Послание потомкам

© Розалия Степанчук, 2019

ISBN 978-5-4490-8217-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Мои родители – Михайлов Николай Иванович и Иванова Анна Андреевна поженились в мае 1941 года в г. Старая Русса Новгородской области.

Жениться в мае – плохая примета: будешь всю жизнь маяться. Но, молодость нетерпелива, и не желает верить ни в какие приметы. Отцу было 25, а маме 20, они поженились, свадьба была скромной, ведь оба они – выходцы из большой семьи – у мамы было 4 брата, у папы – сестра и 2 брата.

А через месяц началась война. Она разметала обе семьи, и разлучила навсегда моих родителей. Уходя на фронт, отец знал, что мама ждёт ребёнка, но не очень беспокоился, т.к. в то время все были уверены, что война ненадолго, не дольше финской, и скоро кончится. Папа говорил: «Ты пережди войну со своей матерью, я вернусь и тебя найду». Его мобилизовали осенью 1941 г, а в марте 1943 г он погиб во время авианалёта на станцию Касторная под Курском. С 1941 по 1943 г мои родители не имели никакой связи и ничего не знали о судьбе друг друга.

Папа находился в зоне непрерывных боёв, а маму в 1942 году эвакуировали, она в то время и сама не знала, куда попадёт. Папа так и не узнал, кто у него родился. И мы с ним друг друга так и не увидели. А было ему на ту пору, только 27 лет, как сейчас моему внуку Диме.

К февралю 1942г Старая Русса дважды переходила – от наших солдат к немцам. Во время оккупации жители скрывались в лесу. За это время бабушкин дом разбомбили, и они, Ивановы, нашли пустой дом на окраине города. Когда в город вошли наши войска, большую часть дома заняли под медсанбат.

Тяжёлые бои на подступах к Старой Руссе продолжались, город часто бомбили. Вот, там-то я и родилась: худая, как скелет, носатая и белобрысая, да и откуда было взяться здоровому младенцу, когда мама почти всю беременность постоянно находилась в стрессовой ситуации, ела – что придётся, и пряталась от бомбёжки и перестрелки. Роды принимал молодой военврач. Здесь и жила мама со своими родными до самой эвакуации. Кроме меня в семье был ещё младенец – сын маминого старшего брата Саши, ушедшего на фронт, – Володя, а с ним и его мать, тоже Анюта. Володе было 10 месяцев. У бабушки на руках оказались две молодые и неопытные матери, с младенцами и сын Виктор, мой дядя. Ему тогда только что исполнилось 12 лет.

Бабушка моя на тот период уже хлебнула лиха полной мерой. Она родилась 1 апреля 1895 года в крестьянской многодетной семье и была самой старшей из детей. Она пережила революцию – в 1917 году ей было 22 года, и она уже была замужем. Затем разруху, гражданскую войну, коллективизацию, а как только она с детьми переехала из деревни к мужу, Иванову Андрею Степановичу, в Кронштадт, то вскоре оказалась женой «врага народа» и была выслана с пятью детьми в голую Казахстанскую степь. Из них одна дочь и четверо парнишек. Старшему, Саше -16 лет, маме моей – 14, Лёше – 11, Пете 9, Вите – 5 лет. Те ещё едоки! А она проучилась в школе полгода, жила в деревне, а значит, ни образования, ни профессии. А в Казахстане – ни пособий, ни пенсии, ни зарплаты. Она уходила из обжитого дома в Кронштадте навсегда, оставляя налаженный быт, почти всё своё имущество, родных и знакомых, не ведая о судьбе мужа, о своём будущем и будущем своих детей. Живи, как знаешь, и – никакой поддержки. И сколько ещё раз ей придётся пройти через это!

