Прильпе земли душа моя
Добавить В библиотекуАвторизуйтесь, чтобы добавить
Добавить отзывДобавить цитату
Прильпе земли душа моя
Наталья Горбаневская
Прильпе земли душа моя Стихи (1956-2010)
Наталья Горбаневская. Москва, июнь 1992.
Автор Владимир Перельман.
«Огонь в печи почти погас…»
Огонь в печи почти погас,чуть-чуть чуть-чуть трещат поленья.Еще не про́бил правды час,еще не смыто преступленье.Еще над сонными горамине протрубили судный день,и в город всё идут с дарамиот обнищалых деревень.Холодный синий дым над домомв прозрачном воздухе стоит,и по знакомству незнакомымГосподень ангел говорит:Еще не смыто преступленье,еще не про́бил правды час,еще трещат в печи поленья,хотя огонь уже угас.«Колокола и купола…»
Колокола и купола,и ранним-ранним утромуходят те, кому порав далекую дорогу.Колокола подвязаны,и купола подрезаны,и возле пристани во льдучерные лодки.«Свело мне руки водою ледяной…»
Свело мне руки водою ледяной,за красным солнцем, в колодце отраженным,спускаюсь в полдень, и небо надо мнойдрожит, дрожит и кажется тяжелым.За первым кругом откроется второй,но я пройду их девять раз по девять,чтоб вычерпать березовой корой,что суждено мне в этой жизни сделать.Летит бадейка, цепью прогремев,и кверху подымается пустая,моя свобода, прощальный мой припев,колодезная песенка простая.«Смиренно опущу глаза…»
Смиренно опущу глазаперед чужими чудесамина полчаса, и полчасастою, как мальчик под часами.Не отведу притихший взорот краешков своих ботинок,в руке цветы сомну, и сорвойдет в неравный поединокс летящим ветром, лепестки,со мной расстаться не желая,на тыльной стороне рукизацепятся, как неживаярука цепляется за то,что ухватила перед смертью, —за руку друга, за пальто,за пуговицу, за бессмертье.Так с непокрытой головой,обсыпанная лепестками,я срок свой получасовойстою, как мальчик под часами.Выстаиваю полчаса,покрытая цветочным сором,разглядываю чудесаполуприкрытым сонным взором.И, как ладошка неживая,уже лишенная тревог,еще лишенная свечи,еще откинутая косо,отбывши под часами срок,уже чудес не ожидаю,и кто-то задает вопросы,а кто-то шепчет мне: – Молчи.«О жизнь моя, междометие…»
О жизнь моя, междометие,о нечленораздельная,о смерть моя незаметнаяосеннего растения.Что, дорывалась распятия?Что, добивалась плахи?Оборванная и смятаянитка из рук у пряхи.О пряжа Господа Бога,священная паутинка,растоптана и убога,на подошве чьего ботинка?О жизнь моя – не выговорить!О смерть моя – ну и что?А вы говорите, это вы говорите,что ничто ни из чего и в ничто…«От возраста дошкольного…»
От возраста дошкольногодо звона колокольного,до звона погребальногоот вас я не избавлена,советчики, попутчики,раскормленные лучники,худые арбалетчики,с меткою на плечике,дьявола разведчики.Но в звоне том, но в том годуя дымом к небесам взойду,взойду, как дым, в небесный храм,а вы долой, домой, к котлам,к своим котлам, несчастный хлам.«Сверчок поет в Сочельник…»
Сверчок поет в Сочельник,в январский понедельник,и звон колоколовплывет среди сугробов,едва-едва затронувих краешки крылом.Поет сверчок в Сочельник,молчит мой гость случайный,а звон колоколовв глубоком снеге тонет,в высоком небе тает,в пространстве без углов.Зато в углу у печкисверчки, как человечки,стрекочут, а кругоми тает звон, и тонет,но на прощанье тронет,коснется нас крылом.«Не сокруши меня Ты, Господи…»
Не сокруши меня Ты, Господи,не проиграй меня в очко,не прогони бродягой по светуидти, не веря ни во что.Ты, что по морю яко по сухупрошел, ступая широко,не опусти меня без посохав земных страданий решето.Ты, Боже, Сыне Человечий,коли решил на эти плечиярмо с бубенчиком надеть,не отпусти меня свободной,не попусти в ночи холоднойдуше моей заледенеть.«Горсточку воды…»
