Перси кивнул. Он не выпытывал подробности, и Фрэнк был ему за это благодарен. Еще Перси не стал говорить «мне очень жаль» или еще что-нибудь из серии вежливых благожелательных комментариев, которые Фрэнк ненавидел: «Ой, бедняжка. Тебе, должно быть, так тяжело. Прими мои искренние соболезнования».
Перси вел себя так, словно ему приходилось встречаться со смертью и он по себе знал, что такое горе. Важно просто слушать. Пустые сожаления не нужны. Единственное, что может помочь, – это продолжать жить, продолжать двигаться вперед.
– Ну что, покажешь мне эти ваши термы? – предложил Перси. – А то я на чушку похож.
Фрэнк выдавил улыбку:
– Есть такое.
Они зашли в наполненное паром помещение. Фрэнк подумал о бабушке, маме и своем проклятом детстве – спасибо Юноне и волшебному кусочку дерева, – и ему почти захотелось тоже забыть о своем прошлом, прямо как Перси.
10. Фрэнк
Самих похорон Фрэнк почти не помнил. Но помнил несколько часов перед ними – как бабушка вышла на задний двор, где он расстреливал из лука ее коллекцию фарфора.
Бабушка жила в Северном Ванкувере, в несуразно огромном особняке из серого камня, стоящем на участке в двенадцать акров, на границе с парком «Линн Каньон».
То утро выдалось холодным, моросил дождик, но Фрэнк ничего не замечал. Он был в черном шерстяном костюме и черном пальто, когда-то принадлежавшем деду. Фрэнк удивился и расстроился, что и то и то оказалось ему впору. От одежды пахло мокрыми нафталиновыми шариками и жасмином. Ткань кололась, но зато было тепло. С луком и колчаном он, наверное, выглядел как очень опасный дворецкий.
Он загрузил тачку бабушкиным фарфором, откатил ее к забору, опоясывающему территорию, и расставил на столбах первую линию мишеней. Он стрелял так долго, что пальцы начали неметь. Выпуская стрелу, он всякий раз представлял, что поражает свои проблемы.
Снайперы в Афганистане. Бах! Чайник взорвался от попавшей прямо в центр стрелы.
Медаль за самопожертвование, серебряный диск на красно-черной ленте, которой награждают за смерть во время исполнения долга. Фрэнку вручили ее с такой важностью, будто она могла все исправить. Дзынь! Чайная кружка улетела в лес.
Офицер, подошедший к нему, чтобы сказать: «Твоя мама герой. Капитан Эмили Чжан погибла, пытаясь спасти своих соратников». Хрусть! Бело-голубая тарелка разлетелась вдребезги.
Бабушкины наставления: «Мужчины не плачут. Особенно Чжаны. Терпи, Фай».
Кроме нее никто его так не называл.
«Что это за имя – Фрэнк?! – возмутилась бы она на это замечание. – Это не китайское имя».
«Я не китаец», – подумал Фрэнк, но вслух произнести бы это не посмел. Как однажды сказала мама много лет назад: «Спорить с бабушкой бесполезно. Тебе же будет хуже». Она была права. И теперь у Фрэнка осталась только бабушка.
Тук! Четвертая стрела вонзилась в столб и застряла, подрагивая.
– Фай, – позвала бабушка.
Фрэнк повернулся.
Она держала в руках сундучок из красного дерева размером с коробку из-под обуви. Фрэнк никогда его раньше не видел. В черном платье с высоким воротником и убранными в тугой узел седыми волосами бабушка напоминала учительницу начала девятнадцатого века.
Она обозрела сцену побоища: ее фарфор в тачке, валяющиеся по всей лужайке осколки любимого чайного сервиза и стрелы, торчащие из земли, деревьев, столбов и головы улыбающегося садового гнома.
Фрэнк ожидал, что она закричит или стукнет его сундучком. Он еще никогда не вытворял ничего подобного. Никогда не был так зол.
Бабушкино лицо излучало горечь и осуждение. Они с мамой были совсем не похожи. Фрэнк поражался, как маме удалось вырасти такой хорошей – она всегда была доброй, смешливой. Он не мог представить себе ее детство с бабушкой – точно так же как не мог представить ее на поле боя, хотя вряд ли эти две ситуации так уж сильно отличались.
Он ждал, когда бабушка взорвется. Может, его посадят под домашний арест и ему не придется идти на похороны. Ему хотелось отомстить ей за то, что она вечно всем недовольна, что разрешила маме уйти на войну, что упрекала его, потому что он «не может взять себя в руки». Ее заботила лишь ее дурацкая коллекция.
– Прекрати, не позорься, – сказала бабушка, но в ее тоне не слышалось особой раздражительности. – Это недостойно тебя. – К изумлению Фрэнка, она пнула одну из своих любимых чашек. – Машина скоро приедет, – добавила она. – Нам нужно поговорить.
