От подъема до отбоя

© Валерий Рогожин, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

1. Плохой студент всегда может стать хорошим солдатом…

В армии я служил не со своим годом. Я успел проучиться в институте Стали и Сплавов в столице нашей Родины, откуда был благополучно отчислен по истечении года. Если по-честному, говорить, что я год учился, это несколько преувеличивать. За этот год я занимался в театральной студии, в литературной студии-объединении, посещал все вечера и концерты бардов и менестрелей, а их в те годы было в Москве очень много, активно знакомился со всеми доступными злачными местами, расположенными вокруг ВУЗа (аббревиатура Московского института Стали и Сплавов МИСиС расшифровывалась студентами как Московский институт Семи Соблазнов). Все это время я активно знакомился с Москвой, весь центр столицы был истоптан мной многократно. Я прекрасно знал где находится клуб МИИТа или имени Серафимовича, где шашлычная Кавказ, кафе Шоколадница или пивбар №17.

Таким образом для изучения химии, а их у нас на первом курсе было не то три, не то четыре, или физики времени уже не оставалось. Жили мы за городом. С общежитием в институте было проблематично, и администрация выходила из положения следующим образом. Вблизи от Курского вокзала нашли симпатичный дачный поселок Салтыковку. В летнее время здесь было не протолкнуться от дачников. Кто-то был домовладельцем или точнее дачевладельцем, кто-то просто снимал койкоместо, но свободным не был ни один сарайчик, ни одна раскладушка. Почти как в Сочи или Туапсе.

А вот осенью-зимой население резко сокращалось, и в домах оставались в основном старики и старухи, да ожидающие переселения в квартиры с удобствами наследники домовладельцев. И вот администрация института стала снимать пустующее жилье для студентов. Платил ВУЗ за каждого студента по пять рублей с головы, а сам поселившийся молодой человек доплачивал хозяевам еще два с полтиной за якобы излишки света сожженные при занятиях в неурочное время. Ожидалось, что грызущие гранит науки студенты будут засиживаться достаточно регулярно за полночь. Может быть в более ранние годы такое и случалось, но не при мне.

Поездки в Москву и обратно также занимали время, отнимая его от учебы. Кроме того, толкотня в часы пик, да и вообще поездки несколько утомляли. Приезжаешь пусть не до конца, но вымотанный и уже ничего не хочется делать. Недаром в студенческом КВНе прозвучали строки:

Дом Коммуны – так называлось московское общежитие. В Салтыковке имелся свой комендант, который отвечал за расселение студентов, условия их проживания. А какие там были условия? Самые обыкновенные деревенские. Это было начало семидесятых. Повсеместной газификации Подмосковья не было, водопровода не было. Так и жили три – пять человек в комнате, на кухоньке керогаз и ведро для воды. Вода на участке или недалеко от дома в колонке на улице. Все остальные удобства в конце участка в фанерной постройке специального назначения. Новые условия совместно с К. Симоновым родили иные строки для КВНа:

Короче, после второй сессии, когда все праздники и пьянки остались позади, а новые еще не появились на горизонте, я отправился в райвоенкомат. Райвоенкомат, как и положено ему, находился в районе, в славном городе Балашиха. На прием к военкому мне удалось попасть только с третьего раза. Но поскольку на занятия я уже ходить перестал, я начал ходить на прием. В результате через несколько дней я кому-то где-то окончательно надоел и военком согласился со мной встретиться.

Захожу в помещение. Достаточно большой кабинет. Длинный стол. С той стороны сидит подполковник и вопросительно смотрит на меня. Я не знаю, что нужно делать, и, хотя прожил всю жизнь в военной семье, т.е. в семье военнослужащего, не имею представления как себя вести. Поэтому молча стою и жду наводящих вопросов.

– Итак, кто вы и чего хотите?

– Я студент МИСиСа, передумал учиться, хочу пойти служить в армию.

– Значит так. Ты нахватал двоек и хочешь сбежать в армию?

– Никак нет

Я действительно еще не успел нахватать двоек и неудов, и в деканате пока что ничего не знают о моих милитаристических намерениях.

