Осужден пожизненно

ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА

Ранее художественная литература изображала каторжника либо в начале, либо в конце его жизненного, пути. Ссылка являлась либо концом его преступной деятельности – и он таинственно исчезал на каторге, – либо он появлялся, приковывая к себе интерес читателя необъяснимой тягой к преступлению, возникшей у него во время пребывания «а каторге. Чарльз Рид обрисовал быт и нравы исправительного дома в Англии, Виктор Гюго показал жизнь французского каторжника, после того как тот очутился на свободе. Но ни один писатель, насколько мне известно, еще не пытался изобразить сами ужасающие условия каторги.

В романе «Осужден пожизненно» я стремился показать не только весь механизм английской каторжной системы, тщательно разработанной и проводимой под эгидой властей, но также и плоды этой системы. Я старался изобразить все это как можно ярче, желая привлечь внимание общественности, показать порочность системы, при которой преступников ссылают в такие места, куда не доходит благотворное влияние общественного мнения, где справедливость подменяется произволом и прихотью тюремщиков.

Некоторые изображенные мною события и факты поистине чудовищны и трагичны, но моей целью было показать их, ибо все они происходили в действительности. И если породившие их ошибки вновь будут совершены, все это неизбежно повторится.

Правда, британское правительство прекратило высылку преступников из Англии, но методы наказания, частью которых являлась эта высылка, все еще существуют. Порт-Блэр – это тот же Порт-Артур, только ссылают туда не англичан, а индусов. Франция совсем недавно создала каторжное поселение в Новой Каледонии, которое, если не воспрепятствовать этому, может повторить историю каторжных поселений в Макуори-Харбор и на острове Норфолк.

М. К.

Мельбурн, Австралия

ПРОЛОГ

Вечером 3 мая 1827 года в саду большого кирпичного особняка со сводчатыми окнами, который назывался «Нортенд-Хаус», расположенного на холме восточной части Хэмпстедской Пустоши, что между Финчли-Роуд и Чеснат-авеню, разыгралась семейная трагедия.

Действующих лиц в ней было трое. Один – старик, чьи седина и морщины ясно указывали на возраст никак не меньше шестидесяти. Он стоял, выпрямившись во весь рост, спиной к стене, отделяющей сад от Хэмпстедской Пустоши, весь во власти охватившего его гнева, подняв в воздух тяжелую трость черного дерева, на которую привык опираться. Перед ним был очень высокий, мускулистый юноша лет двадцати двух в грубой матросской одежде, он прижимал к, себе женщину средних лет, как бы защищая ее. Молодой человек был в изумлений и ужасе, а хрупкая седовласая женщина захлебывалась от рыданий.

Это были сэр Ричард Дивайн, его жена и его единственный сын Ричард, который этим утром вернулся из-за границы.

– Итак, сударыня, – сурово говорил ей сэр Ричард резким повышенным тоном, свойственным в минуты величайшего волнения даже самым сдержанным из нас, – все эти двадцать лет вы жили ложью! Двадцать лет вы вместе с этим негодяем, известным своим распутством и подлостью, смеялись надо мной как над доверчивым простаком, которого можно обвести вокруг пальца; а сейчас, когда я поднял руку на этого беспутного мальчишку, вы признаетесь в своем позоре, да еще гордитесь своим признанием!

– Матушка, милая матушка! – воскликнул юноша в порыве отчаяния, – скажите, что это неправда, что вы в сердцах сказали эти слова! Видите, я уже спокоен, и пусть он побьет меня, если ему угодно.

Леди Дивайн вздрогнула и еще крепче прижалась к сыну, словно желая спрятаться на его широкой груди.

Старик продолжал:

– Я женился на вас, Элинор Уэйд, из-за вашей красоты; вы стали моей женой из-за моего богатства. Я был плебеем, корабельным плотником, а вы – девицей благородного происхождения; ваш отец был светский человек, игрок, приятель всех забулдыг и распутников. Я был богат. Я получил дворянский титул. Меня обласкали при дворе. Ваш отец нуждался в деньгах, и он продал вас. Я дал ему столько, сколько он запросил, но ваш кузен, милорд Беллазис Уоттон, условиями сделки не предусматривался.