Но она выстояла, сохранила всех детей, не сломалась, не впадала в уныние или, как теперь говорят, в депрессию. Она работала, не покладая рук, и старшие дети ей помогали. Когда её высылали из Кронштадта, ей разрешили взять из дома только то, что она сможет унести в руках. У неё хватило мудрости взять перину, одеяло и швейную ручную машинку «Зингер». Это спасло всем им жизнь. Пока они добирались до места, дети спали все вместе на этой перине. А машинка «Зингер» кормила их: бабушка шила казашкам их национальную одежду за продукты. Более подробно этот период жизни описан в маминой книге «Воспоминание о прожитой жизни». Перед войной бабушка перебралась с детьми в Старую Руссу, небольшой курортный город в Новгородской области.

Жизнь стала налаживаться. Женился старший сын Саша, подросли Лёша и Петя, вышла замуж дочка, Витя стал подростком. И вот она, война, и вся беда ещё впереди. В начале войны погибли двое её сыновей – самый старший, Саша и пятнадцатилетний Петя. Алексей ушёл на фронт добровольцем вместе с регулярными войсками, освободившими Старую Руссу. Прямо после реабилитации и освобождения из лагеря, был мобилизован и погиб её муж, мой дедушка. Он так и не повидал ни своей жены, ни детей, ни внучат…

Эвакуация

Старую Руссу удержать не удалось, и мирное население начали эвакуировать. Поехала в эвакуацию и моя бабушка со своим голодным табором. Ехали незнамо куда…. На пути к эшелону колонну машин обстреляли пулемётом из самолёта. Многие тогда погибли, мы остались живы. Посадили нас в вагон для перевозки скота: ни купе, ни плацкарта, ни вообще каких-нибудь скамеек, расположились на полу и чемоданах. Вагон переполнен беженцами.

Была зима. При закрытых дверях в вагоне была духота, воздух проникал только через щели, свет тоже. На остановках двери широко раздвигались, холодный воздух волной накрывал пассажиров, и не было от него спасения. Как следствие, начались болезни, и смерть ежедневно собирала скорбную дань. Не стоит говорить, что в вагоне вместе с взрослыми, ехало много детей разного возраста, они хотели пить, есть и в туалет, которого тоже в вагоне не было, они должны были сутками сидеть без движения вместе с родителями, а путь был долгим, и не видно было ему конца.

Правда и дети военного времени были совсем не похожи на современных ребятишек, они молча сидели вместе с родителями, слушали разговоры взрослых, и проникались их настроением и чувством постоянной тревоги и страхом перед неизвестным будущим. С младенцами ещё сложнее: надо где-то пеленать, пелёнки стирать и сушить. Хорошо, что у мамы хватало молока, но где было брать еду и для неё и для всей семьи. Одним словом, душегубка. Заболели и у бабушки сын Витя и внуки. Володенька умер от воспаления лёгких, вся спинка у него почернела. У меня стало сводить ноги, Витя тоже захирел. Высадили их в Перми в эвакопункт. Володю отдали похоронить. Его мать, Анюта, ушла от бабушки. Анюта была шофёром и решила поехать на фронт, она наивно надеялась отыскать там своего мужа Сашу. Больше о ней никогда не услышали.

Черногорск

В эвакопункте мои дорогие отогрелись, помылись, подлечились, но долго там никого не задерживали; маховик войны неудержимо раскручивался и таких, как они было очень много. Дали им направление в Хакассию в город Черногорск, Красноярского края. Им было всё равно куда ехать, лишь бы подальше от войны. Они надеялись, что страхи и беды для них кончатся, но не тут-то было. Снова тяжёлая и нескончаемая дорога в перегруженном вагоне, более чем скудное питание, проблемы с питьём и туалетом, стирка пелёнок в лужах возле кранов с кипятком на коротких остановках, и сушка их на себе, младенец – дни и ночи на руках, ни искупать, ни даже просто подмыть. Не раздеться, не разуться, не вытянуть ноги, чтобы поспать, и нечем дышать в вагоне. Но была надежда, что вот уже совсем скоро снова наступит мирная жизнь в далёком от войны городе. Надежды их не сбылись. Перед ними явился город, чёрный от шахт и угольной пыли, низкие серые тучи, холодный ветер.