– Тогда что?

– Хочу служить в армии.

– Ты местный?

– Нет. С Украины.

– Ну, так выписывайся, езжай домой и иди в армию. Там рядом с домом будешь служить.

– Я не хочу рядом. Я хочу сейчас.

– Что сейчас?

– Сейчас хочу в армию идти.

Повторюсь. Это было начало семидесятых годов. Служба в армии считалась почетной обязанностью, это был долг каждого мужика перед Родиной. Если кого-то не брали сразу в армию, без весомой причины, он считался ущербным. Девчонки на такого парня смотрели с подозрением. Кому нужен больной кавалер? Сам видел на пересыльном пункте ребят, которых не брали из-за какой-нибудь гонореи, для них это была самая настоящая трагедия

Но видимо человек, который отказывается от законной отсрочки и добровольно вне очереди рвется стать воином СА, военкому внушал какие-то подозрения.

– Сейчас в армию не берем.

– Как это не берете? Почему?

– Сейчас набора нет.

– Но я хочу идти служить!

Тут у военкома терпение кончилось. Как это так, он бравый офицер, подполковник, у которого в подчинении людей больше, чем у меня носков в чемодане, должен уговаривать какого-то пацана

– Все. Армия – это не проходной двор. Захотел пришел, захотел ушел. Министр приказ подпишет – пойдешь служить.

– Уже.

– Что уже?

– Министр уже подписал приказ о призыве моего года и я пришел служить.

– Когда он подписал?

– В прошлом году, товарищ подполковник. Я пятьдесят первого года

Военком был так разъярен, взбешен явным неповиновением, что готов был отменить все приказы министра обороны, но озвучить это все-таки не рискнул.

– Вон! Сказали вон – значит вон! Получишь повестку, придешь и отправим служить. А сейчас убирайся!

– Но вы хоть запишите меня, чтобы сразу как только можно…

– ВОН!!!

Пришлось срочно покинуть негостеприимный кабинет.

Прошли годы. Сделаю небольшое отступление от моего основного повествования. Ибо события происшедшие тогда прямо связаны с недавними событиями. Видимо ничего не меняется в многострадальной моей России. Повторяю, прошли годы. Четверть века с небольшим хвостиком. Судьба бросала меня, крутила, носила и занесла опять в ту же самую славную Балашиху. Здесь я живу, здесь живет моя семья, здесь же, в Балашихинском райвоенкомате стоит на учете мой сын. Только какое-то время он на этом самом учете воинском не стоял. Может стоял, но на чем-нибудь другом, может на учете, но не в райвоенкомате. Не знаю. Знаю, что приходит он однажды домой и говорит

– Приходили сегодня в группу с военной кафедры и сказали, чтобы принесли справку из военкомата, что я, точнее мы, все ребята, стоим на учете в военкомате. В противном случае будут подавать бумагу ректору на отчисление.

Нужно сказать, что с ЖЭКами военкомат у нас связи не поддерживает. Вроде должен бы. Школы подают сведения о учениках, но мой лоботряс после 8 классов пошел учиться в московский техникум или как теперь принято колледж. Московскому колледжу до балашихинского военкомата, как… В общем все понятно. Надо идти в военкомат, ставить на учет, добывать справку. Во избежание последствий. Конечно, надо бы самого отправить, но ведь ребенок, ну и что что великовозрастный.

Сидит девочка, что-то пишет, карточки заполняет, наверное важные. Как никак обороноспособность от них напрямую зависит.

– Девушка, – прошу слезно, с видом нижайшей покорности, – мне бы справочку оформить.

– Сейчас сделаем, – говорит девушка и начинает искать материалы на моего сына.

Через минут пятнадцать к поискам подключаются еще две женщины старшего возраста, а затем еще одна совсем пожилая. Выяснив, что он здоров, не инвалид, в горячих точках не бывал, не привлекался, не участвовал, не …, не …, не… мне сообщили, что на учете у них он не состоит и необходимую справку, соответственно, мне выдать не могут.

