ОНА.puzzles
Памяти Моей Жены Марины посвящается…
«Главную заповедь даю вам —
Любите друг друга»
Иисус Христос
«Любовь – не свод законов.
Это не то, как выглядят отношения с виду, это не «идеальная пара».
Это внутренняя отвага, такая, которую мы не познаем ни в чем другом.
Духовная отвага.
Это бытие вместе, когда вас не связывает ничто, кроме сделанного выбора.
И это далеко не так просто, как это звучит…»
Изнутри
Александра Мур
Проходной Двор
Они проходят через меня как через проходной двор, простучав каблучками, стук которых эхом отражается от стен и еще какое-то время стоит в ушах колокольным звоном
Или звоном колокольчиков
Зависит от легкости походки
Наверное
Не знаю
Проходят и все
Неожиданно всплывают длинными тенями, ломающимися по периметру арки, легкое платье, сброшенные у постели туфли и жадные поцелуи
Мы оба знаем, что продолжения не будет, а, значит, нечего стесняться и надо получить всё, пока эта ночь держит нас вместе
Ночь – перекресток, на котором пересеклись наши пути, но у каждого своя дорога и никто из нас не хочет менять свое направление в принципе: ни ты за ней, ни она за тобой не поворачиваем
Мы вместе пока горит красный сигнал светофора – минуту или ночь – на желтый оденемся, выпьем вместе кофе, а на зеленый – последний поцелуй в щеку: «Всё было здорово! Увидимся…»
Конечно
Конечно же
Конечно же – нет
Впрочем, как знать…
Порой, кто-то пытается закрыть ворота с двух сторон и превратить проходной двор в уютную гостиную
Приходят, располагаются, осматриваются, топят камин, разглядывают висящие на стене картины, перебирают потрепанные корешки стоящих на полках книг, включают и выключают свет, наливают себе выпивку в баре, нет-нет что-то готовят и кормят, стараясь удивить своими кулинарными изысками, передвигаются уже в своих домашних тапочках с пушистыми бумбонами на носках, у меня самого появляются тапочки с очаровательной мордой поросенка-мишки-песика и фланелевая пижама, разукрашенная сюжетами из кама-сутры, типа, чтобы не забыл; и уже не бросишь пустую бутылку из-под пива рядом с диваном, и курить теперь только на балконе, а в ванной весь прайс-лист из Л'Этуаль, и на выходные будут гости, так что – брейся; и вот уже какие-то чужие люди перелистывают семейный фотоальбом и перебирают диски с видеоиграми, и они, в принципе, милые даже люди, поэтому можно спокойно напиться, а утром с похмелья видишь на столе записку: «Подонок!», пустой гардероб и в телефоне смс от её подруги: «Все было здорово! Увидимся…»
Конечно
Конечно же – нет…
Опять нараспашку ворота и длинные серые вечера, разбавленные дешевым коньяком, магазинными пельменями «По-домашнему», X-box да пара «косяков» под аккомпанемент дождя
Почему-то всегда, именно в этот момент, идет дождь
Ты снова «проходной двор» с то и дело ломающимися об углы длинными тенями, пока кто-то вновь не растопит камин и не заберется на колени – «Согрей…»
Тепло и аромат желанного тела и уже ищешь рядом с кроватью розовые тапочки с пушистыми бумбонами на носках
Шум «проходного двора» стихает – это опять уютная «гостиная» с тяжелыми гардинами на окнах
Она их не одергивает
Она вообще больше любит, свернувшись калачиком, смотреть на тлеющие деревяшки в камине
По моей душе она передвигается босиком, накинув на голое тело мою рубашку, все время увлекая куда-то за собой
И, кажется, что это отдельный мир между землей и небом, между светом и тьмой, не имеющий ни входа, ни выхода, ни понятия о том «который сейчас час?»
Но проблема в том, что, если ты и забудешь об окружающем мире, то окружающий мир не забудет про тебя и нагло ворвется в некогда уютную гостиную, где совсем недавно какое-то подобие ангела разглядывало картины на стене, зажигая спички, боясь потревожить разум и чувства, потому что хрупко все и на хрустальных ножках, но – мир! – чудовище, окружившее нас, бесцеремонно врывается и пугает это милое создание так, что оно тут же исчезает, словно была фантазией или сном
Петли сорваны и вновь гуляет ветер во дворе, хлопают двери подъездов, на детской площадке отцы пьют портвейн, фонят женские голоса и длинные тени ломаются о постель
Мне все равно, и я даже не пытаюсь оплатить телефон и интернет
И так продолжается до тех пор, пока чей-то звонкий голос не крикнет из кухни: «О-о-о… да у тебя даже сахара нет!»