Они попали в новый круг ада после Казахстана. Приехали на станцию, нас никто не встретил. Бабушка ушла узнать, когда будет попутка до пункта назначения. Мама со мной на руках и Витя остались с вещами. Голодные, измученные дорогой, они прилегли на скамейку возле вещей и не заметили, как уснули. Когда пришла бабушка, она увидела их спящими, а вещи исчезли, украли всё. Осталось только то, что было под ними, и на них. У мамы не осталось даже сменных пелёнок для меня. И все фото мамы с папой украли вместе с чемоданами. Осталось только маленькое фото. Могу себе представить, что они в этот момент пережили. Мама, конечно, расплакалась, а бабушка только сжала губы – ничего нельзя было исправить, надо было жить дальше.

Воистину, нет предела терпению русского человека. Попутка должна была пойти только завтра, и они решили пойти в баню, так как за долгую дорогу до Хакассии не только помыться, но и умыться было негде. В бане они, наконец, искупали меня, смыли с себя дорожную грязь и постирали пелёнки горячей водой. Переодеться им было не во что, но настроение всё равно улучшилось: да Бог с ними, с вещами, главное, что мы живы и все вместе. Бабушка теряла всё – не в первый раз. Выйдя из бани, они обнаружили, что уже вечер, и надо было где-то переночевать. Но к кому бы они ни стучались, их никто не пустил.

Долго бродили они по улицам и уже отчаялись найти себе кров для ночлега. Была ранняя весна, они замёрзли. И тут к ним подошла женщина и сказала:» Идёмте ко мне, переночуете. Правда, я живу бедно». Никогда не переведутся милосердные люди. Мама вспоминала эту женщину всю жизнь. В Черногорске, наконец-то, зарегистрировали факт моего рождения, и записали как уроженку Черногорска, города, чуждого мне, по сути. Отчётливо помню себя лет с двух, а отдельные моменты и раньше. Сохранилось фото конца 1943 года, мне около двух лет.

На мне капор и пальтишко, сшитое бабушкой, а бант из шарфика и заяц в руках – это реквизит фотографа. Помню, какую истерику я закатила, когда зайца стали забирать. Ведь у меня до этого не было ни одной игрушки, да и где их было взять. Зайца у меня всё-таки отобрали, и я долго не могла успокоиться. Я думаю, что и мама при этой сцене заплакала.

Мама устроилась на фарфоровый завод, Витя пошёл в школу, бабушка со мной и по хозяйству. Нормы были так малы, что могли только поддержать в нас жизнь на грани. Те, кто жил там до войны, имели какие-то запасы, хоть небольшие огороды…. У нас не было ничего. Я часто думаю: где они брали силы, чтобы пережить то, что они пережили? Их спасало и то, что они крепко держались друг за друга, беда их не разобщала. Им всегда было о ком заботиться, забывая собственные интересы, не тратя силы на жалость к себе, в тяжёлые времена.

Поселили нас в избу с одной большой комнатой. Хозяйка, многодетная мать, разделила эту комнату мешками с картошкой. И мы с её детьми прокапывали в мешке дырочки и грызли эту картошку сырую и грязную: голод не тётка. Пока взрослые не заметили и не пресекли наше пиратство.

Сколько себя помню, всегда хотелось есть. Так и продолжали мы наш тяжкий труд бытия, каждый по-своему. Летом на каникулах, Витя сидел со мной, а бабушка бралась за любую работу, чтобы не умереть с голода. Мы жили в палатке на берегу канала с очень крутыми берегами.

Однажды, Виктор не углядел за мной, он тогда много читал, всё, что попадалось в руки. А я ушла бродить, играть-то было нечем. Я подошла близко к краю и свалилась в канал, но не утонула, инстинкт самосохранения сработал и я, отчаянно барахтаясь, выбралась на узкую полоску у воды. Я начала карабкаться по крутому склону наверх, цепляясь за траву, но она обрывалась, и я снова соскальзывала вниз, и всё молча. Я и сейчас отчётливо вижу эту траву – «пастушью сумку». Тут меня хватился Виктор, нашёл и вытащил меня, отнёс в палатку, бросил на кровать, и накрыл с головой нашим старым байковым одеялом. Я не заплакала, только притаилась, характер мой уже тогда проявлялся. А был тогда 1944 год, Вите не было ещё 15 лет, но он хорошо понимал, что я чудом не погибла.

