Мотыльки, порхающие над пламенем

Предисловие

Эти рассказы о детях по воспоминаниям маленькой девочки от трёх до семи лет. В них нет никакой выдумки. Это только то, что она сама видела и испытала.

Мои герои жили в тылу и не видели ужасов войны. Они не были на оккупированной территории, не попадали под бомбёжки, не видели фашистов, поэтому я долго сомневалась, стоит ли рассказывать о том, что мне довелось видеть, когда я была совсем маленькой. Это, конечно, лишь крошечные штрихи, нанесенные рукой ребёнка, на картину жестокой войны. Но пусть это будет понято и не забыто.

Это о том, как мерзкие твари вдруг врывались в жизнь людей со всей своей неосознанной жестокостью тогда, когда людям было особенно трудно, а, именно, во время войны.

Это о ребенке, оказавшемся брошенным на произвол судьбы в зимнюю стужу в незнакомом городе.

Это о маленьком мальчике, которого родители, как ни старались, не смогли накормить досыта из-за сложившихся обстоятельств.

Это о подростке, оказавшемся никому не нужным.

Это о девочке, которая долго мечтала о кукле. И когда, наконец, она у неё появилась, держала её в своих руках всего каких-нибудь полчаса.

Это о немцах, которых эвакуировали из Калининградской области. Они оказались удивительным образом связанными с судьбой этой самой девочки, которая, будучи теперь женщиной преклонных лет, делится своими впечатлениями о тех далеких временах.

Незабываемое путешествие

Война застала нас с мамой на Русском острове. Мне было в то время всего шесть месяцев от роду. Нас эвакуировали в Омскую область. Но, как только война стала уходить дальше на запад, мама стала собираться к себе на родину, где нас ждали её родители и сестра. Поезд уносил нас всё ближе к маминой родине и всё дальше от моей. Моя прекрасная родина, где мне уже никогда не довелось побывать. Да и то сказать, меня там никто не ждал и не ждёт. Мой папа был призван в армию за два года до начала войны и оставался там вплоть до окончания войны с Японией. Он был артиллеристом.

Квартира, в которой я теперь оказалась, была крошечная. В комнате стояли по периметру впритык друг-другу две кровати, комод, сундук, этажерка с книгами, стол, стул и швейная машинка "Зингер", за которой с утра до вечера работал мой дедушка. Он был портным. В армию не был призван из-за зрения.

Кухня была ещё меньше. Кровать за печкой, которую топили углём. Одностворчатый шкаф у двери. У окна стояли стол, стул и рукомойник в углу. И никаких удобств. Но это был наш дом, а не общежитие, где мама жила на Русском острове и не хозяйский чужой дом в эвакуации. Городок тихий, но иногда сюда долетали вражеские бомбардировщики. Но нас в то время здесь не было. О былом напоминали черные шторы затемнения, которыми мы по привычке завешивали на ночь окна. Освещали по вечерам дом керосиновой лампой. Итак, обстановка в доме была очень скромной, если не сказать, убогой. Но одна вещь привлекала мое внимание и будила мое любопытство. На стене висела черная тарелка репродуктора. По тем временам это была невиданная роскошь. Во всяком случаи я не видела ее ни у кого из тех, кого знала. Не было ее у нас и тогда, когда мы переехали в Тулу, и тогда, когда жили в Калининградской области. А здесь, где я жила теперь, два репродуктора были на главных улицах города. Из них люди узнавали о положении на фронте. Откуда же у нас такая редкость?

Мне однажды рассказали, что какой-то высокопоставленный чиновник сделал дедушке срочный заказ. Дедушка был очень хорошим портным. Но выполнение такого заказа было делом очень рискованным. Дедушка никогда не делал ничего подобного. Его попросили сшить костюм, а на выполнение заказа было меньше суток. Дедушка сначала отказывался: без примерки! За сутки! Но его уговорили. Дедушка работал без отдыха с вечера до обеда следующего дня. И выполнил заказ!

