Черный Лес

Маленький голубоглазый мальчик проходил мимо него каждое утро. И каждое утро в этом коротком переулке, где много покосившихся домов, пес грел свою подстилку возле обшарпанных ворот. Старый седой большой кабель, непонятно какой породы, уже почти не видел, однако чуткий нюх еще его не подводил. И слух! Слух тоже был хороший. По ритму шага он задолго мог определить того, кто мимо торопился утром на работу, а вечером спешил к себе домой.

Когда-то он был молодым и сильным и службу нес исправно. Хозяина любил, был ему предан. А тот за схожесть с волком дал ему кличку Вольф. Но нынче Вольф был уже стар, немного болен и очень одинок. Каждое утро пожилая женщина выводила его за ворота дома, привязывала тонкой веревкой к дереву, заполняла миски едой и водой и оставляла его одного до самого вечера. А Вольф, как и положено собаке, послушно ложился на худую подстилку и грустными глазами наблюдал за этим узким миром.

Этот короткий переулок, где он прожил всю свою жизнь, соединял пару жилых дворов с проспектом. Через него бежали дети в школу, их мамы в гастроном, а малышей в детсад водили.

Нестройный ряд косых домов стоит еще с войны. И люди в этих маленьких лачужках давно и счастливо живут. У них скрипучие железные кровати и деревянные столы, настенные в оленях гобелены и тяжеленные шкафы. На кухнях старый рукомойник, а в полотенцах ржаной хлеб. И радио как фон по вечерам. И тени от свечей. И сказки на ночь для детей читают. Про черный лес, про девочку и волка.

Маленькому мальчику мама тоже читала такие книжки. А он рисовал в своем воображении старого пса героем этих сказок. И представлял его сильным и молодым, честным и справедливым. Нет, Красную Шапочку Вольф не обижал. Он ловко обманывал злых и кровожадных охотников, которые решили почему-то, что волков можно убивать. Пес ловко заманивал их в лесную глушь, в вонючее болото на погибель. Воображение живо рисовало, как сильный Вольф бежит по лесу, а он с ним рядом. И они вместе живут в норе и пьют из речки воду. Вдвоем охотятся на кабанов и зайцев. И так будет всегда. Их дружба будет вечной.

И каждый вечер мальчик приходил, подсаживался рядом к старичку и начинал наивный детский разговор. О чём-то о своем большом и очень важном. О той злой воспитательнице в детсаду, которая так часто за уши таскает. О том, что жалуется она маме на него и дома ему очень попадает. О том, что папину большую лупу он глупо променял на жалкую игрушку. Игрушку тут же потерял. Опять ему досталось. О том, что как-то раз он вытер грязные ладошки чистой соседской простыней. Три долгих дня его гулять не выпускали. О том, что хомячок давно уж помер, а завести собаку не дают. О том, что тырит с кухни он конфеты и потихонечку к нему несет. Седому псу, старику Вольфу с зелеными и грустными глазами.

А Вольф каждый раз вставал ему навстречу, вилял хвостом и очень внимательно слушал. И по его мудрому взгляду маленький мальчик своей прозрачной душой очень остро ощущал, что псу очень важно всё то, о чём он ему поведал. Седой пес не просто слушает – он внимает, он всей душой переживает и ждет с ним встречи каждый раз. Он сам готов ему поведать историю своей собачьей жизни.

Так продолжалось пару лет. Мальчик каждое утро шел переулком в детский сад, где по пути встречался с другом ненадолго. Тот ждал, вилял хвостом, ласкался. Ждал следующей встречи.

Однажды вечером мальчик решился отвязать Вольфа от дерева и увести его с собой, в свой двор, где к ним сбежалась детвора. Все дети знали и любили Вольфа, но никто из них не решался привести его во двор. На тот короткий вечер маленький мальчик стал героем. Жаль, только что родители не разрешат ему оставить пса, да и хозяева, наверно, могли того хватиться.

И мальчик с тихой грустью привел его назад и привязал опять веревкой. А Вольф, казалось, понимал, что выбора другого нет. Присел у дерева и заглянул в глаза мальчишке, как будто одобряя. Но мальчик не ушел, остался. И еще долго с Вольфом обнимался, и прижимался к его огромной шее. Так и сидели молча, и каждый думал о своем.

Как и его друг, когда-то Вольф был маленьким щенком. И мать его жила в хорошей крепкой стае, которая дневала на большой стройке, где было невероятное множество так нужных для собак укрытий. Именно в них вся стая отдыхала после своих бесчисленных походов и в них же укрывались от людей.

