Как я стал предателем

1. Однокомнатный банан

1 августа 1999 года

Японская Социалистическая Республика (Хоккайдо)

Трасса Асахикава—Биэй

– Однокомнатный банан,– сказал Москаль-Ямамото.

Соноко-сан кивнула. Но руки дежурной по-прежнему лежали на томике манги.

– Что не так?

– Необходим второй пароль,– сказала она по-японски,– Вам должны были его передать.

Мне опять захотелось выйти за “таблетки”, зайти в бронированную будку и хорошенько ей врезать.

У дежурной Соноко уникальный талант выбешивать!

– Давай, говори,– сказал Ямамото.

– Не буду я говорить!– рявкнул я.

– Ты что, забыл пароль?

– Такое забудешь…

Он не стал выключать двигатель. “Таблетка” рычала, как тигр.

Я высунулся в окно.

– Мама-сан, прекратите делать вид, что вы нас не узнаёте,– заговорил я,– Наша бригада уже полгода, как ездит через вашу маруту. Хватит эти школьных шуток. Уважайте труд камикадзе! Вы же партийная.

– Кто здесь школьница, решаю я,– отозвалась Соноко.– Согласно инструкции, вы должны назвать оба пароля. В противном случае я имею право вас не пропустить.

– Мама-сан…

– Говорите официально.

– Уважаемая Соноко-сан! Пожалуйста, сообщите, кто вам подаёт идеи для ваших идиотских паролей?

– Уважаемый Пётр Уранович Шубин,– был ответ,– Вы говорите пароль – или разворачивайтесь. Я не уполномочена пускать Антона Кэндзабуровича без напарника.

Я вдохнул поглубже, откинулся на спинку сидения. И почти крикнул.

– Yaoi forever!

Запикали датчики. Посеребрённые створки ворот медленно разъехались в стороны.

Москаль тронул “таблетку”. Я успел заметить, как дежурная улыбалась за пуленепробиваемым стеклом.

– Эта мама-сан меня доведёт,– сказал я,– вот увидишь. Напишу в профком, пусть разбираются. Сорок лет девушке, пора бы без глупых шуток дежурить.

– Яойщица. Они выше простых обывателей.

– Она хоть понимает, где стоит?

– Понимает. Он из желтокрылых. Посёлок Камифурано, зона полного отселения.

– Я наизусть список помню! Не надо уточнять!

– Соноко-сан вроде нас с тобой. Её тоже не отпускает железное сердце Хоккайдо.

Объект 104 сверкал прямо по курсу. Башня была похожа на струну. Горные кряжи скрывали её подножье, а вершина пронзала небо.

– Беда с этими женщинами,– произнёс я.

– Угу. Как вернёмся, я в массажный салон. Тебя подбросить?

Москаль-Ямамото – крепкий и кряжистый. Всё такой же, каким был в восемь лет, когда мы с ним познакомились. Разве что вырос.

На смазливом лице метиса сверкают прямоугольные очки в толстой оправе, в стиле Жана-Поля Сартра и советских физиков.

– Не надо,– говорю я.

– Там китаянки,– со смаком говорит Антон Кэндзабурович,– Скоро здесь всё китайским будет. Уже договоры подписывают. Рабочие визы, квоты расширяют. Японская Социалистическая Республика Хоккайдо ждёт гостей.

– Откуда ты всё знаешь? И про дежурную, и про договоры.

– Опыт, опыт. И наследие предков. А ты что? Всё оплакиваешь старую любовь?

На зеркале заднего вида прыгали два брелка – храмовый амулет для безопасной езды и миниатюрная атомная бомба из красного плюша.

Я достал сигмаметр и стал смотреть на экранчики.

– Что с колебаниями?– Москаль-Ямамото щурился на дорогу.

– А, да. В норме. В норме! И красные, и зелёные.

– Следи внимательней. Мы сейчас находимся, можно сказать, в одном из самых опасных мест планеты Земля. Не время о школьницах думать.

– Я не думаю. Прошло семь лет!

– Вот! А через год будет восемь.

– Мне это не нравится.

– Не нравится через Квадраты – поехали через Море Изобилия. Ты ведь этого хочешь?

– Разговор мне этот не нравится.

– Сам начал.

На красном экранчике мигнула сотня. Но потом снова упало в сорок шесть. Может быть, всплеск. А может, просто барахлит. Здесь, у Штыка, все наблюдения могут быть только косвенные.

Это я вам как физик говорю.

Дорога пошла на подъём.

