–Я оставил свое имя в школе, где преподавал историю, там я слышал его в последний раз…
–
Любовь кормит голубей, стоя на балконе. Двухэтажный дом. Лучи солнца, проникая сквозь облака, греют по-осеннему слабо. Часы на ратушной площади бьют полдень. Приветственные взмахи прохожих, идущих по кривым улочкам старого города.
Птицы мира клюют булку из рук Любы, а белый красавец с черным хвостом, напоминающий веер, – даже из её губ. Девушка заканчивала каждую кормёжку этим трюком. Затем голубь взмывал ввысь, и вся стая, взлетая с балкона, следовала за ним. Птицы, уносясь и касаясь крыльями крутящейся в этот момент Любы, осыпали её пухом и перьями.
Сосед, начинающий фотограф, ежедневно делал снимки этого танца. И каждый раз, отсылая лучшие кадры в журналы, обещал Любе место на обложках передового глянца. Всё оставалось на стадии обещаний. Что вполне устраивало Любу.
Она не хотела славы. Люба её даже как-то боялась. Из-за семьи. Дурная слава «гуляла» вместе с ней – ее семьей.
Семья сидела за столом. Совместный обед. Обычное дело для ячейки общества. В любой прослойке социума. Принятие пищи годами объединяет и превращается в своеобразный семейный ритуал. На этой кухне всё было иначе.
Виной не только раздельность блюд из-за вегетарианства Любы. Плюс озлобленность родственников из-за особенности «белой вороны» в семье. Даже любящая мать проявляла вспышки агрессии на этой почве. Люба не такая, как все.
Девушка ела фасоль и салат из спаржи с помидорами. Остальные, стараясь быть близкими к этикету, резали сочные стейки. Звериный голод в глазах делал родные по крови человеческие существа абсолютно противоположными ей. Но Люба привыкла к этому и, не обращая внимания, листала страницы на экране планшета.
Звонок в дверь. Мать положила перед отцом конверт. Письмо. Такая редкость в современном мире. «Реликвия» остановила обед: всем знакома тисненая бумага светло-зеленых конвертов. Обычно это новости. Хорошие или плохие. Но многое говорящие и обычно радикально меняющие жизнь.
–Что там? – Глеб, старший сын, забыл про мясо, тряпкой висящее на вилке.
Глаза отца, периодически останавливаясь на строках, щурились, вызывая различные эмоции у членов семьи.
–Они нашли семью Яна…
–И…? – Мать накрыла ладонью открытый в «ахе» рот.
–Их больше нет! – Отец, всё ещё держа письмо, смотрел в пустоту пространства. – Источник сообщает, что в доме Яна нашли какие-то снимки с членами наших семей…
–Это всё из-за тебя! – Глеб бросил вилку с мясом в тарелку.
Его ненавистный взгляд был обращён к сестре. Выражение чувств любви отсутствовало и во взглядах отца с матерью.
–Это ошибка, Люба…– Отец, замолчав, рвал письмо.
–Ещё этот папарацци под окнами! – Гнев Глеба обреченно растворился во фразе.
Во взгляде матери укор. Слезы на глазах Любы.
–Им займемся позже! – Отец продолжил обед.
–Почему они преследуют нас? – Люба взвизгнула: Глеб вырвал планшет из рук сестры.
–Потому что мы другие, девочка, не такие, как все. – Звериный блеск в глазах отца сопутствовал пережевыванию пищи.
–
Ущелье встретило свежестью и шумом водопада. Даже в палящем зное от воды шла бодрящая прохлада, придающая сил группе уставших путников. Они подставили свои утомленные лица брызгам воды. Прозрачные капли стекали по коже с серым оттенком.
Их мучил голод. Основной голод. Утоление которого требовало свежей крови.
Сквозь шум водопада прорвался шорох за спиной. Компания «кровососущих» синхронно развернулась.
–Это шутка? – голос Веры дрогнул.
–И скорее всего, чернокожая, – Владимир зловеще улыбнулся, – потому что смеется только наш проводник! Юмор, видимо, расистски разнится вместе с цветом кожи…
–Как и всё на земле! – Африканец сплюнул сквозь зубы.
–Ты привел нас к тем, от кого спас! – Надя вскинула открытую ладонь. – В чём смысл!?
Перед ними действительно стояла группа африканских альбиносов. В глазах воинов “прозрачных” – пустота, в их руках копья, луки со стрелами.
–Они не такие, как племя Тубу, – проводник улыбнулся белозубо, – вы это скоро поймёте. Ты, – он указал на Надю, – пойдешь к шаману их племени.
Один из “прозрачных” подозвал Надю рукой.
–Почему? – Надя, проходя мимо чернокожего спутника, посмотрела в его горящие злобой глаза.
–В племени вождя Тубу жила не одна моя дочь, – процедил сквозь зубы африканец. – Пропавшая девочка была ее старшей сестрой…
Надю подхватили под руки два воина. Наконечники копий остальных уперлись в Александра с Владимиром, предпринявших попытку пресечь грубость по отношению к Наде.
–За всё надо платить! – Проводник подошёл к Владимиру. – И за прошлое, и за будущее. И за кровь девочки, …и за проход через ущелье.
Солнце большим алым кругом садилось в джунгли. Брызги от водопада играли всеми цветами красного. Кроваво-красного.
К ним относились довольно сносно. Группа пленников расположилась возле одного из костров. Пара воинов за их спинами.
–Что говорит твоя хваленая интуиция? – Владимир вдыхал запах готовящегося на соседних кострах мяса.
Взгляды альбиносов были наполнены ненавистью и в тот же момент любопытством. Многие из них видели белых не африканцев впервые.
–Она притуплена голодом и усталостью… – Вера курила с закрытыми глазами. – Остатки концентрата не дают нужного эффекта. – Она позволила себе улыбнуться. – Тебе ли этого не знать?
–Она даже не говорит, зажарят нас на костре или нет. – Владимир вглядывался в ночное небо, словно искал в нем что-то.
–Нас не съедят! – Вера усмехнулась, глядя на оторопевшую Сашу. – По крайне мере, не всех…
Противостояние Нади и шамана племени было интересно с точки зрения эзотерики и оккультных научных исследований. Но на взгляд обыкновенного обывателя выглядело сценой из театра абсурдов.
Шаман. Шапка вьющихся волос. Безумный взгляд. Кожа, смазанная чем-то липким, светится в полумраке палатки, сотворенной из звериных шкур.
Он усадил ее напротив себя и в такт бубна затянул какую-то унылую песнь. Надя, закрыв глаза, покачиваясь, шевелила губами. Затем они выпили жгучий отвар и выкурили трубку с едким запахом дыма. Глаза сидящих друг напротив друга «горели» в пламени костра.
Надя очертила круг вокруг себя на песке, добавив по паре иероглифов снаружи и внутри линии. Она закрыла глаза и, покачиваясь, зашептала на одном из древних языков.
Шаман создал ритм в такт ее движениям. Иногда он расширял от ужаса глаза, словно понимая транслируемые ею образы и сюжеты. Затем, закрыв глаза, заговорил на своем языке, то повышая голос, то понижая его до шепота.