Группа была небольшая – всего из четырех собак. Вожак, восьмилетний и самый крупный кобель, был серой масти и несомненный лидер. Вторым по рангу рыжий пятилетка, хоть не большой, не очень крепкий, однако же с характером и волей. Затем шел молодой лайкоид, трехлетка со стоячими ушами. Ну и единственная в стае сука, его мать. Большая серая, лохматая и очень добрая. Дружила она с каждым, ну а любила только одного. Серого вожака. И с радостью его всегда встречала, когда он приходил с охоты.

Жизнь этой стаи протекала мирно и спокойно. Местные работяги таскали часто им еду и не давали обижать другим. Недалеко от стройки был мясокомбинат, с которого несло всегда так вкусно. Стая смогла себе отбить часть территории у баков, где можно было добывать костей ошметки. Всё было славно. И лето было долгим, и схватки с чужаками не так часты, и злые люди не встречались им давно. Но однажды на площадке показались начальники в плащах и шляпах. И стая им пришлась не по душе.

Прогнал бугор их следующим днем. Не дал он им на лежбище вернуться. А тут еще пришла пора щениться, и сука присмотрела себе место. В подвале склада на заводе, где было сыро, но тепло. Место закрытое, место безлюдное, а значит, безопасное почти. Только вот стая не осталась, ушла она на поиски иных пристанищ. Оставила ее одну всего с одним родившимся щеночком. И неизвестно чтоб с ней стало, но местный сторож был добряк. Не выгнал малое семейство. Напротив, в каждое дежурство он приносил им хлеба, часто каши и иногда костей. И подливал воды.

Худая мать каждое утро покидала убежище и отправлялась на поиски жратвы. Совсем недалеко стояла школа, в дальнем крыле которой находилась столовая. Там сердобольная кухарка часто подкармливала ее остатками еды. И всё бы хорошо, да только вот подход к столовой был небезопасным. Школьники, эти бездушные дети выбрали собаку целью в своих жестоких играх. Зная ее добрый характер, они устраивали ей засады, обстреливали из рогаток и самострелов, гонялись с палками за ней, частенько камнями в нее швырялись. Но других источников пропитания молодая мать пока не находила и продолжала ежедневно рисковать.

А добрый дядька-сторож вечерами отмывал с нее засохшую кровь, залечивал ей раны. И перебитый глаз, и порванное ухо. Как мог ее лечил, как мог ее берег. Но всё-таки однажды собака не вернулась. Прождав всю ночь, он рано утром отправился на ее поиски.

Обошел все ближние переулки и дворы, заглядывал в открытые подвалы, опрашивал прохожих, громко звал. Всё бесполезно, мать исчезла. И может быть, за нею щенок бы тоже сгинул от голода или колёс машин. Но добрый дядька не ушел, не бросил это маленькое чудо. Вернулся и забрал его домой. Так получил малыш свой главный в жизни шанс. Выжить!

А славный мужичок жил одиноко в своем доме с кошкой. Хижина была маленькая, но уютная. Он когда-то сам ее построил. Давным-давно еще после войны, когда вернулся из мест не столь уж отдаленных. Жена не дождалась, ушла к другому. Друзей особо не завел, а из родни одна сестра, младшая, которая жила отдельно, но часто приходила помогать. Чтоб не запить, он смог найти себе работу. Шофер грузовика на местной автобазе. Работа нравилась ему, сидишь себе молчишь, баранку крутишь днями. А вечером домой под голос радио поесть, да Мурку покормить и спать в постель. Так проходили будни и недели. И месяцы, и годы. Без радостей, но и без огорчений.

Одно спасение – рыбалка. Рыбачить с детства он любил. А так как жил он очень скромно, не тратился особо на еду, одежду мог носить годами, то смог скопить на старый «запорожец». Творенье украинского завода, как и положено ему, ломалось часто. Но выручал механик с автобазы. Он за бутылку бормотухи всегда его чинил. На этой тарахтелке он на рыбалку выезжал по выходным.

Бурная речка сбегала с недалеких гор. Он приезжал еще затемно на пару своих мест, своих стоянок. Медленно выползал из маленькой машины, лез за удилом, вещмешком, палаткой. Шел к речке, к камню своему. Садился и курил махорку. Иногда в холодные утренние часы он разводил костер и грелся черным чаем.

