Для друзей – просто Лекс

Для друзей – просто Лекс

– Расскажите мне, младое дарование, что в вашем Санникове вы нашли такого выдающегося? Вряд ли пока целесообразно привлекать к освоению столь специфической экзопланеты эпигенетика. Ну-ну, голубчик, не сверкайте так глазами, вы сами разрешили мне быть с вами предельно откровенным, а вы для вашей должности, да будет мне позволено так выразиться, отчаянно, просто непозволительно молоды. Не обессудьте.

– Да я уже понял, возрастом мне теперь будут долго в нос тыкать. Но вы не вполне разобрались в вопросе. Квалификация здесь значения иметь не будет. Упреждая ваш вопрос: Санников обладает уникальным свойством ума – у него надсистемное мышление. Грубо говоря, он способен выдвинуть теорию с виду абсурдную, но странным образом соединяющую несоединимое. А то я бьюсь с проблемой защитного купола уже несколько месяцев, и проблематика использования металлов кагомэ для производства нанитов очевидна: сверхпроводимость ферромагнитных квантовых сплавов не может обеспечить стабильности при развертке защитного купола свыше двух десятков квадратных сантиметров. И это я молчу про их себестоимость… А нам в перспективе нужно будет защитить целую колонию!

– И вы от него ждете…

– Жду. И вряд ли буду обманут в ожиданиях.

10

День рождения – грустный праздник. Так, по крайней мере, считал маленький ученый с недюжинным интеллектом, улиточным карьерным ростом и непрекращающимся днем сурка в жизни. Завтра тридцать три, возраст Христа, как говорится. В этом возрасте мужчина или должен начать кардинально менять жизнь, повинуясь неумолимой логике возрастных кризисов, или мрачно положить громадный болт на саморазвитие и оставить все как есть. Так он сделать и собирался. Пусть другие пытаются.

В благословенный период студенчества он, как и все студиозусы, стремящиеся достичь вершин чего бы то ни было, усиленно пахал три курса на зачетку, чтобы потом та работала на него. Но с переходом в высшие эшелоны научной мысли будущая надежда на развитие человечества столкнулась не с полетом мысли в поднебесье наряду с обожаемыми им гениями, а с замшелым бюрократическим кумовством.

Оно ведь как… зарплата у новоиспеченного аспиранта – без слез не сосчитаешь. Статьи и доклады публикуются только из-под научного руководителя, чья фамилия в списке авторов будет ожидаемо первой, если вовсе не единственной. И самое ценное в наличии научника зачастую – его кустистые брови и многозначительное «хм-м-м…», что, правда, компенсируется ветвистой заветной подписью на рукописном оригинале твоей работы.

На кафедре рассекают пространство мшистые пеньки старой закалки да крепенькие дубки-столпы помоложе, изредка перемежающиеся утлыми блатными троечниками, ушлыми толстобрюшковыми доцентами и профессорами разной степени известности. Некоторые так и вовсе не стесняются в сессию открыто придвигать к студенту демонстративно закрытую зачетку с масляной улыбочкой.

Таких в пору аспирантуры молодой еще тогда ученый сильно недолюбливал и клятвенно заверял себя, что никогда не променяет ценность знаний на их бумажный эквивалент, пусть и шуршит он дюже приятно. Однако с течением времени он стал замечать, как молодежь, подобную ему, либо безжалостно выживали – ни дать ни взять, по всем канонам идиоадаптационное направление эволюции на отдельно взятой кафедре, либо потихоньку их обтесывали и обтачивали, делая гладенькими, удобно мыслящими чурбачками по заранее определенным в научном сообществе меркам.

Так и получилось, что, разменяв четвертый десяток, Александр (для немногочисленных друзей – просто Лекс) приобрел степень кандидата, скорбно опущенные уголки губ, презрительно-брезгливое отношение к юным неокрепшим умам и особенно – претенциозным выскочкам, и прескверную репутацию. Прочили ему на кафедре перспективное будущее в виде докторантуры и звания профессора естественных наук лет эдак через двадцать с хвостиком. Когда собственное брюшко отрастет. А пока не отросло – Лекс принялся между делом все чаще заглядывать то в церковь, то в бутылку. Неизвестно, что он надеялся там найти, разложенные по полочкам религия и этиловый спирт не давали ему ответа на главный вопрос жизни, вселенной и всего такого, но он все равно упорно пытался его искать.