 Костюм очень понравился заказчику и он спросил дедушку: "Может быть у вас есть какое-нибудь желание? Я с удовольствием исполню его, если это будет в моих силах. "И дедушка пожелал, чтобы у него было своё радио. Через несколько дней его желание было исполнено, в нашу квартиру было проведено радио. И мне эта говорящая тарелка не давала покоя. И однажды, я набралась смелости и попросила дедушку:

– Дедушка, покажи мне человечков, которые живут там.

Я показала на черную тарелку. Мне не было в то время и трёх лет. Дедушка не сразу понял:

– Каких человечков?

– А вот тех, которые там поют и говорят. Они ведь очень маленькие. Я хочу на них посмотреть.

– Ты думаешь, что там живут человечки?

– Ну, да.

Нет там никаких человечков. Эти люди, которые с нами говорят, находятся далеко-далеко от нас. А как их голоса доходят до нас, я и сам ещё не очень хорошо понимаю. А ты об этом узнаешь, когда вырастешь, будешь учиться долго и упорно и тогда всё поймёшь. А сейчас не выдумай сама забраться в радио. Никого ты там не найдешь, только всё сломаешь. Поняла?

– Поняла, – сказала я, хотя ничего не поняла. Нет, поняла, что если попробую всё-таки посмотреть на человечков внутри этой загадочной тарелки, то меня за это сурово накажут.

Таким было моё знакомство с радио, которое долгие годы воспитывало меня, обучало, развлекало и служило связующим звеном с огромным миром.

Мне было года три, когда случилась эта история, жутко напугавшая меня. Путешествие, которое выходило далеко за рамки обыденного и потому запомнилось мне во всех подробностях.

Память ребёнка фотографична. Она откладывает в себе картинки и ощущения, но ребёнок часто не знает слов, которые их обозначают. Говорю это для того, чтобы читателя не смущал язык взрослого человека, описывающего теперь те картины и ощущения.

В то утро меня разбудили очень рано и полусонную куда-то повели. Как я потом узнала, в деревнях резали скот и можно было купить мясо намного дешевле.

Сначала мы ехали на грузовике. С нами были ещё люди, у которых была та же цель, что и у нас. Бабушка сидела прямо на полу грузовика, я у неё на ногах. Мама уцепилась за кабину и ехала стоя. Грунтовая дорога была вся в рытвинах и колдобинах. Нас немилосердно трясло.

– Бабушка, – спросила я, – а что у меня там, в животике? Там ничего не разорвется?

– Нет, не разорвется, – успокоила меня бабушка, – Дай, я тебя покрепче прижму к себе.

Но тут новая беда. Ветер каким-то образом умудрялся залетать в кузов и пронизывать насквозь. Дорога, казалось, не кончится никогда. А шофер, тем временем прибавлял скорость. Грузовик не был приспособлен для перевозки людей. Пассажиры, их было человек пятнадцать, сидели прямо на дощатом полу, держась за борта грузовика. Три человека стояли, держась за кабину. То, что происходило теперь, тряской назвать было нельзя. Людей то подбрасывало вверх, то ударяло об пол. Люди, которые стояли впереди, стали стучать по крыше кабины, требуя убавить скорость. Но шофёр, как с цепи сорвался, никого не слышал и продолжал прибавлять скорость, словно убегал от бомбежки. Людей кидало из стороны в сторону, они сталкивались, им грозило увечье. Они ругались последними словами. Вдруг машина остановилась. Ошарашенные садистской ездой, пассажиры не сразу поняли, что их мучениям пришёл конец.

Одними из первых пришли в себя мои мама и бабушка. Мама с легкостью оказалась на земле, приняла меня из рук бабушки. Та тоже легко преодолела преграду в виде борта кузова. Моя бабушка была еще очень молодой, ей было чуть больше сорока.

Машина быстро пустела. Несколько разъяренных путешественников бросились к кабине. Водитель, высунувшись из окна, увидел искаженные от возмущения лица, бросил быстрый взгляд на кузов, не увидев в нем никого, скрылся внутри кабины и, решив не спорить с судьбой, нажал на газ. Машина рванулась вперед. Люди, спускавшиеся с заднего борта и ещё не успевшие спрыгнуть, от этого рывка повалились на пыльную дорогу. Возмущение выросло до предела. Женский голос визгливо крикнул:

– Что за шофер? Откуда только его взяли?

