Кирилл

Выходя из кафе,

Не узнают свое пальто,

Но не знают,

Что и пальто их не узнает.

В.Х. Даглардж, «Стать другим»

Посвящаю своему старшему брату.

Хотя на самом деле еще неизвестно, кто из нас двоих старший: разница между нашим появлением на свет – какие-то несчастные пятнадцать минут, и в данном случае говорить о первенстве, по-моему, просто смешно. Это лишь в нашей семейке дело обставили таким образом: Кирюха вылез первый, и поэтому старшим всегда считали именно его. А второго – меня то есть – до последнего момента вообще никто не ждал: ни родители, ни врачи, контролировавшие беременность моей матери. Никаких УЗИ тогда в помине не было, а сами специалисты по разным обстоятельствам не сумели определить, что в глубинах материнского чрева растет себе, спокойненько развивается еще и второй плод-скромняга. Получается, для родителей я вообще не существовал на протяжении этих девяти месяцев, и все сладкие обращения матери к эмбриону, ее любовь и радостные ожидания предназначались исключительно ему, моему дорогому братику. Когда один из нас шевелился внутри – стучался головкой о стенку живота или делал разминку своих несовершенных конечностей, – все, разумеется, умильно вздыхали и говорили: «Ах, смотрите, это Кирюшенька вас приветствует». Логично предположить, что до рождения я тоже мог быть полноправным Кириллом и имел все шансы носить это имя до конца жизни.

Отец, нетерпеливо ожидавший в приемной роддома, когда жена освободится от бремени, со сдержанной радостью воспринял от акушерки известие о появлении на свет сына. Он растроганно объявил всему медперсоналу, что отныне будет самым счастливым папашей в мире. Через четверть часа, однако, таковым себя уже не считал – вы понимаете, что это произошло в ту минуту, когда ему преподнесли новость о неожиданном рождении Кирюшиного двойника, то есть меня. Замешательство отца было вызвано не только тем, что своим своевольным пришествием в жизнь я становился причиной незапланированных семейных расходов: не обладая реактивностью ума и гибкостью воображения, старик совершенно не представлял, как же ему меня назвать. Имя для моего счастливого братца он подбирал очень неспешно, потратив на поиски подходящего варианта не один месяц и изучив вдоль и поперек словарь мужских имен.

На помощь ему пришла акушерка, всем видом излучавшая заботу и дружелюбие: она посоветовала растерянному папочке назвать меня в честь него самого, Романом, и тот вздохнул с облегчением – по его мнению, вариант был не самый плохой. Так на свет появился фонетический монстр, аллитерационное страшилище, полное звучание которого легко восстановить, взглянув на фамилию автора этих строк и произведя несложные умозаключения. Получилось, черт возьми, не имя, а готовый псевдоним для литературных публикаций!

По воле природы оказавшись однояйцовыми близнецами, мы с Кириллом обладали поразительным сходством: оба черноволосые, одного роста и веса, мы родились с одинаковыми изумленно взирающими на мир глазенками. Опытная акушерка каким-то чудом подметила, что у моего братика нос немного длиннее, и взяла данную примету на вооружение. Однако и она растерялась, когда после первой отлучки от матери нас вернули в палату идентично спеленатыми. Добрая женщина внимательно разглядела наши носопырки и, как отметила мама, не очень-то уверенно сказала, указывая на одного из нас: «Это Кирюша».

Чувствуете, как судьба играла новорожденными близнецами? Она словно дразнила нас, тасовала вслепую, чтобы в конце концов присвоить счастливчику звание первенца и отдать ему соответствующие привилегии – тщательно подобранное имя и львиную долю родительской любви. Я надеюсь, вы понимаете, как смехотворны показания акушерки, которую провидение избрало своим орудием, и как легко она могла ошибиться, сравнивая наши практически неразличимые носы. Кто сегодня может поручиться за то, что нас тогда действительно не перепутали и мой братец на самом деле является Кирюшей? Может быть, мне вполне небезосновательно кажется порой, что я – в большей степени Кирилл, нежели он сам.