Действительно, незадача – с чем же тогда пить кофе?
«Кстати, кофе тоже нет!»
Пока думаешь над сложившимся ребусом, чиркает зажигалка и в камине появляется огонь, а, спустя пару минут, словно по приказу, появляются чай-кофе-сахар-круассаны-йогурт-фрукты-овощи-роллы-фритюрница, пыль протерта, рубашки выглажены, вместо пошлых тапочек adidasовские сланцы, беговая дорожка и теннисная ракетка в прихожей, в холодильнике сок, картины в рамы с подсветкой, друзей нет – одни деловые партнеры, встречи в бизнес-центре, галстук обязателен, фитнес-клуб, тело упруго как оранжевый баскетбольный мяч, лицо умыли и вытерли, волосы уложил, если не Зверев, то кто-то из его учеников; помимо прочего, с маникюром, пригодным для потребления суши, она запросто может поменять колесо в своей МЗ; себя чувствуешь уже не секс-машиной – скорее игрушкой из интим-магазина, особенно когда это тело из-под длинных (Lancôme) ресниц пускает полный нежности недвусмысленный взгляд и предлагает себя прямо тут в офисе, на длинном столе из красного дерева, за которым еще минут 15 назад какие-то умные дядьки обсуждали последние данные фьючерсного рынка
И ты, в принципе, ведёшься на все эти презентации и лейблы, но одна мысль особенно не дает покоя: откуда она и как она вообще забрела в мой «двор»?!
На какой такой вечеринке мы могли познакомиться, если она в рот не берет спиртного и постоянно выкидывает мои сигареты?!
Никто из бывших друзей (да-да, к тому времени они становятся бывшими) её раньше никогда не видел, не слышал и не знал, что такие вообще существуют
И можно было бы решить, что это очередной глюк, если бы не полный запрет на всякую психотропную дребедень, в общем, и на видеоигры, в частности
И тогда наступает очередной кризис, не вписывающийся в рамки её dress code
И вот опять: кофе нет, сахара нет, вставать некуда, кредитки аннулированы, ракетка сломана, кроссовки выброшены, шторы опущены, в холодильнике пиво, X-box протерт от пыли, "косяки" забиты, дружки рядом, женские лица меняются как в калейдоскопе, в-общем – проходной двор!
И уже плевать на всю эту кутерьму – ты фатален и циничен, не в силах что-либо менять, да и не имея, признаться, такого желания
Крыша сорвана, стен нет, дождь льет прямо на постель, луна спряталась, звезды потухли, солнце не включается – двор!
Проходной двор в городе, где никто не живёт и лишь телефонные номера, оставленные губной помадой на зеркалах, напоминают о том, что здесь кто-то был…
Кто-то был…
Но – кто?!
Цифры бордовым упреком нависают на твоем отражении, потому что, если они написаны, значит, в них зашифрована чья-то надежда, хотя – на что?
И кто они?
Я, сам-то – кто?!
Смотрю в зеркало и говорю себе: «Ты»
Смотрю на себя со стороны и не вижу
Ищу и не нахожу
Говорю себе что-то и не слышу
Порой хочется стать целым, но не хочется заниматься сборкой – зачем?
Начинаешь искать смысл, раскладывать по полочкам, разбирать по деталям, по винтикам, по шурупчикам
Разобрал, разложил в кухне на клеенке, протер спиртом, рассмотрел подробно под лупой, покурил, удивленно поводил бровями, потом смел все это богатство в мусорное ведро и устроил вечеринку
Но однажды…
Однажды я проснусь…
Она сидит рядом
Полный нежности взгляд
Улыбка, лишь коснувшаяся уголков рта…
По телу пробегает легкая дрожь…
– Ты замёрз? Надо затопить камин.