– Ей ответил мужской виноватый голос:

– Вчера, когда мы с ним расплачивались, он был вполне вменяемым.

– Что же сегодня-то он такой безумный?

– Просто сумасшедший!

– Чокнутый!

– Пьяный, наверное.

– Да когда же он успел напиться-то? Утро ведь!

– А что бы ни напиться? Деньги-то получил.

Вот именно. А дурное дело нехитрое.

Так толпа вынесла вердикт: шофер был пьян.

Только сейчас, проанализировав всё произошедшее, я не согласилась с вердиктом толпы. Уж очень неадекватным было поведение шофера. Ведь никто не заметил в начале поездки, что он был под хмельком. Что-то здесь не так. Грунтовая деревенская дорога обычно относительно ровная, а эта вся в рытвинах. И я посмела предположить, что она была под обстрелом. Может быть шофер, вместе с другими, вез какой-то военный груз и попал под бомбежку. И он, спасаясь от смертельной опасности, умирая от страха, гнал свою машину на всю мощность. И вот теперь, оказавшись вновь на этой дороге, он снова начал переживать ту опасность и тот ужас. И невольно снова начал гнать свою машину от этого страшного места, спутав прошлое с настоящим. Ведь недаром же мне пришло в голову сравнение: "…словно убегал от бомбежки".

 Пока шла перебранка, и люди приходили в себя, я огляделась вокруг. Урожай давно убрали. Кругом, до самого горизонта зеленела трава, а может озимые. Дa ребёнок, которому и трех лет не было, разве разберется в этом. Вдали виднелась деревня, к которой вела хорошо утрамбованная дорога. Вот к этой деревне и отправилась толпа.

 Люди шли быстро, я не успевала за ними, поэтому меня несли на руках по очереди, то бабушка, то мама, а то я сама семенила за всеми.

Дорогой бабушка задумчиво сказала:

– Да, такое начало дела не предвещает ничего хорошего…

 Мама возмутилась:

– Ой, ради бога, помолчи! Пожалуйста, помолчи! И без твоих предсказаний тошно.

Опять этот бесконечный путь. Я не знаю, почему меня были вынуждены взять с собой. Но, наверное, другого выхода не было.

У какого-то дома в деревне все остановились.

Вышла хозяйка, подошла к калитке и пригласила всех во двор.

 Она брала по очереди сумки пришедших, уходила с ними куда-то, возвращалась с сумками, наполненными мясом, и брала деньги. Никто даже не заглядывал внутрь сумки и сразу отправлялись в обратный путь. Мы тоже прошли через эту процедуру, и снова в дорогу.

Только теперь мы должны были ехать не на грузовике, а на поезде. Я почувствовала себя очень уставшей, когда мы подошли к линии железной дороги. Остановились на заросшей травой площадке. Трава не вытоптана: наверное потому, что поезд здесь останавливался очень редко. Не было ни вокзала, ни перрона. Видимо, где-то здесь стоял столб, на который ориентировались поезда и пассажиры. Много людей уже сидело на своих мешках и чемоданах в ожидании поезда, а народ все прибывал.

Наконец, поезд показался, тяжело пыхтя, остановился, и двери открылись. И тут началось нечто невообразимое: все бросились к поезду, как будто собрались брать штурмом вражескую крепость: толкотня, крики, брань, плач, визг. Люди набивались в вагоны не только через двери, но и через окна. Мужчины лезли на крышу. Мешки, сумки, баулы, чемоданы, кричащие мужчины, женщины, дети, старики: всё смешалось в один бьющий по ушам гвалт. Мои мама и бабушка с тревогой наблюдали за всем происходящим. А я с беспокойством смотрела на них: "Куда мы полезем, в окно или на крышу?" Мама прижимала сумку с мясом к груди, казалось, что она совсем не замечала ее тяжести. Так взволнована она была.

