Побочка от жизни

Мелочь

Эх, зима в Сочи.… Но не на Красной поляне, игрушечно яркой, покрытой густыми оранжевыми лучами, радующими глаз так, словно блестят на загулявшем солнце золотые монеты, брошенные в ручей, или оброненные в глубокий след от колеса с отстоявшейся чистой водой, выложенный летним прощальным букетом южных цветов. Свежесть воздуха и тел, свежесть разговоров и взглядов, мысли о том, что молодость, наверное, все-таки никогда не закончится и всего будет вдоволь, надышаться бы, погрузиться, подняться и не спускаться с этих вершин, где только легкость дыхания и свежайший ветер теребит распущенные волосы, и ни единого седого.

Такая зима напоминает лето, пьянящее, морское, беззаботное для отдыхающих. А этим что зима, что лето – все блаженно одинаково, хотя, однозначно, зимой им холоднее. Бездомные, бомжи, попрошайки. За шумом музыки и прибоя, ароматами духов, шашлыков и чачи, за пальмами и кипарисами летом приезжий их не заметит, они ощущаются зимой.. Не то, чтобы они всплывают как утопленники или намерзают как утренний иней на машинах, они не прилетают на юг из краев более суровых… Живут они по-настоящему здесь… Они были всегда, но за многолюдьем прятались, как тараканы в освещенной комнате. А теперь, зимой, их как-то много очень и все такие колоритные, кукольные. Не в тех районах, с элитной недвижимостью, которую скармливают всеядным неразборчивым приезжим одуревшие риелторы. В районах с местными, своими, с крепкими старыми пятиэтажками, стоящими ровненько в окружении магнолий и старых сосен, которые часто падают в обморок, не выдерживая зимней непогоды. Сидит, например, такой персонаж в сквере в окружении собак. Обложился книгами, тут и «Архипелаг Гулаг» и Высоцкий и другие, уже давно не запрещенные. Местные его кормят, приносят и куртки, и кроссовки, и вполне он хорошо себя чувствует.

И вот старушка. Странная, очень чудненькая, больше всего удивляет ее походка, в ней ощущаются какие-то японские мотивы: мелкими шажочками, будто ножки связаны где-то в районе щиколоток, а башмаки деревянные. Семенит, быстро перебирая ножонками, при этом вся фигура малоподвижна, а в ступнях моторчик. Всегда в черном стеганом пальто, сапогах-дутышах, на голове то ли черный платок в цветочек, то ли тряпка.… Это никогда не чистится и пахнет, понятное дело. В таком наряде бабушка всегда узнаваема. Наблюдаю за ней с балкона не день и не два, годами она ходит по одному маршруту: мимо тренажеров, по дорожке, мимо мусорки, вдоль скамеек и магазинчиков по чудному ухоженному скверику и вдоль проезжей части дороги обязательно. С раннего утра до вечера. Сверху это напоминает какой-то квест. При подходе к статной белой мусорной урне остановится в предвкушении, сама с собой поговорит о чем-то, наковыряет оттуда недопитую банку пива, оставленную добрым человеком, полакомится. А рядом с мусорным бачком увидит выброшенные жителями подушки, переберет тряпки, но чаще это оставляет за ненадобностью. Иногда проверит тарелки, приготовленные жителями для кошек, их много, местные кормят животных с удовольствием, кругом разложена эта еда, бывает и мясо, сосиски какие-нибудь. Можно положить в карман и есть по дороге. Хорошо.

Зовут ее Мелочь. Мелочь уверенно идет по своему маршруту, и ничто не помешает ей изменить курс: ни надоедливый дождь, ни пресловутый коронавирус. Разве что упавшая ель привела ее в замешательство. Но ненадолго. Ее цель – автобусная остановка, сидит там, как бы отдыхает, ждет, когда водители проезжающих мимо машин будут останавливаться и забегать в минимаркет, тут их два и один даже круглосуточный. Фраза стандартная, отточенная годами речевой практики: Мальчик, денежку дал бы бабушке. Смотри на дорогу, Вера ходит, Веру не убей…

Какая еще Вера? Где ходит, с кем? Никто из водителей, думаю, не задается этим вопросом. Некоторые дают мелкие монетки, а кто и покрупнее, но только для того, чтобы отвязаться от выжившей из ума бабульки. Все торопятся и не хотят нажить неприятностей на дороге, а некоторые суеверные просто опасаются услышать бранное слово в дорогу, вот и дают. Вера так Вера, пусть ходит, буду осторожно ехать, чего уж там хоть до Джубги.