Я выдвигаю рациональное, на мой взгляд предложение, поставить его на учет и дать мне необходимую справку.

Как бы не так. Оказывается, на учет могут поставить только человека, прошедшего медкомиссию.

Тут я вижу только один выход из создавшейся ситуации.

– Направьте его на медкомиссию, а мне дайте вожделенную справку.

Оказывается медкомиссия распущена до осени.

– Тогда, пожалуйста, запишите его во все какие можно списки очередников на медкомиссию, на постановку, на… и еще куда-нибудь, а мне дайте маленькую справочку о том, что в военкомате моего сына знают, что о нем помнят и при первой возможности поставят на учет.

– Мы таких справок не даем.

– И что мне делать?

– Идите к военкому.

Иду к военкому. Рассказываю животрепещущую историю о том, что сыну нужна справка о том, что и так далее и все такое подобное.

– Мы таких справок не даем.

– И что же мне делать?

– Ждите осени. Осенью он придет на медкомиссию…

– А если медкомиссия его без повестки не примет?

– Ну тогда и будем думать.

– Но справку сейчас требуют!

– Пусть до осени подождут!

– А если и осенью мне справку не дадут?

– Осенью должны дать.

– А если…

– Все! У меня обед! Закрываюсь!

Не правда ли, очень похоже? Закончилась эта история вполне благополучно. Я от безысходности пошел в ЖЭК. И там молоденькая девушка-паспортистка выписала мне справку о том, что якобы в ЖЭКе произошел пожар, в котором документы допризывников сгорели. К осени все документы будут восстановлены и поданы в райвоенкомат для постановки на учет. Все остались довольны: и военкомат, который оставили в покое, и военная кафедра, которая получила необходимую бумагу, а особенно паспортистка, которой я за труды презентовал здоровенную коробку шоколада

Итак, в армию меня брать отказались. Потянулись длинные дни шаляй-валяйства. В конце концов подошла сессия и я ее успешно завалил. Родители тут же узнали об этом, и отец незамедлительно прибыл за мной. Желания продолжать неудавшийся роман с Институтов Стали и Сплавов у меня никакого не было, и я отбыл домой.

Прошедший год сподвиг меня пойти по гуманитарной стезе. Родители решили дать отпрыску еще один шанс и я выбрал специальность библиотекаря. Родители не противились, рассуждая, что мужчина с такой специальностью всегда будет востребован, поскольку мужчин-библиотекарей в стране, как правило, недобор.

Библиотекарей готовят в институте культуры. Институтов культуры было штуки три на страну. Этого количества дипломированных специалистов для нашей культуры должно было вполне хватить. И я направился в Московский Государственный институт Культуры, который расположился где-то в Химках.

Уже обученный общежитейскому образу жизни, я сколотил небольшую, но активную группу абитуриентов. Днем мы занимались. Вполне серьезно готовились к экзаменам. Двое были после армии и слегка подзабыли то, чему учили их в школе. Поэтому я по доброй воле читал им лекции по предметам сдачи. Порой само собой изложение переходило на современную литературу или поэзию. Стихов я знал множество. И это оживляло изложение материала. Чуть позже мы познакомились с двумя или тремя студентками. Это были первокурсницы, уже перешедшие на второй курс, и работавшие летом в институте. Они всеми правдами и неправдами прибегали на мои доморощенные лекции, а уж я старался изо всех сил, заливаясь соловьем. Сейчас я уже так не смогу. Знаний может и стало больше, но возраст гораздо старше, а в данном случае это большой минус.

В конце концов экзамены подошли к концу. Сдал я вроде бы все успешно, что-то типа две четверки и две пятерки (точно не помню, но где-то так). Оставалось сдать собеседование. Моя пассия из новых знакомых, Лена, всю жизнь везло на Лен, сообщила, что по количеству баллов я могу считаться студентом. Она уже прикидывала, в какие секции мы сможем записаться, когда будем ездить в Москву, где будем брать самые дефицитные книги и что-то там еще подобное и грандиозное. Причем меня извещали о результатах, а в процессе составления всех этих раскладок я участия как-то не принимал.