Легко сказать – затопить…
Затопить там, где искры последний раз появлялись лишь от разбившихся об кирпич окурков, метко брошенных нетвердой рукой;
там, где давно ветер золу развеял по окрестностям;
там, где даже снеговики уже не тают…
Но она подула в камин и в нем весело заиграли языки пламени, согревая просыревшую от беспечной независимости комнату
Из-за шторы пробился солнечный луч
Стало снова уютно
– Кто ты? – спрашиваю ее
Она касается пальцами моего лица
– Я та, кто останется с тобой навсегда…
– Правда?
– Конечно…
Конечно же, да…
Однажды…
Однажды я проснусь…
По памяти…
По памяти чиркая спичками
Освещаю углы черно-белого
Кадры есть непривычные
Где я вдруг включаю несмелого
Словно боюсь повторения
Сломанных фраз недосказанность
Внутри затаилось сомнение
Снова боимся привязанность
Смотрим на небо грустные
Взглядами отражаемся
Только луна безумствует
Да ветер дождем умывается
В темноте глубоко пряча личное
Ночь вдруг разбудит прежнего
По памяти чиркая спичками
Я нахожу нежное…
Лампочка
Иногда мне кажется, что Ты действительно была всегда.
Есть такие моменты в жизни, когда я не могу себе представить, что была кто-то другая.
Особенно, если это моменты ситуативного счастья.
Только с Тобой я мог познать «рай в шалаше» и Ты – как никто – об этом знаешь.
Однажды мы сняли квартиру где-то на краю вселенной, у самой МКАД —там, где кончается Бирюлево, а дальше начинается другое измерение. Сейчас я даже не поручусь были ли у этой квартиры какие-нибудь хозяева. Она появилась как-то сама собой, из ниоткуда, по той лишь причине, что перед этим мы жили под одной крышей с хозяевами на другом конце вселенной, где, казалось, время провалилось под бетонные блоки многоквартирных заграждений, о чем, правда, так и не узнали все эти обитатели отколовшегося куска айсберга, дрейфующего в поисках своего «Титаника», а нам – непостижимым образом, на каком-то протоментальном уровне сохранившими связь с внешним миром – оставалось только флегматично наблюдать за тем, что случится раньше: темноту прорежет луч рокового корабля или этот кусок льдины тихо стает в угрюмых волнах серого асфальта? Знали ли об этом хозяева нашей VIP-ложи – не знаю я, но наши отношения становились слишком тесными, чтобы оставаться на одной палубе тогда, когда зависть, замешанная на ревности, перестала поддаваться контролю.
Как бы там ни было, неожиданно мы оказались в совершенно пустой квартире, плата за которую передавалась каким-то пиратским методом, да так, что, повторюсь, я и не помню: а был ли на самом деле пират?
Да и имело ли это, по большому счету, значение, коль скоро мы смогли наконец-то остаться одни и никто уже не лез к нам с глупыми вопросами по принципу: лишь бы спросить.
Мы одни.
Электричество есть, вода есть, санузел с белым унитазом и эмалированной чугунной ванной есть.
Нет, правда, полок с зеркалами – зато есть двух-конфорочная плита на кухне, а в комнате односпальная железная кровать со скрипучей сеткой да стол со стулом, как мне кажется, украденные в какой-то столовой, но нас это, скорей, забавляло на уровне сексуальных экспериментов, а так – на той половине мы практически не появлялись, перегородив комнату своей аппаратурой, направленной на наше лежбище, состоявшее из брошенных прямо на пол нескольких матрацев размером 2,5х2,5м.
А что нам еще было нужно?
Отсутствие телефона давало полную свободу, и мы целыми днями могли валяться в постеле, просматривать подряд все видеоновинки и слушать музыку, растворяясь в бесконечности Pink Floyd или напряженном объятии Depeshe Mode, вновь и вновь с жадным любопытством исследуя бескрайние просторы наших тел, иногда прерываясь для того, чтобы полистать подборку «Иностранной Литературы», спертую на одном из развалов, хотя ее и так, скорей всего, ждала участь макулатуры.
И снова секс до потери времени, пока невесть откуда появившаяся у нас собака не вытащит наши разгоряченные тела на улицу, чтобы слегка остудить и заодно потратить в ближайшем магазине оставшиеся деньги на вино и сигареты.