Мелочь у меня вызывает стремительный интерес. Это не то, что Муму Шанель, ходит тут еще одна с собачкой и неповторимым амбре, типичный персонаж с утраченными иллюзиями. Шанель и с мусорки вещи тащит все подряд домой, и попрошайничает без разбора, будто бы на прокорм Муму. Да если бы собачка столько ела… А Мелочь неравнодушна только к авто, это видно невооруженным глазом.

Решилась я спросить у соседки своей Инессы, старшей по подъезду и повелительницы домофона, о какой Вере идет речь, когда почтенная Инесса шла мне навстречу с пустым ведром. Поначалу она взялась агитировать меня посетить новый магазин кубанских продуктов. Но затем все-таки сдалась. Рассказ мне показался сперва неправдоподобным, как и сама рассказчица, дама экзотичная, живущая в своем мире традиций и дремучих разговоров с такими же подругами, которые недолюбливают понаехавших и всячески пугают их ценами, дизентерийными палочками на пляжах и жуткими историями об интоксикации от линолеума. Но пришлось поверить, другого источника у меня не было. Я ведь из понаехавших недавно, а соседка помнит все давным-давно забытое людьми.

Это было зимой далеко до девяностых, когда Мелочь была еще достаточно молодой женщиной, и у нее был муж Лев Александрович, и дочка лет семи, поздний ребенок, а значит страстно желанный. К зиме ей и шубку белую чебурашку и сапожки, словом, беленькая вся снегурочка, южная снегурочка кубанская. Зимой у нас снег бывает в феврале редко, но иногда очень сильный, скользко и мокро, да еще и дождь так, что даже автобусы в гору отправляться не решаются. Лев Александрович имел Жигули копейку, хоть и подержанную, но бегала она прилично даже в февральскую слякоть по мокрой дороге не скользила. Но все-таки однажды подвела копейка… Двадцать третьего февраля, в День Советской армии и Военно-морского флота, шел чудесный сказочный снег огромными хлопьями, иногда он переходил в дождь. Погода была то ли чудная, то ли скверная, кому как. Лев Саныч выпил немного, наверное, пива на работе с приятелями, совсем каплю и торопился вечером домой, день был праздничный, работа легкая, но в шесть часов вечера в этих краях уже темно, снег с дождем лепит стекло, колеса тоже порой проворачивают. Мелочь с дочкой ждали отца с работы пораньше, сначала в четыре, потом в пять, мать на кухне готовила мясо и пироги, телевизор громко кричал песни советских композиторов. Певец в чукотском наряде размахивал руками на черно-белом экране: «Увезу тебя я в тундру, увезу к седым снегам…» У соседей тоже было шумно, звенели бокалы, Мелочь бокалы начистила уже до блеска, мясо шипело в скороварке, дел много у хозяйки, все в руках горит, гремит посуда…. Чем занят ребенок, чем-то занят и ладно. Девочка мастерила подарок, но ей ужасно хотелось отдать отцу кораблик, сюрприз всегда порадует больше. Она решила его встретить, быстро надела белую шубку, белые сапожки и бегом к дороге. Дорога близко. Отец торопился, летел на большой скорости. Он ее не заметил, Веру… Он сбил ее и протащил под колесами.

Льву Александровичу дали хороший срок, он был пьян и виноват во всем. Он был убит горем и уже не жил, ему хотелось умереть. В глазах стояла белая шубка Веры, вернее, красная, а иногда он садился на корточки и выл, как зверь, хотя зверь не испытывает чувства вины, а этот человек готов был сам себя расчленить заживо. Он повесился в камере и был рад, что это удалось сделать.

Мелочь похоронила дочку, потом мужа. Так Мелочь осталась одна, она не могла ни говорить, ни рыдать, ни есть, ни работать. Она полюбила ходить на дорогу и долго стоять, стоять и всматриваться в лица водителей. Где-то в девяностые ее так увезли на иномарке какие-то джигиты, а потом она вернулась домой, молчаливая, со шрамом на лице и совсем уже ни в себе.