Он, конечно, пробовал еще, как та лягушка, сбить лапками из сметаны масло. Но, будучи намертво пришпиленным к кафедре именем обожаемой биологии и булавочкой аспирантского долга, священный естественнонаучный трепет постепенно утрачивал. И на протяжении десятилетия его старания из перспективного выпускника, увлеченного до мозга костей наукой с уклоном в познание всего живого, превратиться, подобно гусенице, в прекрасного махаона, то бишь крупного ученого с мировым именем, медленно угасали на стадии куколки. А то, что грозило из нее вылупиться, внутри сложных глубин Лексовой души мутировало из краснокнижного чешуекрылого в арктиновую моль. Студенты все чаще жаловались на зверствующего доцента, злостно отказывающегося от взяток и пренебрегающего пакетиками, руководство снисходительно потакало моральному очерствению. Словом, шло все по накатанной, как и за многие поколения до него и как будет, разумеется, после.

Накануне примечательной даты Лекс, погруженный в размышления относительно судьбины конкретно взятой одинокой человеческой сущности в контексте истории человечества, забрел в заурядный кабак. Иначе прокуренное насквозь, чуть потертое и местами заплеванное заведение с легким налетом студенческой богемности назвать было нельзя. Но здесь хотя бы подавали неплохое разливное пивко с незамысловатой закуской, что вполне подходило для предденьрожденного пораженческого настроения.

В центре зала Лекс краем глаза углядел развеселую компанию студентов и нырнул за угловой столик – в тень и тишину. Кто-то в барчик приходил, кто-то уходил, но сохранялось стабильное равновесие в виде потребляющего напиток ядра из пяти третьекурсников и двух сопутствующих девиц подозрительно не обремененной интеллектом наружности. Дамы льнули к плечикам угощавших кавалеров, те расправляли плохо заметную в неоперенной юности широту груди и глубину кошелька. Менее обеспеченные – или более расточительные, как посмотреть – парни явственно облизывались и на пенное, и на прелестниц, но держались в достойных рамках.

В качестве центра компании выступал тонкий, даже субтильный субъект в очках с прямоугольной оправой, вокруг которого раскинулись координационные связи высокоинтеллектуальных дебатов. Лекс поморщился – этого стоумового он намедни уже окорачивал. Молокосос, не пересекший и экватор, вздумал перечить ему, доценту, относительно срока жизни организма, сформированного методом терапевтического клонирования. Дескать, лимит деления клеток можно и нужно преодолеть. Ха! Вот еще, какому-то юнцу он, Лекс, будет основы эпигенетики и концепцию предела Хейфлика рассказывать. Обойдется.

Но где-то в глубине души маленький человек с высыхающим сердцем дико завидовал. Энтузиазму, безапелляционности и максимализму, так характерных молодости, ее непримиримости и неуемной жажде жизни. Он, стараясь не высовываться из затененного приюта, прислушался: как и положено студенчеству, молодые люди обсуждали науку, смысл жизни и собственное будущее, и еще миллион столь же важных в масштабе их личных вселенных вопросов.

Очкарик с невозмутимой аксиоматичностью заявлял:

– Вот и зачем учиться, если потом смыслом всей твоей жизни становится просиживание штанов на кафедре? Я так думаю: наука – дело тонкое. Ею надо заниматься, а не бездарно тратить время на гамадрилов типа нас. Преподавание должно быть отдельно, а научная деятельность – отдельно, примерно как мухи и котлеты.

Лекс вздрогнул и прислушался внимательнее. Сидящий справа от очкастого студент в отчаянно-зеленой рубашке неонового оттенка «вырви глаз» принялся тому яростно оппонировать. Постепенно спор свелся к тому, имеет ли моральное право биолог, химик, физик или любой другой естественник тратить время на воспитание молодняка в ущерб основной линии исследований и надо ли эту задачу возложить на тех, кто свое уже «отнаучил». Или все-таки совмещение возможно и, более того, полезно для поддержания, так сказать, здорового научного энтузиазма?

Субтильный студент, поправив очки, стоял на своем:

– Тратить время на попытку уравнять изначально неравные интеллектуальные потенциалы? Вертел я на оси мироздания сие неблагодарное занятие. Если только под себя перспективные мозги воспитывать.

– Да кто ж тебе даст, – хмыкал собеседник. – Как иначе-то, без преподавательской ставки? Если только в какой госконторе удастся пристроиться или в частную лабораторию к мегакорпорации. Или к военным. Там можно средства выбить, оборудование… хотя тоже бред сивой кобылы. Не, науку надо при кафедре двигать.

