Бодхисаттва. Китайская сказка о любви

© Мэй Фэн, 2017

ISBN 978-5-4483-5583-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава I Река Ихэ

Я шел за ней следом переулками, теряя порой в толпе, вечно спешащей по иллюзорно-важным вопросам. Иногда она была непредсказуема: меняла направление, вспомнив о чем-то; останавливалась, чтобы подтянуть сползший подследник под ее черной лаковой туфлей. Порой, даже очень часто, прохожие останавливали ее со своими вечными как мир вопросами – как пройти, проехать, долететь; или же она замедляла шаг возле аптек и кондитерских, чтобы найти телефон на дне своей зеленой маленькой сумочки и ответить на звонок назойливого звонителя.

Надеюсь, Вы, начитавшись Фаулза1, еще не решили, что я маньяк. Это далеко не так. Как раз наоборот: столько раз я спасал ее, помогая ее ангелу-хранителю и рискуя раскрыть себя. Как-то она стояла на трамвайных путях и жевала булочку. Задумавшись о чем-то, она не услышала сигнала трамвая, тут-то мне и пришлось отдернуть ее назад. Она была испугана, поэтому я уверен, что даже не запомнила моего лица.

Я знаю, о чем она тогда думала. Наверняка, о мужчине. От них столько хлопот, больше, чем от ее собственных душевных метаний, и даже больше, чем от бесконечных подружек с их бесконечными проблемами. Сколько времени мы потратили на эти влюбленности, сколько душевных сил! Именно поэтому я не любил всех ее поклонников и пытался всячески оградить ее от этой напасти, чтобы, как и прежде, идти позади нее, видя, как легка ее походка, определяя по выражениям лиц людей, идущих ей навстречу, счастлива она или нет.

Иногда мне нужно было, чтобы она пошла в одну или в другую сторону, встретилась с теми или иными людьми. Очень трудно контролировать бурный поток жизни. Я то мелькал в темных переулках в светлой одежде, привлекая ее внимание, то незаметно подсовывал в магазинах книги с нужной информацией. Так, постепенно моя техника и мастерство начали развиваться и совершенствоваться.

Труднее всего было направить ее куда-либо, когда она была погружена в свои мысли, беспокоилась о будущем, планировала или переживала. В такие периоды она вовсе не замечала всего, что происходило во внешнем мире.

Расскажу немного и о себе. Я лет до восемнадцати читал сказки, чего очень стеснялся. Примеряя на себя самые различные архетипы, я узнавал все больше преданий и легенд. Греческие смешались со славянскими, затем к ним добавились египетские, индийские и китайские. Я все время подозревал себя в недостатке знаний и глубины. Как алчному черному археологу, мне хотелось верить, что нужно копать дальше, ближе к недрам земли, направляясь сразу в две стороны – в большой и интересный мир и в свою собственную душу.

Вскоре я заметил, что во всех мифологиях встречается идея ткачества: обладательница прекрасного имени – Ариадна со своим клубком, моя любимая Афина Паллада, желавшая быть первой среди всех земных ткачих, жук-скарабей из Древнего Египта, китайский старик Лао Юе, носивший за спиной мешок с красными нитями, связывающими судьбы людей. Так, тема плетения стала все больше меня занимать, метафоричность тонкой нити поражала своей многоохватностью и мистичностью. Лейтмотив плетения также переплетался, простите за забавную тавтологию, с другими аспектами скорее метафизической, чем насущной жизни, например, с шелковой тонкостью наших чувств, мыслей, мимолетных желаний. Все невесомо, и можно сдуть, как сладкую солнечную пыльцу с цветка боярышника, в то же время все тонко и прочно, как сияющая на солнце шелковая нить из закромов китайской цивилизации.

Метафоры, возникающие в моем сознании, переплетались с архетипами сказок или случайно пойманными образами, бытующими в нашем разношерстном обществе. В моей голове было и колесо Сансары Буддизма, и карта Таро «Изменения», изображающая это же самое или какое-то другое колесо, узоры в виде креста в круге на воротах христианских храмов – все они, вероятно, не совсем гармонично перекликались с образами собственного производства. Например, жизнь мне представлялась как стиральная машина, которая крутит, засыпает, отжимает и выжимает людей, а затем снова крутит.