Когда становится пусто на душе и некуда приклонить голову, я хожу в храм. Конечно, я могла бы развеять грусть, например, в японском садике, наблюдая за рыбками и черепашками. Еще сидеть на скамейке в сквере над морем и слушать знойную скрипачку или душевные хиты гитариста в роскошной черной шляпе. И такое помогает. Но лучше всего отпускает в скверике у храма Михаила Архангела. Удивительной красоты строение, церковь белая, как снег. Говорят, есть в городе храм, в который местные не ходят, яркий, богатый, есть слухи, что владельца земли убили, чтобы можно было на этом месте построить церковь. А вот в этом ангельском приюте много прихожан и местных. А зимой красота, да еще снежинки падают на белоснежные головки каменных ангелов, будто сахарных. Такая благодать здесь просто на скамеечке посидеть, набрать воды из источника, дышать здесь морским воздухом, считать голубей. Тоже, может быть, ангелы… Люди притихшие, несуетные, кроткие. Видишь, кто идет по дорожке, простроченной кипарисами, к храму… Идет старая женщина, маленькая, походка странная…

Господи, так это же она! И она здесь не попрошайничает, идет, видимо, службу заказать. Я подслушиваю, грехи мои тяжкие, интересно же. Бабушка, которая свечи продает, говорит Мелочи: «Наташ, что будешь заказывать – сорокоуст или панихиду, ты на этой неделе два раза была, Наташа, деньги-то есть?» Они как будто давно знают друг друга, ну да, ведь живут тут сто лет и, кажется, часто встречаются.

Мелочь вытряхнула все карманы: «И свечек толстых поставь, Лиза. Это для мальчиков, мальчики едут, еще принесу… Надо…»

Она поплыла по мокрой зимней дорожке, удаляясь, становилась совсем крошечной.

Мальчики едут… А Вера ходит… Вера…

Елка

Люба Пенова и Ваня Кирпичев наряжали елку в Доме Пионеров. Люба была не в настроении, поэтому вешала игрушки преимущественно с левой стороны, отчего елка предательски клонилась набок. Люба уже двадцать лет здесь работала педагогом организатором, поэтому могла себе позволить и стаканчик Изабеллы, и бокальчик шампанского, от этого елка только выигрывала. А вот Ваня на этом празднике жизни был человеком случайным, Люба пригласила его вместо ушедшего не вовремя в запой Деда Мороза. Ей казалось, что Ваня, как студент КВНщик вполне сможет провести с ней елки, а их предстояло немало, кажется семь или пять, какая разница. Ваня вообще-то был человеком ответственным, непьющим, подработать был рад, да и пообщаться.

Кикимора, с накрашенными фломастером бровями, Леший и харизматичная ведущая притащили ящик шампанского. Украшать елку стало веселей. Леший взялся чинить гирлянду, и его два раза ударило током, но это ему даже понравилось. Затем репетировали.

Завтра предстояло боевое крещение Вани. Слова, как сказала Люба, учить не надо, все на посохе наклеят. Но все-таки он волновался страшно и проспал. Леший встретился внизу у бюста Павлика Морозова.

– Плохо выглядишь. Давай пива, у меня детское.

– Странный вкус у пива. Водкой пахнет. Ты сказал детское?

– Дед с войны рецепт привез, вот и зову дедское. Давай еще, а то стесняться на елке начнешь, там главное, чтоб не стесняться.

Они тепло посидели под лестницей, пока не позвали наряжаться, Долго возились с шубой, она оказалась велика. Подшивали… Кикимора поцеловала Ваню в лоб, и он со страху потерял очки. Прибывали дети, наряженные в костюмы и родители, мамы в норковых шапках вместо волос. У Вани рябило в глазах.

– Будешь пива? Дедское. Леший рисовал себе фингал под глазом.

– Давай, буду. Плохо мне что-то.

– Сейчас будет всем хорошо. Спонсор прислал конфеты и шампанское, – Люба Пенова в костюме Снегурочки была похожа на бюст Павлика Морозова.

Как бы ему хотелось. Ване, сидеть сейчас под этим бюстом в фойе

– Мне надо в туалет.

В туалете он сидел долго, просто сидел, трудно было встать. Потом его позвали. Все уже были в зале за ширмой.

– Где тебя носит? Всем слова наклеила, а ты бери свои, посох зачем в туалет унес, куда клеить будем, беги за посохом, – секретарша Юля рвала и метала. Ей дали покомандовать студентом.

Где брать слова, Дед Мороз не представлял, на столе лежали разрезанные листки. Клеить некогда. Решил – засуну в карман, хорошо, что он есть на шубе, и буду вынимать и читать – сюрприз. Сгреб рукой листочки и, гордый, пошел к залу. Тут главное ведь не стесняться.

