«Я крокодила пред Тобою…»

© Татьяна Малыгина, 2016

© Римма Кадырова, дизайн обложки, 2016

© Римма Кадырова, иллюстрации, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие

«Жизнь складывается из событий, которых не ждешь, не планируешь. У Творца для каждого свой сценарий».

Пересекаясь и переплетаясь между собой, эти сценарии образуют яркую многоплановую картину жизни северного провинциального городка России. На этом фоне разворачивается история данной книги.

Книга основана на реальных событиях и предназначена для широкого круга читателей.

Данный труд родился на свет в результате событий, происшедших в период с 2009 по 2014 годы в одном из небольших городов России. Участниками их стали реальные люди, поэтому это художественное произведение основано на реальных событиях.

В книге рассказывается о той стороне жизни в церкви, которая, как правило, остаётся за кадром. Это хамство, подлость, карьеризм, сребролюбие и многие-многие другие пороки, с которыми подчас сталкивается человек, приходящий в церковь, и которые горьким осадком оседают в глубине его души, периодически напоминая о себе.

Мы привыкли читать о людях в церкви в радужных тонах и удивляемся, когда вдруг появляются публикации, открывающие совсем иной мир внутри церковной ограды.

Мы подчас забываем, что свята Церковь, но не человек, находящийся в ней. Ему, обуреваемому страстями и пороками, ещё только предстоит стать таковым, пройдя путь длиною в жизнь. Легкое повествование автора о сложных жизненных путях героев произведения открыло перед читателем совершенно новый жанр – православный детектив, потому что в книге описывается и само преступление черты закона, и мотивы этого поступка, и наказание за содеянное.

Автор поднимает темы любви и подлости, верности и предательства, прощения и возмездия, поиска смысла жизни, идеализации человека, облечённого в сан, и разочарования в нем. На страницах книги автор показывает, насколько велик наш страх перед человеком, но не перед Богом, преклонение перед сильными мира сего, ложный стыд и цинизм. Как внутренняя боль становится достоянием всех и вся, а вместо помощи и сочувствия человек получает презрение и ненависть от себе подобных, кидающих камень в спину и кричащих: «Распни! Распни его!» Но мы видим, насколько близок Господь, спешащий нам на помощь, если только мы сами хотим этой помощи и готовы принять ее.

Главные герои книги с упованием на промысел Божий преодолели все те испытания, которые Господь послал им на их пути. Эта книга об укрепляющейся вере, которая, как металл, закаляется в горниле борьбы со грехом и твёрдом уповании на всеблагое милосердие Господне. О промысле Божием, ведущим странника по Земле к небесному Иерусалиму. Об осознании каждым ¬ кто он есть на самом деле и кем ему еще только предстоит стать.

Часть 1. «Целую ваши деньги!»

«В храме молятся два человека. Один сокрушается:

– Я разорен! Мне не вернули долг, мне нечем выплачивать ипотеку, меня уволили с работы! Господи, дай мне хотя бы тысячу, чтобы прожить этот день!

Второй дает ему деньги и говорит:

– Возьми и не отвлекай Господа по мелочам».

Сначала проснулось сознание. Не открывая глаз, Марина пошевелила руками, попыталась приподнять голову. Как же больно… Опустив руку, нащупала пачку сока, медленно поднесла к пересохшим губам и не спеша сделала глоток, потом еще. Сок липкой тошнотой встал в горле. Сердце дрожало, билось часто-часто, и давно знакомый страх смерти, страх умереть прямо сейчас входил в душу, сковывал тело. Марина медленно села на кровати, стараясь не разбудить Олега. Она тихонько переползла через него и, еле шевеля босыми ногами, поплелась в ванную. Марина старалась не обращать внимания на тошнотворное состояние. «Сейчас все пройдет, пройдет, пройдет…». Она открыла кран, села на край ванны и стала ждать, когда потечет совсем ледяная вода, чтобы, как всегда, смывая боль, зачерпнуть три огромные пригоршни воды, обливая поочередно лицо, шею, волосы, плечи. Она стояла по пояс мокрая, босая в луже ледяной воды, и живший с ней долгое время страх постепенно отползал, как жирная змея. Не вытираясь, Марина пошла на кухню. Струйки воды стекали с длинных русых волос, оставляя на линолеуме тонкие дорожки. Мокрая майка облепила тело, неприятно холодила. Ее мелко трясло. В дверце холодильника стоял дежурный пузырек с валокордином. «Раз, два, три… двадцать… тридцать шесть». Сколько тебе лет – столько капель. Мама учила. Мама, мама… Видела бы она сейчас свою дочь, стоявшую у кровати Машки, ссутулившуюся горбушкой от абсолютного бессилия. Машка еще спит, сегодня в школу не надо, выходной день, суббота. «Провались они пропадом, эти корпоративы! – Марина присела на краешек кровати дочери и заплакала. – Не могу, малыш, больше не могу… Господи, я не хочу жить ТАК!» Голову разрывало, от слез стало еще тяжелее, в виски тупой болью била кровь. Марина прилегла, обняла спящую дочь, уткнувшись Машке в затылок. Детский запах дочери немного успокоил. «Надо же, десять лет, а она все ребенком пахнет», – улыбаясь и проваливаясь в похмельную дрему, подумала Марина.

