Ведьма

ГОГОЛЬ

Церковь деревянная, почерневшая, убранная зеленым мхом, с тремя конусообразными куполами, уныло стояла почти на краю села. Разухабистая дорога огибала ее и врезалась в скопление одноэтажных домиков, окруженных заборами и обильной зеленью.

– Это село или деревня? – вяло спросил с заднего сидения Донцов.

– А какая разница, – отозвался Фомин, выворачивая руль. Машина медленно перевалилась из одной колеи в другую. В том, что есть церковь, подумала Катя.

В открытое окно залетала пыль сухой дороги, жара и тяжело гудящие слепни. Слепни настойчиво стучались о лобовое.

Машина на колеях потеряла ход и поехал вровень с женщиной, идущей по обочине. Женщина бросила косой, настороженный взгляд в их сторону. Заметив Катю, она быстро отвернулась и вскинула на плечах старый выцветший рюкзак. В руках у нее пузырились полиэтиленовые пакеты. По виду тяжелые. Шея и руки были черные, закопченные. Ходко шла. С привычкой.

– Простите, а на Рябиновую как попасть? – спросила Катя, высунувшись из открытого окна.

Женщина снова зло зыркнула на Катю, оглядела с сомнением ее голые руки и плечи, и дернула головой в сторону одноэтажных домиков как бы одновременно показывая, что Рябиновая где-то там и игнорируя Катин вопрос.

– Давайте мы вас подбросим, а то смотрите какая после нас пыль поднялась? – вежливо предложила Катя.

Донцов отчетливо цыкнул. А Фомин ничего, тут же остановился. Женщина полезла на заднее сидение, не снимая рюкзака и не выпуская пакеты из рук.

– Так вы снимайте рюкзак-то, – жалобно сказал прижатый Донцов.

– Я потом не одену, – впервые открыла рот женщина. Вместе с ней в машину вошел тяжелый дух разгоряченного тела, свежего пота и железной дороги.

– А что это у вас церковь такая старая, заброшенная, сейчас вроде восстанавливают все, – спросила Катя, оглядываясь назад.

– Так, то не церква, – охотно отозвалась женщина и приветливо улыбнулась Кате. Катю всегда поражал этот неожиданный переход у некоторых людей, когда колючая настороженность быстро сменяется округлой мягкостью. – То киношники кино снимали. А церква нам не положена, сами в Малиново ездим.

Поле закончилось, дорога выправилась, пропали ямы и колдобины. Вдоль проезжей строго стояли столбы с прикрученными бетонными блоками, а по столбам провода. Дальше метров на пять травяные полянки, а потом уже заборчики, заборы, ограды, ворота крашенные и покосившиеся, приземистые домишки и домищи со множеством окошечек, наличников, занавесочек. А кое-где свеженькие краснокирпичные кубы с аляповатым пластиком окон. Мелькнет глянцевый бок надежно осевшей в лохматых кустах машины. Тут и там щедро прут из земли лопухи и прочая зелень.

– Погоди-ка, погоди, здесь вот стой, а вон то Рябиновая, – женщина махнула влево, куда с пригорка катилась короткая улица, упирающаяся в ельник. – Вам там к кому?

– Не знаем, в девятый дом, – Катя заглянула в бумажку.

Женщина, открывшая уже дверь и занесшая со вздохом ногу чтобы ступить на землю, оцепенела. Так и зависла – одна половина с тяжелым рюкзаком в полумраке машины, вторая с вытянутой ногой на ярком солнце. На мгновение. На какое-то долгое мгновение, как отметила Катя, за это время Донцов успел пять раз тяжело вздохнуть, Фомин сжать губы в тонкую раздраженную полоску, а слепень до того с тупой настойчивостью долбившийся в лобовое, вылететь из салона через открытое окно.

Женщина выбралась из машины. Привычным движением тела подбросила на плечах рюкзак, чтобы лег как надо и пошла себе ничего не сказав. Катя крикнула ей «Спасибо!». Женщина вздрогнула, так и не обернулась, а только мелко перекрестилась, судя по движению руки.

Машина ухнула с пригорка вниз.

***

– А здесь у меня кроли живут.

От мелкоячеистой решетки ощутимо пахнуло.

– Кто? – брезгливо наморщил нос Донцов.