Бабушка крепко держала меня за руку. Они с нарастающим беспокойством смотрели на происходящую перед их глазами вакханалию. Войти в поезд шансов не было. Оставаться в этом безлюдном месте, вдали от жилья и дорог, было страшно, так же как идти пешком километров десять, а то и двадцать по шпалам с маленьким ребёнком и тяжёлой сумкой. Я представляю, какой ужас их охватывал от всех этих мыслей. Надо было уехать на этом поезде во что бы то ни стало, но как? Тут, прямо перед нами за утрамбованными пассажирами закрылись двери. Раздался гудок паровоза, возвещающий отправление.

Около поезда остались немногие те, кто не смог в него войти, в том числе и мы. Я ничего не понимала: "А как же мы?"

Бабушка и мама стояли, растерянные и не знали, что предпринять. Оставались считанные секунды, чтобы найти выход. Положение казалось безнадежным. И вдруг бабушка скомандовала:

– Скорее, на ступеньки!

 В то время ступеньки с поручнями оставались снаружи, и они оказались прямо напротив нас. Это было очень рискованное предложение, но обсуждать "за" или "против" не было времени.

Бабушка быстро села на верхнюю ступеньку, на нижнюю опустила ноги, меня посадила на колени. Мама встала рядом, поставив сумку с мясом рядом с нами, правой рукой вцепилась в поручень. Бабушка крепко прижала меня к себе, другой рукой держалась за поручень.

– Не бойся, – сказала она мне. – Обними меня руками, спрячь голову у меня на плече и не шевелись. Я тебя крепко держу.

Предчувствуя что-то страшное, я сделала всё так, как велела мне бабушка. Поезд медленно тронулся с места и постепенно стал набирать скорость. Мне стало любопытно. Я подняла голову, чтобы оглядеться. Ветер ударил в лицо с такой силой, что я испугалась за свою голову, которая грозила оторваться от туловища. Спасая свою голову, я снова уткнулась бабушке в плечо и больше уже не шевелилась. А ветер изо всех сил старался спихнуть нас со ступенек. Стало еще холоднее, чем в грузовике. Бабушкиных рук не хватало, чтобы меня согреть. И всё-таки краем глаза я стала наблюдать, как земля около поезда быстрой лентой убегала назад. Я мечтала только о том, чтобы снова оказаться на этой самой земле. Оглушительный грохот колес, пронизывающий ветер, дым паровоза от которого перехватывало дыхание. Когда же закончится этот ужас?! Нет, он не закончится никогда.

 Но поезд всё-таки остановился. Мама с бабушкой быстро соскочили со ступенек и бросились бежать, пока не началась толкотня, которая могла нас раздавить. И снова далекий путь пешком от вокзала до дома. Тогда не было в городе ни автобусов, ни трамваев. Своими маленькими ножками семенила я за мамой и бабушкой. Ни мама, ни бабушка не брали меня на руки, так как обе тащили тяжёлую сумку.

Наконец-то я дома. Жарко натопленная печка. С меня сняли пальто и тётя налила мне горячего супа. А вот бабушку и маму ждала ещё очень нелегкая работа. Они пошли в сарай солить мясо (о холодильниках тогда никто и не слышал) и прятать его в надежное место. Только, когда на улице стало совсем темно, они пришли уставшие, но довольные. Мама сказала с нескрываемым торжеством:

– Мяса хватит надолго. Теперь супы будем есть наваристые.

А бабушка добавила:

– Будем жарить котлеты, готовить гуляши, пельменей наделаем!

На следующий день, вскоре после завтрака, бабушка пошла в сарай за мясом. Все мечтали о наваристом мясном борще.

Бабушка возвратилась очень быстро. Увидев её, я испугалась: она была белая, как полотно, губы посинели, а глаза как-то странно блуждали. Я так испугалась, что закричала: "А-а-а!" На мой крик из комнаты прибежали мама с сестрой. Увидев бабушку, они закричали:

Мама, что с тобой? Что случилось? Да говори же, наконец!

 Бабушка еле выговорила:

– Всё мясо съели крысы…

 Сёстры потеряли дар речи. Потом недоумённо спросили:

– Как съели?!