В битком набитых вагонах метро, в засыпающих автобусах я больше всего любил отыскивать эти нити, эти связи. Точно рассыпанные бусинки, я собирал их на запылившихся складах своей памяти и одну за другой надевал на тонкую нитку, словно играя в бисер вместе с Германом Гессе2.

Некоторые цепочки событий были поразительны: словно Судьба, отложив все свои, без сомнения, важные дела, села и, вооружившись лупой, проделала ювелирную работу по соединению событий и людей. Возможно, я замечал удивительные совпадения, потому что в эти периоды своей жизни не беспокоился ни о чем, не искал суматошно, не бежал, а просто жил настоящим, растворяясь в бытие «здесь» и «сейчас». Мысли, энергетика мест, слова людей, встречи и расставания – все они не случайны, но для чего они, зачем?

Я знаю, что и она тоже часто задавалась этим вопросом и размышляла о нитях Судьбы. Вот ее записи, которые я храню на одной из полок своей библиотеки и перечитываю осенними вечерами, сидя с чашечкой горячего чая за своим дубовым столом. Да, стиль сумбурный, но сумбур – тоже стиль.

Порой я пытаюсь вспомнить, думала ли я о Китае в детстве, что знала о нем, где и от кого слышала. Меня, как и многих моих сверстниц, всегда больше манила Европа с ее замками, круассанами, принцами и белыми конями. Помню, как-то мы гадали на Троицу, я была тогда еще совсем девчушкой. В жаркий июньский полдень мы пришли на почти полностью затянувшуюся ряской канаву, нарвали цветов, сплели огромные душистые венки и бросили их в воду: куда поплывет венок, там и суженный твой. Тогда я просила свой веночек: «Милый, плыви на запад, туда-туда, где солнышко заходит, только не на восток, не в Азию».

Но от Судьбы не уйдешь, и через несколько лет, когда к нам в университет приехала делегация из Китая, я, листая буклет с описанием китайского университета, подумала: «Здорово было бы там учиться. Такие прекрасные тополиные аллеи! Настоящий сад!». Кто же мог предположить, что не пройдет и двух лет, как я буду бродить по картинке из буклета. Неужели в этом и кроется разгадка всех методик исполнения желаний? Чистая, тонкая, как шелковая нить, мысль – узелок, который завязан в самом сердце, будет основой расписного ковра будущей жизни, и ниточки от него разбегутся в разные стороны. В тот день профессор рассказывал о провинции, где располагался университет, об этой древней земле, родине многих мыслителей, военачальников, каллиграфов, поэтов и художников. Все это представлялось землей обетованной, в которую мне суждено было однажды отправиться.

Этот город…

Я всем сердцем привязалась к нему. Если сравнивать город с телом человека, то центр города – его сердце, защищают стены – ребра. А университет можно назвать печенью, не менее важным органом, с точки зрения древних китайцев, считающих печень вместилищем души. Вокруг городской стены вырыты каналы с мутной азиатской водой. Даже здесь прослеживаются следы философии, так глубоко повлиявшей на все стороны жизни китайцев: если мощные грубые стены представляют собой суровость и силу мужской энергии Ян, то тонкие нежные ивы по берегам канала – само воплощение женственной и чарующей Инь, послушной, но в то же время своенравной. Все здесь пребывает в гармонии и равновесии.

Люблю проходить сквозь старые ворота из серого кирпича, вдыхать запах кипарисов, со скрученными, словно выжатая одежда стволами. Внутри стен кипит жизнь – туристы, торговцы, рикши, повозки, лошади, машины, велосипедисты, пешеходы, студенты.