Елка в десять, уже десять. В одиннадцать часов театральная студия должна была проводить репетицию композиции по творчеству Сергея Есенина…

Елка началась. Харизматичная ведущая с пугающим декольте уже кричала во все горло:

– Дедушка Мороз! Выходи!

Дедушка вышел. Ноги ватные. Что-то надо сказать. Что же говорят в этом случае?

Своими словами Ване и раньше-то говорить было трудно, а тут уж совсем. И зачем он соврал, что КВНщик? Легче прочитать, очки потерял, достал первую бумажку и обращаясь к ведущей:

– Ты жива еще, моя старушка? Жив и я. Привет тебе привет.

Пусть струится над твоей избушкой…(не вижу без очков, блин) негасимый свет!

Ведущая оторопела, глаза округлились. Ни фига себе, подход у молодежи, пятьдесят лет елки веду, такого не помню:

– Негасимый! Зажигаем елку! Елочка, гори!!!

Снегурочка Люба Пенова, почувствовав свою ответственность за приглашенного ею студента, решила выкатиться к елке сразу и уже без приглашения. Она взяла Ваню за руку, чтоб, может быть, хоть как-то подсказать ему настоящие слова.

Но его уже понесло, после того, как елка зажглась по его приказу, он достал второй листок и обратился к Снегурочке:

– Дай, Джим, на счастье лапу мне, такую лапу не видал я сроду, давай с тобой полаем при луне на грустную, ненастную погоду…

Снегурочка была в ступоре. Даже ее высокий профессионализм не выдерживал такого испытания. Спас мальчик в костюме пуделя. Его действительно звали Джим, и он подошел к деду и попросил шоколадку. Ваня дал ему три.

После этого к старику потянулись зайцы, медведи, два волка и Чиполлино. Он всех одарил. Дети в костюмах снежинок и клоунов поняли, что сегодня не их день.

– Говори что-нибудь, сволочь, выкручивайся – Люба Пенова строго, как учительница, смотрела на студента. Студент, качаясь, вынул бумажку из кармана и, запинаясь, продекламировал:

– Ко..корабли плывут в Константинополь, поезда уходят на Москву,

От чужого шума ль иль от скопа ль каждый день я чувствую тоску…

– Затосковал дедушка. Надо бы порадовать Мороза, кто знает песенку или стишок, выходите, дети, к елке.

Люба Пенова брала ситуацию в свои руки. Все-таки не зря ей дали премию «Журавушка» за беззаветную любовь к детям.

Здесь Снегурочка была, как рыба в воде. Дети выскакивали к елке, как ошпаренные. Снежинки и Буратино косились на Деда Мороза, ожидая, наконец, когда он перестанет тосковать и пустится в пляс. Но он не перестал. Его мутило, и уже хотелось уйти, тем более что и без него уже все наладилось. Он решил как-то сказать Любе, что он отправляется по делам, еще вспомнил из репетиции, что в конце надо сказать о том, что в стране много других ребят, и надо успеть всех поздравить и одарить. Но самостоятельно язык не ворочался, мозги не слушались, и Дед достал листок и медленно обратился к внучке:

– Ты не любишь меня, милый голубь,

Не со мной ты воркуешь, с другою.

Ах, пойду я к реке под горою, Кинусь с берега в черную прорубь.

Снегурочка скривилась ненадолго, однако не смутилась, сложившаяся линия сюжета ее вполне устроила.

– Ребята. Давайте, проводим дедушку, у него еще много дел. Ему надо покормить рыбок.

Ваня с облегчением выкатился из зала. Боевое крещение прошло хорошо благодаря высокому профессионализму работников Дома Пионеров. Родителями и руководством также высоко было оценено литературное наполнение утренника. Здесь спасибо надо сказать Сергею Есенину. Заодно и извиниться перед ним. А Ваню Кирпичева еще не раз приглашали вести елки. А потом он стал директором этой замечательной организации.

Модный приворот

Доярка Вера Понукаева была, в сущности, красивой женщиной, по крайней мере, так считали все в ее деревне. Но в личной жизни ей не везло: три раза она была замужем, родила четверых детей и в свои 48 лет оказалась в одиночестве. А во всем виноваты коровы, потому что уж очень большое значение придавала Вера своим надоям.

Но однажды после утренней дойки она включила телевизор. И понеслось. Приглянулась ей программа « Модный приговор», и начала она смотреть ее каждый день с большим вниманием.