Переезд

Начался учебный год и Витя пошёл в школу, а меня отдали в ясли, рассчитывая на лучшее питание. Но я недолго там пробыла, заболела, потом ясли закрылись на карантин. Но маме разрешили получать суп на вынос, детскую норму. Пока Витя был в школе, я сидела дома одна. Мама принесла мне с работы фарфорового грача, просто болванку с дыркой внизу и совершенно белого. Но я была рада и ему. Еду из садика мама приносила в кружечке и давала мне съесть половину. «А это на вечер», – говорила она, забирая у меня заветную кружечку. «А когда будет вечер?» – спрашивала я, не успев утолить голод. Не знаю, успевала ли сама-то мама поесть в обед. Рабочий день тогда был 12-ти часовой и без выходных, и в обед отпускали с территории завода неохотно.

За то время, пока мы жили в эвакуации, мама переболела малярией, брюшным тифом и воспалением лёгких. У неё почти всё время был конъюнктивит – гнойные шишки на веках. Витя совсем ослаб, не мог учиться. Бабушка поняла, что нам всем придёт конец, если мы там останемся. Зимой 1945 года мама прочитала объявление, что в город Боровичи Новгородской обл. набирают рабочих в подсобное хозяйство с предоставлением жилья. Слово «жильё» после войны было волшебным. Бабушка все важные решения принимала сама, она решила ехать. А было ей в то время 50 лет. Она была инвалидом 2 группы по сердцу, а ноги у неё были в таких толстых синих венах и узлах, что страшно было смотреть. Медкомиссию она не прошла, её не брали на работу. Но она пришла на приём к директору совхоза, рассказала о своей семье и её взяли с испытательным сроком. Она так работала, что стала передовиком, её всем ставили в пример, и директор, по её просьбе, оформил для мамы вызов на работу, благодаря которому мама смогла вырваться с каторги под названием Черногорск. В те времена это было очень непросто – людей везде не хватало.

Но, прежде чем мы оттуда уехали, нам пришлось пережить весеннее наводнение, во время которого мы едва не погибли. В те времена экзамены были со 2-го по 10 классы и по всем предметам. У Вити, как раз и начинались экзамены, но кругом – море разливанное, вода поднялась на метр, лодки у нас не было, и маме пришлось воспользоваться подобием плота, посадить на него Витю, и по грудь в ледяной воде тащить его в школу. Меня оставили дома одну на ледяной печке. Было очень холодно и тихо, только вода по полу журчит. Со мной только слепой и холодный грач, а мне только недавно исполнилось 3 года.

Я легла на живот, и стала смотреть на доски в полу, которые тихо плавали и шевелились в журчащей воде. Видимо я задремала. И тут бы свалиться мне вниз и утонуть, но Боженька и на этот раз не допустил моей гибели. Я очнулась и отползла от края к стенке. Мамочка моя опять заболела, губы её были в болячках, она надрывно кашляла, её трясло, она не могла согреться. Зато Витя перешёл в следующий класс. И тут пришёл вызов из Боровичей. Вода схлынула, оставив непролазную грязь. Но солнце и ветер землю обсушили, а вскоре и маму с работы отпустили. Мама с Витей чувствовали себя окрылёнными, снова появилась надежда, уже в который раз! Мама получила расчёт и мы, собрав нехитрые пожитки, поехали в Боровичи.

Дороги в ту пору могли убить и более крепких людей, что уж говорить о нас. Эту дорогу я помню хорошо. Вагоны тёмные внутри и снаружи, окна не закрываются, туалет загажен. Ехали несколько суток, сидя на вещах. В общие вагоны набивалось столько людей, что ступить было некуда, тогда плацкарта и в помине не было. На станциях бегали за кипятком те, у кого был чайник. Если чайника не было, соседи делились. Заварки тоже не было. Если было немного сахара, то пили «вприглядку», нам с Витей по малюсенькому кусочку, а мама – как придётся. Есть тоже нечего. Всё, что мама брала с собой, отоварив карточку, было давно съедено, практичной и предприимчивой бабушки рядом с нами не было, надеяться было не на кого. Осталось только немного засохшего хлеба, его и грызли, размачивая в кипятке.