Клёв был хороший рано утром на мелководье. Ловля форели на блесну требовала от него особой сноровки. Русло реки изобиловало камнями, а по берегам росли колючие кустарники и низкие деревья. Они мешали ему двигаться по берегу при ловле, но он приноровился делать заброс в те тихие места, что были за большими валунами.

Форель шла мелкая до килограмма. Но иногда клевала и побольше, на три, однажды и на пять. И очень вкусная. Натаскав к полудню несколько штук, он принимался за готовку. Уху сторож варил всегда по-своему, подолгу. Рецептом – всё наоборот. Первым он готовил бульон, на приготовление которого у него уходил почти что час, и только потом он добавлял картошку целым клубнем, а позже и морковь, которую он не разваривал, а оставлял полуварёной, чуток еще хрустящей. И уже под самый конец докладывал луковицу и доливал сто граммов водки. А перед самым снятием с костра шла в ход и мелкая петрушка. Минут на двадцать пять он прятал казанок в тенек, в укромное местечко и шел рубить кустарник на дрова. Для своего вечернего костра.

После обеда, когда солнце вставало в самый зенит, его ко сну морило. Сказывался и ранний подъем, и свежий горный воздух. После глубокого сна по его неписаному правилу наступало время обустройства лагеря. Установить палатку в кустах подальше от злых глаз. Приготовить ко сну спальный мешок, который он выменял у прапорщика-соседа всего лишь за бутылку водки. Принести воды с речки, выложить консервы и буханку хлеба. Всё это делал он неторопливо, размеренно и педантично. Так приближалось время для второй рыбалки, улов которой он утром забирал домой.

Шло время, жизнь не менялась. Работа, дом и иногда рыбалка. Когда же тихо пенсия подкралась, его уволили с работы, и денег стало не хватать. Но повезло, нашел себе он подработку. Ночные вахты. Работа нравилась ему, сидишь себе молчишь, читаешь газетенку. Всё как всегда. Но только вскоре появилась сука, которая в подвале ощенилась. А через пару месяцев исчезла, оставив беззащитного щенка. Так в его жизни появился друг, которого назвал он почему-то Вольфом.

Годы летели быстро. Вольф не только успел подрасти и превратиться в большого пса, но и уже немного постареть. Старик его любил. И за все годы никогда не обижал. А вечерами звал на кухню, чтоб вместе помолчать, подумать. Под звуки радио, он телевизор не любил. Любил он книги, которые для Вольфа читал не очень часто вслух. Тот с интересом слушал голос старика, который по своей природе был молчун. А еще пес охранял кур, которых завел себе пенсионер, ловил крыс, которые повадились ходить к нему во двор, и очень он боялся Мурку, которая часто норовила съездить в его морду лапой.

Хозяин брал его с собой на все свои дежурства, и Вольф исправно помогал – то пацанву прогонит, то хулиганов пьяных, а то чужих собак. Но больше всего пес обожал ходить с хозяином на рыбалку, где были не только свобода и простор, но и азарт охоты. Погоня за тушканчиками часто была короткой, но зато очень интересной! А однажды к нему случайно вышла рыжая лиса, которая бежала по своим делам. Вольф тут же сделал с места старт и в три прыжка с ней оказался рядом. Но бестия не растерялась. Одно движение хвоста и холка вниз, согнулись ноги, и рыжая присела. Вольф промахнулся. Он в холодной речке.

Лапы поранились о камни, а сильное течение понесло. Удар о камни, еще один и морда под водой, сознание медленно уходит. Воздуха мало. Сил всё меньше. Вольф тонет, погибает, но чья-то крепкая рука хватает за ошейник. И тащит, тащит тяжело на берег. Хозяин оказался рядом, вовремя успел спасти родного пса. То был большой урок про хитрость против силы. И больше пес с лисицей особой встречи не искал. Но по ночам лежал он у палатки и верно охранял. От тех же лис, волков и даже ядовитых змей.

И вот как-то в середине холодной зимы хозяин взял его с собой на водохранилище. Подледная рыбалка в их краях не так уж часто выпадает. К утру приехали на большое озеро, где уже было много рыбаков. Старик ушел подальше от людей, на середину водоема. Поставил ящик, расстелил подстилку и снасти разложил. Затем пробил он пару лунок, и хлынула вода.

Вольф испугался и напрягся, однако же старик остался. Немного треснул лед, бывает. Но клёва не было. Рыбак прошел еще чуть дальше и сделал снова лунку. И из нее пошел поток, а лед стал быстро прогибаться. Старик торопливо смотал удочку, встал, схватил ящик и… увидел вокруг себя кольцевые линии трещин. Они росли вокруг него как паутина.

