Потом было что-то про музыку. Она вдруг поняла, что он просто купается в этой теме – руки «запели». Порхали вокруг большими расписными птицами, вторя выразительному его голосу и неудержимо витиеватым речам. Даже в говоре его звучала мелодия.
Он много упоминал о прошлом, о друзьях, о своем пути. Она силилась разобраться в прозвищах-кликухах-погонялах неизвестных ей людей, которым вслед за именами прилетали краткие и емкие характеристики, биографические подробности и пара-тройка памятных красноречивых моментов, из разряда «нетленных». Она словно кино посмотрела – на столько все было «в красках». И в то же время поняла, как у него все по настоящему – каждое слово, каждое имя и переживание. Как он скучает по прошлой жизни, и как много тащит его назад, чего ему стоит оставаться там, где он находится сейчас, и двигаться вперед, за мечтой, уверяя себя, что это – не в противоположную сторону от близких и от себя прежнего.
Он так увлекся, вещая е о своем важном! Его нейтральность завораживала. Она смотрела эту повесть, словно оказалась единственным зрителем чего-то грандиозного, ощущая почтение и благоговение за этот момент.
В какие-то моменты, когда она совсем забывалась, он вдруг останавливал свой рассказ, и начинал изучать её пристально. Ни к чему не обязывающе, но проникновенно. Потом ухмылялся, ронял взгляд. И живописно пытался вспомнить, на чем остановился, снова что-то невидимое с себя стряхивая и отряхиваясь как дворовой пес. Ему очень шел снег, который обсыпал его «сахарной пудрой». И румянец, и парок изо рта. В дополнение к начинавшей пробиваться щетине.
Она даже почти забыла, что у него под курткой. И свитшотом. И майкой.
Хотя такое не забывается. На долго.
У него там… нарисованы птицы.
Впрочем, мужественность его говорила не только в этой нетленной «картинке». То же самое сквозило в его интонациях, в его передергивании танцевальными плечами, в болтливых кистях. В походке. Даже в манере смущаться, порой удивлявшей за шлейфом всего, что она уже за ним видела и знала.
– Ты не замерзла? – прилетало примерно каждые полчаса. И таких вопросов прозвучало уже штук шесть.
Нет, она не замерзла. Честно.
А ещё она припоминала об этом пригвоздившем всех недавно «завтра». И не была уверена, что готова проверять «на прочность» эту его брошенную бравадой фразу.
И собственные версии-теории на этот счет.
Но в какой то момент внутреннее ощущение времени пробило курантами для Золушки. При чем в них обоих.
– Который час? – Ты знаешь сколько времени? – прозвучало синхронно. И неотвратимость начала разматываться клубком:
– Почти полночь. Чтоб ты знала. Представляешь, мы бродим уже почти 4 часа.
– Ого. – вздохнула она, испуганная своей печалью. И пустилась в короткие поиски этого времени внутри себя. Или хоть какого-то.
– Кажется, пора греться. Пошли в машину? – предложил он, хотя не выглядел замерзшим.
И это ей пробило гонгом. Приговором.
По дороге они взяли кофе из автомата. Прошли мима кофетерия, подсвечивающего синие сумерки улицы желтым светом. Там внутри – его могли узнать. Он с извинением глянул на неё, и объяснять ничего не пришлось.
Машина была брошена на краю парковки, из неё открывался панорамный вид вниз за ограждением.
Но машина теперь казалась маленькой коробочкой, которая стесняет обоих.
Gеrard Presgurvic "Ромео и Джульетта"-мюзикл – Предчувствие любви.mp3
У неё в голове роились мысли обезмаечные, ненайденные слова прощания и варианты разгадок про «завтра», догонявший постепенно в тепле озноб, и отчаянная неготовность ехать. Хоть куда-то. Особенно обратно. Она вжалась в пушистый светлый меховой капюшон своей пудрово-серой дубленки, отхлебнула последний глоток еще теплого кофе, и затаилась.
Он тоже притих. Подняв глаза, она вновь застала его за рассматриванием. Уличенный, он попробовал спрятаться от разоблачения,
но передумал. За весь вечер он ни разу не закидывал её комплиментами, не пускался в романтические наступления, не заявлял свои «виды» на нее, не вынуждал её отвечать какими-то номинальными предварительными отказами или согласиями, ничего не проверял и почти не провоцировал. Ограничился парочкой безобидных флирт-подколов, и потом обозначал симпатию – только так. Молча. Украдкой.
Но этого – хватало. И удерживало хрупкое равновесие её комфортного состояния. Её успокоенного напряжения.
Вот и теперь он смотрел. В этом изучающем взгляде не было просьбы. Или выжидания. Или вопроса. Было только признание. Ненавязчивое и легкое, как касание щеки. Или предложение прогуляться.
– Что это у тебя? – он бережно отцепил бордовый шарфик, зацепившийся за застежку сережки, – красивые.