Горсточку водыв форточку плесну,мокрые следык нецветному сну,легких горемыкодинокий сон,вдруг ужасный крикизо всех окон,изо всех дверейпеши, на коняхдевушка, еврей,конюх и монах,мальчик на осле,клоун колесом,и по всей землепрерван тихий сон,и со всех сторон,изо всех окон,как последний стон,благовеста звон.Изо всех оконблаговеста глас,и со всех иконвыцветает Спас,попроси, проси:«Господи, спаси,на святой Русимимо пронеси!»Но иконный ликизо всех ворот,словно восьмерикна восемь сторон,словно четверикна восьмерике,где безглавый крикна одном крюке,где везде окрест,с четырех сторонна незримый кресткарканье ворон.Крест-то кто-то сдална металлолом,стал его металлскошенным крылом,белый бомбовознад землей кружит,а земля без слез,ти́хонько дрожит,а земля без слез,как побитый пес,а по ней враскостень его колес.Что́ вам нелегко?Просто Страшный суд,просто никогобольше не спасут,тень его хвоста,круче высота,нет на вас креста,и земля пуста.Ветер свысока,с напряженных скул,горсточку пескав форточку плеснул.«Что́ навсегда? Что значит навсегда…»
Что́ навсегда? Что значит навсегда?В часах античных капает вода,в других пересыпается песок,а мой будильник целится в високи пробудит – уж это навсегда —от краткого, раскрашенного снаменя, тебя и каждого, мой друг,для вечности, для новых, вечных мук.«Опять собирается вещий Олег…»
Опять собирается вещий Олегпродлить усеченный кудесником век,себя от коня отрывая.Но снова заплачет над черепом князь,и выползет снова, шипя и смеясь,змея между тем гробовая.Так будь ты сторук и стоуст и столик,а встретится лживый, безумный старик —не спрашивай, право, не стоит.Все косточки в горсточке Господа спят,ковши круговые запенясь шипяти шипу змеиному вторят.«А завтра здесь не сыщешь и следа…»
А завтра здесь не сыщешь и следаот тени, что вдоль стен за мной скользила.Я улыбаюсь, горькая слеза,как льдинка, на зрачке моем застыла.Как в домике игрушечном слюдане позволяет глянуть сквозь оконце,так ничего нельзя прочесть с лица,в котором прежний день уже окончен,а новый загорится не теперь,и след слезы не слышен и не виден,и лишь метель раскачивает дверь,в которую мы все когда-то выйдем.«Возьми разбег и с полдороги…»
Возьми разбег и с полдорогине воротись, не поверни.Какие горькие тревоги.Какие солнечные дни.Какое небо! Листопадомне захлебнись в разливе рощ,последним юношеским взглядомне согласись, что мир хорош.В полете легкого движенья,в тени осенней тишиныда не сойдет успокоеньев твои видения и сны.«Приснись под утро лествичка…»
Приснись под утро лествичка,не весть, хотя бы весточка,хотя б нивесть о чем.Но издалёка, с вечера,все сны твои засвеченынегаснущим лучом.И ты, из зоны в зону греззамысливший побег,что над тобою произнествой просвещенный век?И чем сегодня он сверлитпокой дрожащих век?Тебя и ночь не веселит,не осушает слез.Но сквозь – но сквозь бессонницу,сквозь узкую оконницудано тебе пробресть,чтоб, на решетке распятым,увидеть в небе аспидномне весточку, но Весть.«Когда, коснувшись утренней звезды…»
Когда, коснувшись утренней звезды,зажгутся белым пламенем сады,где нет тебя, и нет, и не бывало,когда кругом ты станешь неправа,когда сорвутся с горьких губ слова,но не слова, а смутный гул обвала,когда в дрожащем зеркале рекиты отразишь, но не свои, зрачкии, как в разлуку, погрузишься в омут,когда простишь и другу, и врагу,всем, кто на этом замер берегуи кто стремится к берегу другому,когда, как на бегу, печаль стряхнешь,когда придешь к тому, кто не похож,кто не стоял у твоего порога,тогда, но нет, еще и не тогда,и что́ тогда? Затягивает мглагрядущее…«Когда, доставши до звезды…»