И вот я думаю, что это была Ты…
Только с Тобой я и сейчас могу потеряться во времени и забыть о внешней реальности, аккуратными столбиками прямо на полу громоздя фундамент нашей будущей библиотеки, где на верхней книге, залитой кофе и вином, под пятнами от коих еще можно разобрать, что это "Тени в раю" Ремарка, на которой стоит обычный граненый стакан, в котором среди табачного дыма, стоя по лепесток в воде, старается выжить желтая фиалка, напоминающая нам о хрупкости всего вокруг.
И еще.
Всю эту нору освещала 40Вт лампочка.
Обычная лампочка, ничем неприкрытая, висела под потолком…
Такая же тусклая лампочка бессовестно освещала Твой уголок в тот день когда я впервые у Тебя появился, как бы приглашая закончить картину об уютном гнездышке, когда-то начатую Тобой. Ты словно набросала карандашом на холсте, не желая, в итоге, делать лишь бы.
Ты такая.
Ты – вечность, и Ты можешь себе это позволить – не спешить.
Теперь я думаю, что так было задумано.
Это был знак – висящая под потолком лампочка без абажура, чтобы я смог узнать Тебя и вспомнить те счастливые безмятежные дни.
Мы, порой, не представляем, что за простейший элемент приведет всю формулу в движение. Словно задумка накурившегося школьника, сидящего перед зеркалом и пытающегося увидеть собственное отражение с закрытыми глазами. И как бы мы ни пытались, какие бы планы ни строили, в то мгновение когда он, глупо улыбаясь, закрывает глаза – именно эта висящая под потолком без абажура лампочка и оставляет свой последний яркий след и чтобы мы потом ни делали – к жизни нас сможет вернуть только этот глюк накурившегося школьника, длящийся каких-то 10 секунд, а нам кажется, что прошло 10 лет между этими вспышками, и, более того, у каждого из нас есть своя история длиною в 10 лет; а мы даже не подозреваем, что это всего лишь история нашего отражения в зеркале, смотрящего на нас когда мы сидим перед ним с закрытыми глазами, гоняя под веками оранжевую вспышку электрической лампочки.
И когда мы с Тобой открыли глаза, то опять увидели друг друга – иначе и быть не могло – и снова все показалось до боли знакомым.
Исчезли только матрацы с пола и кровать со скрипучей сеткой.
Но, подчиняясь правилам игры, придуманной не нами, мы должны были делать вид, что не знакомы друг с другом.
Но откуда тогда такое доверие?
Да, я знаю, что Ты скажешь.
Ты скажешь, что я не верил.
Но, милая моя, как можно было в такое поверить, столкнувшись с реальностью под закрытыми веками?
Так бывает: когда увидишь кошмарный сон, то никак не можешь от него оторваться, с недоверием вступая в следующий день, при этом обнаружив, что календарь перевернули на 10 лет.
И должно пройти какое-то время, чтобы видение отпустило, символы забылись, а сон так и остался сном, потому что другой реальности – без Тебя – я не представляю.
А во сне понимаешь – это Ты, даже если Твое изображение ускользает, но я бегу за ним, хватаю за локоть, разворачиваю к себе и вижу, что ошибся.
Но то, что уместилось здесь на двух строчках, во сне – в двух секундах, в личном, вполне реальном, восприятии затрачивает годы.
И я уже теряюсь, постоянно блуждая между сном и явью, между веками и полюсами; и когда мне кажется, что это лицо – такое прекрасное в свете луны – Твое, наступает утро и Ты снова ускользаешь, закутанная в пуховое сновидение, оставив после себя чужую женщину.
Тут волей-неволей будешь по утрам заглядывать под кровать и открывать шкафы, дабы убедиться, что этой чужой женщины больше нет, нечаянно раздражая Тебя собственной паранойей.
Тогда Ты надуваешь губы, из Твоих глаз льются соленые слезы.