– Так съели, что одни косточки по полу валяются.

Последовала долгая пауза. Потом кто-то растерянно произнес:

– Да это кто-то украл мясо… Наверное.

 Бабушка рассердилась:

– Да, конечно, кто-то вошел в сарай сквозь дверь, даже не взломав замок, съел почти пуд сырого мясо и ушёл сквозь стену.

Опять молчание. Сёстры отказывались верить, что мяса больше нет. Ни кусочка!? Они побежали в сарай. На меня никто не обращал внимания, но я, влекомая любопытством, бросилась за ними. Открыли дверь и замерли пораженные. Я увидела посреди сарая подвешенный к потолку массивными цепями огромный чугунный котёл. Такая же огромная и тяжёлая крышка валялась на земляном полу сарая, а вокруг добела объеденные кости.

Мама, пошатываясь, возвратилась домой, села за стол, обхватила голову руками и зарыдала. Прерывающимся голосом она запричитала:

– Господи! Ехать в такую даль, трястись в грузовике, пройти несколько километров пешком, рисковать жизнью на ступеньках поезда, истратить столько денег…! И для чего? Чтобы накормить досыта крыс?!

Дедушка на шум не вышел. Когда он работал, он ни на что не обращал внимания. Бабушка молчала, тётя тоже молчала в полном замешательстве, а мама продолжала громко рыдать:

– Как только они изловчились подобраться к этому котлу? Ведь он в воздухе висит, вдали от стен, пола и потолка. Как смогли сдвинуть крышку, такую тяжелую? Ведь надо во что-то упираться. Похоже, что эти твари умнее людей!

Первой опомнилась тётя. Ещё бы! Она ведь не принимала участие в этом рискованном путешествии:

– Всё, хватит! В конце-то концов, это всего лишь мясо. Я вот слышала, у женщины, которая жила в полуподвальном помещении, крысы грудного ребёнка съели. Даже косточек почти не осталось. Она сошла с ума. Врачи говорили, что вылечить её невозможно. Вот это горе! Врагу не пожелаешь. А тут какое-то мясо. Все живы, здоровы и слава Богу!

Бабушка подхватила:

– А я слышала, что крысы напали на мужчину. Он из армии инвалидом вернулся. Так он от крыс своими костылями отбивался. Жив остался, но покусали они его здорово.

Потом мама что-то вспомнила. Потом опять кто-то рассказал очередную страшную историю. Конечно, говорили, пока молва до людей дойдёт, могут многое присочинить. Но нет дыма без огня.

Я слушала, слушала, и меня охватил ужас. Мне вдруг стало холодно. Я задрожала. Сейчас я бы сказала, что у меня кровь в жилах застыла. Может быть у меня и волосы дыбом встали, но по-видимому, вид у меня был еще тот. Бабушка первая обратила на меня внимание:

– Лорочка, что с тобой?

Её крик переключил внимание сестёр на меня. Мама бросилась ко мне, встала передо мной на корточки, начала меня ощупывать:

– Температуры нет. Что с тобой?

 Я хотела что-то сказать, но губы и язык меня не слушались. Я испугалась ещё больше. Наконец, сильно заикаясь, я выдавила из себя:

– О-о-ни ме-ме-ня съе-дят?

– Кто? Кто тебя съест? – хором закричали женщины.

– Кры-кры-сы!

– Идиотки! Такие истории при маленьком ребенке рассказывать. Она же умирает от страха! – прокричала бабушка.

Тут все, перебивая друг друга, начали меня успокаивать:

– Опасно в полуподвальном помещении. Знаешь, там, где окна наполовину в земле находятся. А мы на втором этаже. Они сюда не заберутся. А потом, посмотри, как нас много, мы тебя в обиду не дадим.

Но никакие уговоры на меня не действовали. Я продолжала дрожать от страха. Я успокоилась лишь тогда, когда мама взяла меня на руки, крепко обняла. Я согрелась в её объятиях и уснула.