Однако больше всего город зовет к себе вечером, когда чья-то рука набрасывает на землю покрывало, прячущее лицо земли от солнца. Звуки и запахи становятся четче, ярче, насыщеннее. Повышается чувствительность ко всему. Я вижу крыши дворцов и залов за стеной. Резные фигурки, словно скатившись с покатых китайских крыш, остановились на самом конце карниза. Вдруг вспорхнут две белые птицы с большими крыльями, горделиво и непринужденно перелетят в другую часть сада. Обладателям мифологического мировоззрения, конечно, сразу придет в голову мысль, что это дух Конфуция, перевоплотившийся в птицу. Конфуций жил в этих местах, это его родина. Не знаю, связана ли необычность этого места с великим учителем китайского народа.

И вот я в университете. Это целый город-сад, маленькая вселенная, спрятанная от всего мира: словно нас накрыли плотной крышкой, чтобы оградить от иногда опасной окружающей действительности. Именно в кампусе я поняла, почему китайцы предпочитали жить в изоляции на протяжении многих веков. Жизнь текла неторопливо и радостно, не с кем было конкурировать, некому доказывать свою силу, не было надобности бороться с катаклизмами – сильным холодом или невыносимой жарой. Одним словом, и так все было хорошо.

Китайские университеты – живая недолговечная утопия. Говорят ли учителя студентам о существовании мира извне? Преподаватели провели всю жизнь в университете и могут только поделиться своими знаниями и умениями, также приобретенными ими когда-то в этих стенах. Поэтому безмятежный университетский мир кажется его немного наивным обитателям самой настоящей реальностью.

Вечерние толпы возле восточных ворот. Колоритам местного маленького рынка позавидовала бы палитра любого художника. Чего здесь только нет: носки в радужку, удивительно дешевые часы с сияющими стразами, браслеты, сережки и вдруг неожиданно парящая жаром лапша – отсюда уже начинаются кафе. Собачка, чуть не набежавшая на велосипедиста, женщина, всплескивающая воду прямо на тротуар, запах запеченной баранины под светлое пиво из грязных стаканов и снова бусики и вдруг целая толпа у одной из машин: распродажа блокнотов, их столько, что становится жаль загубленные на бумагу деревья.

Возможно, университетское время – самое счастливое для большинства из тех, кто полон надежд на блестящее будущее. Кто-то из них, вырвавшись в большой мир, осуществит свои мечты. Но, убедившись в том, что родные им гордятся и успех уже в кармане, задумается, счастлив ли по-настоящему. А кто-то, проигравший и смирившийся со своей судьбой, перелистывая высказывания Лао-цзы3, будет счастлив с любимой семьей в родном городе и совсем без фотографий из далекого Нью-Йорка.

***

Жизнь даже в таком небольшом городе, как наш, кипела. Нью-Йоркской торговой бирже было не сравниться с маленьким городком по накалу страстей, скорости передачи информации, подвижной, горящей атмосфере тесных рынков, оживленных улиц, парков, которые вряд ли можно назвать уединенными. Именно по этим местам я гоняла на своем лихом велосипеде без тормозов. Его подарила мне преподавательница факультета русского языка – Хань Минсюй, которая была буддисткой и невероятно доброй женщиной с единственным лишь изъяном – она не умела никому отказывать. Веря в силу Буддизма и в добрые помыслы Хань Минсюй, я смело летала по городку без тормозов, при необходимости просто спрыгивая с велосипеда.

Вскоре после меня в университет приехали девочки: Олеся, Тамара и Кристина, которую мы звали просто «Кри». Звуки колесиков от чемоданов, набитых шоколадом, водкой и икрой, припасенных для подарков, громкие голоса и смех за несколько секунд оживили уснувшее на время летних каникул общежитие. Все мы были очень разными, но нас объединяла любовь к Китаю, даже несмотря на то, что мы знали его теневую сторону, тщательно спрятанную от туристов. Девочки вычистили свои комнаты, запылившиеся за лето, запаслись на небольшом рынке всем необходимом в быту. Не прошло и двух дней, как полки были заставлены самыми разнообразными бутылочками, духами, кремами, и интерьер больше напоминал лабораторию алхимика, нежели современную комнату. Пестрые пятна фотографий с красивыми пейзажами, любимыми актерами, машинами мечты развеселили белоснежные стены. Мой стол отличался еще и тем, что я купила рыбку и назвала ее Цзыхуаном, в честь мальчика, который тогда мне нравился. Попав на мой небольшой стол, Цзыхуан огляделся по сторонам, изучил названия всех словарей и учебных пособий, после чего отправился почивать в заросли водорослей.