***

Марина Калугина, по отцу Толмачева, родилась на Севере, все ее родные были из Сибири, русские и татары вперемешку с чувашами. Дедов, к своему стыду, она не знала, еще раз подтверждая поговорку об Иване, родства не помнящем, да и как росли сами родители, мало интересовалась.

Ее отец Иван Иванович рано начал карьеру. Окончив ветеринарное училище, он несколько лет работал зоотехником в небольшом сибирском поселке Хаял, время от времени пописывая статьи «на злобу дня» в местную газету «Красный Сибиряк». Его статьи были востребованы, они описывали «НЕПРОСТЫЕ ТРУДОВЫЕ БУДНИ ПРОСТЫХ ЛЮДЕЙ», уже сорок лет приближающихся к светлому будущему. Со временем его статьи стали печататься чаще, тексты повествовали о сложных взаимоотношениях в пролетарской среде, обличали тунеядцев, этих «ПИЯВОК НА ТЕЛЕ СОВЕТСКОГО ГОСУДАРСТВА». Газетные колонки «Красного Сибиряка» ставили на вид нерадивым коммунистам, по чьей вине не выполнялся план, срывались поставки или разрушалась «ЯЧЕЙКА ОБЩЕСТВА». Разумеется, поступок провинившегося можно было освещать исключительно по указанию сверху. Вскоре Иван Иванович понял, что писать ему интереснее, чем лечить, и, уйдя из зоотехников, он с воодушевлением начал карьеру профессионального журналиста, вступил в партию и понесся по партийной лестнице. Человек он был принципиальный, потому что искренне верил в то, что все делает правильно и что ленинский путь действительно ведет к светлому будущему. Вскоре он женился на местной скромной и красивой девушке, учительнице Тамаре, через год родившей сына Павлика. Через два года появилась на свет голубоглазая, румяная и круглолицая Оленька. К тому времени Иван Иванович уже занимал пост заместителя редактора «Красного Сибиряка», еще через два года он стал редактором той же газеты и ему вовсю маячило нешуточное повышение в соседний район, Хантаякскую АССР, на пост редактора местной газеты «Красный Север». Но в Республику Хантая семья Ивана Ивановича попала только спустя пятнадцать лет. Из багажа с собой было немного – знания главы семейства, пара мешков с одеждой, посудой и плюшевый мишка, которого взяла с собой трехлетняя Марина, нечаянно родившаяся на радость почти сорокалетних родителей.

Земли Республики Хантая издревле принадлежали уральским народностям, эта группа уральской языковой семьи была самой малочисленной. Когда-то, в древние века, земли Хантаи перешли от Новгородских земель к Московскому княжеству. Земли эти долго оставались незаселенными из-за сурового климата, а поставка товаров шла с большими перебоями из-за отсутствия торговых путей. Правда, еще в начале восемнадцатого века до устья реки Арахья добрался-таки отчаянный Савелий Губов и организовал кустарную добычу первой нефти. Республика резко начала развиваться в сороковые годы, когда были найдены большие запасы каменного угля. Объединенными усилиями руководства ГУЛАГа и неистощимым оптимизмом зэков здесь были построены угольные шахты, дающие на-гора бесценные ископаемые для нужд фронта. Притундровые леса и защитные полосы вдоль рек стали последним местом упокоения тысяч людей, замерзших, изъеденных местными лютыми комарами и злющей мошкой. Уникальные древостои, кустарники и травы тут всегда подлежали государственной охране, в отличие от миллионов закончившихся здесь человеческих жизней. Эта ничего не стоящая в те годы людская бесправная масса проложила железку, которая жива до сих пор и вывозит уже не только в Россию, но и за рубеж все ту же нефть и драгоценный лес. После ликвидации системы ГУЛАГа вросшие стенами в суровые земли Хантаи тюремные бараки остались стоять здесь не только как память о прошлом, но и как вполне живой и функционирующий организм настоящего времени. Эти места навсегда остались местами лишения свободы, семьи, социального статуса. До распада СССР, когда людской отток уменьшил население Республики Хантая почти на треть, было еще очень далеко, поэтому полные советской энергии и коммунистического задора приезжающие сюда в пятидесятые годы новожители, как муравьишки, обживали бараки и общежития, а партийная элита въезжала в пятиэтажные современные хрущёвки-новостройки.

