумеется, центральная эпоха жизни Анчарова – это оттепель, вторая половина пятидесятых и первая половина шестидесятых. Это годы расцвета его песенно-поэтического таланта. Закономерно, что именно об этих годах в книге говорится больше всего. Но и другие эпохи, которые обычно оставались в тени, тоже освещены здесь довольно подробно. Например, впервые детально говорится об обстоятельствах анчаровской биографии в послевоенные годы, на рубеже сороковых-пятидесятых годов, до песенного взлёта; прежде эта эпоха оставалась как бы в тени. Это относится и к последним годам жизни, когда Анчаров от прозы отошёл, от литературной жизни отошёл, от песен тем более отошёл, и могло бы показаться, что жизнь его идёт ровно, по накатанной плоскости. Но и в ту пору, как выясняется по прочтении книги, было много любопытного, в том числе и в отношениях писателя с литературным миром, объясняющих, почему Анчаров не стал известным прозаиком, почему в восьмидесятые-девяностые известность его снизилась…

Другая проблема – это, конечно, чувство такта, с которым нужно писать. Если пишешь о человеке, приходится касаться его личной жизни, отношений с женщинами, вообще – с окружающими… Мне понравилось, как деликатно это сделано в книге, независимо от того, о каком периоде жизни идёт речь. К людям, которые противостояли Анчарову, тоже нет жёсткого подхода (дескать, этот хороший, а этот нет). Всё было сложно, ситуации бывали разные… Авторы не обходят острые углы – они с ними деликатно обходятся. Очень хорошо, что подробно сказано об отношениях Анчарова с ведущими бардами. Ведь Анчаров и авторская песня – это тема, которая ждёт своего исследования. Представляется такая работа на уровне как минимум кандидатской диссертации. Кое-что об этом написано, но пока мало. Для исследователя, который за эту тему возьмётся, книга станет бесценным подспорьем.

Я не хочу сказать, что авторам удалось обойти абсолютно все подводные рифы биографического жанра. Существует, например, проблема читателя, адресата – человека, на уровень которого книга рассчитана. В своё время академик Лихачёв ратовал за жёсткое разделение научных жанров: есть литература научная, предназначенная для специалистов, а есть научно-популярная, адресованная широкому читателю. Как смотрится на этом фоне книга Юрия Всеволодовича и Виктора Шлёмовича? У меня впечатление компромиссное, противоречивое. С одной стороны – это первая книга об Анчарове, а первая книга должна быть научной. Ведь авторы идут по целине, собирают материал, который наука ещё не освоила. Популяризировать его нужно бы потом, когда сложится определённая научная база данных. Данная книга и представляет собой такую базу: авторы её выступают в качестве учёных, исследователей. Кстати, я как внутренний рецензент книги (и мой коллега Андрей Евгеньевич Крылов) спорили с авторами по поводу необходимости точных ссылок с указанием номера страницы. У авторов были сомнения по этому поводу, но мы настаивали. Ведь книга всё-таки научная. Но, с другой стороны, она напоминает и популярное повествование, например, в начале, где речь идёт о детстве героя. Там подробно говорится о войне в Испании. Специалисту – филологу или историку – не нужно читать книгу об Анчарове, чтобы узнать о войне в Испании: для этого есть специальная научная литература. А рядовому читателю, любителю – пожалуй, нужно. Сейчас вообще многое нужно объяснять, особенно молодёжи. Время ушло вперёд, и люди нашего поколения, оставаясь в кругу своих, сложившихся несколько десятилетий назад, пристрастий и интересов, не всегда этот разрыв ощущают. Я работаю в вузе и однажды спросил у студентов, будущих гуманитариев, кто из них смотрел фильм «Семнадцать мгновений весны». Только трое из двадцати пяти подняли руки. К этому можно относиться как угодно, но это реальность. Конечно, молодые люди знают много такого, что мы не знаем (и, может быть, никогда уже не узнаем). Но этого – не знают. Сетовать бессмысленно: нужна кропотливая популяризаторская работа: книги, лекции, уроки… Другого пути преодоления культурной лакуны нет.

Так вот, некий дисбаланс между научным и научно-популярным подходом (точнее, попытка их совместить) в книге об Анчарове чувствуется. Меня это сначала смущало, а потом я подумал: ничего страшного в этом нет. Ибо в ближайшие десятилетия другая книга об Анчарове такого уровня появится вряд ли. И поэтому пусть книга Ревича и Юровского будет одновременно и научной, и научно-популярной, и каждый читатель возьмёт из неё то, что ему нужно.

Хочу поспорить с рецензентом книги Владимиром Березиным, автором довольно большой (и положительной) рецензии, выложенной на сайте «Открытая критика». Он считает, что авторам не надо было обрушивать на читателя такой большой массив информации. Но если сейчас не зафиксировать в печати то, что ими собрано и систематизировано, то неизвестно, когда ещё появится такая возможность. Так что ещё раз скажу: пусть в книге будет всё.

У книги очень насыщенный библиографический аппарат. Авторы перелопатили огромные пласты информации, огромное количество источников. Поэтому у них получилась не просто биография, а даже своеобразная энциклопедия анчаровской эпохи. Попутно затронуты реальные исторические события, от уже упоминавшейся выше войны с Испанией до перестройки, которую Анчаров тоже застал. Всё это позволило выстроить большой биографический контекст. В книге использован обширный иллюстративный материал. Многие снимки публикуются впервые. Это большой плюс.

Мы ещё и потому так радуемся этой книге, что «Молодая гвардия», издающая знаменитую серию «ЖЗЛ», вряд ли выпустит книгу об Анчарове. Ситуация на книжном рынке хорошо известна: люди покупают книги всё меньше, а «Молодая гвардия» всё же коммерческое издательство. И как хорошо, что на одну полку с «жэзээловскими» биографиями Высоцкого, Окуджавы и Визбора теперь можно поставить солидную, основательную биографию Анчарова.