– Кролики, – хозяйка отвернулась от низких клеток и поковыляла по дорожке из потрескавшихся керамических плиток, зажатой между обильно растущей крапивой, одуванчиками, лопухами и прочей травой. Юбка, платок, коричневая кофта на пуговицах. Ногами в большемерных галошах шаркает. Ногти пальцев черные.

– А тут по забору малина, тут смородина. Красная. Черная. Крыжовник, – Хозяйка ежесекундно останавливалась и махала неопределенно рукой на какой-нибудь зеленый куст. Донцов закатывал глаза и бил ногами, как конь на привязи. Фомин молча смотрел по сторонам со скучающим видом. Кате приходилось отдуваться за троих. Кивать, согласно и внимательно угукать и иногда переспрашивать, не потому что не поняла, а чтобы показать заинтересованность и участие.

От многочисленных неухоженных кустов тянуло сыростью. Никаких ягод видно не было, укрывшись за листами, в глубине веток кучковались паутина и мрак. Участок широкий и заросший, щетинистый как алкаш кончался сереньким дохлым заборчиком из пересохших неравномерных дощечек. За заборчиком сразу вставал черный лес. Нависал тяжелой стеной. Плотный и чужой.

Дорожка повернула влево, и пройдя мимо скособоченной поленницы они оказались между домом и приземистым черным срубом, с одним маленьким окошком и наспех сколоченной скамеечкой под ним.

– Баня, – махнула рукой хозяйка. – Смотреть будете?

– Не, и так понятно, – поспешно ответил Фомин. Донцов закивал. Катя вздохнула.

Вошли в дом. Летняя веранда. Осевшая дверь с мягким скрипом. Комната. Овальные портреты на стенах. Стол, накрытый старомодной скатертью с кисточками и бахромой. Резкий сухой запах. Травами и застоявшимся временем. В дверных проемах занавески из старых простыней.

– Мухи, – прокомментировала занавески хозяйка.

Сервант с фужерчиками и фарфоровыми супницами. Тарелочки с золотой каемочкой блинной стопкой.

– Мадонна, – снова и непонятно прокомментировала хозяйка.

Книжные стеллажи. Старый сундук. Опять фотографии – размытые овалы. Дверной проем в другую комнату. Одернутая занавеска. В полумраке виднеется высокая кровать. Застеленная, с металлическими шишками и аккуратными подушками. Коврик над ней. Узоры. Солнечный квадрат на стене.

– А это все родственники ваши? – спросила Катя про фотографии.

– Нет, – ответила хозяйка и бесцеремонно, в упор уставилась на Катю. У хозяйки были бесцветные, почти невидные радужки, отчего зрачки казались как иголочки. Покалывали даже казалось. Катя поежилась. Была хозяйка какая-то неопределенная, неясная, угловатая и одновременно широкая, на кистях рук бугрятся старушечьи вены, а движения уверенные, точные. Иногда морщины вдруг разглаживаются и на месте недавней старухи возникает вполне моложавого вида женщина, а потом вдруг загорбится, спина колесом, в шаге скрипит, дышит как паровоз. Кофта эта… бабушкина. А голос звонкий.

– Сама-то я в другом доме живу, – вдруг сказала хозяйка, все так же впиваясь в Катю своими глазами-иголками. – В котором ближе к лесу.

– А в этом, кто живет? – продолжала опрос Катя, а сама посматривала на Фомина. Тот разглядывал корешки книг на полках.

– Тут точно кто-то умер, – тихо сказал себе под нос Донцов.

Хозяйка метнула на Донцова злой взгляд.

– Ты иди давай, Донцов. Иди. Покури на улице, – погнала его из дома Катя.

– Райское местечко, – потроллил их Донцов, пряча за дверью улыбающуюся гримасу.

– Никто тут не живет… И не жил. Хорошее место, дочка. А запах такой, так-то потому, что не живет никто. Без людей-то оно как? Все пылится, зарастает. А как вы заселитесь, так все лучше. И для вас, и для дома. Лес вона рядом совсем, магазин есть тут недалече, участок так весь ваш, я уже и не справляюсь с ним, забросила давно, малина вон пошла как, мясо от кролей, и мне прибавка-то, очень же дешево, лучше тут в округе и не найти, – Хозяйка запричитала скороговоркой с придыханием. Заохала, засуетилась, одновременно выправилась и скрючилась, схватилась за бока, стала качать головой и припадать на одну ногу. Иголочки в ее глазах затупились. А глаза из бесцветных стали мутные, старческие.