– Красная сотня,– сказал я,– Мигнула и пропала.

– А сколько сейчас?

– Сорок шесть.

– Напомни, чтобы я тебя предупредил,– сказал он,– Потом, если вернёмся.

– Это что-то с колебаниями?

– Нет, не с ними. Что там с лямбдой? Не выправились?

Я достал лямбдомерку.

Три основных датчика шкалили, остальные показывали погоду на Марсе. Кроме куприяновской дельты, которая явно шла с одного из малых спутников Юпитера.

– По прежнему чушь?– Москаль-Ямамото не отрывает вгляд от дороги.

– Да. Никакой согласованности.

– Мой опыт подсказывает, что там просто муся накрылся. Вот и передаёт непонятное.

– Как он может что-то передавать, если накрылся?

– Он не весь накрылся. Может, в него молния ударила.

– Ладно, не важно. Заменим и дело с концом,– я вдруг чувствую, что мне всё равно. И что я очень устал.

Зачёркнутый иероглиф “Человек”. Знак Зоны Отселения.

Москаль-Ямамото на автомате сбросил скорость. Теперь “Таблетка” жужжала майским жуком.

– Будет хорошо, если это была шаровая молния,– сказал он,– физики наконец-то узнают, что они существуют. Скажи, кстати, не слышал – появились новые модели шаровых молний?

– Когда я готовился к госам,– сказал я,– было две основных модели. Обе не сходились друг с другом. И с наблюдением.

– Ну да. Так всегда бывает. И будет.

– Шаровые молнии предпочитают не залетать в лаборатории.

“Таблетка” затормозила возле бывшей начальной школы. Навес над крыльцом наполовину обвалилась и висит на одном столбе. А сквозь крышу уже проросли берёзки.

За школой – простор заброшенных рисовых полей. Полузатопленные квадраты ещё заметны среди изумрудной травы.

Я вытянул из штанов “хвост” и прицепил за кольцо на поясе Москаля-Ямамото. Он, как и положено, проверил прицеп, а другой рукой уже открывал дверь. Я последовал за ним.

– Кто её ставил?– спросил Антон,– Вторая бригада?

Я смотрел на карту.

– Седьмая.

– Долматов, небось?

– Да. Но поминать его не обязательно.

– Да ладно тебе.

Я пошёл вдоль школы. Коричневая краска облезла, и от стены пахнло железом.

– Думаешь, переместило?

– Ничего не думаю. Эти идиоты забыли написать, в какой комнате прибор стоит.

– Обычная ошибка, когда в небольшой команде работаешь.

Так дошли до задней двери.

– Входим?

– Тут заперто. Вот увидишь. Когда была эвакуация, занятий ещё не было.

– Могли открыть.

– Долматов никогда бы не смог. Это я про него точно помню.

– Замолчи уже!

Дверь не поддаётся. Слышно, как скрипит в пазу заржавленный язычок.

Пришлось обходить дальше. По привычке заглядывал в пыльные окна. Там ничего полезного.

Пахло железом и сорными травами.

Двусторчатая дверь поворачивется туго. На петлях – космы ржавой паутины.

В холле сейсмо-пеленгатора нет. Следов тоже.

– Похоже, его даже не осматривали. Просто поствили и ушли.

– Обычное дело, если модель достаточно надёжная,– отзывается Москаль-Ямамото,– Камикадзе мало, а приборов много. И постоянно ставят новые. Ну ты уже сам всё увидел.

Что-то зазвенело. Я достал Токарев и снял с предохранителя.

– Тихо ты,– сказал Москаль-Ямамото,– это же просто зона отселения. Волны от Штыря здесь бывают только на испытаниях.

– Я по инструкции действую.

– Это правильно.

Для верности я выглянул наружу. Башня всё так же поднималась над горами. Такое впечатление, что она не приблизилась ни на шаг.

Мы подошли к лестнице. Москаль-Ямамото посмотрел вправо, влево, потом достал щёкалку и вырубил сигнализацию. Звон прекратился.

– Всё правильно работает,– заметил он,– она нас засекла.

А я смотрел в другую сторону.

– Миккерайда!

– Что ты там нашёл. Ого, вот это чудо!

Радиометр был незнакомой конструкции, с проволочной антенной из двух гиперболических половинок. В этой импровизированной сфере застрял здоровенный чёрно-рыжий кот.

– Вот кто всё поломал! Смотри, хвостом прямо по датчику чешет.

Я спрятал пистолет и подошёл ближе.