У мамы было немного денег, и при станциях был буфет, но там всегда обитал длинный и злобный хвост измученных дорогой, голодных и раздражённых людей. А поезда, как правило, шли без расписания. Иногда приходилось ждать поезда сутками. Остановки могли быть короткими, а иногда и по несколько часов, т.к. в первую очередь пропускали воинские эшелоны: война ещё продолжалась, несмотря на заключение мира. Ехали эшелоны на фронт в страны соц. лагеря, а с фронта эшелоны с ранеными. Ехали домой и демобилизованные счастливцы, которые остались живы и для которых война закончилась. Ехали весело, с гармошкой, никого не смущало, что едут они в вагонах для перевозки скота. На остановках выскакивали, наяривали на гармошке, пели частушки и плясали, до упаду.

А мама плакала. Это, всё была молодёжь, а те, кто ушёл на фронт в начале войны, никто не вернулся, за редким исключением – в основном, калеки. Мама плакала, осознавая своё вдовство, глядя на них, а я утирала ей слёзы и спрашивала: «Мама, там мой папа?» Я уже знала, что мой папа на фронте, но не знала, что он уже погиб, и я теперь сирота, к счастью, наполовину. Эшелон уходил, и мы снова ехали, и конца этому тяжкому пути не было! Изнурительны были и пересадки. Нам казалось, что дорога никогда не закончится, и мы никогда не доедем. И силы и терпение иссякли у всех нас.

Боровичи

Ну, наконец-то! Измученные, голодные, но счастливые, что все мучения позади, мы прибыли в Боровичи. Оттуда не так уж далеко и до Старой Руссы, где осталось предвоенное счастье моих дорогих страдальцев. Наша энергичная бабушка договорилась с конюхом и нас привезли домой на подводе, у нас ведь снова скопились кое-какие пожитки. А ждали нас хоромы в бывших конюшнях монастыря. Место это так и называлось «Конный двор». Это место нельзя назвать даже коммунальной квартирой. Помню длинный тёмный коридор, который освещался только когда открывали дверь на берег реки Мсты. С весны до осени дверь была всегда распахнута, а зимой прикрыта, и тогда все мы оказывались в темноте, даже керосиновой лампой в тех условиях пользоваться было нельзя, поэтому спать ложились рано.

«Комнаты» – бывшие стойла для лошадей. Стенка каждого стойла была вместо ширмы в средний рост человека, так что при желании, всегда можно было заглянуть к соседу, и в каждом стойле – семья. Как пчёлы в ульях. Вместо дверей занавески из того, что у кого было, а некоторые обходились и без « дверей».

Вот такое жильё обещали вербовщики, когда набирали людей на работу. Но все были рады и такому жилью, выбирать не приходилось. Не помню, где все жители этого гетто варили еду, где стирали, чем освещали своё убогое жилище? Точно помню, что электричества там не было. Ну, летом – на улице, а зимой? При -25?

Можно представить, какая была слышимость в этом цыганском таборе. Кроме меня там были ещё ребятишки, и когда удавалось хоть немножко поесть, мы носились по коридору, а летом на «улице». Делить нам было нечего, ни у кого не было игрушек и других атрибутов детства и мы просто бегали и орали, пока кто-нибудь из родителей не давал нам подзатыльник. С нами особо не церемонились. И стали мы жить в этом стойле, но все были счастливы, что снова вместе, на нас не падают бомбы, что плохо не только нам, и что в Черногорске было намного хуже. Бабушка взялась лечить маму и вылечила, но проблема с глазами была у мамы ещё много лет. Бабуленька нас ждала, достала где-то чехлы от матраса, набила сухой травой, поставила ящик вместо стола.