– Пощадите меня, сэр, пощадите! – чуть слышно произнесла леди Элинор.

– Пощадить вас! А разве вы меня пощадили? – в бешенстве вскричал он. – Я не позволю, чтобы меня дурачили! Семья у вас гордая. У полковника Уэйда еще есть две дочери. А ваш любовник, лорд Беллазис, даже теперь еще надеется женитьбой избегнуть разорения. Вы признались в своем позоре. Завтра ваш отец, ваши сестры, весь свет узнают вашу историю.

– Ради бога, сэр, только не это! – воскликнул молодой человек.

– Молчать, ублюдок! – оборвал его сэр Ричард. – Можешь кусать себе губы сколько угодно – этим прозванием ты обязан своей драгоценной мамаше!

Леди Дивайн выскользнула из объятий сына и упала на колени к ногам мужа.

– Прошу вас, не надо, Ричард! Я была вам верна эти двадцать два года. Я терпеливо сносила все ваши насмешки и оскорбления, которыми вы меня осыпали. А сейчас я невольно выдала постыдную тайну своей первой любви лишь потому, что вы в гневе своем стали угрожать ему. Отпустите меня, убейте меня, но только не позорьте мое имя.

Сэр Ричард хотел было уйти, но вдруг остановился, его мохнатые седые брови сошлись на переносице, яростная гримаса исказила багровое лицо. Он рассмеялся, и смех остудил его ярость, превратив ее в холодную, жестокую ненависть.

– Значит, вы хотели бы сохранить свое доброе имя. Вы хотели бы скрыта ваш позор от всего света. Хорошо, будь по-вашему – но при одном условии.

– Каком, сэр? – спросила она, поднимаясь, дрожа от страха. Она стояла опустив руки, не сводя с него широко раскрытых испуганных глаз.

Старик на мгновение задержал на ней взгляд, а потом медленно произнес:

– Пусть этот самозванец, который так долго обманно носил мое имя, нагло сорил моими деньгами, незаконно ел мой хлеб, убирается отсюда! Пусть он навсегда откажется от присвоенного имени, пусть он скроется с глаз моих, и чтобы ноги его никогда не было в моем доме.

– Неужели вы можете разлучить меня с моим единственным сыном? – воскликнула несчастная женщина.

– Тогда забирайте его с собой и отправляйтесь к его отцу!

Ричард Дивайн мягко отвел от себя руки матери, снова обвившие его шею, поцеловал ее бледное лицо и сам, такой же бледный, как она, обратился к старику.

– Я вам ничем не обязан, – сказал он. – Вы всегда меня ненавидели и оскорбляли. Когда вы своей жестокостью заставили меня уйти из вашего дома, вы приставили ко мне шпионов, которые следили за мной, за каждым моим шагом на стезе, которую я избрал. У меня нет ничего общего с вами. Я давно это чувствовал. А теперь, когда я впервые узнал, чей я сын, мне радостно думать, что мой долг благодарности вам не так уж велик, как я считал. Я принимаю ваши условия. Я уеду. А вы, матушка, сохраните свое доброе имя.

Сэр Ричард Дивайн снова рассмеялся:

– Я рад, что ты оказался таким сговорчивым. Теперь слушай внимательно. Сегодня я пошлю за нотариусом Квейдом, чтобы изменить свое завещание. Сын моей сестры, Морис Фрер, станет теперь моим наследником. Тебе я не оставлю ничего. Через час ты покинешь этот дом. Изменишь свое имя и никогда ни при каких обстоятельствах не будешь ни обращаться ко мне, ни претендовать на мое состояние. Как бы ни трепала тебя судьба, даже если жизнь твоя будет поставлена на жарту – в ту минуту, когда я узнаю, что есть на земле человек, который называет себя Ричардом Дивайном, позор своей матери станет известным всему свету. Ты меня знаешь. Я умею держать свое слово. Сударыня, я вернусь через час; чтобы духу его здесь не было.

И, пройдя мимо них, прямой как стрела, движимый силой гнева, он повернул на Дорогу, ведущую в Лондон.

– Ричард! – вскричала несчастная мать. – Прости меня, сын мой! Я погубила тебя.