Ивана Ивановича перевели в Северогорск в конце шестидесятых. Это был небольшой, но перспективный городишко с населением около двадцати тысяч человек.

Марина отчетливо помнила, как она долго взбиралась на пятый этаж нового дома, там они теперь будут жить все вместе, с мамой, папой, старшим братом и сестрой, не в одной маленькой комнате, а аж в целых трех! На ней было бежевое фланелевое платье в коричневый грибочек. Она пыхтела, отдувалась, шагала взрослыми шагами, спеша поскорее увидеть их новую квартиру. Стены комнат были почему-то кривыми и ярко-синими, сильно пахло краской. Иван Иванович был мужиком на все руки и без посторонней помощи быстро сделал ремонт в квартире. Отец умел все. Красить, строить, белить, выжигать, чеканить, плотничать, красиво рассуждать и вкусно варить и жарить. Обоев в то время не было, поэтому, чтобы стены выглядели не так уныло, Иван Иванович начертил на побеленных стенах небольшие разноцветные кубики, от которых в разные стороны отходили цветные лучики. Получилось красиво, желто-оранжево и радостно. Ведро с белой краской стояло посреди зала, Марина крутилась вокруг него в новом красивом красном платье в клеточку, его только вчера ей купили, не обращая внимания на окрики родителей. Она самая красивая, самая нарядная!

– Марина, не бегай! Марина, отойди! Марина, не мешай отцу!

– Я королевна! Я принцесс-а-а-а! – Марина кружилась, держась двумя пальцами за подол платья. – Я королевна-а-а! Я… А-а-а-а-ай, мамочка-а-а! Я упа-а-ала-а-а! А-а-а-а-а!

Тамара Николаевна прибежала на истошные вопли дочери и увидела несчастную орущую Маринку, сидящую в ведре с краской. Хотелось смеяться и плакать одновременно.

– Ну дура ума нет! Предупреждали же тебя, полоумную! Отец, иди сюда, тащи свое отродье мыться! Где ацетон? Ацетоном надо, она вся в краске! Платья-то как жалко! Надолго собаке блин, едрит твою за ногу! Бестолочь!

Марине было ужасно обидно и жалко платья. Страшнее трагедии в ее жизни еще не было.

Мебель – книжные полки, откидной стол и такую же кровать – отец смастерил сам, днем лежанка удобно защелкивалась на стене и была пределом мечтаний Марины. Вообще все было очень здорово, почти собственная, с мамой на двоих, кровать, огромная отдельная кухня – целых пять метров! Папа спал в зале на диване, брат с сестрой – в своей комнате. Им было не совсем удобно, но на это мало обращали внимания, шутка ли, собственная новая квартира.

Утром по выходным, когда не надо было идти в садик, просыпаясь и ленясь вылезать из-под одеяла, Марина слышала, как мама негромко возилась на кухне, потом что-то шкворчало, шипело и в спальню медленно приплывал запах блинчиков. Марина жмурилась от удовольствия, предвкушая большой блин. Сначала надо было опустить его в чашку с разогретым сливочным маслом, потом в блюдце со сметаной. Мама подавала блинчики так, чтобы масло с них стекало. Оно стекало не только с них, но и с Маринкиных пальцев до самого локтя. Все запивалось горячим сладким чаем, и это можно было есть бесконечно.