– Сколько он уже здесь сидит?

– Вызов был со вчерашнего дня.

Кот водил пушистым длинным хвостом. Его янтарные глаза глядели прямо в душу.

Я присел рядом на корточки и начал гладить пушистый лобик.

– Теперь понятно, почему сигнализация молчала. Она на котов не рассчитана.

– Не рассчитана,– я, как мог, почесал пушистого за ушком.

Ямамото посмотрел на кота, дежурно улыбнулся, опустился на колени и стал отсоединять питание.

Как это водится у друзей детства, он иногда ухитряется понимать меня без слов.

– Ты тушкой его повезёшь?– спросил он.

– Нет.

– Инструкция рекоменует тушкой.

– Нет, пусть живёт.

– Дело твоё.

Мы взялись за ручки радиометра.

– Ити-нин – абэ!

Мусен-кодзикей (сейчас, при переноске, называть радиометр “мусей” не поворачивался язык) был тяжеленный, как стопка свиновых пластин. Антенна с котом болталсь в пазах. Мы вынесли его в холл, пинком отворили дверь и шагнули в яркий полдень.

Я на всякий случай обернулся вправо. Башня была на месте. Марева не заметил.

По идее, нам всегда сообщали о начале испытаний. И всё равно на моей памяти было три случая, когда волны шли без предупреждения и приходилось гнать на полной скорости под бодрящий вой тревоги.

На базе тоже не знали, почему так бывает. Ватанабэ предполагал, что он эхо от других испытаний, которые идут в параллельных эвереттовых реальностях.

Может быть, там сейчас гибнут целые вселенные.

И тут я оступился.

– Розу мо-нэ!

Ящик перекосился, антенна двинулась. Она не была рассчитана на кота. Кракнула, вывалилась, рухнула на ступеньку и раскололась надвое, как орех. Кот прыгнул наружу и взлетел на крышу.

– Ох, ну и ксо!– а что мне ещё сказать?

– Понесли до “таблетки”,– сказал Москаль-Ямамото.

– Нет, конечно же понесли. Я не возражаю.

Поднатужились и загрузили в багажник. Нового мусен-кодзикей у нас с собой не было.

Придётся везти сюда новый. Но это не страшно. Это наша работа.

– Пошли за антенной,– сказал Антон.

– И за котом.

– Это Шрёдингер,– Москаль-Ямамото произнёс это, даже не глядя в мою сторону,– Кот нашего главного айну.

– Наш айну в своей вилле почти не живёт.

– Айну не живёт, а кот живёт.

Мы опять подошли к парадному входу. Кот сидел на прежнем месте.

Москаль-Ямамото поднял с земли разломанную антенну.

Я смотрел на кота. Он вылизывался. Я пытался ни на секунду о нём не забывать.

– Кис-кис-кис-кис…

Кот посмотрел на меня и прыгнул в сторону.

Я тоже прыгнул. Кот летел по дуге, а я – так, чтобы угол между мной и котом был один и тот же. Вытянул руки, как футбольный вратарь в решающую минуту…

И поймал.

Кот был у меня в руках. Он вырывался и царапался, но это уже не важно.

Москаль-Ямамото потянул за хлястик. Я поднялся. Когда руки заняты котом, и этот кот рвётся на свободу, подниматься с земли непросто.

Мы вернулись к “таблетке”.

– Я веду?– спросил Москаль-Ямамото.

– Ну разумеется. Я же с котом.

– Надзо суппэ, как говорил Чернышевский!

Мы тронулись. Развернулись и поехали обратно той же дорогой.

– Живого кота надо будет в карантин,– сказал Москаль-Ямамото,– Ещё не поздно сдать тушкой.

– Ты не любишь животных?

– Люблю. Просто предупредил. И обязательно сообщи Флигендберду.

– Флигенберду? Профессор вернулся?

– Вернулся. А что это значит?

Кот внимательно следил за дорогой.

Я обернулся и ещё раз посмотрел на Штырь. Объект-104 всё так же пересекал небосклон.

– Новое испытание?

– Верно,– Антон улыбался,– Может быть, на этот раз получится взорвать эту несчастную планетку.

Пропускной пункт. За тёмными стёклами голова Соноко-сан над коллекционным томом манги. Яойной, разумеется.

Москаль-Ямамото просигналил трижды.

– Выпускайте!

Дежурная, не глядя, повернула рычаг. Ворота разъехались.

– Поздравляю,– произнёс Москаль-Ямамото, когда ворота закрылись,– Этот был наш тридцать шестой боевой вылет.