Он коснулся тоненького металла с камешком, чуток промахнулся пальцами. Потянулся глянуть поближе. Потом её щека утонула в крупной загрубевшей глубокой ладони.
– Хочется тебя поцеловать. Можно?
Кто такое спрашивает??
Кажется, он не повелся на её попытки наглости! – мелькнуло в её голове, и её мир накрылся. Капюшоном.
Осознание «чужой!», ахтунг! смешалось со странным пропитывающим насквозь чувством безопасности и уюта, и вместо тревоги или сомнений принесло долю любопытства. Она не воспротивилась касаниям лиц. Успокоила совесть тем, что не успела. С ним было спокойно. Он казался теплым и неизведанным. Но в эти дебри её никто не тащил, и она осторожно, без излишней театральности, виданной в кино и книгах, ступала в неизвестность. И в отличие от своих прошлых отношений, не находила в происходящем неизбежности или фразы «так получилось». Тут скорее – «так получилА». Куда пошла, туда и пришла, и неечего переигрывать. Волнение обостряло чувства, но ум оставался ясен, и она была благодарна ему, этому парню, за то, что он сам сделал всё, чтоб не запудрить ей мозги, оставить ей это пространство. Она сама решила быть здесь. Она сама решила попробовать. Его.
И на вкус – тоже.
Ей не пришлось тянуться к нему, метаясь в агонии собственных незнакомых мыслей. Или допущений. Ей не пришлось ни отвечать, ни посылать зазывных сигналов. Но он точно распознал, что она приоткроет рот ему навстречу. И не воспротивится этому сближению. Какое дивное чувство, когда с человеком можно договориться – молча…
Он не нагнетал, и не брал без спросу. Он лишь предложил ей – взглянуть. В него и его жизнь. Попробовать. Он не скрывал, что делает это сейчас и сам – пробует, и в этой простой честности находилась некая успокоенность. Он предлагал ей дружбу. Такую, странную, близкую, в которой не нужно задумываться. Или фильтровать. Не то что не успеваешь, или не можешь. А просто не нужно.
Может, потому, что успеется подумать об этом позже? Её никто не станет торопить, или тянуть. Ей нравилось, что он принимает её и её волю – всерьез. В этом ей угадывалось некое уважение. Почтение. Наверное, поэтому её неумолимая спортивная воля, которую угадывали в её хрупком облике не многие, пропустила его. Так близко.
Они укрылись капюшонами, теснотой салона и зимней одежды, сумерками ночи. Обезмыслием момента. Теплой влажностью ртов в холодной бездне.
Когда они разомкнулись, Саша поискала в себе прилив смущения после такого «заявления»,
но не нашла. Вариация поцелуя оказалась очень пробной и разведывательной – скорее теплой и сухой, чем горячей и разнузданной. Облегченной. Дэмо-версией. Обещающей, но не требующей. Она даже усмехнулась ему вслед. Лишь бы только он не узнал, чему усмехнулась – мысли, что язык был очень близко, но… в следующий раз. Свой она тоже пока приберегла.
Он усмехнулся в ответ. И выдал неожиданное. И, возможно, не самое уместное:
– Я почти 4 года не целовался… с другой… – зачем-то обронил он, кажется, всё ещё взвешивая необходимость этой информации. Этого признания.
Саша опешила. Но мгновенно отогнала от себя колючие мысли. И поразилась тому, какой мощный укол ревности подстерегал её за этим поворотом, куда она чуть не шагнула. Она точно не желает делить его ни с кем. Даже такие вот сухие ограниченные касания. О других с другими – и думать… больно.
Вдруг он посерьезнел и закрылся.
– Мне надо тебе кое-что сказать.
Его тон ей не понравился. Он снова выждал её молчаливое разрешение.
– Сразу скажу, что больше всего на свете мне сегодня не хочется расставаться с тобой. – тихо себе под нос пробубнил он, – И, как ты наверное, уже понимаешь, я попрошу тебя сегодня остаться рядом. Не могу не попросить.
…ну…прояснилось…
– …если захочешь, я отвезу тебя домой, не вопрос. – он сам себе кивнул своей готовности и потеребил пачку от сигарет в расписной руке, повертел, погладил большим пальцем по целофану поверх логотипа, и ей захотелось рассмотреть что он курит, – Но если решишься принять мое приглашение, то, чтоб ты знала, это тебя ни к чему не обязывает. Просто мне приятно твое присутствие. А у тебя есть шанс посмотреть мой роскошный балкон и мои рассветы.
Его тон отдался волной успокоения внутри – рассказывая об оставленном отчем доме, он упоминал, как ему прикольно впервые в жизни поселиться на высоте, и как его завораживают его персональные виды панорамного остекления – как символ новых пространств его жизни. И как каждое утро солнце озаряет его жизнь по новому… И ни слова про секс. Даже между строк.