Прошло несколько дней. В тот день мама и тётя сидели за столом в кухне и что-то готовили к приходу бабушки. Тётя сидела у окна и вдруг испуганно вскочила, глядя в окно:

– Почта, – сказала она. – Почтальон вошел во двор.

Я недоумевала: "Почему она так боится почтальона? Я много раз видела почтальонов, они не были страшными. Я их совсем не боялась."

А тётя продолжала:

– Когда же всё это кончится? Когда почтальон не будет вызывать такого страха? Я как вспомню, как женщина в соседнем дворе кричала после прихода почтальона, до сих пор мороз по коже.

Я слушала и думала: "А почему мама не боится почтальона? "

А тётя продолжала, обращаясь к маме:

– Тебе хорошо, ведь там, где находится твой муж, не стреляют.

Они разговаривали, и я несколько раз слышала слово "война". И тётя и мама очень злились на эту войну. Какая же она, эта злая война? Люся, соседская девочка, сводила меня однажды в музей. Там я видела музю. Он был большой, покрытый коричневой шерстью. У него была длинная морда и очень большие когти на лапах.

– Война, – думала я, – это такой же музя, только очень большой, очень. Его очень трудно победить.

Когда взрослые меня спрашивали: "Когда же к тебе вернется твой папа?" Я твёрдо отвечала:

– Вот убьёт войну и вернется.

Спустя двадцать лет, во время свадебного путешествия, я повела своего мужа в этот музей. Чучело медведя стояло на том же месте, около невысокой деревянной лестницы, ведущей в зал с экспонатами. Я улыбнулась ему, как старому доброму знакомому:

– Ну, здравствуй, музя! Вот мы и снова с тобой свиделись.

Но это потом, а пока я, сидя на полу, играла со своими кубиками, размышляла о войне и слушала разговоры мамы и тети, с работы вернулась бабушка и криво усмехаясь, заявила:

– А ведь мы прославились на весь город.

– Чем это?

– Сегодня к нам в магазин зашла одна женщина, перемерила много всякой обуви, ничего не купила, но зато рассказала, как у кого-то крысы всё мясо съели. "До войны такого не было, – сказала она, – а сейчас только и слышишь всякие ужасы про них. Почему?"

Мама уныло заявила:

– Слава – штука бесполезная. Слава… Какая ерунда!

 И посмотрев, на меня, добавила:

– Мясо было бы лучше.

И вдруг торопливо прикусила внезапно задрожавшие губы, а из глаз быстрыми ручейками скатились по щекам непрошенные слезы.

Ванюша

 Мне было года три, когда мама уехала из Мичуринска работать в соседнюю деревню. Там в амбулатории она работала ещё до войны. Меня оставили на попечение моей бабушки и маминой сестры. Но сестра вскоре устроилась на работу. Бабушка тоже работала. Надо было думать с кем меня оставлять на день. В садик очередь ещё не дошла. Да и о садике была очень дурная молва. И вот для меня нашли няню. Тётя Уляша, пожилая женщина лет шестидесяти, жила со своим мужем в странной квартире: то ли они занимали одну из комнат в какой-то конторе, то ли контора занимала комнату в их квартире. Моя няня жила в проходной комнате, а офис (как теперь бы сказали) находился в смежной. В контору всё время кто-то приходил. Входная дверь постоянно открывалась, и тогда холодный зимний воздух врывался в помещение, то закрывалась ненадолго. Обстановка в комнате была очень бедной: печь, которой отапливали контору, кровать и стол у окна. На этом сквозняке я и сидела на маленькой скамеечке около двери в контору. Я что-то шила из лоскутков. Посетители обращали на меня внимание, говорили:

– Какая хорошенькая девочка!

– Такая маленькая, а уже шьёт. Ах ты умница!

– И что же ты шьёшь?

Я отвечала:

– Платье.

То, что я шила, платьем назвать, даже с большой натяжкой, было невозможно. Но я с увлечением ковыряла иголкой, воображая себя хорошей портнихой. А посетители меня в этом не разубеждали. Место это было совершенно неподходящим для маленького ребёнка: шумное, беспокойное, сквозняки, холод. Я не помню, чем Уляша меня кормила, гуляла я или нет, чем ещё занималась кроме шитья. Но находиться там мне нравилось. Тётя Уляша была очень добрая, а посетители говорили мне так много хороших слов, сколько я никогда не слышала. После работы за мной заходила моя тётя. Бабушка заканчивала работу намного позднее.