– Тридцать седьмой,– ответил я и начал гладить кота, чтобы успокоиться.

– Тот не считается. Он был нулевой. Я за сишную нумерацию.

– Я тоже паскаля не признаю. Что ты мне хотел сказать?

– Когда?

– Когда выезжали.

– А, хоу на но!

Я отцепил хвост.

– Говори, не томи.

– Наш беглый Пачин,– Антон сделал паузу, словно искал нужное слово,– скоро снова появится в новостях.

– Продолжай.

– Что продолжать?

– Что Пачин постоянно влезает в истории, я знаю с девятого класса. Не такая большая тайна, чтобы говорить её только снаружи.

– Это была последняя история нашего буйного пацифиста,– Москаль-Ямамото снова не смотрел на меня,– Не влипать ему больше. Отвлипался.

– Что с ним?

– Тебя скоро вызовут в особый,– как ни в чём ни бывало произнёс мой напарник,– Краболовы будут щупать. Перечитай школьный альбом. Чтобы в датах не запутаться.

– Нани кадаттен-но! Думай, что говоришь!

– Насчёт Пачина и всей нашей старой компании… Видишь, как получается? Было нас пятеро, учились вместе. И вот нам по двадцать два, – и нас уже только трое. Причём ни одного волной не накрыло, ни одного… Все естественными причинами.

Мне подурнело. Даже в зоне я чувствовал себя лучше.

– Зачем краболовы-то?– спросил я.– Разве его пока учился в гимназии не проверили? Он же безобидный.

– Ваганне! Или, если литературно, понятия зелёного не имею,– Москаль-Ямамото усмехнулся. Усмешка получилась горькой.

– Тогда откуда ты знаешь, если ваганне?

– Меня уже вызывали.

Я посмотрел на кота. Шрёдингер ответил виноватым взглядом. Он ничем не мог мне помочь.

– Гони в карантинную,– произнёс я,– Сначала кота сдать надо.

2. Неуловимые мстители настигли меня

2 августа 1999 года

Японская Социалистическая Республика (Хоккайдо)

Центр острова, город Асибецу

– У меня ещё вопрос, господин репетитор. Скажите… а вы были влюблены, когда учились в средней школе?

В свои пятнадцать Ясуко Отомо не только толковая, но ещё и невероятно очаровательна. Нежная белая кожа, роскошные чёрные волосы, подстриженные так, чтобы подчеркнуть их ухоженность, длинные пальцы и лёгкая улыбка на всегда немного влажных губах.

Даже к репетитором она выходила в отутюженный школьной форме. Я подозревал, что для домашних занятий у неё запасной комплект.

Наедине с такой старательной девушкой я невольно заговорил на литературном японском. У нас, русских специалистов на Хоккайдо, свой говор, густо забитый английскими, японскими и чисто местными диалектными словечками.

Как вы могли видеть в прошлой главе, его не так-то и просто воспринимать. Значения слов не всегда понятны, приходится угадывать по контексту. Мы тоже не всё понимаем и иногда просто угадываем.

Ладно, вернёмся к нашим занятиям. О чём меня только что спросила моя ученица?

Был ли я влюблён, когда учился в средней школе?

Это не математика и не физика. Но ответ всё равно очевиден.

– Нет,– сказал я,– В первый раз я по-настоящему влюбился, когда поступил в гимназию.

– Каваи! Это было уже в Саппоро?

– Да. “Жёлтый сентябрь, портфель и любовь”. Не знаю, ты слышала эту песню? Она японская. Когда я учился, её часто передавали по радио.

– Её до сих пор передают. У меня на диске есть. Такой менкой!

Похоже, другим персонажам моих записок тоже стоит поработать над чистотой речи…

Менкой – это “очаровательно” на местном диалекте японского. В Токио эти словечки тоже не все понимают.

– Вот видишь, как хорошо,– сказал я,– Теперь давай займёмся задачей.

– Скажите, а кем она была? Учительница? Официантка? Или девочка из вашего класса?

– Какая разница?

– Я собирают поступать в тот же лицей,– девочка сверкнула чёрным глазом,– Мне надо знать, в кого обычно влюбляются.

– Это была девочка из моего класса.

– Японка?

– Её звали Алина Воробьёва.

– Бо-ро-бё-ба. А что означает такая фамилия?

– По-японски она бы была Судзумия.

– Какая красивая фамилия! Она ответила вам взаимностью?

– Почему это важно?