– Угу, сделаешь ты в институте открытие всей своей жизни, – фыркал очкарик. – Там тебе и бюджет дадут, и аппаратуру. А потом догонят и еще раз дадут. Пока имя себе заработаешь – можно прям на лекции и скопытиться. Или стать как Сухарик. Я, знаешь ли, читал его кандидатскую по эпигенетике. А какие статьи выходили, м-м-м! Зачитаешься! Великий человек! Ну, был бы, если бы на кафедре сиднем не сидел.

– Кто, Сухарь? Да ладно тебе… Тоже мне, нашелся гений-современник. Что в нем великого?

– Потенциал. Если бы он только захотел – у него давно бы все было. И имя, и своя лаборатория, и лаборанты. Мы бы так, на подхвате бегали и на практику к нему просились. А он под профессоров прогибается. Смотреть больно, если честно. Задушили в нем искорку. Ни вкуса к жизни в нем не осталось, ни вкуса к смерти не наблюдается… Не человек, действительно, а сухарик только. А вообще, я тебе скажу так: надо в колонии лететь. А еще лучше, как только новую экзопланету откроют – сразу туда. Всеми правдами и неправдами, да как угодно!

– Думаешь, откроют?

– Конечно! Пять колоний уже есть – значит, и шестая не за горами. Поверь моей интуиции.

– Хм… А если не возьмут?

– А это уже вопрос мотивации. И еще есть авось, – хитро улыбнулся очкастый.

– А это тут причем?

– Как причем? Без него не получится. Иногда надо совершать безумства, авось прокатит.

Лекс готов был поклясться, что, хотя очкарик и не смотрел в его сторону, но был прекрасно осведомлен о нем, сидящем в темном уголке за потайным столиком. И нарочито говорил чуть громче, чем следовало бы, даже с поправкой на общий уровень шума. Сначала он было вспыхнул, потом задумался над аргументацией против доводов студента, а затем и вовсе окунулся в думы с головой. За кружкой темного пива и аналогично окрашенными мыслями доцент досидел до закрытия. Компания студентов давно разошлась, а ему все никак не удавалось выкинуть из головы этот демонстративный, донельзя нелепый, никчемный и неуместный разговор.

На следующий день Лекс, приняв поздравления от коллектива и студентов, положил руководству на стол бумагу с короткими словами, датой и скупым росчерком.

– Но почему? – только и смог спросить декан.

Лекс в ответ неопределенно пожал плечами. Он не знал, куда пойдет, что будет делать, как сложится его карьера и судьба. Но одно он знал точно: теперь он будет полагаться исключительно на интуицию, мотивацию и авось.

Три года, наполненные отчаянным выживанием, породили закаленного в боях за денежные ресурсы хищника, готового к броску. Перед его глазами на столе лежали двадцать четыре конверта. Содержимое, написанное тремя разными языками, сообщало о том, почему именно он должен возглавить научную работу по эпигенетической эволюции и почему – именно у них. Они – одиннадцать крупнейших вузов, пять частных организаций, семь научных центров и приемная Межмирового правительства – пока не подозревали о перспективах валящегося на них счастья в лице Лекса. Наконец, решившись, он разослал письма адресатам, а их бумажные копии, сложенные аккуратной стопочкой, убрал в дальний ящик стола. В самом-то деле, кто в своем уме в XXIII веке будет доверять аналоговой почте?

Следующие три месяца он держался на небольшом подкожном запасе финансов и потихоньку сжигал письма. Одно за одним. Пока их не осталось всего три. В тот же день кончились последние деньги, и он с привкусом горькой эпичности сотворил первую в жизни арт-инсталляцию: повесил в холодильник за провод артефакт проводной эпохи – компьютерную мышь. Старательно откапывая в недрах кладовки заботливо забытые и со всей страстной горячностью ненавидимые макароны, он подумывал сжечь оставшиеся конверты, но положился на интуицию и авось – мотивация мирно отдала концы в недрах подсознания. Точнее, он так думал.

9

Александр Николаевич Санников с видом прихлопнутого мухобойкой шмеля медленно опустил руку с зажатым в ней смартом. Над экраном растворялась, выцветая в воздухе призрачным следом, голограмма молодого человека с тонкими, аристократичными и чуточку хищными чертами лица, слегка надменным его выражением и в очках тонкой прямоугольной оправы. Очкарик уже во второй раз за последние несколько лет кардинально перевернул подающему надежды эпигенетику, ныне прозябающему на вольных хлебах, и мировоззрение, и жизнь.