 В этот вечер, как обычно, за мной зашла тётя. Мы быстро шли по безлюдной улице. Было морозно. Только что выпавший снег скрипел под ногами. В окнах не было света. Люди по привычке завешивали их затемнением. Светила луна, благодаря этому на улице было светло. Мы шли по теневой стороне улицы. Вдруг из темноты кто-то вышел и преградил нам дорогу. Мальчик лет десяти отчаянным голосом попросил:

– Тётя, дайте мне, пожалуйста, кусочек хлеба. Я очень хочу есть.

Надо думать, как удивилась моя тётя. Она растерялась и не знала, что сказать. Наконец, она спросила:

– Ты где живёшь?! Почему ты здесь, на холоде и голодный?

Мальчишка зарыдал. Прерывистым голосом, волнуясь и вытирая слёзы руками, он сказал:

– У меня нет дома. Сегодня я здесь замерзну.

Тётя опешила:

– Успокойся, пожалуйста. Скажи, как тебя зовут?

– Ванька.

– Ванюша, расскажи по порядку, как ты здесь оказался? Мальчик начал так сбивчиво рассказывать, что ничего невозможно было понять. Но с наводящими вопросами тёте всё-таки удалось выяснить, как было дело.

Он жил в деревне с мамой. Но мама его умерла несколько дней тому назад. В деревне никто не захотел его взять к себе. Сейчас такое поведение соседей и родственников может показаться недостойным, но я не могу их осуждать. Мне приходилось жить во время войны в деревне у наших родных, когда мама уезжала в другую деревню принимать роды. Наши родные жили в избе, в которой был земляной пол. У стены стояла кровать, покрытая каким-то тряпьем, большой стол с двумя лавками, икона в углу. Русская печь, отделяла закуток служивший кухней. В семье было пятеро детей. Три старших мальчика (я даже не знаю, где они спали по ночам), две девочки. С одной из них я спала на печи, другая спала в люльке, подвешенной к потолку на крючке. Ей было почти четыре года, но она не ходила. Она болела рахитом: огромная голова, вздутый животик и тоненькие ручки и ножки. С ней никогда никто не гулял, она сидела в этой люльке и днём, и ночью. Питание было хуже не придумаешь: утром, в обед и на ужин картошка в мундире и ржаной хлеб, испеченный в русской печи. Хозяин дома вернулся домой после тяжелого ранения и был почти нетрудоспособным. Зимой в дом заводили новорождённого телёнка или другую замерзающую скотину. И так жило большинство крестьянских семей в то время. В деревенских семьях обычно было много детей. Хозяин на фронте, а женщина одна разрывалась между домом, огородом, скотиной и работой в колхозе. Хорошо, если старшие дети были уже способны хоть как-то помогать матери. А ведь бывало, что пятеро мал-мала меньше. Кто же посмеет их осудить? Соседка нашла шкатулку с документами в надежде найти письмо от каких-нибудь родственников. И нашла. Это было старое письмо от сестры мамы. Из письма можно было понять, что живёт она одна, а на конверте был адрес. После похорон соседи заколотили дом. Ваню посадили в сани дяди Фёдора, который ехал как раз в этот город по делам. Он обязался доставить мальчонку по адресу. Мужчина довез мальчика до города, указал улицу и поспешил по своим делам. Ваня нашёл дом, где жила его тётя. Постучался в дверь. Ему открыла женщина. Узнав, кого он ищет, она сказала, что его тётя давно уже здесь не живёт. И дверь перед ним закрылась. Так мальчишка оказался один на улице в мороз. Это сейчас можно было бы спрятаться в каком-нибудь подъезде. Но в таком старинном городе все входы в дом были за накрепко запертыми воротами. Темнело. Редкие прохожие не обращали внимания на ребёнка. И тогда, в отчаянии он бросился к нам.