В холодильнике всегда хранилось что-нибудь вкусненькое, особенно по праздникам. Марина помнила радостное ожидание майских и ноябрьских дней, когда, накануне, отец приносил из буфета-распределителя две полные сумки продуктов из тех, что обычным людям купить было невозможно – шпроты, красную и черную икру, консервы из горбуши, салями, карбонад, печень трески, сырокопченую колбасу, сгущенку, растворимый кофе в круглой железной банке, куски говяжьей и оленьей вырезки, семгу, муксуна и омуля. Пока счастливая Маринка под жизнеутверждающие советские марши, размахивая флажком, проплывала мимо праздничных трибун на плечах у Пашки: «Паша, смотри, наш папа!», Тамара Николаевна готовила обед к возвращению домочадцев. Обедали недолго, Иван Иванович выпивал чарочку-другую, и все разбредались по своим углам.

Первая трагедия с испорченным платьем была быстро забыта, Маринке купили новое. Ее баловали. Она самая младшая, ее не ждали, вернее, ждали, но не планировали. Тамаре Николаевне было уже тридцать пять, средней дочери – десять, сыну – двенадцать. Третий-то зачем? И так сил никаких нет. Но планы планами, а врачи сказали: хочешь жить – роди ребенка. Своим появлением на свет Марина вылечила маму. Она этим очень гордилась и хвасталась подружкам:

– Я мамино лекарство!

Девчушки ничего не понимали, но уважали какой-то очень важный Маринкин поступок.

Дочь появилась на свет летом, весом в четыре килограмма сто граммов, не доставив Тамаре Николаевне ни малейших неудобств, быстро и безболезненно. Что такое счастье позднего материнства, Тамара Николаевна ощутила сразу, словами это было не передать. Она зацеловывала дочку, занюхивала ее до головокружения, держа под бочком, ни на минуту не спуская с нее глаз. Ночью прислушивалась к ее сопению – дышит, не дышит? Старших целовать было некогда, Тамара вышла на работу, когда сыну исполнился месяц. Когда родилась дочка, ее, трехмесячную, отдали в ясли. Маринку хотели назвать Прасковьей, в честь бабушки. Оля была против категорически.

– Вырастет, Парашей будут звать.

Остановились на Марине.

– Ваня, завтра нас выписывают, машину бы надо, встретить.

– Тамарочка, машина будет!

На следующий день Иван Иванович, грудь колесом, приняв по маленькой на радостях по случаю рождения наследницы, на ярко-красном «Москвиче» подкатил к роддому со своим закадычным приятелем, с которым в молодости работал ветеринаром-зоотехником в совхозе, где они крутили коровам хвосты. Он встретил Тамару с Маринкой на руках, аккуратно посадил в машину на заднее сиденье, и с радостным криком «Эх, прокачу!» компания поехала по проселочной дороге, огибая коровник. Отцовская радость добавляла машине скорости. Дороги как таковой не было, да и приподнятое боевыми ста граммами настроение молодого папаши способствовало приключениям, в общем, на очередном ухабе «москвичонка» занесло, и он со всей дури врезался в кучу навоза. Это было первое в Маринкиной жизни препятствие.

Счастливых детских воспоминаний было немного. Пожалуй, самыми радостными были дни, когда Марина болела. Тогда ее любили все. Ее жалели, подолгу сидели у кровати, меняя компрессы на лбу, мазали горло люголем, давали полоскать фурацилином, и даже порошки горького стрептоцида она принимала со счастливым отвращением. Когда она бредила из-за высокой температуры, то, приходя в себя, видела испуганное лицо мамы, и осознание, что она могла умереть, добавляло значимости ее маленькой жизни. Особенно Марина любила болеть зимой. Ей никогда не наскучивало смотреть на замысловатые узоры на окнах. В них она видела целые картины, волшебные иллюстрации к существующим только у нее в голове сказкам. И совсем маленькой, и позже, взрослеющей, и уже совсем взрослой Марина искала и находила целые сюжеты в проплывающих облаках, мокром морском песке, стекающих по стеклу капельках, рисунках на обоях.

Став постарше, уже учась в младших классах, когда Марина сидела «на справке» по болезни, она приглашала к себе Лену, подружку-одноклассницу из дома напротив. Они рисовали, смотрели «Волшебника Изумрудного города» и мечтали о взрослой жизни.

– Лен?

– А?

– Ты жениться хочешь?

– Фу! Ты что? Я жениться никогда не буду! Мальчишки такие противные!