– Ваши глаза стали такими грустными! Пожалуйста, расскажите, что случилось. Она погибла, когда пошла волна?

– Нет. Я думаю, она жива до сих пор.

– Но вы с ней расстались?

– Почему ты думаешь, что она ответила мне взаимностью?

– Потому что вы стали очень грустным, когда я начала про неё говорить.

– Чушь!

– Вы ведь были вместе? Были? Были?

– Давай следующую задачу.

– Я от вас не отстану, господин репетитор.

– Да, мы встречались. И что?

– А потом расстались, верно?

– В этом нет ничего такого. Большинство школьных романов кончаются именно так.

– Поссорились, да?

– Нет. Мы не ссорились. Давайте вернёмся к задаче.

– Так что же случилось?

– Её семья уехала с острова. И увезла её с собой.

– Вот как! В Россию, верно?

– Кажется, да. В Союз.

– А когда вы поехали учиться в Россию, вы отыскали её там?

– Нет. Не искал.

– Но почему?

– Россия слишком большая.

– Но вы могли написать ей! Неужели она не оставила вам нового адреса?

– Не оставила. Она не знала, в каком городе будет жить.

– Она могла написать вам, когда уже приехала на новое место. Неужели она не знала, где вы живёте?

– Я не получал от неё писем.

– Но почему?

– Откуда я знаю?

– Вы что-то скрываете, господин репетитор! Влюблённые девочки так себя не ведут! Не написать ни строчки – разве такое бывает?

– Со мной было. Давай вернёмся к задаче.

В коттедже было удивительно тесно. Коридор похож на пенал, а сами комнаты, кажется, размером с коробку для обуви. Насколько я знаю, в большой Японии строят так же.

Офицерскую хрущёвку, где я рос, строили по советским ГОСТ-ам. Там было попросторнее. И общежития в Академгородке тоже ничего, два человека на комнату было нормально. А вот в Саппоро общежитие было японским, с арт-декошными перилами. Было ли там тесно? Не помню.

С тех пор, как я вернулся на Хоккайдо, я так и не смог привыкнуть к тесноте.

– Вот, посмотрите.

Я посмотрел в ответ. Задача на цикл Карно решена правильно. И Ясуко прекрасно это знала.

– Вам было тяжело после расставания?– спросила моя ученица.

Я посмотрел на её нежное, внимательное лицо и подумал, что ей было бы лучше поступать на психолога.

– Я этого не заметил.

– Неужели мужчины так легко это переносят?

– Я к экзаменам готовился. Потом поступил. А там всё работало само, как на конвейере. Я просыпался, садился за стол и занимался физикой. Потом шёл на занятия. После занятий обедал, садился за стол, просматривал коспект, и занимался физикой. После этого ложился спать. Так было несколько лет. Женщины такого режима не держали. Из нашего потока до конца дошло,– я разделил в уме,– не больше четверти. Кто-то отсеялся, кто-то сам ушёл. Кто-то в мошенники, кто-то в кооперативные банки. Мы, физики – амбициозные люди. После такого марафона уже не пойдёшь в ларёк торговать.

– Но вы вернулись на Хоккайдо.

– Вернулся.

– Почему?

– Здесь была работа. Башне нужно обслуживание.

– Разве там, в России, не нужны физики? Я смотрела в новостях, на материке много институтов, лабораторий, космодромов.

СССР в Республике Хоккайдо называют материком или Россией. А основная, буржуазная Япония за проливом именуется Найти – Суверенные Территории. Так её называли ещё до разделения 1946 года.

– Я думала, вы просто хотели вернуться в места, где прошло ваше детство.

– В тех места, где прошло моё детство, я бываю только по работе.

Девочка выдержала тактическую паузу.

– Вы, получается, тоже из желтокрылых?

– Мы жили в Камифурано. Возле военной базы. Там сейчас всё медленно зарастает.

– А ваши родители успели эвакуироваться?

– Не успели. Они были на базе, когда пошла волна.

Девочка перевела взгляд на окно. На фоне багрового закатного неба – силуэты домов, словно вырезаные из чёрной бумаги.

Асибецу не попал в запретной сорококилометровой зоны. Но жить под Штырём находится мало желающих. В двухэтажном городке всё больше заброшенных коттеджей. А в портах Хакодатэ и Томакамай продажные клерки паспортных столов освоили новую выгодную махинацию – выдают желтокрылым фальшивые свидетельства о рождении.