Опасность!

Еще секунда – провалился. Ушел под лед по пояс, успев руками ухватиться за кромку льда. Но трескалась она. От ледяной воды намокшая одежда тянула якорем на дно. Вольф тут же подбежал, стал гавкать и скулить. Хозяин с отчаянием и молча боролся за свою жизнь, он понимал, что шансов было мало. Вольф нарезал круги вокруг проруби и лаял. Но никто не слышал. Никто на помощь не пришел. И он каким-то чудом понял, что этим он помочь не сможет. Его круги вокруг становились все больше и больше, и в конце концов он с лаем ринулся обратно, туда, где люди, где рыбаки сидели.

Тяжелого и уже плохо дышавшего старика смогли вытащить только через полчаса. И первое, что он спросил, когда пришел в себя: «Где Вольф? Он жив, с ним всё в порядке?»

Больше на рыбалки им вместе выходить не довелось. Тем вечером в их доме появились люди и на носилках старика куда-то увезли.

Два дня Вольф одиноко сидел в будке во дворе. Предчувствуя беду, он выл. Выл горестно, протяжно. И днем, и ночью. А через пару дней пришла хозяина сестра и поселилась в доме. Одна. И навсегда. И Вольф хозяина больше не видел. Пришла тоска навечно.

Первые три дня он отказывался и от еды, и от воды. Но жажда победила, и голод тоже свое взял. И всё же Вольф ел очень мало, вел себя вяло и худел. Он медленно, но, верно, увядал. Таким худеющим унылым он и встретил того маленького мальчика, который полюбил его. А он взаимностью ответил. И это дало силы дальше жить.

Шло время, маленький мальчик подрастал и как-то раз с гордостью рассказал псу, что перешел из младшей группы в среднюю, из средней в старшую, а теперь вот идет в подготовительную. Еще немного подрастет и в школу, наконец, пойдет.

Вольф зажмурился и молча посмотрел ему в глаза вопросом – зачем? Зачем куда-то торопиться?

Но однажды утром мальчик не встретил своего друга. И на второй день Вольф не ждал у дерева. И на третий. И каждый раз, когда мама вела мальчика в детский садик, он замедлял ход возле тех серых ворот покосившегося дома. Тоска охватила мальчика, и он впервые в жизни испытал провал в душе, который именуется печалью.

Так длилось долго. Всю слякотную зиму. Пса не было нигде, его единственного друга. Как-то раз мальчик вырвал свою ладошку из маминых рук, подбежал к воротам и стал по ним стучать, что было сил. Но нет, не открывал никто. Силенок не хватало в маленьких ладошках, чтобы тот важный стук услышал кто-то в доме. И мама промолчала, ей нечего ответить на этот грустный взгляд-вопрос.

Мальчик присел и с дерева веревку снял. Витая желтая веревка ему была важней ремня. Темно-зеленого ремня, что подарил ему отец совсем недавно. Он протянул ее сквозь шорты и завязал узлом.

Пришла весна и солнце вышло. И мальчик с мамой, как всегда, в то утро шел тем переулком. И вдруг открытый створ увидел он в воротах.

Пустой периметр чужой калитки перехватил его дыхание. Он подбежал и очень осторожно переступил порог ворот. Вокруг всё тихо, вокруг всё пусто. Грязь во дворе, за сеткой куры, на будке кошка разлеглась. Он сделал шаг вперед в надежде Вольфа увидать в той старой будке, что в углу стояла.

Но, к горести его она была пуста. Дырявая подстилка, в стенах щели, да запах Вольфа она еще в себе хранила. А друга нет. Его не стало.

Присел, ладошками прижал глаза и попытался не заплакать.

Впервые в жизни понял он тогда, что и друзей теряют иногда. Верные псы уходят в никуда. На Радугу красивую, кривую. Седой и мудрый волк иль пес, с зелеными и грустными глазами, к которому он вечерами прибегал, которого и гладил, и ласкал. Который слушал и давал советы. Теперь остался он один. Без друга, без своей собаки. Он больше не хотел другого пса. Он сделал выбор в пользу старика, собаки-волка – седого Вольфа. Первого в жизни друга, который с Радуги теперь ему будет и Ангел, и Хранитель. И в памяти мальчишки теперь он вечно будет жить.