Удивительно похожие внешне, мы с самого начала резко отличались характерами, а также способом познания окружающего мира. Кирюша, как и положено старшему и более любимому сыну, был весел, боек и общителен; желание есть, играть и находиться в сухих ползунках он выражал громким, требовательным криком, открыто идущим из самых глубин его естества. Братишка был любопытен и спонтанен в своих действиях: совершая какую-нибудь мелкую пакость, он лишь потом думал, нужно ли это было делать. Точнее, Кирилл вообще не думал, это делал за него я – образно говоря, я был мыслительным центром брата, его аналитическим органом. С ранних лет склонный к уединению и неторопливым размышлениям, серьезный и малообщительный, я обладал даром философского обобщения разрозненных фактов и целостным, многогранным видением ситуации, чего был напрочь лишен «светский», сиюминутный Кирилл.

Бывало, легкомысленно набедокурив и получив от взрослых нагоняй, он врывался в детскую, где я медитировал над объемным сооружением из цветных кубиков. Весь эмоции и сопли, Кирилл бросался на пол и, сотрясаясь от рыданий, жаловался на отца, который на него наорал и даже выдал пару подзатыльников – все, дескать, из-за того, что он делал самолетики из лежавших на столе листов бумаги и отправлял их в полет с балкона. Я обнимал братишку, успокаивал как мог, давал поиграть кубиками, а сам шел выяснять, за что Кирюхе влетело.

Неслышно замирая под дверью кухни, я слушал исподтишка, как отец раздраженным голосом произносил непонятные слова – «отчет», «баланс», «месячная работа», «все псу под хвост» (неласково вставляя тут и там имя моего брата), – и выстраивал в голове приблизительную картину Кирюхиного проступка. Когда я возвращался в нашу комнату, братец уже успевал осушить слезы. Безжалостно разрушив мой многомерный дворец, он выкладывал из кубиков плоскую абстрактную мозаику, беспорядочно и хаотично соединял цвета, повинуясь лишь своему изменчивому настроению, а отнюдь не интеллектуальным расчетам, характерным для моего творчества.

Я терпеливо объяснял Кириллу, за что ему попало: дескать, по своему легкомыслию он уничтожил важные документы, на подготовку коих отец угрохал уйму времени и за которые ему теперь самому влетит на работе. Кирюша вздыхал, чистосердечно раскаивался в содеянном, соглашался, что поступил необдуманно и понес заслуженное наказание. Он с восхищением, почти с обожанием глядел на меня: я вносил божественную искру осознанности в его маленький сумбурный мир, полный ураганных событий и – на взгляд Кирилла – беспричинных ударов судьбы. Своей рассудительностью я успокаивал брата и восстанавливал в его душе кратковременную гармонию, которую он в следующую минуту готов был разрушить новой непредсказуемой выходкой.

***

Сегодня никто не может сказать наверняка, когда я научился читать: отец утверждает, в три с половиной года, мать говорит – в четыре; точно так же по сей день неизвестно, кто именно обучил меня складывать буквы в слова. В один прекрасный день мама пришла за нами в детский сад, и перед ее изумленным взором предстала чудная картина: я сидел, окруженный зачарованными одногруппниками, и, выразительно интонируя предложения, читал им волшебную историю про Золушку. Кирилл же на глазах у детей вдохновенно выполнял пластические этюды, на ходу иллюстрируя сказку: он как раз изображал превращение тыквы в карету, в которой Синдерелла отправится на бал.

Потрясенная мать спросила у воспитательницы, что значит это представление. Вечно занятая работой и домашним хозяйством, она даже не догадывалась, что один из ее сыновей умеет читать, а второй с удовольствием выпендривается перед публикой, создавая потешные сценические образы. Пожав плечами, воспитательница сказала, что в детсаде о близнецах-вундеркиндах уже давно ходит звездная молва и странно, что родители не знают о талантах собственных детей. Маман сокрушенно покачала головой: мол, их двоих бы накормить досыта да одеть худо-бедно, вот и кручусь весь день как белка в колесе, где уж тут замечать и развивать природные дарования отпрысков – пусть этим воспитатели занимаются, они в педагогике куда больше смыслят.

Действительно, родителям не было никакого дела до нашего внутреннего мира, да и не очень-то он их, рабоче-крестьянских потомков, интересовал: тонкие сферы духа были для них несусветной чушью, фантазиями буржуев-бездельников, которые «только и делают что с жиру бесятся». Наши с Кириллом создатели воспринимали жизнь сугубо материально, как череду трудовых будней, и цель существования усматривали в непрерывном добывании хлеба насущного, политого праведным потом.