– Мне нравится, – громко и с нажимом сказала Катя.

Фомин встрепенулся от ее голоса. Ожил. Заозирался по сторонам. И спросил:

– А готовить как?

Хозяйка стала показывать ему устройство газовой плитки, а Катя потихоньку вышла вслед за Донцовым на улицу.

– Донцов, имей совесть.

Донцов сидел на корточках у раскидистого куста смородины. Черной или красной. И что-то ковырял руками между веток. Над его головой поднималась тонкая струйка сигаретного дыма и вились комары.

– Да, понял я, понял, давайте уже соглашайтесь и назад в город поедем.

– Знаешь, Донцов, я хочу, чтобы это он принял решение. Сам. А то все я да я.

– Ну, а тебе-то это зачем. Глухомань же. Через день от тоски взвоете. Перегрызетесь друг с другом. Знаешь, как бывает в замкнутых пространствах. Кукухой поедешь…

– Нам надо наконец побыть только вдвоем. Наедине. У нас же все разладилось, Донцов. Все стало другим. Да, что ты там ищешь?

Донцов обернулся и показал жменю черных пыльных ягод.

– Донцов, нам надо провести время вдвоем, чтобы вот никого вокруг, понимаешь? Ни интернета, ни телефона. Ни друзей, ни подружек, – с нажимом добавила Катя, чтобы Донцов осознал о каких именно подружках идет речь.

– Да, понял, я понял, – опять повторил Донцов и зарылся в куст. Катя вздохнула, раньше бы он сказал «ты о чем?», «что за подружки?», «у кого, у Фомина-то?», «да ладно тебе!», а так даже спорить не стал, молчаливо подтверждая – да, отношения надо спасать.

Хозяйка с Фоминым вышли из дома.

– Ну, что решили? – спросила хозяйка и впервые за все время вдруг улыбнулась. Глаза у нее прозрачные, подумала Катя.

Фомин смешно чесал в затылке и морщил лоб. Вылитый Иванушка. А хозяйка типичная баба Яга. И дом старый, и лес чернеет. И сказка нестрашная.

– Мы согласны, – громко и твердо сказала Катя.

***

Как же называется этот гриб? Катя старательно, но безуспешно повспоминала. Дымовушка? Небольшой белый продолговатый шарик. Нет, не шарик даже, а фасолина надутая, немного взъерошенная с одного бочка. И если на нее наступить, то хлопнет и выбросит облачко дыма. Не дыма, конечно, а спор. Но кажется, что дыма.

Катя машинально потянулась за смартфоном, чтобы сфоткать грибок и, только погрузив ладонь полностью в узкий карман шорт, вспомнила, что смартфон за ненадобностью оставлен в доме и даже не заряжен, валяется на полочке бесполезным грузом.

Так же, как и Фомин, пронеслась мысль. Тот тоже валяется. В лес не пошел. Что я там не видел, сказал, пожал плечами и сел писать свой идиотский код – абракадабру символов, тарабарщину, бессмыслицу. А видел ли ты когда-нибудь настоящий лес? Так чтобы не на квадроциклах пронестись по ухоженным дорожках от санатория к водоему и назад, и не шашлыки на приятельской даче между тремя лично посаженными елками?

Катя лес любила. Городские парки с трудом переносила – шумно, отовсюду лезет одновременно заброшенная неухоженность и лакированный порядок. И то, и то рукотворные. А настоящий лес – это стихия. Черный глухой ельник сменяется стремительным рвущимся вверх сосняком. С редкими березами и кустами, как метелками. С разлапистым папоротником. С вязким, по колено ковром из цепляющихся за штанины растений, перекатывающимся с пригорка на пригорок. Прелые, усыпанные иголками низинки, вывернутые к солнцу полянки с блестящей паутиной, жужжание комаров, яркая, всегда неожиданная и вызывающая восторг земляника и разочаровывающая черника. Тоже вкусная, но какая-то обычная. А землянику можно насадить на травинку, одна за другой, как бусы.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.