Наконец, начались наши трудовые будни… Утром и днем мы были на занятиях, а после обеда все, кроме домоседов, смотревших пробивающие на слезу корейские сериалы, разъезжались по своим делам. Вечером по традиции мы собирались на втором этаже за столом, располагавшемся у окна возле лестницы, и обсуждали все самое интересное, точнее самое смешное или возмутительное, произошедшее за день.

Кроме нас, учились и студенты из других стран. В моей группе я была единственной представительницей европейской цивилизации, помимо меня гранит китайской науки грызли восемь корейских девушек и один японец. Прекрасно воспитанные азиаты относились ко мне с излишней почтительностью и легким любопытством.

Хотя мы проходили сравнительную лингвистику, использование средств коммуникации в процессе обучения, китайскую культуру, все в конечном итоге сводилось к обсуждению отношений между людьми, особенно дел сердечных. Меня, с моим все-таки европейским складом ума хоть и с азиатской душой, удивляло необыкновенное внимание азиат к чужой личной жизни, к первым свиданиям, свадьбам, изменам и разлукам. Даже примеры грамматических конструкций, сочинения, домашние творческие задания были связаны с этой темой. Как-то на занятии я предложила: «Может, поговорим про экономику, политику, независимость Синьцзяна», – про себя добавив: «…только не про девушку Лицзайсона…». Но со своим «странным» требованием оказалась в абсолютном меньшинстве. Мои азиатские друзья с особым благоговением и интересом относились к теме чувств и переживаний. Возможно, для них более важным является внутренний мир, а отношения с другими людьми служат основой жизни. Однажды на уроке нам дали задание найти слово-ассоциацию со словом «любовь». Студенты перечисляли: «счастье», «жертвенность», «взгляд», но больше всего мне запомнилось устойчивое выражение из китайского языка «любовь – это сладкое-кислое-соленое-горькое-острое».

Не смотря ни на что, учиться мы все же не забывали. Китайский достаточно сложный язык, однако главное – это интерес к людям, культуре и традициям. Однажды я услышала такую шутку: старого профессора-китаиста спросили: «Профессор, китайский – трудный язык?». На что он ответил: «Знаете, тяжело только первые двадцать лет обучения, а потом становится гораздо легче». Как бы студент хорошо не говорил, он непременно каждый день будет узнавать что-то новое. Некоторые фразы и слова несут в себе несколько значений, понятных только китайцу или человеку, знакомому с культурой и историей страны. Так, китайцы при встрече обычно говорят не привычное для нас «как дела?», а спрашивают: «ты уже поела?». Я удивлялась: «Как можно придавать такое значение материальным благам, в частности, так много думать о своем желудке!». Но потом я узнала, что давным-давно, еще до эпохи Тан4, в Китае были голодные времена, и люди при встрече, прежде всего, интересовались, сыт ли собеседник. Оттуда и пошел удивляющий европейцев вопрос: «Ни чши фань лэ ма5?». Поэтому при изучении иностранного языка необходимо постоянно пребывать в «состоянии осознанности», как говорят буддисты, то есть осмыслять новую информацию, пропускать через себя, думать, почему носители языка говорят так, а не иначе.

***

С каждым днем Китай все больше очаровывал меня своей сказочностью, которую он смог сохранить за долгую историю. Древние легенды, предания, стихи не были спрятаны в закромах общей национальной памяти и оживали посреди обыденности. Чуть ли не в каждой жизненной ситуации мои друзья-китайцы могли припомнить древнюю мудрость или старую легенду, подходящую к данному моменту.