Ну, может быть, иногда не совсем праведным: наша мамочка, заведовавшая складом центрального универмага, допускала легкие отклонения в образе советского труженика. Она любила приговаривать: «Хлеб и книги воровать не грешно», по вечерам устало выкладывая на стол дефицитные чешские колготки и ароматные куски импортного туалетного мыла, что тайком уносила с работы. Мы с братишкой замирали от удовольствия, слушая эту сентенцию – философское обобщение материнского жизненного опыта, – не пытаясь вникнуть в смысл слов и понять, что общего может быть между нейлоновыми чулками и хлебом. Лично мне созвучие этих слов доставляло чисто эстетическое наслаждение, всякий раз вызывая пробегающие по спине мурашки с холодком. А вот Кирюша, похоже, принял изречение матери за божественное откровение и в своем простодушии взял его на вооружение.

Однажды Боря Федоров, наш товарищ по детскому саду, принес в группу супер-книгу «Библия для детей». До сих пор не могу понять, где Борькины родители откопали это издание, полное дивных иллюстраций – тогда, в самый расцвет воинствующего советского атеизма. Гордый обладатель книги медленно переворачивал гладкие страницы, едва дотрагиваясь до них пальцами, и перед глазами малышей, затаивших дыхание от восхищения и зависти, мелькали яркие картинки с изображением людей в чудных одеждах, диковинных животных и невиданных строений. Я слышал, как сильно бьется рядом со мной сердце Кирилла, угомонившегося и непривычно смирного, и чувствовал, что он чуть не плачет от нахлынувшего на него восторга. Кто-то из детишек предложил почитать книгу, и Борька, еще не владевший искусством оживления печатного слова, нехотя передал Библию в мои руки. С трепетом принял я роскошное издание и, открыв наугад одну из страниц, начал читать:

И был Авель пастырь овец, а Каин был земледелец. Спустя несколько времени, Каин принес от плодов земли дар Господу, и Авель также принес от первородных стада своего и от тука их. И призрел Господь на Авеля и на дар его, а на Каина и на дар его не призрел. Каин сильно огорчился, и поникло лицо его. И сказал Каин Авелю, брату своему: пойдем в поле. И когда они были в поле, восстал Каин на Авеля, брата своего, и убил его…

– Чушь собачья, – внезапно прервал меня местный авторитет Костя Родионов, громко зевнув, – с твоим щавелем от тоски сдохнуть можно. Пацаны, айда в войнушку играть!

Общество и в самом деле было разочаровано: все клюнули на многообещающие картинки и ожидали занятную сказочку про семерых козлят, а вместо этого – вот вам! – бред сивой кобылы про овец да братьев-баранов. Дети, они ведь сами как стадо: куда вожак направит, туда и ринутся сломя голову, – поэтому через минуту Борька со своим оплеванным сокровищем был предан забвению, а малыши с шумом и гиканьем понеслись на поиски новых забав. Развенчанный герой дня постоял немного в гордом одиночестве, потом с досады плюнул, швырнул Библию на подоконник и побежал вслед за остальными. Про книгу до поры до времени забыли.

В тот день после обеда, когда дети один за другим погрузились в сладкую дремоту на своих раскладушках, группа внезапно содрогнулась от дикого вопля, который издал мой братец. Все переполошенно вскочили с постелей и увидели, что Кирюха сидит, схватившись рукой за челюсть, а по щекам у него градом катятся слезы. В комнату ворвалась испуганная воспитательница и, увидев моего несчастного близнеца, подбежала к нему узнать, что с беднягой стряслось.

– Зуб болит! – истерично проорал братишка. – А-а-а, не могу, сейчас умру!

– Бедненький, ну потерпи немного, – бросилась его успокаивать добрая женщина, – сейчас я тебя отведу в медпункт. Иди возьми из ячейки одежду.

– Ой, только не надо в медпункт! – благим матом возопило дитя. – Он сам пройдет!..

– Нет-нет, Кирюшенька, обязательно нужно к врачу сходить, – мягко возразила воспитательница. – Подожди, я сейчас принесу твою одежду.

– Не-е-ет! Не надо одежду, – проревел Кирилл, побагровев лицом, – я сам!

Но воспитательница уже не слушала его; она твердым шагом направилась к детской раздевалке, а мой братец притих, съежился под одеялом и громко зашмыгал носом, уткнувшись глазами в пол и кулаками вытирая слезы. Вернулась она через минуту, в одной руке неся Кирюхины шмотки, а в другой – большую книгу в красочном ламинированном переплете.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.