Помнится, в первый раз, практически три года назад, одаренный студент-третьекурсник с его, Лекса, точки зрения, а по мнению кафедры нанокибернетики – юный гений, сидя в центре компании из таких же лоботрясов в затрапезной пивнушке, вещал о том, что полагаться в жизни надо исключительно на интуицию, мотивацию и авось. Что с Земли пора линять в колонии, что при универе научной карьеры не сделаешь, вон, на кафедре генетики живой пример обитает, практически гений-современник, только душевно очерствевший до прозвища «Сухарь» в неповоротливой и неторопливой академической среде Межпланетарного университета. Санников, коего непонятно каким ветром в студенческий бар занесло, знал свою заспинную кличку в среде студиозусов и чуть не подавился бокалом темного. Отметил, называется, возраст Христа, получил демонстративной поучительной сентенцией от юного ума да прям по темечку.

Он долго думал. Весь вечер цедил одну кружку пива, взвешивал за и против. Вспоминал, как надеялся на открытия, а получал смутные заверения в «перспективности». И рискнул. Понадеялся на мифический авось вкупе с интуицией и мотивацией, да через несколько лет скитаний по должностям и подработкам последние их крупицы подрастерял. И вот теперь из разосланных по двадцати четырем путеводным звездам – научным центрам, вузам и прочим важным точкам – осталось лишь три неотвеченных. Три призрачных весточки надежды, еле заметных после двадцати одного отказа, но поддерживающих сумрачное тление углей в глубине сердца эпигенетика. И вот тот, кто невольно разбил его жизнь, решает вдруг собрать ее вновь?

Его предложение Санникова немало удивило. Открыта новая, шестая по счету, экзопланета с потенциально пригодными для жизни человека условиями. Новость, прямо скажем, не сенсационная. Ну шестая, ну что дальше, пять колоний есть, еще одна будет. Зачем им эпигенетик? Но виду он не подал и прийти побеседовать согласился.

Однако, заходя в недра неприметного здания с заковыристой аббревиатурой на пятом транспортном уровне Московского мегалополиса и преодолевая три контура охраны, расспросов и бюрократии, Санников все равно немало волновался – едкого очкарика он не видел давно, и работать под началом неудобного юнца, будь этот подросший корифей научной мысли трижды неладен, эпигенетику катастрофически не хотелось. Впрочем, разве что чудо, и они сработаются…

Почти ничего не замечая вокруг, он дошел куда посылали, поглубже вдохнул, собирая из воздуха крупицы решительности. Выдохнул. Постучался в заветный кабинет. Оттуда раздался невнятный возглас несколько возмущенного характера, но Лекс решил интерпретировать его в свою пользу и вошел. Из-под стола торчали нижняя половина халата и ноги, верхняя вместе с халатоносцем утопала где-то под столом и вполголоса материлась. Эпигенетик автоматически отметил шик и дороговизну туфель – натуральная кожа, элитная марка – и в душе взметнулся призрак голодной зависти. Лекс и будучи преподавателем на кафедре генетики себе такой обувки позволить не мог, а когда уволился, послушав тогда эту торчащую сейчас из-под стола гениальную задницу, то и подавно. Хотя если тут так платят, он вытащил свой главный собачий билет. «Главное, чтоб не стал волчьим», – грустно сыронизировал про себя эпигенетик.

Пока Лекс предавался сумбурным мыслям, его потенциальный работодатель извлек из-под стола закатившуюся туда небольшую металлическую капсулу, а заодно и себя вместе с ней на свет.

– Александр Николаевич. Наконец-то, – удовлетворенно отметил юный гений, отряхнул халат и протянул свободную руку.

Эпигенетик незамедлительно ответил и выдавил из себя натужное:

– Здравствуйте, Тайвин. Можно просто Лекс…

– Ни в коем случае! – отрезал Тайвин.

– Почему? – изумился Лекс.

– Потому что звучит как собачья кличка. А вы будете моим заместителем, – объяснил гений. – Временно, пока я на Земле, а как покину alma mater человечества в пользу Шестого – будете нашим координатором от Всемирной ассоциации наук по естественнонаучному направлению, я поспособствую. И персонал лаборатории изначально должен вас уважать и обращаться к вам соответственно, а не подзывать панибратским прозвищем. Поэтому для начала выработайте самоуважение, а вслед за вами оно экстраполируется на окружающих.

Глядя на немало обескураженного эпигенетика, Тайвин привычным жестом поправил очки и соизволил объясниться:

– Давайте так. Обозначим приоритеты. Я тут, как меня называют, штатный гений. И я приверженец политики максимальной открытости в работе. Никаких недоговорок, только факты. И еще момент. Как сказал один умный человек, лжи и недоговорок не должно быть не только фактических, но и психологических. Предельная откровенность.