– Хорошая программа, подумала Вера, они ведь что делают, не только женщин украшают, но и личную жизнь им налаживают. Страшненькие замуж выходят, прямо в эфире кольца на них мужики надевают. Чтоб не убежали. А некрасивых нет, Вера тоже весила 120 кг, но попробовал бы ей кто-то сказать из мужей, что она толстая. Красота есть, только надо цвета яркие подобрать, спрятать паховую зону и стрижку короткую сделать. Чем короче женщина, тем моложе волосы. И сумочку золотую. И каблуки повыше, чтоб мужики пожалели и на тракторе до фермы подбросили. Уж больно хороша Надежда Бабкина, вот как бабу красят правильно подобранные бусы. И умный, очень умный историк Васильев, говорит почти как ее начальник Гарик Мелкумян, только еще лучше, без мата. И совет всегда даст Элина Хромоножко, видать, натерпелась тоже в жизни, щупленькая такая.

А вот Вере кто совет даст? Нет в деревне стилистов. Решила она обратиться к народному стилисту Любане Голушко, парикмахерше. Парикмахерская все равно была закрыта, денег ни у кого не было, и все стриглись сами, мужики пускали по рукам машинку Вени Шарова за стакан самогонки и все были побриты под ноль. И женщины как то обходились без Любани, у бабы Мани был с ней неудачный опыт химической завивки, и все боялись.

Любаня могла и сглазить, и увести мужа. Она ходила по деревне гордо с рыжими волосами, подметая грязь длинной шифоновой юбкой, закрывающей резиновые сапоги. За ней бегала вечно беременная собака Муха, так парикмахершу и звали: дама с собачкой, Люба под мухой.

Очень обрадовалась Любаня Вериной идее. Она тоже любила эту программу. Да и вообще первый канал был ее любимый. Тут тебе и «Давай поженимся», и « Чего вы врете?» и « Говорят, говорят и не краснеют», жизненные передачи, все про нашу деревню. Такая жесть, лица все родные. Включишь, наревешься и в магазин за пивом.

Начали преображение. Вера поверила своему народному стилисту, доверилась, другого у нее все равно не было.

– Главное в женщине сейчас что? Правильно, брови. Если женщина ухоженная, то у нее брови заметные. А ты, Вера, только за коровами привыкла ухаживать.

Теперь и за собой надо. Да ты не бойся, это почти то же самое. Своих бровей у тебя нет, нарисуем красивые, густые, сразу бросятся в глаза. Тебя забудут, а брови нет. Черные, как южная ночь. Не бойся, в бане не сотрутся. Эх, Мелкумяну понравится.

Теперь прическа. Состричь все к такой матери. Омолаживаться будем. Затылок и виски сбреем совсем, и покрасим в красное дерево.

– Цвет любви, – сказала Любаня, разводя хну. Волосы женщине вообще не к чему, можно и без них, но шляпу обязательно купим. С вуалью. Губы всегда красные, запомни, как у Мурелин Мурло. Все красное хорошо, но брови лучше черные.

Наряды подбирали до утренней дойки. Решили ударить позитивом. Лучше всего подходил желтый цвет. Полоска вертикальная, как учила Хромоножко, чтоб рост увеличить. А то он почти как вес. Оранжевую сумочку клатч смастерили сами, ей же можно закрыть паховую зону, если кто будет наезжать. Резиновые сапоги выбросили, как учила Хромоножко. Любаня подарила свои свадебные туфли на шпильках, насовали в носы ваты, чтоб не сваливались.

Когда Вера была собрана на дойку, они с народным стилистом уже клевали носами, хотелось спать.

– Боюсь я, Люба, идти в таком виде, что-то тут не то.

– А ты полюби себя, наконец, давай водки для храбрости, но немного, а то туфли мои потеряешь.

Они выпили водки, закусили капустой, и Любаня вытолкнула сонную Веру в сторону фермы. Даже в такую рань преображенная не осталась незамеченной. Люди высунулись из окон, глядя на качающуюся медленно плывущую по искалеченной ухабами дороге фигуру.

– Есть эффект, раньше ведь не замечали, значит, работает! Но в туфлях неудобно, все залипли грязью, надо будет доработать образ.

Правда, что-то неладное творилось с коровами, они мычали, не давались, видать, не узнали преображенную. В дальнем отсеке для рожениц корова Джоконда, увидев брови Любы, видимо, от неожиданности начала преждевременно телиться. Прибежал нетрезвый ветеринар, доярку он не узнал, но когда узнал, сказал почему-то:

– Держись, мать.