Глава 1. Тот самый жуткий Шварцвальд

Одинокий заброшенный монастырь среди мрачных и густых деревьев в самом сердце Шварцвальда. Стены серые, окна дырами, кусты, лишайники вокруг. Я притормозил, машина встала. Худая и ухабистая дорога закончилась, тупо уткнувшись в стену старой постройки.

«Не развернусь! – медленно дошло до меня. – А если задним ходом с горки? Да нет, так километра два придется ехать».

Я еще раз внимательно огляделся.

«А мне точно надо сюда? – спросил себя опять. – Может, я чего-то напутал?»

Визуальная картинка никак не хотела совмещаться с привычным алгоритмом моей работы. Я полез в папку с бумагами. Заявка: имена двух дам, адрес, дата, время, машина «мерседес» S-класса. Всё совпадает, мне сюда.

«Приезжайте за нами вечером, Борис. Переночуете у нас, а рано утром мы отправимся в аэропорт», – выдала мне память телефонный разговор с клиенткой. Однако же по смыслу разговора «у нас» – это когда у нас, то есть в отеле. А где тут отель? В радиусе сорока километров ни души. Лес да лес вокруг готических развалин. Может, это у человека юмор такой? А уточнить уже нельзя – связь умерла минут сорок назад, в последней деревушке.

Я вышел из машины и достал сигарету. И тут причудливой волной от стен монастыря доплыли звуки до меня на тему «Хари Кришна». Я обмер и не закурил. Бесовщина какая-то, мозг тщетно пытался сложить картинку воедино: лес, заброшенный готический монастырь и песнопения каких-то сутр восточных. Голоса доносились чистые и только женские. «Вот те на…» – подумал я, и осторожно вошел в храм.

Внутри было мрачно, пусто, сыро и зябко. «Потеря времени с пространством давно хозяйничают здесь, – мозг выдал мне подсказку и тут же дал сигнал: – Пора мне уезжать, а то совсем стемнеет». Но любопытство, как всегда, мой разум за ремень заткнуло, и я медленно пошел на голоса сирен.

Живой звук вокала, который я так люблю, заполнял полукруглое помещение с высоким потолком и узкими мозаичными окнами. В центре сидя вкруг на коленях, выли женщины разного возраста. Их было немного, с десяток, но все они, как в зеркале, качались в такт, плавно растягивая звуки на каком-то тарабарском языке. Все до единой улыбнулись мне и синхронным жестом пригласили присесть рядом. Мурашки на моей коже стали поочередно просыпаться.

– Guten Abend! – услышал я за своей спиной и подпрыгнул от неожиданности.

В шаге от меня стояла не совсем молодая женщина, чья доброта лица, казалось, говорила: «Я призвана тебе помочь, родимый, ты только попроси». И ласково мне улыбаясь, она спросила:

– Чем я могу помочь?

Я растерялся – как ей одним лишь словом объяснить, зачем я тут и почему так поздно? Но попытаться было надо.

– Да-да, у нас бесплатно вы сможете найти себе приют на эту ночь, – и добрая женщина открыла мне дверь в холодную казарму, в которой, похоже, хранились мои два года, которые я в армии служил: штук двадцать койко-мест и тумбочки меж ними, всё параллельно и синхронно – коврики, подушки, табуреты. Вдоль стенки зеркала – подшить воротнички? А вместо шкафа – просто ниша. Для шинелей?

Хоть двадцать лет давно прошло, а память выдала вживую: «Рота подъём!» – забег в туалет и построение на плацу в одном ПэШа, да на морозе. Я взглядом стал искать портянки, тапочки и сапоги. Наверное, там где-то под кроватью?

– Тля буду, – я промычал недобро, – уж сколько лет прошло, а хоть сейчас в ружье и штыковую.

– Wie bitte haben Sie gesagt? – испуганно выпучила на меня глаза добрейшая из женщин во всём Черном лесу.

– Nein, nein, Entschuldigen Sie bitte, – я испугался, что она меня поймет.

– Вы только извините, – продолжила вся «доброта», – у нас на ужин лишь хлеб, вода и пара шоколадок. Да, вот еще, две ваши девушки сейчас у Гуру, лично на приеме. Вам надо их немного подождать.

– Как девушки мои у Гуру? И лично, на каком приеме? – оторопев, на автомате я повторил за ней слова.

– Да-да, Он уже здесь, – произнесла она и глазки закатила. – Вы тоже лично с ним хотите пообщаться? Понимаю-понимаю. Вы готовы? Он примет нас сегодня всех, вы только сообщите, если захотите.