– Это, например, как? – Лекс искренне заинтересовался, все еще донельзя ошеломленный открывающимися перспективами.

– Сначала дайте согласие на честность.

– Даю. А вы практически не изменились, – с удовлетворением отметил Лекс.

– Вы хотели пример? Например, я не изменился, потому что как был заносчивой высокомерной сволочью, так и остался? – спросил Тайвин и, не дожидаясь ответа, подтвердил: – Да. Разве что возвел эти полезные качества в превосходную степень. А чем вы похвастаетесь?

– Окончательно возненавидел макароны, – с неожиданной для себя честностью, которую от него и ждали, ответил Лекс. Ему концепция отсутствия лжи фактической и психологической понравилась, хотя он и не был уверен, что будет такую тактику использовать с кем-то, кроме самого Тайвина. Для эпигенетика предельная откровенность граничила с откровенным хамством и задевала его природную мягкость и социальную воспитанность. Но от гения он чего-то подобного и ожидал.

– Полагаю, здешняя столовая вас не разочарует, – мимоходом ответил Тайвин, теряя интерес к стороннему разговору, и Лекс понял: гений так и не вспомнил ни той пивной, ни разговора, что круто изменил жизнь благовоспитанному, но медленно потухающему в академической стерильной среде ученому. Вот оно как. Выходит, Лекс тогда принял нежелаемое, но горькое и правдивое за руководство к действию, а эта язва в очках и не в курсе? А если бы он в итоге не вспомнил про эпигенетика и не позвонил?

Вот тебе и интуиция, мотивация и авось: присказка, которую эпигенетик с легкой подачи Тайвина сделал своим жизненным девизом, оборачивалась другой стороной. Если бы не интуиция и мотивация, позвавшие Лекса последовать зову сердца – он бы не уволился с кафедры. Не было бы голодных трех лет, когда он перебивался случайными заработками и пытался пристроиться то в одну лабораторию, то в другую. Не было бы ироничной и грустной инсталляции – повешенной в холодильнике за провод мышки от компьютера трехвековой давности. Не было бы месяца пустых макарон. Что, если бы не сработал «авось»? Долго бы Лекс протянул, получив последний отказ из последнего научного центра? А если бы он не уволился, и Тайвин позвонил не ему сейчас, а тому Сухарю, что учил раздолбаев на кафедре генетики ее непосредственным основам? Ведь тот послал бы и слушать бы не стал…

Лекс тряхнул головой и выкинул прочь сомнения. Судьба предоставила ему шикарный шанс отыграться за все пережитые перипетии, и упускать его эпигенетик не собирался. Но и не уточнить не мог.

– Зачем именно я вам понадобился?

– Мне требуются вторые руки. А у вас, насколько я помню, широкие связи в Межпланетарном университете, развитая неприязнь к амбициозным бездарностям, коих там полно, и вы умеете проводить переговоры с людьми. А я мизантроп, интроверт и не любитель психологических штучек. К тому же, мне необходимо работать, а не бегать и искать перспективных сотрудников. Займетесь? Еще не растеряли знакомств?

Лекс сначала утвердительно кивнул, потом помотал головой, одновременно пытаясь уложить в ней просьбу молодого дарования, и на вопросы ответить.

– Чудесно. – Вчерашний студент-очкарик тем не менее довольным не выглядел. – Кратко расскажу, чем мы занимаемся. Шестая экзопланета – не вполне обычный мир. Дело в том, что мы предполагаем наличие на ней высокоразвитой жизни на основе кремнийуглеродной органики, а этот факт принципиально изменяет подход к ее освоению и перспективе колонизации. По инициативе, при поддержке и финансировании Межмирового правительства создана Программа подготовки первопроходцев, научной частью которой мы с вами и являемся – как по мне, достаточно высокопарное название, не находите? Ну, не суть, подробно рассказывать не буду, достаточно понимать один простой факт: военных набрать несложно, а с нами проблема, причем только первая из многих. Начнем с обсуждения кадров, продолжим текущими прикладными направлениями работы…

Спустя полчаса Лекс вышел из кабинета Тайвина в полнейшем недоумении. Свою задачу и круг обязанностей он понял, как и главную проблему, и заключалась она отнюдь не в нехватке кадров. Ответа на многочисленные поставленные вопросы пока не было, но намек Тайвин эпигенетику сделал более, чем прозрачный: для начала нужны физик-нанокибернетик, парочка специалистов по квантовой химии, в перспективе ксенозоологом бы неплохо обзавестись… Команда нужна. Коллективный разум.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.