Наконец долгожданное собеседование. Если других абитуриентов опрашивают двое-трое преподавателей, то мне досталась одна женщина средних лет. Видимо она пользовалась здесь определенным авторитетом и занимала какое-то достаточно высокое положение.

Мы говорили обо всем понемногу. О современной литературе за рубежом и о нашей современной литературе. О писателях-деревенщиках и о партийной прослойке. О Белове и о Кочетове. О Вознесенском и Евтушенко. О фантастике и о реализме. Я заливался как соловей. Иногда подходили кто-нибудь из других преподавателей, немного слушал, кивал головой и отходил. Все было отлично. И неожиданно в пылу красноречия я коснулся армейского вопроса. Армия, общество и армия, личность и армия, я готовился пойти служить и поэтому продумывал все эти вопросы. Ответы у меня уже были готовы.

– Что есть армия? Армия – это аппарат необходимый для функционирования государства, но в то же время, паразитирующий на теле государственной структуры. Армия угнетает личность, нивелирует ее, уравнивает до некоего среднего.

И прочее, и прочее, и прочее…

Она меня молча слушала, не перебивала, не останавливала. А потом, когда я сделал паузу, неожиданно сказала

– А вы знаете, мой сын служит, и ничего, не жалуется…

Я опешил. Какое отношение имеет ее реальный сын, который где-то реально тянет солдатскую лямку, к моим абстрактным рассуждениям об армии вообще! О философском понимании роли армии в современном обществе!

– Вы знаете, я думаю, что если мне придется послужить Родине, я тоже буду добросовестно служить и жаловаться не буду!

– Ну идите! – сказала она

И я пошел. Я собеседование не прошел, но пошел служить. Не сразу, через два с половиной месяца. Я прослужил полгода в Горьковской области, так называемые Гороховецкие лагеря. Я проехал всю Россию от Нижнего Новгорода (тогда Горький) до Читы и Улан-Уде, затем до Наушек, Улан-Батора, Чойра и, наконец, Сайн Шанда. Я прослужил положенные мне два года и еще несколько дней, и никто никогда никаких жалоб от меня не слышал.

2. Долгая дорога в казарму

Подразделение, в которое ты попадаешь, начиная службу в Советской Армии, выбирают судьба и военком. Если, конечно, ты обычный гражданин России и не владеешь никакими дополнительными благами, как то: блат у военкома, знакомство с заместителем военкома, протекция старшего прапорщика и т. д., и т. п., и прочая, и прочая, и прочая.

В этой области я не являлся обычным гражданином РФ, пользовался протекцией и все такое подобное, потому как отец мой был кадровым военным офицером, прослужившим всю жизнь в строевых войсках, и почти все прапорщики, работавшие в военкомате были с ним хорошо знакомы, так как сами когда-то служили под его командованием. Ну, вот так исторически сложилось. И используя эти личные связи, мой горячо любимый папа наказал личному составу райвоенкомата сделать все возможное, чтобы я попал на службу в самую дисциплинированную, самую строгую, самую образцово-показательную часть во всей Советской Армии, где бы из меня в кратчайший срок сделали нормального человека и отличного солдата, отличника боевой и политической подготовки. И весь личный состав райвоенкомата его клятвенно заверил, что будет сделано все возможное.

Родители у меня непьющие, поэтому особых многодневных гуляний, в связи с проводами меня в армейские ряды, не было. Так собралось несколько особо близких знакомых, выпили немного «Рябины на коньяке», друзья произнесли, а я внимательно выслушал все наказы и пожелания тех, кого мне в ближайшем будущем предстояло охранять, защищать, оберегать и вообще стоять на страже, а утром я самостоятельно в сопровождении родителей отбыл в райвоенкомат.

Достаточно быстро здесь отобрали паспорт, обкарнали под машинку мою гражданскую прическу, создав стандартный фасон «салажонок» и построили всех неровной цепью. Военком сказал какое-то обычное напутствие, духовой оркестр рявкнул что-то бодрое и громкое и нас усадили в ЛИАЗик. Родители дружно смахнули слезинки, автобус фыркнул, выпустил несколько клубов дыма и благополучно выехал со двора райвоенкомата.