– Извините ради Бога, я не в курсе, а что за Гуру?

– Как? – она изумилась и выстрочила по слогам уже совсем недобро: – Шрит Руджит Шанкира, я позову вас, отдыхайте.

Я присел на кровати. Бесовщина какая-то, я заново попробовал сложить всё воедино: глубокий черный лес, заброшенный старый монастырь, десяток женщин, медитации и Гуру. Картинка не клеилась. В память вернулись страшные истории про Шварцвальд, что братья Гримм нам рассказали в детстве.

А вдруг всё правда?

Нет, решил я, надо уезжать и искать ночлег подальше отсюда. Я поднялся со скрипучей койки и крадучись пошел к машине.

Минут семь-восемь задним ходом, на три-четыре разворот, и гладко с горки понесло. В отель, к ближайшей деревушке. Мне лучше в ней заночевать и утром рано возвратиться.

Закапал дождик, и совсем стемнело. Вот въезд в деревню через мост, немного редких фонарей, сиротски хилые домишки, в чьих окнах мгла, и нет движений. Ни человека, ни души. Ни вывесок с призывом съесть иль что-то выпить. Я загрустил, мне перед сном хотелось пива и сосисок, корочки хлеба и горчицы. Желудок заурчал в пустой тревоге. Ну ладно, главное найти кровать, а остальное уже не так и важно.

Боясь пропустить отель, я стал внимательно вглядываться по сторонам. Передо мной плавно менялись картинки из темного средневековья. Церквушка шпилем в небо и рядом площадь вширь, ремесленная мастерская, часть древней крепостной стены и даже каменный колодец. Вокруг – немая глухота и звуки падающих капель.

Жутковато. Я нажал на кнопку плеера:

«…нет и нет, мне не до смеха,

нет окна, и дверь размыта,

ведь пытать меня приехал

сам Великий Инквизитор…»

«Да уж, ты прямо в тему, господин Шклярский», – подумал я и в конце деревни увидел очертания старого сооружения. Вот и он, мрачный дом-фахверк с треснувшей вывеской «Gasthaus». Заросшая дорожка к входу, разбитое стекло в окне и запертые двери. Звонка я не нашел, на стук никто не отозвался.

Похоже, здесь меня не ждут. Здесь никого не ждут…

– Ау, все сдохли, пилять такой? – я матюгнулся. – Ну что за день, твою же мать, всего-то надо мне в кровать.

Я развернулся и заново въехал в деревню. Десять минут блужданий по брусчатке, и я нашел живой над вывеской фонарь. Он освещал полуподвальное помещение с узкими дверями. Припарковав машину рядом, я заглянул в «Gaststatte».

Внутри был полумрак и пусто. Грязный пол, деревянные столы, обрубки от свечей. Они где-то горят, где-то стоят безмолвно. На стенах старые гравюры криво прибиты на глазок, и в клетку скатерти не чисты, и вонь везде, табачный смрад в обжарке квашеной капусты. Я сделал шаг, прошел вовнутрь. Там тишина.

На голос мой дверь заскрипела, и за стойкой появилась женщина. Баба-Луна. Она была неопределенного возраста с красным круглым лицом, потухшими глазами-синяками, с тонкими, как ниточка, губами – намек так на необходимый рот, и грязными седыми комками-волосами. Ее серый свитер наверняка когда-то помнил стирку, но как бы с грустью как ушедшую весну. Большими ладонями она в кулаки затерла фартук и молча посмотрела мне в глаза. Ни звука не произнесла.

– Добрый вечер, извините, – чувствуя неловкость под ее расстрельным взглядом, обратился я, – гостиница в вашей деревне, она закрыта, не работает, а мне бы где-то заночевать. Не подскажете, где можно… – я не успел договорить.

Луна-баба без всяких слов, как будто бы немая, сделала движение рукой – иди за мной – и вышла через двери. Мы прошли двадцать метров, и она остановилась у огромного фахверкового дома. Шла-шла, затормозила, встала, и дальше никаких реакций. Дом был в три этажа высоких потолков, очень похоже, что построен буквой «П». В окнах темно, но не во всех. На уровне второго этажа зияли две двери, к ним лестница бетонная вела. Потертая и поэтому еле заметная вывеска над дверьми гласила: «Pension Schwarzwald». Я вопросительно посмотрел на нее и ткнул пальцем в сторону дверей: «Мне что, сюда?» – «Ja-ja, natürlich», – она закивала и подозрительно быстрым шагом вернулась к себе, захлопнув свои двери.