Но всё равно в городке есть старшая школа. А в ней – старшеклассницы, которым нужен репетитор по физике, чтобы поступить в Саппоро?

– А всё-таки, почему вы не остались в России? Вы могли бы заниматься физикой.

– Я и здесь занимаюсь физикой. Башня – уникальный объект.

– Но здесь и опасней.

– Я просто понял, что никогда не стану серьёзным физиком.

– Но вы же учили физику!

– Учил. И выучил достаточно, чтобы понять – из меня не получится великого физика.

В прихожом зазвонил телефон. Мать семейства, мягко, как умеют только японки, спустилась со второго этажа и взяла трубку.

– А вы видели настоящих физиков?

– Да, довольно много. У одного я учился. Второй учился со мной. Эти двое сейчас работают на Хоккайдо.

– Неужели? Вы можете меня с ними познакомить?

– Школьнице они покажутся скучными. Про них не говорят в новостях и не пишут в журналах для девочек.

– Пожалуйста! Прошу!

Мать семейства показалась в дверях.

– Господин репетитор, вас к телефону.

– Меня?– я поднялся и пошёл в прихожую. Попутно пытался угадать, кто может знать, что я здесь.

Трубка лежала справа от приземистого телефона и сухой икэбаны в стиле Нагэира. Хозяйка дома положила её настолько аккуратно, что натюрморт на столе казался фотографией из журнала.

– Моси-моси!

Молчание.

– Что вам угодно?

– Говорит капитан Кацураги,– сказала трубка женским голосом,– особый отдел военного министерства Социалистической Республики Япония по вопросам безопасности экспериментального оборудования. Я говорю с товарищем Шубиным?

– Это насчёт моих нетрудовых доходов от репетиторства?– осторожно спросил я.

– Завтра вам доставят официальное извещение,– сказала трубка,– пожалуйста, будьте готовы к небольшому путешествию. Вам предстоит визит в Хакодатэ.

– Меня в чём-то обвиняет?

– Пока нет. Вам знаком катер “Александра Коллонтай”?

– Не ходил, не помню.

– Будете в Хакодатэ – обязательно его посетите. На нём работает ваш старый друг.

– О чём вы?

– Как вы собираетесь добираться до Хакодатэ?– спросила беспощадная трубка.– Поедете на автомобиле?

– У меня нет автомобиля.

– Значит, вы поедете поездом?

– Какое это имеет значение?

– Прямого железнодорожного маршрута от Асибецу до Хакодатэ нет,– напомнила трубка,– Когда будете пересаживаться в Саппоро, постарайтесь не покидать здание вокзала. Это может быть опасно.

– Что за чушь? Кому я нужен?

– Это закрытая информация. Спокойной ночи.

Наш особый отдел всегда любил дурацкие шутки.

Я положил трубку и посмотрел на себя в зеркало. Рыжие волосы, слишком длинные для настоящего учёного, встревоженное и очень русское лицо с носом как у Высоцкого, широкие плечи. Две жизни за двадцать два года.

Как пишут нас в ведомости – обслуживающий персонал.

– Господин репетитор…

Девушка стояла на пороге комнаты.

– Что такое, Отомо-тян?– спросил я.

– Вы узнали что-то плохое. По вам видно.

– Ничего страшного,– я шагнул ей навстречу,– сейчас отдышусь и мы вернёмся к термодинамике.

– Что-то случилось на работе?

– Нет.

– Так что случилось?

– Неуловимые мстители настигли меня.

3. Яхта Александра Коллонтай

4 августа 1999 года

Японская Социалистическая Республика (Хоккайдо)

Южная оконечность, порт Хакодатэ

Железнодорожный вокзал Хакодатэ выстроен в форме огромного парахода с чёрной трубой зала ожидания. Напротив многоэтажные отели, похожие на окаменевшие океанские лайнеры.

Причал для яхт был здесь же, только перейти под шоссе. В аккуратной будочке сидела аккуратная дежурная. Я спросил про яхту Коллонтай.

– Причал B-12,– сообщила старушка,– Капитан Анастасия Балчуг.

По дорогу к причалу B-12 я пытался понять, во что вляпался.

Настя Балчуг, надо же. Ещё один призрак из прошлого. Дылда с вьющимися рыжими волосами и удивительно аккуратными, округлыми грудками, всегда в светло-коричневой униформе кадета Колледжа Береговой Охраны, что в Исикари. Я сразу понял, что она непроста. Простой человек просто не прошёл бы в один из пяти Колледжей, где учащийся получает даже не стипендию, а зарплату.