Однажды мы с Янлэй, моей одноклассницей по игре на гуджэне6, поехали в парк запускать воздушного змея. Она, рассказывая о взглядах своих родителей на воспитание, привела в пример такую метафору: «Дочь или сын, как вот этот воздушный змей, изобретение древних китайцев, – будешь натягивать веревку, он далеко не улетит, а если обрежешь ее, то он может подняться очень высоко». Не успела закончиться одна легенда, как началась другая: «В реке Ихэ, возле которой располагается этот парк, любил мыться Конфуций. Как-то он спросил учеников, к чему нужно стремиться. Один ответил – к деньгам, другой – к карьере чиновника, но ответ его любимого ученика Ен Хуйя был самым мудрым: «Достаточно каждый день, как и прежде, мыться в этой реке, радоваться новому дню».

Однажды, когда я была чем-то подавлена и грустила, другая китаянка рассказала мне следующую историю: «У женщины было две дочери: одна торговала зонтиками, другая – обувью. Летом женщина расстраивалась, что никто не покупает обувь, зимой сетовала на то, что никому не нужны зонтики. Тогда один мудрец посоветовал ей: «Не лучше ли тебе зимой радоваться за дочь, которая продает обувь, а летом – за дочь, которая продает зонтики». Так, я ходила лабиринтами старых легенд и таинственных историй.

Если Вы не возражаете, пожалуй, оставим ее размышления по поводу судьбы китайского народа и посмотрим, с чего же началась история. Вернее, с чего началось продолжение одной давнишней истории.

В один из понедельников Джоу лаоши7, наша любимая преподавательница, которую некоторые студенты за ее активность, живость и подвижность прозвали «буйной», сообщила, что после обеда мы сможем выбрать спецкурсы по китайской культуре, которые хотели бы посещать в свободное время.

В два часа все собрались на втором этаже, где нас уже поджидали китайские студенты из различных обществ по интересам. Так как я записываться никуда не собиралась, будучи уже занятой китайской живописью, музыкой и поэзией, то просто-напросто бегала между тех или иных в кружок собравшихся людей, чтобы помочь новоприехавшим студентам в общении с китайцами. Через час интенсивных переводов я начала уставать от мелькания людей, вопросов и слов. Вдруг мой взгляд перехватил дружелюбный, располагающий к себе взгляд невысокого китайца, стоящего в противоположном углу кабинета. Заметив, что я обратила на него внимание, он махнул мне рукой и крикнул среди шума комнаты: «Привет, Мэй!». «О, эта старая история, снова я не помню, где с ним познакомилась!». Молодой человек так смотрел на меня, точно ожидал, что я подойду, что я и сделала.

– Уже записалась к нам на каллиграфию? – тут же спросил он.

– Да, вроде бы.

– Ты сегодня прямо нарасхват, – по-доброму и немного смущаясь, заметил он, не переставая улыбаться, – не помнишь, конечно, как меня зовут. «Шэнли», пишется так же как «победа». Я из общества каллиграфии «Ланьтин8» – «Беседка орхидей», мы несколько дней назад познакомились на площади напротив супермаркета.

– Я помню, что ты Шэнли, – умело соврала я, поверив в свою ложь, как советуют тренеры по саморазвитию. Между тем, сзади раздался голос Кри: «Мэ-э-эй, я не понимаю, а он кричит. Неужели трудно сообразить, что я не глухая, а просто не понимаю, и говорить нужно медленнее, а не громче. Выучи вначале путунхуа9, парень, это точно диалект!».

– Извини, – обратилась я к своему собеседнику с именем «победа», надо помочь подруге.

– Конечно, приходи к нам на каллиграфию.

– Спасибо.

Пролистаем несколько страниц вперед.

Дни, расчерченные четким распорядком, летели невероятно быстро. После холодной, зябкой зимы на нас неожиданно обрушилась весна. Воздух был пропитан ею, и, когда дождь пробегал по земле, повсюду стоял тот самый аромат, который можно почувствовать только весной. Запах дождя и едва начинающих распускаться цветов казался метафизическим: он словно связывал нас с чем-то невидимым, что можно лишь почувствовать, но не понять умом, не увидеть глазами. В такие моменты дверь в иные миры приоткрывается, и они становятся ближе, граница делается тонко-хрустальной, так, что и сама душа трепещет, как стеклышко. Все вместе с тобой замирает в ожидании, в предвкушении. Кажется, что Вселенная перетасовала надоевшую колоду с замасленными картами – и все смешалось: прошлое, будущее, надежды, воспоминания былых ощущений. Все замерло. На мгновение. Но сколько длится это мгновение, никто не знает.