Когда, доставши до звезды,зажгутся белые сады,где нет тебя и не бывало,когда кругом ты неправа,когда сорвутся с губ слова,но не слова, а гул обвала,когда – но не свои – зрачкив дрожащем зеркале рекиты отразишь и канешь в омут,прощая другу и врагу,всем, кто на этом берегуи кто отплыл уже к другому,когда печаль с плеча стряхнешь,придешь к тому, кто не похож,кто не стоял под этой дверью,тогда, но что же, что тогда?Бог весть, затягивает мглагрядущее…«Засуха, злая мачеха…»
Засуха, злая мачехаугасающего лепестка,запах востока в пыли одуванчика,плоские волны песка.Засветло зачитайте, что значитсяна скрижали, свисающей свысока…Мать честна́я, заступница-троеручица,смой засохшую кровь с виска.«Спи, кузнечиков хор…»
Спи, кузнечиков хор!Лес восходит на холм.Бес проехал верхом.Я не верю стихам.Ложь, мелодия, сон.Звон глагола времен.Смех, признание, стон.Что за жребий мне дан!Слов не выпить с горсти.Строк в тюрьму не снести.Ни согреть, ни спастиот властей и страстей.Тронь струну – вся в крови.Трень да брень оборви.СВЕТ И СЛОВО ЛЮБВИ.Спи, кузнечиков хор.«Вот в чем, а впрочем, и не в том вопрос…»
Вот в чем, а впрочем, и не в том вопрос,а просто в том, колючий, мягкий мох ли,а ты ни в сон, ни в чох, и только охни,когда росток сквозь позвонок пророс.Так, прирастая к стенкам бытия,в небытие, в траву, хвощи и стланикты прорастаешь, приуставший странник,и эта пристань предпоследняя твоявсё ярче, всё сильнее зеленеет,покуда небо звездное бледнеет.«Цвет вереска, чернильный блеск…»
Цвет вереска, чернильный блескмохнатых моховых снежинок,букет, подброшенный под крест,как складывалось, так сложилось,как загадалось, так в ответаукнет, не на что, пожалуй,пожаловаться, как бежалось,так и припасть придет к травемоей дырявой голове.«Который час? (Какая, кстати, страсть…)»
Который час? (Какая, кстати, страстьразрыв пространства исчислять часами,как будто можно, как часы, украстьчасть света, что простёрта между нами…)Который час? (Междугородный звонменя, как трубку с рычага, срывает,в который мир проплыть? в который сон?в который миг нас память оставляет?)Который час? (Кровит кирпичный Спас,и чье же на моей крови спасенье?и соль из глаз в селедочный баркас,и соль земли – прости, который час? —уже забыла привкус опресненья.)«Пора подумать не…»
Пора подумать нео наслажденьях плотии услажденьем духа тоже пренебречь.Пора накопленную горечьпересчитать по зернышкуи в ладанку зашить.Пора, мой друг, пора…«Взлетаю вверх усильем слабых плеч…»
Взлетаю вверх усильем слабых плечи, колотя по воздуху кистями,в туман стараюсь, в облако облечь,что одевалось мясом и костями,да говорят, игра не стоит свеч,и дружескими, милыми горстями,пока я набираю высоту,сырая глина скачет по хребту.Из теплых туч не выпаду росою,и стебельком асфальт не прорасту,смерзается дыхание густоев колючий столб и хвалит пустоту…Чего я сто́ю? Ничего не сто́ю,но всё как на столпе, как на постув пыли морозной висну без опоры,взирая слепо книзу на заборы,на изгороди, проволки, плетни,на разделенье мира, на раздоры,извечные колодца и петлибесплодны за меня переговоры,и, вытолкнута из-под пят земли,я все лечу, лечу туда, где скорырасправы и суды, где, скомкав речь,на вечной койке разрешат прилечь.«Но чем мы себя мним…»
Но чем мы себя мним,когда целый мир – мними даже реален ли прах,когда, отражаясь в воде,видение, кто ты и где? —и призрачен даже страх.Наверное, только смиреньеспасает кого-то из нас,отдавшего смертное зреньеза трижды единственный глаз…«Мы верим, что умрем, мы верим, но не знаем…»