В порыве любви и горя Ричард откинул со лба черные пряди волос.

– Матушка, милая матушка, не плачьте, – сказал он, – я не стою ваших слез. Простить вас! Это я, безрассудный и неблагодарный, должен у вас просить прощения за все годы ваших страданий. Позвольте мне разделить с вами тяжесть вашего горя, чтобы облегчить его. Он прав. Я должен уехать. И я заслужу себе доброе имя – и буду носить его не краснея, и вас не заставлю краснеть за него. Я полон сил. Я могу работать. Мир широк. Прощайте, родная моя матушка!

– Нет, нет, постой! Гляди, он направляется на дорогу в Белсайз. О, Ричард! Дай бог, чтобы они не встретились!

– Успокойтесь! Они не встретятся! На вас лица нет, вам дурно?

– Мне страшно… Мне кажется, что надвигается еще какая-то ужасная катастрофа! Я боюсь думать о будущем… О, Ричард, Ричард! Прости меня! Помолись за меня!

– Успокойтесь, дорогая! Пойдемте, я отведу вас в дом. Я буду писать вам. Вы получите от меня весточку еще до моего отъезда. Вот и хорошо, вы уже немного успокоились, матушка…

Сэр Ричард Дивайн, судостроитель, подрядчик, миллионер и дворянин, был сыном корабельного плотника из Гарвича. Он рано осиротел, оставшись с сестрой на руках. Скоро накопление денег стало единственной целью его жизни. Более сорока лет назад, вопреки дурным предсказаниям, он взял в доках Гарвича подряд на постройку военного шлюпа «Гастингс» для адмиралтейства его величества короля Георга III. Этот подряд означал конец старому методу кораблестроения, пользовавшемуся поддержкой правительства, и положил начало строительству трехпалубных и линейных кораблей; последние сослужили хорошую службу Пелью, Паркеру, Нельсону, Гуду. В дальнейшем новое судостроение стало процветать в огромных доках Плимута, Портсмута и Ширнесса, и плодами этого процветания явились бочонки с тухлой свининой и червивыми сухарями. Как уже говорилось, деньги были единственной целью грубого и твердолобого сына корабельного плотника из Гарвича. Он угодничал и пресмыкался, льстил и угрожал, сметая пыль с сапог великих людей, лакействовал в передних у вельмож. Не брезговал ничем. Проницательный делец, отличный знаток своего дела, отнюдь не щепетильный в вопросах чести, он быстро накопил деньги, а накопив, сумел их сберечь.

Впервые весть о его богатстве разнеслась в 1796 году, когда мистер Дивайн, один из поставщиков флота его величества, еще не старый человек сорока с чем-то лет, пожертвовал 500 фунтов по займу, выпущенному для ведения войны с Францией. В 1805 году, оказав, как говорили, не бесприбыльную для себя услугу казначею Военно-морского флота лорду Мелвилю на его судебном процессе, он выдал свою сестру за богатого бристольского купца по имени Антони Фрер, а сам женился на Элинор Уэйд, старшей дочери полковника Уоттона Уэйда, собутыльника регента и дяди (по жене) известного светского мота и щеголя лорда! Беллазиса. В бурные 13-й, 14-й, 15-й годы Дивайн провел ряд удачных спекуляций государственными процентными бумагами, в чем, как говорили шепотом, ему тайно помогала французская разведка. Получив также законные прибыли от правительственных контрактов, он стал обладателем поистине королевского состояния и мог бы купаться в королевской роскоши. Но, привыкнув к бережливости и скопидомству, он, получив дворянский титул, приобрел ветхий, но комфортабельный дом в Хэмпстеде, а затем окончательно ушел от дел.

Его жизнь в отставке не принесла ему радости. Он был беспощадно-строгим отцом и суровым хозяином. Слуги его ненавидели, жена боялась. Казалось, что его единственный сын Ричард унаследовал сильную волю отца и его непреклонный характер. При разумном и чутком руководстве юноша не сбился бы с пути. Но, озлобленный железным ярмом отцовской дисциплины, он стал предаваться безрассудствам. Его мать, несчастная, робкая Элинор, насильно разлученная с ее первым возлюбленным – двоюродным братом лордом Беллазисом, еще пыталась как-то удерживать сына. Но своевольный юноша, хотя и горячо любивший мать, оказался неподатливым и после трех лет ссор между родителями был отправлен на континент, где продолжал вести такую же безалаберную жизнь, которая так возмущала его отца.