Городок у нас был небольшой, хотя и с богатым историческим прошлым. Покинули мы его минут через пятнадцать после начала движения. Дорога лежала в областной центр, соответственно в областной военкомат, где должна была дальше решаться наша судьба. Ехать предстояло часа три – четыре, поэтому сразу же после выезда из города были открыты чемоданы, развязаны кульки, туески и рюкзачки и на свет божий извлеклись продовольственно-питейные запасы будущих защитников Отечества.

Запасы были обильные. В наличии было полное присутствие всех пищевых продуктов известных городским и деревенским жителям северо-восточной Украины.

С напитками было несколько победнее. Небольшое количество водочной продукции местного производства несколько не дотягивало до полного ящика. Но, если добавить все аналоги водки, произведенные в домашних условиях, то общее количество не уместилось бы в трех или даже четырех ящиках. Старшим в автобусе был прапорщик, ему и налили первый стакан. Затем гулянье развернулось в полную силу.

Соблюдая справедливость, следует сказать, что на спиртное налегали более чем умеренно, не теряя головы и памятуя, что едем в чужой город, незнакомое место и не на один день.

После принятия пищи, перешли к песенно-лирической части, но эта часть не сложилась в виду полного отсутствия женской составляющей, и народ отправился в объятия к древним грекам с римлянами, имеются в виду объятия Морфея.

Прапорщик затеял со мной душещипательный разговор, из которого я узнал, что он знаком с моим отцом очень давно, что отец всячески наказывал ему и остальным работникам тра-та-та-та-та, что он очень боялся, что я окажусь тра-та-та-та-та, но я выдержал труднейший экзамен спиртными напитками и…

Дальше разговор прервался и прапорщик погрузился в нирвану или еще куда-нибудь, куда обычно погружаются прапорщики после выпитых трехсот граммов водки.

За время дороги мы еще дважды повторяли всю процедуру, что было совсем не лишним, поскольку дорога, хоть и не была богата автомобильными пробками (в те далекие времена мы еще даже не знали такого слова), но все-таки была довольно продолжительной.

Мы успели хорошо отоспаться, когда наконец прибыли на пересыльный пункт. Я еще не знал, что простился с родителями этим утром на долгие два с лишним года, что смогу с ними увидеться только после службы и то не сразу, не считая недели отпуска, а что город, в котором я вырос, закончил школу, первый раз влюбился, напился и серьезно подрался увижу лишь лет через семь всего на несколько дней.

На пересылке нас построили, пересчитали, переписали в очередной раз, на всякий случай еще раз попытались подстричь и захотели было помыть, но вовремя одумались. После чего распределили по баракам и по кроватям и даже выдали нечто напоминающее постельное белье.

Потянулись долгие дни ожидания. Дня три нас таскали по медкомиссиям. Обследовали все, что можно обследовать, трех человек забраковали и отправили домой. Ребята были очень расстроены. Впрочем эти слова ничего не говорят о их состоянии, потому что один хотел даже убежать в другой город, чтобы там его взяли служить, но друзья благополучно отговорили. А второй стал поговаривать о самоубийстве. Пищевые запасы подошли к концу. Личный состав тоже потихоньку таял, так как небольшими партиями ребят развозили в разные места.

За солдатами приезжали со всего Союза. Увозили и на Камчатку, и в Среднюю Азию, и на Крайний Север. На Украине, правда, почти никого не оставляли. Одного парня забраковали во флот. Это была еще одна трагедия и трагедия подлинная, хотя служить во флоте предстояло на год больше.

Прибыла еще одна группа из нашего города, точнее из нашего района. Все призывники держались своеобразными землячествами. Если из твоего района, значит земляк, достаются все запасы пищи и спиртного, а при необходимости делятся деньги и обязательно поддержат в драке, если такая возникнет. Причем вначале поддержат, а потом начнут доискиваться до причин и выяснять, кто прав, а кто не очень.