Спали все вместе, покатом, но так даже теплее зимой и все были довольны. Немного окрепнув, мама устроилась на работу в бухгалтерию подсобного хозяйства завода «Красный керамик». Ведь у неё было 7 классов образования. По тем временам это было как сейчас – высшее образование. У многих начальников того времени бывало и по 3 – 4 класса школы. Она работала сначала счетоводом. Быстро освоила эту работу и через пару лет её перевели на должность бухгалтера.

Новая жизнь

Монастырь с конным двором стоял прямо на берегу реки Мсты. В этом месте берег был очень крутой, река быстрая и глубокая. По этой реке сплавляли лес – толстенные брёвна. Иногда эти брёвна сбивались в затор. На другом берегу – градообразующее предприятие, кирпичный завод «Красный керамик». К нему через реку был проложен временный мост из брёвен, который назывался «запань». Ходить по нему было неудобно и опасно, но никто не привередничал. Для тех, кто работал на заводе, а жил на нашей стороне, этот путь был во много раз короче. Был и другой мост, настоящий, но он был далеко от нас. Мама и бабушка работали на нашей стороне реки и запанью не пользовались.

Витя осенью пошёл в школу, а благодаря бабушке, свежему воздуху, купанию в реке и солнышку, он к осени окреп и смог учиться дальше. А меня попытались отдать в детский сад.

Помню свою воспитательницу, Евдокию Васильевну. Добрая была женщина, но даже ей не удалось приручить меня. В Черногорске я совершенно одичала, слишком часто оставалась наедине с собой, и виделась только со своими близкими. Когда мама приводила меня в садик, я орала и цеплялась за неё, а когда она, расстроенная, уходила на работу, я долго не могла успокоиться. Каждый день сильнейший стресс.

Да и что там меня могло заинтересовать? За время войны там не было ремонта, не покупались игрушки и т. д. Всё пришло в упадок. Участок не оборудован.

Помню большое суковатое дерево, на нём мы и «висели», как обезьянки. В группе тоже почти ничего. Бумаги для рисования и в школе-то не было. Приносили из дома, кто что мог – обёртки, старые газеты. Мне мама приносила узкие обрезки бумаги от документации. Да и рисовать-то было нечем: от карандашей остались одни огрызки, да и те надо было хорошенько послюнить, чтобы было видно рисунок.

Дети рисовали войну, самолёты, танки. Они об этом знали только по картинкам из газет – война – взрывы и бомбёжки – обошла Боровичи стороной. Новгород и Старую Руссу разбомбили, а Боровичи нет. Но нищета и дефицит здесь были в полной мере. Поэтому мама, не смотря на мои бурные протесты, продолжала водить меня в садик, пока я не заболела. В общем, мучились со мною, мучились, да и забрали из садика.

Бабушка ушла с работы, и стала я жить под бабушкиным неусыпным оком. Но такая уж я была шустрая, что и бабушка не углядела. Было мне тогда четыре с половиной года. Как-то спустилась я с крутого бережка, пошла по запани, потом перепрыгнула на брёвна сплава и начала по ним прыгать – с одного на другое. Тут бы мне оступиться и уйти под топляк и сгинуть, да опять меня Боженька спас. Кто-то увидел меня с берега, сказал маме. Она примчалась на берег и замерла: и кричать боялась, чтобы не напугать меня грядущим наказанием, и стало ей плохо от такого зрелища. Тут я оглянулась, и увидела на высоком берегу маму. И помчалась тем же манером обратно на запань и благополучно залезла на берег. Ну, тут уж мне воздали по заслугам.

Бабушка, как исконно русская и сильная личность, прошедшая не один круг ада, не выбирала выражений и за словом в карман не лезла. Она мне сообщила, что я мытарка, антихристка окаянная, подлянка чёртова и т. д. А если я, по её мнению лезла не в своё дело, она называла меня «подскок пиздяной». Вот так, коротко и ясно. Но я на это не особо обращала внимания, пропускала мимо ушей – лишь бы не били, но кроме ругани драли меня беспощадно. Это бабушкино влияние, но она других методов и не знала, и её так воспитывали и она так же, у неё было 4 парня как тут обойтись без порки.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.