Тогда сэр Ричард призвал к себе своего племянника Мориса Фрера – бристольская фирма Фреров была разорена запретом на торговлю рабами – и купил ему патент на офицерский чин в пехотном полку, туманно намекнув на какие-то особые милости в будущем. Предпочтение, оказанное им племяннику, обидело чувствительную Элинор, которая с болью в сердце невольно сравнивала щедрость своего отца со скаредной бережливостью супруга. Между домами выскочки Дивайна и потомственного аристократа Уоттона Уэйда и без того существовала многолетняя рознь. Сэр Ричард знал, что полковник презирает его как новоиспеченного дворянина, и ему передавали, как часто за картами и стаканчиком кларета лорд Беллазис жаловался своим друзьям на судьбу, связавшую красавицу Элинор с таким ничтожным человеком.

Армигел Эсме Уэйд, виконт Беллазис Уоттон, был типичным порождением своего века. Он происходил из именитой семьи. Говорили, что его предок Армигел высадился в Америке раньше Гилберта и Райли и что он унаследовал свое поместье от некоего сэра Эсме Уэйда, который был посланником королевы Елизаветы при дворе испанского короля, сыгравшим роль в щекотливом деле Мендозы,[1] а впоследствии – советником Якова I и комендантом Тауэра. Этот Эсме не гнушался никакими темными средствами. Это он от имени Елизаветы вел переговоры с Марией Стюарт; это он вынудил Кобхэма дать показания против великого сэра Райли. Он разбогател, а его сестра (вдова Генри Киркхейвена, лорда Хэмфлита) стала женой одного из членов семьи Уоттонов, но богатство семьи еще больше умножилось после брака ее дочери Сибиллы с Мармадьюком Уэйдом. Мармадьюк Уэйд был лордом Адмиралтейства и патроном Пэписа, который в своем дневнике от 17 июля 1668 года рассказывает о своем посещении Уэйда в Белсайзе. В 1667 году он получил звание пэра вместе с титулом барона Беллазиса Уоттона и вступил в брак вторично с Анной, дочерью Филипа Стэнхопа, второго герцога Честерфилдского.

Благодаря связи с таким именитым домом, родословное древо Уоттон-Уэйдов в XVIII веке еще более разрослось и окрепло.

В 1784 году Филипп, третий барон Беллазис, женился на знаменитой красавице мисс Повей. От этого брака и родился Армигел Эсме, появление которого знаменовало конец семейной добропорядочности. Лорд Беллазис четвертый соединил в себе отвагу авантюриста, мореплавателя Армигела, с дурными задатками другого предка, коменданта Тауэра, Эсме. Получив право на наследство, он стал предаваться игре, пьянству, дебошу в самом разнузданном стиле прошлого века. Он был заводилой любого разгула и самым отъявленным из всех повес.

В одном из своих писем к Селвину в 1785 году Гораций Уолпол[2] упоминает о том, что «молодой Уэйд проиграл прошлой ночью тысячу гиней самому бездарному из всех Бурбонов, герцогу Шартрскому, этому дураку, которому не исполнилось еще и девятнадцати лет!»

Из голубка-простачка Уэйд-Беллазис превратился в ястреба, и в тридцать лет, потеряв вместе со своими поместьями всякую возможность жениться на женщине, которая могла бы его спасти – на своей кузине Элинор, он стал несчастнейшим из смертных – шулером, к тому же голубых кровей.