Роды прошли хорошо, правда немного попортилась прическа, Верхушка встала дыбом и не желала укладываться. Наверное, лак так засох.

Домой Вера пошла другой дорогой. У церкви старухи крестились.

Группа молодых людей, видно, городские приехали, заснимали Понукаеву на телефоны. Один спросил, где она живет, как ее зовут. Ей приятно было такое внимание, никогда еще к ней его городские не проявляли. Потом один из них спросил, мужчина она или женщина все-таки. И ей стало грустно.

Дети у Веры были взрослые, но и они насторожились. Дочь перестала присылать внуков, а сын решил податься в Москву на заработки. Сын, который служил в армии, написал, что остается на сверхсрочку. Преображенная оставалась одинокой.

И все-таки красота – страшная сила. Чудеса начали происходить. Вера не сдавалась и продолжала наряжаться с помощью Любани. И однажды ей пришло письмо с приглашением в программу «Модный приговор». Ребята из города выложили ее фото куда-то там, и свершилось. Но как оставить своих коров, она полюбила себя, но коров она тоже жалела. Теленочек вот родился, Эвелиной назвали. Все медлила. Парикмахерша уговаривала поехать. А преображенной и так нравился новый образ. А чего? Брови на месте. В пятницу, после дойки, стала все-таки собираться в Москву. Услышала стук в дверь.

– Кто там?

– Вера, это я, муж твой бывший Федя. Я тут… Я насчет крыши …

– Заходи Федя. Крышу мне починили в августе, три листа железа покупала.

Сказала Вера, укладывая в чемодан золотой клатч.

– Да нет. Я не о том. Вчера выпивали с ветеринаром Петровичем, а он все-таки врач, говорит, что по всем признакам ты на грани нервного срыва и у тебя крыша может поехать. А я тебя все-таки еще люблю. Давай опять сойдемся и будем жить вместе.

– И я тебя люблю, Федя. Давай сойдемся.

– Только обещай, что ты не поедешь ни на какой « Модный приворот», ты мне и так нравишься.

– Не поеду, сказала Вера, стирая бровь.

Народная стилистка Любаня стригла собаку Муху и думала: насколько все-таки сильно ее любимая программа преображает людей, меняет их жизнь и делает счастливыми. Да что там говорить, мужья возвращаются!

Валентино

Посетители супермаркета «Десяточка» уже не задавались вопросом, кто сидит на кассе, мужчина или женщина. Лишь бы быстро обслужили и не обманывали. Но все-таки иногда их терзали сомнения, как обращаться к Вале Боцман – девушка или молодой человек.

Смуту вносили очень мужская стрижка, совсем мужская одежда и даже лицо Вали, никогда не встречавшееся с косметикой. Фигура тоже была непонятная. Некоторые надевают сережки в уши для простоты опознания, тут и этого как назло не было. Но женщины всякие бывают, как и мужчины. Покупатели, чтоб не обидеть, говорили просто: кассир и все.

Но Вера Петровна была психологом на пенсии, она была немного подслеповата, но голова работала еще отменно и она всегда стремилась наладить контакты. Жила она на улице Облепиховой в доме рядом с «Десяточкой». Каждый день ходила в магазин за хлебом и баранками, а чеки выбрасывала в урну. Но однажды, то ли она засомневалась в стоимости баранок, то ли ей читать было нечего, потому что в почтовый ящик забыли положить бесплатную газету с рекламой народной медицины, но Вера Петровна прочитала чек из супермаркета от первой до последней точки. И там черным по белому было написано: кассир Боцман Валентина Андреевна.

– Точно девушка, – пронеслось в голове пенсионерки. Мужчина был бы Валентин Андреевич.

Вера Петровна любила налаживать контакты. На следующий день, посетив магазин, она набрала продуктов на целую неделю. Подойдя к кассе, она сразу обратилась к Вале:

– Девушка, я возьму еще чай вот этот по акции.

Широкая улыбка озарила лицо кассира. Пенсионерку обслужили по высшему разряду, предоставив все возможные скидки. Так возникло взаимопонимание. Вера Петровна каждый раз называла кассира девушкой, а кассир улыбался, даже не заметив затесавшийся в пакет с репчатым луком дорогостоящий имбирь. Скидки сыпались на Веру Петровну персонально. Она ходила за баранками именно тогда, когда была смена Боцман. Этот день она определяла так: видела из окна своей квартиры, как Боцман курит у служебного входа в магазин с грузчиком Ильдасом.