Пищей на пересылке вроде бы кормили, но попробовав это непонятное варево один раз, никто больше не стал даже ходить за ним. Поэтому не знаю готовили его каждый день или показательно раз в два-три дня. Работами не утруждали. Так, утром уборка помещения, подмести мусор, протереть кое-где пыль. Днем пытались занять строевой подготовкой, но масса была малоуправляемая, непослушная, с норовом и строевая не получалась

Можно было найти кое-какие книги. Так и проводили время: читали, пьянствовали (а спиртное, как и домашние припасы, не переводилось, постоянно подпитываясь новыми поступлениями), травили анекдоты или рассказывали житейские истории. В общем жили в свое удовольствие, которое лично мне уже начало надоедать, поскольку я жил в этом странноприимном доме уже десять суток.

На одиннадцатые сутки меня, наконец, вызвали для отправки. Процедура вызова была донельзя простой. Неожиданно в казарме или бараке, как вам больше нравится, появлялся прапорщик с пачкой бумаг. Он зачитывал список из какого-то количества фамилий. Если отзывались не все зачитанные, процедура повторялась. На пятый или шестой раз не объявившийся допризывник вычеркивался из списков, а его место занимала фамилия из дополнительного списка. Когда команда была сформирована, ребят строили, выводили на улицу, еще раз пересчитывали, проверяли по списку и уводили с территории пересылки. Больше никого из них мы уже не видели.

Так на одиннадцатые сутки и меня: зачитали, пересчитали, проверили, посадили в автобус и увезли на вокзал. На вокзале посадили в раздолбанный вагон, видевший, наверное еще допризывников сорок третьего года, и повезли. Как вскоре оказалось, ехали мы в город Харьков.

Не знаю, почему нашу небольшую команду не отвезли сразу же в город Горький, как он тогда назывался, неужели дешевле было десять суток путешествовать по стране, пусть это решают историки, если кого-то заинтересует столь незначительный факт. Но именно так и было.

В Харькове мы влились в большую команду, занимавшую целый эшелон и в режиме строжайшей секретности поехали на восток или юго-восток. Секретность касалась только нас допризывников. Сопровождавшие эшелон офицеры и сержанты, конечно, знали финишную точку назначения, но молчали, проводники знали лишь узловые станции. Так и ехали, гадая и высказывая самые фантастические предположения. Челябинск, Владивосток, Новосибирск, Омск и даже таинственный северный порт Амдерма, – фантазия работала без сбоев и географию сообща знали неплохо.

Запомнился Армавир. Серое раннее осеннее утро. Прохладно, пустынно, на перроне то ли нищие, то ли просто побирушки, то ли некие погорельцы. Просят кусок хлеба, какую-то одежонку. Завтрашние солдаты, а сегодняшние еще пацаны из озорства еще несколько дней назад изодрали одежду так, что лохмотья теперь висят бахромой. И эту одежду побирушки с жадностью хватают, складывают, куда-то уносят. Картина очень муторная, но ничего ценного у нас нет, а они и этим обноскам рады до невозможности. Стоим недолго и вскоре эшелон трогается.

Замечаем, что длина состава уменьшилась. Ночью где-то отсоединили ряд вагонов и отправили в другую сторону. Идут десятые сутки пути, когда мы наконец-то прибываем на небольшой лесной полустанок и следует команда «Выгружайся». Итак, прошло более двадцати суток, как я покинул родительский дом и отправился в самостоятельное плавание в житейском море. Сразу же в воинской части нас вымыли, а тело уже порядком истосковалось по мочалке и мылу, переодели в новенькую военную форму, сидевшую на всех без исключения неуклюже и мешковато и развели по казармам. Покормили и отдыхать. Построения, строевая, учебные тревоги и смотры, конспекты и наряды, обучение и работа – все это будет завтра. А сегодня мы наконец-то на месте и сегодня спать, спать и спа…

3. Солдат – самое мелкое живое существо

Ум хорошо, а два сапога все равно пара

Учитесь различать: где демократия, а где – строй!

А здесь ток идет, идет… и превращается в напряжение.