Когда тонкогубый, холодный полковник Уэйд сказал ему, что богатый судостроитель сэр Ричард Дивайн попросил руки нежной белокурой Элинор, он свирепо сдвинул черные брови и поклялся, что отныне никакие законы – ни божеские, ни человеческие – не удержат его от распутства. «Вы продали сваю дочь и разорили меня, – сказал он. – Теперь ждите самого худшего». Полковник Уэйд с усмешкой посмотрел на своего пылкого родственника: «Но тебе будет приятно посещать их дом. Сэр Ричард может стать источником дохода для такого опытного игрока, как ты». И действительно, в первый год замужества своей кузины лорд Беллазис частенько посещал сэра Ричарда. Но когда у Элинор родился сын, будущий герой этой повести, он нарочно устроил ссору с «выскочкой», обругал его жалким скрягой, который не играет и не пьет, как подобает джентльмену, после чего уехал, находясь в более чем когда-либо остром разладе с судьбой, и вернулся к прежнему промыслу. В 1827 году он уже превратился в черствого шестидесятилетнего старика, утратившего все свои надежды, с подорванным здоровьем и пустым карманом; однако он все еще затягивался в корсет, красил волосы и по-прежнему так же самоуверенно и вызывающе смотрел в лицо всему свету. По-прежнему беспечно обедал в своем, осаждаемом судебными приставами поместье, как если б то был шикарный лондонский ресторан. Из всех владений Уоттон-Уэйдов у него остался только этот старый заброшенный особняк с вырубленным лесом, куда его владелец редко наезжал.

Вечером 3 мая 1827 года лорд Беллазис присутствовал на голубиных состязаниях в Хорнси-Вуде и, отделавшись от назойливых приставаний своего дружка, некоего Лайонела Крофтона, молодого повесы, чья репутация в спортивном мире была весьма сомнительной (Крофтон пытался уговорить его поехать в Лондон), заявил ему о своем намерении отправиться к себе домой через Хэмпстед.

– У меня там свидание, – оказал он.

– С женщиной? – поинтересовался Крофтон.

– Вовсе нет, с пастором.

– С пастором?

– Ничего удивительного. Он совсем недавно посвящен в сан. Мы встретились с ним в прошлом году в Бате, когда он приехал из Кембриджа на каникулы, он был так услужлив, что проиграл мне небольшую сумму.

– А теперь он вас ждет, чтобы отдать вам долг из своих первых пасторских денег? От всей души желаю вашей милости хорошо провести время. Однако мы должны торопиться, становится уже поздно.

– Спасибо, дорогой сэр, за это «мы», но я должен поехать туда один, – сухо заметил лорд Беллазис. – Завтра вы сможете рассчитаться со мной за прошлую игру. Никак бьет девять? Спокойной ночи.

В половине десятого Ричард Дивайн покинул материнский дом, чтобы начать новую жизнь. Итак, в силу рокового стечения обстоятельств, порождающих события, отец и сын шли навстречу друг другу.

На тропинке молодой человек чуть не столкнулся с сэром Ричардом, возвращавшимся из деревни. Он вовсе не стремился искать встречи с человеком, перед которым так жестоко провинилась его мать, и намеревался разминуться с ним в темноте. Но, увидев его одного на пути в его осиротевший дом, блудный сын вдруг ощутил желание оказать ему напоследок несколько прощальных слов раскаяния. К его удивлению, сэр Ричард шел быстро, как-то странно подавшись вперед, словно теряя равновесие; взгляд его, устремленный в пространство, не воспринимал окружающее. Несколько испугавшись его вида, Ричард поспешил вперед и на повороте тропинки увидел нечто ужасное, и причина смятенного состояния старика предстала пред ним во всей своей жуткой реальности. Уткнувшись лицом в вереск, лежал человек. Рядом валялся тяжелый хлыст для верховой езды с перепачканной кровью рукояткой и раскрытый бумажник. Подняв его, Ричард прочел вытисненную золотыми буквами надпись: «Лорд Беллазис».

Несчастный юноша опустился на колени перед телом отца и приподнял его. Череп лорда был проломлен ударом, но жизнь еще теплилась. Охваченный ужасом, уверенный, что сбылись самые страшные опасения его матери, Ричард продолжал стоять на «оленях, держа в объятиях своего отца, выжидая, когда убийца, имя которого он носил, будет в безопасности. Его воспаленному воображению показалось, что прошел целый час, прежде чем в окнах зажегся свет: значит, сэр Ричард благополучно прибыл в свои покои. Еще не зная, как и кого призвать на помощь, он оставил убитого на том же месте и поспешил в город. Как только он вышел на дорогу, он услышал голоса, и добрая дюжина людей – один из них держал в поводу лошадь – накинулась на Ричарда и повалила его на землю.