Ты не выдерживаешь и подводишь меня к зеркалу, чтобы я смог наконец-то увидеть собственное отражение, так и не открывшее глаза…
Странник
Под серым небом странник бродит
С засохшей на щеке слезой
Его судьбой проклятье водит
И не даёт ему покой
Его душа закрыта маской
Под ней завядшие цветы
С последним лепестком ромашки
На нём одно лишь слово: «Ты»
И стены храма разрушая
С ним повстречается любовь
Но, поцарапав маникюром душу
Его голубка улетает вновь…
И вновь луна молитвы слышит
В морщины покрывает руки ночь
А конь его – товарищ верный
Уносит по дороге прочь
Чтобы пройти опять по кругу
Печали, горести, тревоги
Везде искать свою подругу
За гордость наказали боги…
И снова отражение скорби
Предательство толпы
Иуды сук
Поломанные крылья за спиной Икара
И шорох пересохших губ
«Опять не Ты…»
Солёный ветер
Звезда, пропавшая во мгле
Темно
Обломки
Рваный парус
Патрон последний у виска
Закрытые ворота ада
А в рай не пустят никогда…
Ни смерти
Ни бессмертия
Ни жизни
Принявший наказание
Непрощенный
Сын ветра и опавших листьев
Всегда страдать приговорённый
Легенда волчьей стаи
Ворон
Седой ребёнок
Серый капюшон
Стон лепестка последнего ромашки
И палача, и жертвы сон
Уставший, но незнающий покоя
Изгоем обреченный быть
Изгоем…
* * * * * * *
Осколки льда застряли в сердце
По венам бьётся холодок
А пульс – неосторожно мелкий
Теряет в теле жизни ток
Кошмаром сны наружу рвутся
От пота мокрая постель
И еле слышный шепот криком
Вонзает в душу слово
«Верь!»
Но демон, скалясь, обнажает
Свои вампирские клыки
Со злой ухмылкой наблюдает
Как сбился Ангел мой с пути…
В грозу посреди Шаболовки
Гроза застала Веру и ее почти шестилетнего сына Ваню посреди Шаболовки, куда они поехали, чтобы заложить в ломбарде кулон на золотой цепочке. Сильный ливень, обрушившийся на Москву, лишний раз подчеркнул нерадостное настроение.
Выходя из дома, доверившись солнцу за окном, про зонтик Вера даже не вспомнила. Она с утра пыталась решить уравнение с двумя «известными»: надо отдать долг – это принципиально, и у Вани в конце недели день рождения, а, значит, придут гости, и надо накрыть на стол и сделать сыну подарок – это тоже принципиально. Один кулон, пусть и на цепочке, не решал задачу. К тому же, повседневные расходы им с Ваней так же пока никто не отменил. Не до метеопрогнозов как-то…
Не добежав от трамвайной остановки до ломбарда, они нашли убежище под раскидистым тополем, более-менее защитившим их от того, чтобы не промокнуть до нитки. Вера с грустью смотрела на потоки воды, смывающей пыль с вмиг опустевшей улицы. Ваня прижимался к ней, обхватив ее руку.
Неожиданно Ваня отпустил руку мамы и выбежал из-под кроны дерева, направившись к проезжей части.
– Ваня, стой! Ты куда?! – закричала Вера. – Ты же весь промокнешь! Вернись сейчас же!
Но ребенок, не обращая внимания ни на мать, ни на ливень, добежал до тротуара, сел на корточки и принялся что-то изучать на пузырящемся от дождя асфальте.
– Ваня! Я кому говорю – вернись?! Ну, держись, засранец, – выругалась Вера и решительно направилась к мальчику с твердым намерением отшлепать его за то, что он вынудил-таки выйти ее из-под прикрытия, где так хорошо было грустить, глядя на дождь. Но моментально промокшая грусть тут же сменилась на материнскую рассерженность.
– Ты что творишь, оболтус? Ты ж заболеешь весь! – заругалась Вера, подойдя к сыну.
– Мам, смотри, – не обращая внимания на сердитый тон матери, попросил Ваня. Вера взглянула туда, куда указал ей сын и увидела…рака. Обыкновенного живого рака, невесть откуда взявшегося фактически в центре Москвы, и теперь упорно двигающегося к лишь ему известной цели.
Вера слегка удивилась – не лягушка ведь какая-нибудь появилась в дождь на тротуаре, но удивляться под проливным дождем – не самое приятное занятие. Надо вернуться к тополю, где было еще довольно сухо.
– Ну, да, ну, рак… – Вера, слегка смягчившись от увиденного, взяла сына за плечо. – Ладно, посмотрел, теперь пошли. Совсем промок. Заболеешь ведь, да и я с тобой. Рак нас лечить будет?! Вставай давай.