Мы верим, что умрем, мы верим, но не знаем,пока не проплеснет заря крылом сухим,покудова на грудь горячим горностаемне кинется печаль, взывая Элохим.Как об косяк висок, дыханье рассечется,а в этой трещине бесцветная, без звездзияет бездна… Ляг, она с тобой сочтется,она тебе под свой расчет подгонит рост.«Господи Исусе, Пресвятая Богородица…»
Господи Исусе, Пресвятая Богородица,что за народец от нас народится?Как свернутый в трубочку листок смородины,гонимый ветром через колдобины,через овраги и буераки,где подвывают одни собаки.Что за народец, что за отечествои что за новое человечество?Как перестоявшая, запрошлогодняя,верба виле́нская, богоугодная,верба раскрашенная, верба сухая,песок лепестков на меня осыпая…«А ты вообрази…»
А ты вообрази,что там, на тех высотах,прислушаются, кто такрасплакался в грязи.Вообрази, что там,на тех высотах звездныхтот плач – и хлеб и воздухбесслезным существам.Но не воображай,что все снято́ и свято,что тут и вся расплатапод смертный урожай.«Не лань и не олень, даже не тень оленя…»
Не лань и не олень, даже не тень оленя,даже не гончей тень, летящей сверх полей,над вымерзшей стерней, сквозь мертвые селенья,да по-над ельником. Не тень ее, не лай,не голос, и ничей не голос – ни животныйистошный смертный крик, ни залп, ни ловчих клик,ни нечленораздельный и немотныймой вой. Молчишь – молчи. Как ликстоликий с образо́в ни слова не проронит,стоустый не вздохнет, стоглазый не прольетста слёз, и в темный лес ста голосов погонине вышлет, и в поля ни пули не пошлет.«Умереть – это вывернуть глобус и жить на изнанке…»
Умереть – это вывернуть глобус и жить на изнанке,это стать антиподами пода земного и чада,это больше не каяться и закоснеть в несознанке,и забыть различать, кто сестра, и любовник, и чадо.Умереть – это просто как спичка, летящая с моста,уплывает в Атлантику, хоть бы упала в Вилейку…Кто не умер, еще не умеет, и всё понимает непросто,и подносит ко рту то дырявый стакан, то худую жалейку.«О тяжесть безвоздушного паренья…»
О тяжесть безвоздушного паренья,о легкость угасающего плеска.У райских врат мы обрастаем в перья,дрожит свеча, трепещет занавеска.О радуга дождливого терпенья,о наледь на тропинке перелеска.У райских врат мы отрясаем перья,парит полуизмятая повесткана Страшный суд, замри у райских врат,у райского блаженства на пороге,здесь долги сроки, колки проволо́ки,как проволкой опутанный стократУральских гор заворожённый клад —легкое перышко в завьюженной берлоге.«Смотри, сегодня Сена – серо…»
Смотри, сегодня Сена – серо-буро-зеленая, а я,иссиня-бледная, весеннегляжусь в течение ея.Когда нехватка витаминовдрожит в слабеющей скулеулыбочкой псевдоневинной,скользящей ангельскою миной,едва заметной, еле видной,землисто-бледной половинойЦарства Господня на земле,тогда уткни и лоб, и плечив перила Нового моста,не отразясь ни в том, что плещетпод ним, ни в том, что так трепещетнад нами, там, где ловчий кречетпростор сурового холстарвет с треском. Поклянись немногим,своим имуществом убогим,своим истертым кошельком,полуразвеянной подушкой,полупровальной раскладушкой,затоптанным половиком,но поклянись, что этот деньв жемчужной сырости февральской,как свою собственную тень,до самой подворотни райскойты донесешь, до тех сеней,до той ни в свет, ни в цвет прихожей,куда одни лишь души вхожи,одни, не только что без кожии глаз, но даже без теней.«Раствори же засне́женные веки…»