Ошеломленный столь грубым нападением, молодой человек и не подумал об угрожавшей ему опасности. Его рассудок давал лишь одно ужасное объяснение этого преступления и не видел другого, достаточно очевидного, которое уже пришло в голову хозяину трактира «Три испанца».

– Боже милостивый! – воскликнул он, вглядываясь в лицо убитого, освещенное бледным светом луны. – Ведь это же лорд Беллазис! Ах ты, проклятый злодей!

Джем, давай-ка его сюда, быть может, его милость опознает убийцу!

– Я не убийца! – воскликнул Ричард Дивайн. – Ради бога, милорд, окажите им…

И тут он умолк, поставленный на колени схватившими его людьми, глядя с отчаянием и мольбою в лицо умирающему.

У некоторых людей эмоциональная встряска вызывает усиленное кровообращение, и в минуты опасности они начинают быстро соображать. И в этот роковой момент, когда глаза отца и сына встретились, Ричард внезапно оценил весь ужас своего положения и ту опасность, которая ему угрожала.

Появление лошади без седока всех всполошило. Посетители «Трех испанцев» бросились на поиски и обнаружили незнакомого человека в грубой одежде, поспешно удалявшегося от того места где рядом с опустошенным бумажником и запачканным кровью хлыстом лежал умирающий человек.

Паутина косвенных улик уже опутала Ричарда. Час назад он мог бы легко спастись. Стоило ему только крикнуть: «Я – сын сэра Ричарда Дивайна. Пойдемте со мной в тот дом, и я вам докажу, что я только что вышел оттуда» – и его невиновность была бы немедленно доказана. Но теперь уже было поздно. Хорошо зная сэра Ричарда, он не сомневался в том, что, встретив лорда Беллазиса, старик в порыве бешеной ярости убил его как человека, оскорбившего его честь. И сын лорда Беллазиса и леди Дивайн понял, что он очутился в положении, которое вынуждало его либо пожертвовать собой, либо обрести возможность спастись ценой позора матери и гибели человека, ею обманутого. Если изгнанного сына приведут домой как арестованного, сэр Ричард – теперь дважды сокрушенный судьбой – несомненно от него отречется; и тогда, чтобы, оправдаться, ему придется рассказать историю, которая предаст откровенному позору мать и приведет на виселицу самого сэра Ричарда, которому он обязан своим образованием, а также прежним благосостоянием. И потрясенный юноша оставался коленопреклоненным, не в силах вымолвить ни слова.

– Скажите, милорд, – спросил умирающего хозяин трактира, – этот человек хотел вас убить?

Лорд Беллазис сделал одно последнее усилие. Не спуская с лица сына пытливого взора, он покачал головой, затем поднял слабеющую руку, как бы желая указать на кого-то вдалеке, откинулся назад и умер.

– Может, ты и не убивал его, но ты его ограбил, – пробурчал трактирщик, – придется тебе сегодня провести ночь в тюрьме на Боу-стрит. Том, сбегай-ка за патрульным, пусть он сообщит у заставы, что сегодня у меня есть пассажир для кареты. Бери его, Джек! Эй ты как тебя звать?

Он дважды резко повторил свой вопрос, прежде чем задержанный ответил. Подняв свое бледное лицо, черты которого обрели суровость и жесткость, Ричард Дивайн сказал решительно и твердо: «Доуз. Руфус Доуз»…

Так началась его новая жизнь. Руфус Доуз, обвиненный в убийстве и ограблении, провел бессонную ночь в тюрьме, ожидая наутро решения своей судьбы.

Двое других людей с таким же нетерпением ждали утра. Один из них – мистер Лайонел Крофтон; другой – тот всадник, у которого было свидание с лордом Беллазисом у сосен в Хэмпстедской Пустоши. Что же до сэра Ричарда Дивайна, то он никого уже больше не ждал, так как, придя в свою комнату, он упал, насмерть пораженный апоплексическим ударом.

Книга первая

В МОРЕ. 1827