– А я буду. Мне нравится, когда папа с мамой вечером ложатся вместе, включают ночничок и читают книги. Мама без очков читает, а у папы на носу очки.

– Чтобы читать, не обязательно жениться. Женятся для детей. А я не хочу. Я хочу быть дирижером. А ты кем?

– Нянечкой в садике.

– Ну и дура.

Ленку пускали, Маринка уже была не заразная. Тамара Николаевна делала девочкам бутерброды с маслом и сахаром или маслом и солью. Иногда пекла беляши или шаньги, давала Ленке с собой. Ленка Фокина была единственной настоящей подружкой. Настоящая подружка – это когда делаешь вместе уроки, заходишь за ней по пути в школу, идешь вместе в кино, остаешься на продленку, занимаешь очередь в буфет на переменке, делишься коржиком с томатным соком, ждешь после уроков и вместе идешь домой. Хотя делиться чем-то Марина с детства была не приучена. Когда они выросли и уже сами обросли семьями и собственным хозяйством, встречаясь на редких кухонных девичниках, Ленка вспоминала:

– Жмотка ты, Калугина, была страшная! Я помню, как ты на переменках тайком, чтоб никто не видел, жевала бутерброд с колбасой или домашние пирожки. Или мандарины чистила под партой, дурища, запах-то в портфеле не спрячешь! И ведь, наглая такая, хоть бы раз предложила кому! Ну хоть мне-то могла?

Да, Ленка права была. Тамара Николаевна все время говорила Маринке:

– Ешь сама, никому не давай! Поняла? Отойди в сторонку и сама съешь.

Маринка поняла. Обычная детская жадность еще долго оставалась нормой для нее и во взрослой жизни.

Лена и Марина вместе учились в обеих школах, общеобразовательной и музыкальной. Когда девочки учились в первом классе, в школу обычную из школы музыкальной пришла представитель-педагог агитировать деток поступать в класс фортепиано и скрипочки. Маринка с подружкой подошли к толпе в рекреации, разнюхивая, в чем дело. Женщина-агитатор спросила:

– Девочки, хотите учиться в музыкальной школе?

Это было здорово! Она еще спрашивает! Они прыгали и хлопали в ладоши, скакали на одной ножке.

– Да-а! Хотим! Хотим!

Девчонкам дали бланки, чтобы родители их заполнили для поступления в музыкалку, и они, счастливые до умопомрачения, наперегонки побежали домой, размахивая анкетами. Криком «Мама, папа, я поступила в музыкальную школу!» начались Маринкины восьмилетние мучения.

До поступления в музыкальную школу Марину пытались отдать на танцы. Не то чтобы пытались, отдали, записали в танцевальный кружок при Доме пионеров. Купили гимнастический купальник, чешки, сшили белую коротенькую юбочку, в каких репетировали настоящие маленькие балерины. Марине грезилась сцена Большого театра, и она была практически в кармане. Дело было за малым. Преподаватель танцев Нина Константиновна на первом занятии, построив возбужденных ожиданием прекрасного девочек в ряд, друг за дружкой, к станку и проведя перекличку, показала им «первую позицию».

– Давайте, девочки, начинаем работать! И-и-и р-раз, ногу… носочек… оттянули в сторону, и-ии да-ава! Тянем, тянем, и-и-и та-ари! И-и-и… четы-ыри… и-и…

Ушла в подсобку. Девочки старательно тянули носочки, плавно двигали грациозными ручками и честно ждали преподавателя. Нина Константиновна вышла из подсобки заметно повеселевшая, румяная, и от нее пахло свежими сладкими фруктами. После трех заходов в подсобку, чтобы дойти до дома, тянуть носочек нужно было уже самой изрядно выпившей Нине. Она проводила уроки вместо положенного часа по двадцать минут и всегда находила этому объяснение. Чаще всего у нее болела голова, реже она должна была кого-то встретить, совсем редко она честно говорила, что у нее нет желания с ними заниматься. Уроки копеечные, личная жизнь у нее была не устроена, смысла воспитывать из девочек прим-балерин, по ее мнению, никакого не было. Поэтому родители Марины забрали ее из кружка.

– Включай музыку, дома танцуй! Нечего время убивать!

Тамара Николаевна, ничуть не расстроившись, что из Маринки не получилась звезда сцены, согласилась отдать ее на фигурку. При том же Доме пионеров Марину записали в секцию фигурного катания. Ей купили в Москве чешские (черные!) очень модные коньки, белая шапочка с бомбоном красиво сочеталась с желтой, с зелеными кленовыми листьями, спортивной курточкой.