На кануне Восьмого марта профессор русского языка Чжу лаоши, известный как Степан Степанович, пригласил всех русских студентов на ужин.

Ох уж эти китайские застолья! Для человека неподготовленного они, несомненно, являются испытанием на стойкость и силу духа. Китайцы едят очень медленно, но дело вовсе не в палочках. Во время трапезы ведется непринужденная беседа, разбавленная шутками и бесконечным угощением друг друга: «Я хочу выпить с господином Ляном. А теперь выпьем с господином Ли, не забыть бы и про господина Чэня!». Проявлением высшей степени заботы и внимания будет ваше «ухаживание» за соседом по столу, которое заключается в том, что вы должны подкладывать еду к нему в тарелку, подливать в его кружку чай, а в бокал – пиво, одним словом, следить за тем, чтобы ваш сосед был сытым и довольным, и, разумеется, пьяным. По крайней мере, пьянее вас.

К тому времени я прошла уже не через одно застолье и была матерым «едоком», знала немалую часть всего церемониала, а также множество уловок, которые можно было бы озаглавить: «Как выжить во время китайских посиделок?». Например, все китайские девушки, не желавшие пить, говорили, что у них аллергия на алкоголь, и если они выпьют хоть каплю, то умрут прямо перед вами, перед этим покрывшись какой-нибудь жуткой сыпью. Китайскую душистую водку пить я не могла – горло невыносимо обжигали пятьдесят шесть градусов ароматного напитка. Китайское пиво слабее русского, его можно пить, как воду, но это отнюдь не означает, что от него не пьянеют.

Профессор Чжу заявил, что никто не выйдет из-за обеденного стола, пока не будут опустошены все бутылки с циндаосским пивом10, которое он как представитель провинции Шаньдун не намерен выливать. Поняв, что эта задача для нас непосильна, мы придумали план, а когда профессор вышел в уборную, началось воплощение хитроумного замысла в жизнь. Это было настоящее сумасшествие – мы разливали пиво по всем блюдам, находившимся на круглом стеклянном столе. Так, рыба в кисло-сладком соусе стала рыбой в пиве; грибы, посыпанные кунжутом, превратились в грибы, политые пивом, у супа также появился пивной привкус. Профессор вернулся и, увидев, как лихо мы справляемся с пивом, заявил, что русские его не разочаровали. На вопрос, не заказать ли еще, все хором закричали: «Нет».

Когда мы, наконец, все-таки вышли на улицу, небо стало совсем темным. Все отправились на факультет русского языка, где профессор обещал рассказать нам о Фэншуе и даже погадать. На полпути я неожиданно обнаружила, что оставила свой телефон в залитом пивом кафе. Сказав ребятам, что скоро приду на факультет русского языка, я направилась обратно. Найти телефон не составило большого труда. Официант, счастливый от того, что оказался мне полезным, протянул пропажу, и я побежала на факультет русского языка. И снова нитка Судьбы завязалась тугим узелком.

На улице было совсем пусто, только большие ночные бабочки предпочитали бодрствовать по ночам. По коже побежали мурашки то ли от ветра, то ли от разыгравшегося от пива воображения, разбуженного ночью и темнотой. Едва разбирая дорогу, я заметила свет в одном из окон факультета русского языка. «Наверняка, они там. Кто же еще будет учиться ночью? Да и общежития у китайских студентов закрываются в одиннадцать часов». Хотя глаза и привыкли к темноте, поднимаясь по лестнице с высокими ступеньками, я держалась за перила. Легко толкнув дверь, я зашла в аудиторию, где горел свет. На меня от удивления ставшими большими европейскими глазами смотрел мой забытый товарищ-каллиграф с интересным именем «победа».