Фрэнк не знал, что и думать. Он присмотрелся к сундучку. На одно страшное мгновение ему подумалось, что внутри мамин прах, но этого не могло быть. Бабушка сказала, похороны пройдут по военным традициям. Так почему же она так осторожно держит сундук, словно его содержимое доставляет ей мучения?
– Идем внутрь, – сказала бабушка, развернулась и, не дожидаясь, когда он за ней последует, направилась к дому.
В гостиной Фрэнк сел на обитый бархатом диван, стоящий в окружении винтажных фамильных фотографий, фарфоровых ваз, которые были даже больше тачки, и красных флажков с китайской каллиграфией. Фрэнк понятия не имел, что на них написано. Он никогда не проявлял особого интереса к изучению китайского языка и почти никого не знал на фотографиях.
Всякий раз, когда бабушка заводила свою лекцию о предках, как они приехали из Китая и поднялись на импорте и экспорте, став в итоге одной из богатейших китайских семей в Ванкувере… ну, ему быстро становилось скучно. Фрэнк был канадцем в четвертом поколении. Ему не было никакого дела до Китая и всего этого заплесневелого антиквариата. Он знал лишь два китайских иероглифа: их фамилию – Чжан. Мастер луков. Вот это было круто.
Бабушка села рядом – спина прямая, руки сложены на сундучке – и неохотно начала:
– Твоя мама просила тебе это отдать. Она хранила его с тех пор, когда ты был еще младенцем. Уходя на войну, она отдала его мне. Но она нас покинула. И скоро ты тоже уйдешь.
У Фрэнка засосало под ложечкой:
– Уйду? Куда?
– Я стара, – сказала бабушка таким тоном, будто открыла ему тайну. – До моей встречи со Смертью осталось не так уж долго. Я не могу научить тебя тому, чему ты должен научиться, и я не могу хранить эту ношу. Если с этим что-то случится, я никогда себе не прощу. Ты умрешь.
Фрэнк решил, что, по всей видимости, он ослышался. Потому что по ее словам выходило, что его жизнь зависит от этого сундучка. Почему он никогда его раньше не видел? Должно быть, тот стоял в закрытой мансарде – единственной комнате, куда Фрэнку запрещено заходить. Бабушка всегда говорила, что там хранятся ее самые ценные сокровища.
Она отдала ему сундучок. Дрожащими пальцами он поднял крышку. Внутри на бархатной подкладке лежала внушающая ужас, переворачивающая жизнь с ног на голову, невыразимо важная… деревяшка.
Она напоминала обычное полено – кусок плотной и гладкой древесины волнистой формы размером с пульт от телевизора. Один ее конец обгорел. Фрэнк коснулся его – и ощутил тепло. На пальце остался черный мазок сажи.
– Это палка, – сказал он, не понимая, почему бабушка говорит о ней с таким напряжением и серьезностью.
Ее глаза блеснули:
– Фай, ты слышал о пророчествах? Знаешь о богах?
От этих вопросов ему стало неуютно. Он вспомнил бабушкины глупые золотые статуэтки китайских бессмертных, ее суеверные убеждения, что мебель нужно ставить в определенных местах и что некоторых чисел стоит избегать, потому что они несчастливые. При слове «пророчества» перед глазами встали печенья с предсказаниями, хотя на самом деле они пришли вовсе не из Китая, но ребята в школе постоянно дразнили его из-за всякой подобной ерунды: «Как говорил Конфуций[19 - Конфуций (Кун Цю, Кун Фу-Цзы) (ок. 551–479 гг. до н. э.) – мыслитель и философ Древнего Китая. Его наследие оказало огромное влияние на жизнь и культуру Китая и всей Восточной Азии, став основой конфуцианства – философской системы и учения о правилах поведения князей, воинов, чиновников и крестьян. Был первым педагогом Поднебесной, основал первый университет.]…» – и все в таком духе. Фрэнк даже ни разу не был в Китае. Ему все это было безразлично. И конечно же, бабушка этого категорически не одобряла.
– Немного, бабушка, – ответил он. – Чуть-чуть.
– Большинство посчитали бы твою мать сумасшедшей. Но не я. Я знаю о пророчествах и богах. Греческие, римские, китайские – все они переплетены в нашей семье. Я никогда не сомневалась в ее словах о том, кем был твой отец.
– Погоди… что?
– Твой отец был богом, – просто сказала бабушка.
Будь у нее чувство юмора, Фрэнк решил бы, что она над ним смеется. Но бабушка никогда не шутила. Неужели у нее начался старческий маразм?
– Рот закрой! – повысила она голос. – Мой рассудок в полном порядке. Ты никогда не задавался вопросом, почему твой отец не вернулся?
– Он… – Фрэнк осекся. Ему и так было больно из-за смерти мамы. Он не хотел говорить еще и об отце. – Он служил, как и мама. И пропал во время миссии. В Ираке.