– Роднина, не меньше! – думала Тамара Николаевна и смотрела на тренера, терпеливо объяснявшую неуклюжим девчонкам, как правильно надо ставить лезвие конька, чтобы не разъезжались ноги. Сорок пять минут занятий пролетали незаметно. Раскрасневшаяся Маринка в шапке набекрень подкатывала к маме, косолапя тонкие ножки, тормозила и врезалась в деревянный борт.

– Уф, здорово! Здорово, ма!

– Че горло голое? Ну-ка, завяжи шарф, вспотела вся, завтра сляжешь с ангиной!

– Дай попить!

– На вот сок, да не разевай рот-то широко, нахватаешься воздуху-то холодного!

Марина пила сок и чувствовала, как неприятно першило в горле. Ну все! Опять пропуски по болезни!

Провалявшись полтора месяца на больничном, Марина поняла, что спорт на свежем воздухе опасен для здоровья. Фолликулярная ангина, хронический тонзиллит, ревматизм, бицилин с новокаином. Ничего, кроме отставания по школьной программе, физическая культура Марине не принесла.

Музыкальная школа стала первой детской взрослой радостью и первым серьезным испытанием. Марина успешно прошла прослушивание. Нестрогие педагоги проверили ритмику и слух и без замечаний приняли девочку, включили ее в списки, и начались Маришкины детские мытарства. Марина захотела учиться играть на пианино. Первый раз она зашла в класс на занятие по специальности, ожидая увидеть седовласую культурную училку, которая, как в кино, вежливо поздоровается грудным, хорошо поставленным голосом: «Ну-с, здравствуйте, барышня. Будем учиться музыкальной грамоте». Фига с два. За столом сидела длинная худющая девица в брюках клеш и что-то жевала, противно причмокивая. Кажется, яблоко грызла. Марина робко зашла, не решаясь поздороваться первой.

– А, здравствуй, проходи, не стесняйся! Ты Марина Толмачева, а я Марина Кузнецова. Марина Владимировна. Твой педагог по фортепиано.

Вежливость молодой учителки немного притупила бдительность, и Марина решила ей полностью довериться. И, как оказалось, напрасно.

– Не-ет! Второй палец, второй, первый, третий! Третий, не тупи! Я сказала, тре-тий! Бестолковая! Первый, потом третий!

– Мне неудобно, третий на первый крестом, я не дотягиваюсь!

– Меня не волнует, дотягивайся!

– У меня пальцы короткие!

– Мозги у тебя короткие!

Эти диалоги каждый урок доводили Марину до слез. «Я ненавижу тебя! И фоно твое ненавижу, и гаммы с диезами, и всю музыкалку твою затопило бы на месяц! Или, лучше, навсегда!» С такими мыслями несчастная Маринка каждый божий день разбирала задания. Дома, что абсолютно естественно, уже стояло новое пианино «Владимир», доводя очумевших соседей до белого каления. Пришибленными ходили не только соседи и Маринка, но и ее брат с сестрой. Маме было все равно, чем создается шум, посудой, скандалами или гаммами. Только Иван Иванович гордился своей способной дочерью и строго смотрел за выполнением домашнего задания по музыке. Сколько раз Марина просила у отца разрешения бросить музыкалку! Сколько училась там, столько и просила. Все восемь лет занятий музыкой не приносили Марине ни малейшей радости. Одно горе. Сущее наказание. Когда Марина доучилась до седьмого класса музыкальной школы, она решила серьезно поговорить с отцом. Она понимала, что бросать занятия за год до окончания школы глупо, но лень и неприятие данного рода занятий приводили ее в ступор. Протест бушевал в ней вместе с гормонами роста.

– Папа, ну пожалуйста!

– Мариша, нет, нет и нет! Год! Остался один год, ты с ума сошла! Ты потом спасибо скажешь, что я не дал тебе разрушить начатое! Вот представь себе, ты вырастешь, станешь взрослой, тебя друзья пригласят в гости. Ты придешь, вы посидите, поговорите, пообщаетесь, вам станет скучно. И вдруг ты скажешь: «А я умею играть на пианино!» Все будут тебя слушать, а ты будешь играть Баха, Бетховена или Моцарта!