В этот момент у себя за спиной Вера услышала оглушительный треск. Оглянувшись, она увидела, как здоровенный сук, отломившись от тополя, рухнул точно на то место, где еще с полминуты назад они с сыном укрывались от дождя. Внутри у Веры все похолодело. Подкосились ноги. Перекрестившись, она села на корточки рядом с Ваней, через плечо смотревшего в сторону тополя.
– Сломалось дерево, – спокойно констатировал ребенок и вновь переключил внимание на рака. – Мам, а откуда он?
– Кто?.. – Вера никак не могла прийти в себя от только что увиденного и, позабыв тут же и про ливень, и про то, что они промокли, и про то ради чего они вообще приехали на Шаболовку, продолжала смотреть в сторону дерева широко открытыми глазами, с ресниц которых дождь смывал тушь, размазывая ее по щекам темными ручейками.
– Ну, мам, ну, этот, ну, рак.
Вера посмотрела сначала на Ваню, словно, не понимая – о чем он? Затем обратила внимание на рака, устало перебирающего свои клешни. Она осторожно взяла его за жесткий панцирь и подняла до уровня глаз, чтобы получше разглядеть. Рак активно замахал клешнями, пытаясь то ли поприветствовать, то ли напугать. Черные бусинки глаз. Вращающиеся усы-антенны.
– Действительно, откуда ты тут взялся?..
– Может он из кастрюли убежал? – предположил Ваня. – Ну, как в «Русалочке».
– Может быть, может быть… – улыбнулась Вера.
– Мам, давай его себе заберем.
– Кого? Рака? Зачем?! Чтобы его дедушка как-нибудь под пиво пустил?! Нееет, этот рак, по-моему, достоин лучшей участи. Тем более, за нами должок, а долги, сынок, надо возвращать. – Вера оглянулась на тополь с лежащим рядом огромным суком, потом перевела взгляд на находящийся чуть дальше ломбард и, усмехнувшись, добавила: – Не всегда, правда, получается… Ладно, малыш, я, кажется, придумала. Вот, кстати, и трамвай.
На остановку подошел трамвай №26, идущий в сторону Загородного шоссе. Вера взяла сына за руку.
– Побежали!
Они запрыгнули в трамвай и прошли в заднюю часть вагона. В одной руке Вера держала руку сына, в другой – ничего непонимающего неистовствующего рака. Присесть, как всегда днем, негде, но на задней площадке довольно свободно.
Вера с Ваней насквозь промокшие. Под ногами лужица. Окружающие не такие мокрые. У большинства в руках зонты. В руке Веры – рак. Некоторые пассажиры, не скрывая любопытства, смотрели на них.
Какой-то парень решил сострить:
– Девушка, а у меня как раз пара бутылок пива с собой.
– А у меня с собой ребенок, рак и дурное настроение, – отрезала Вера.
Сидящая к ним лицом женщина средних лет надменно ухмыльнулась и отвернулась к окну.
– «Алексеевская больница», – объявили по громкоговорителю.
– Пошли, – Вера подтолкнула Ваню к выходу.
Сойдя с трамвая, они направились к пруду. Ливень почти прошел и лишь редкий дождик отбивал свою грустную мелодию по поверхности городского водоема…
Мама и сын присели на корточки на песчаном отрезке берега возле самой воды.
– Ну, что, друг? Пора, наверное, прощаться… – Вера слегка коснулась пальцем шевелящихся усов. Ваня сделал тоже самое. Рак в ответ растопырил клешни. – Теперь мы в расчете. И, знаешь… – Вера смахнула с ресниц затерявшуюся среди дождевых капель слезинку. – Спасибо тебе.
Вера положила рака на песок и тот, повинуясь природному инстинкту, заторопился к воде. Спустя полминуты, он исчез. Женщина с ребенком какое-то время еще смотрели на воду, словно ожидая, что рак за чем-нибудь вернется.
Не вернулся.
– Мам, а он не утонет?
– Нет, малыш, не утонет, – улыбнулась Вера, – а вот мы, если и не утонем, то наверняка заболеем. Поехали домой, напою тебя горячим молоком.
– Домой?
– А то куда же?
– Ну, мы же куда-то ехали. Теперь что – не надо?