Раствори же засне́женные векив восходящем сиянии дня,глянь-ка, около калиткиперехожие каликистих о Божьем человекезавели, веригами звеня.Ты не слушай, не прислушайся – услышь,натекла в сенях седая лужа с лыж,не в пол-уха, в полуужасе, не в полу-глухоте, прижав другое плотно к полу.Переливчато накрапывает с крыш,та и оттепель теплее, что не в пору,ты не слушай, не прислушайся – услышьхрипло-сладкий скрип лыжни по косогору.«Господи Боже мой…»
Господи Боже мой,Свете во мгле!Мокрого крошевав черном стекле,мокрого месивапод колесом,оклика бесьегов некрепкий сон,марева дымногоот сигарет,друга единого,коего нет,зверя столицегоименем Труд —дай нам сторицею,пока мы тут.«Пламя тысячи свечей…»
Пламя тысячи свечейопрокинуто в ручей,и ручейная Мадоннаулыбается бездомнопо дороге в Вифлеем,обхватив живот руками,воск шипит, вода кругами,вем ли, Он ли, иль не вем,но, лелеемая плотьпод лилейным шелком мышцы,крепкой ножкой бьет Господь,свечку надвое сломившив прислонившейся руке,отразившейся в реке,в море, в океане, в небе,в белой соли, в черном хлебе.«Плавленое золото дождя под фонарем…»
Плавленое золото дождя под фонарем,явленное торжество листвы запрошлогодней,волглой и слежавшейся, но этим январемвеемой по сквознякам околицы Господней.Давняя стремительность подкидывает вверх,сдавленная диафрагма щелкает наружу,видимо, обыденный, непраздничный четвергвысвободил из подвала скованную душу.Ставнями прихлопнешь только ящерицын хвост,черенок надламывая, не удержишь силойтенью раскружившийся вдоль тротуара лист.…И становится оставленность почти что выносимой.«Тише, выше, ближе, круче…»
Тише, выше, ближе, круче,полегонечку дойдемдо ходячей в небе тучи,там и выстроим свой дом.Четко, твердо, аккуратно,стены – воздух, небо – свод,но внезапно, непонятномы запросимся обратно,хоть бы даже безвозвратно,в хляби глин, трясин и вод.Потому что этот облак,этот воздух, эта синь —не для наших тяжких лёгких,не для наших слабых сил.Тише, ниже, скольже, круче,кочки, тропочки – возврат.А вверху над нами тучи,отчужденны и колючи,насылают неминучемелкий дождик, крупный град.«Облетает одуванчик, дав рожденье целой стайке…»
Облетает одуванчик, дав рожденье целой стайке,молодую травку нянчит прошлогодний лист опавший,уступая место ночи, отползает день вчерашний,молодая травка точит прошлогодний день лужайки.И целый свет —лишь суета сует,и всяческая суетавсегда животвореньем занята,смолчите «нет»и отвечайте «да»,и диалектика тучнеет на престоле…Мне столько лет уже, что эта ерундаслаба, чтоб порешить мою свободу воли.«Воздыхатели вздыхали…»
Воздыхатели вздыхали,кланялись поклонники,а цветы стояли в зале,как на подоконнике.В белом платье, в туфлях черных,как в системе знаковой,чтобы кто-нибудь ученыйрюмками позвякивал.Воздыхатели вздыхали,поклонники плакали,а цветы не засыхали,как живые на поле.В белом платье, с черным бантом,с челюстью подвязанной,чтоб наемным музыкантамзаработать на зиму.Воздыхатели взлеталилегче пуха летнего,выше Леты, над цветами,к дню Суда последнего.«Основа жизни, основанье сил…»
Основа жизни, основанье силна выживанье, белая надеждаслепых очей, остатняя одеждаплечей спины и темени могил,корявый посох, голая ладоньна посохе, нечуткая к занозам,и, вопреки сугробам и заносам,путь пеший на мерцающий огонь.Не тронь меня, пока я шевелюгубами, вычисляя расстояньедо таянья снегов, до расставаньядуши и тела и пока листаюгубами теплыми снежинок стаю,стремящуюся к вечному нулю.Взгляну вокруг, но Имени… Шагайи дальше вдоль по занесенным вешкам,Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
Полная версия книгиАвторизация