– О-о-о, да ты совсем твердолобый! Я тебе только что объяснял: ничего они не спросят. Хотя, давай нам растолкует наш друг анубисат, а? Они, говорят, в этом разбираются лучше всех. Самые правильные, да?
Широкоплечий толкнул Алистера Пламеня. Тот не отреагировал.
– Молчишь? С твоей анубисатской верой все, как и говорят, не в порядке?
– Слушай, может не надо…
– С моей верой все в порядке, – сдался Алистер, покрутив в руках пустую кружку. Намерено засучил рукава, чтобы собеседники видели сухие руки и набухшие вены. – Вы когда-нибудь думали, как человек ощущает себя на грани?
– Да ясно как! – снова толкнул анубисата широкоплечий. – Берет и шагает в лучший мир, и плоть его обрастает золотом…
– Не нравится мне это… – занервничал скрюченный.
– Значит, вы никогда не были между здесь и там, – холодно улыбнулся Алистер.
– С чего бы мне!..
– А я расскажу, каково там – когда набухают вены, и мы чувствуем всю эту боль, облегчая вам, так желающим обрести вечное блаженство, путь. Только темнота и страдания, чтобы потом, конечно, наслаждаться вечностью. За чужой счет, да? За счет всеми правдами и неправдами подчистую выжатой жизни. Вы доите ее, не зная меры, и даже не платите цену за переход – ее берем на себя мы. Сгорбленный мир склоняет голову ради всей этой глупости. И кто вообще придумал столько смерти?..
– Слушай, если ты решил почитать мне лекцию, то давай я тебе наглядно покажу, как хреново к ним отношусь…
Договорить широкоплечий не успел – Алистер резко повалил его лицом на стол, так, что дерево, казалось, хрустнуло. Худой дружок испуганно вскрикнул. Анубисат схватил широкоплечего за шиворот, поднял голову и прошептал на ухо:
– Специально для тебя, я покажу, что такое правильная вера. И каково там – между жизнью и смертью – по-настоящему. А вот твоего друга эта участь минует. Сам решай, получишь ты проклятье или благословение.
Широкоплечей пробормотал нечто невнятное, прежде чем Алистер снова ударил его лицом о стол. Потом отпустил, достал из-за пазухи кривой, проржавевший нож и, даже не дав худенькому дружку вскрикнуть, всадил в горло. Схватил его свободной рукой, зажмурился – вены надулись, налились фиолетовым, пока скрюченный не перестал дышать.
– Придурок, – проскрежетал широкоплечий. – Да вы все придурки, как и говорят!
– Нет, – вздохнул Алистер, выкинув нож, – придурки – это вы.
Анубисат кинул на стол деньги за напитки – никто в кабаке даже не пошевелился, навидались пьяных драк, смертей – и подавно. Алистер вышел через черный ход, мимо целующихся оборванцев. Прежде, чем полной грудью вдохнуть прохладный ночной воздух Санкт-Петербурга, анубисат поджог фитиль маленькой пороховой бомбочки.
Лишь только звезды коснулись его макушки, кабак за спиной взорвался оглушительным пламенем.
Когда детей с пеленок приучают к порядку, то даже много лет спустя, уже на работе, вдалеке от чутких глаз родственников, их столы – иллюстрация победы порядка над хаосом. Этакая космология древней Греции, воплощенная в стопках бумаг, кучках карандашей, линеек, штампов, чернильниц и прочей ерунды.
Вахмистра Говорухина с детства приучали… к удобству. В том смысле, что все, что бы он не делал, должно в первую очередь быть ему комфортно. А то потом получится, как с модными ботинками: ноги натирают до крови, размера нужного не оказалось, да и модель в целом некомфортная, зато в полной мере говорят о человеке, щеголяющем в высшем свете. Виктор принцип удобства, намертво вшитый в его сознание, не забыл и с сединой в усах. Так что его кабинет в здании жандармерии в глазах посторонних приобретал очертания барахолки, похуже, чем у небезызвестных Коробочки и Плюшкина вместе взятых: ящики и ящички, коробки и коробочки, сундуки и сундучки соседствовали здесь с пыльными, рваными томиками книг, безделушками-сувенирами, немытыми чашками, пустыми чернильницами и далее, и далее – перечислять замучаешься.
Виктор Говорухин сидел за столом, изучая стопку бумаг. Краем глаз он поглядывал на открытый роман – наверняка детектив-приключение – запятнанный кофейными и чернильными кляксами. Никто уже давно не удивлялся, что в разгар рабочего дня вахмистра Говорухина запросто можно застать с книгой в руках. Ноги жандарм в такие минуты всегда закидывал на стол.
Сейчас Виктор жуть как хотел читать. Вместо этого разбирался с отчетами по двум последним взрывам. Подслащивало жизнь только кофе – без добавок, но и так сойдет.
Трудоголизм Виктор никогда не поощрял. Особенно – у молодых сотрудников. И ладно, если бы работа их была интересной… В случае полицейских-жандармов (тут Виктор даже мысленно вздыхал от идиотской путаницы), работа выжигала душу, превращая ее узор из пестрого, сверкающего оттенками и полутонами дорогой гуаши, в черно-серый, чернильный, дешевый и вообще сделанный из того, что оказалось под рукой.
Трудоголизм убивал, да. Не физически – морально. Но сейчас…
Сейчас вахмистр Говорухин видел в происходящем авантюрный, детективный и захватывающий сюжет, частью которого может оказаться он сам. Не центральным героем – так, второстепенным. Большего и не просил. Хотя…
Хотя, подумал Говорухин, если я сейчас не возьмусь за это дело, его просто замнут. И начальство можно понять – искать связь там, где она спрятана под тоннами льда, дело неблагодарное. Начальство-то пуще его знает правду о трудоголизме. Да только вот в голове Виктора уже обрисовался угловатый айсберг, макушкой которого стали произошедшие события: а поскольку жандарм читал не только беллетристику, но и умные книжки, еще чаще – приложения к журналам, то знал, что макушка айсберга – лишь малая его часть. Остальное скрыто под водой. Оно куда страшнее и опаснее.
Вахмистру Говорухину хотелось сюжета, азарта, красок. Виктор улыбался – в его случае, не во весь рот, а во все усы, которые поднимались вместе с уголками губ.
Виктор нашел зацепку – анубисата.
Они всегда доставляли городу слишком много проблем… Впрочем, нет, поправился жандарм, не городу, а городам. Даже в Париже, там, где во имя бога мумификации возвели – точнее, переделали, – целый храм, к анубисатам, непорочным служителям Анубиса, все равно относились с подозрением. Официальные лица церкви отрекались от них, нарекали иными служителями бога. Неправильными. Анубисаты же говорили то же самое, но равно наоборот – мол, нет, это мы настоящие.
Впрочем, ситуация – типичнее некуда для любой оппозиции и официальной власти. Те же инь и ян – две стороны одной монеты. Поменяй слагаемые местами – сумма отношений не изменится.
Так что анубисаты… не то что бы были вне закона. Просто считались сектой, тайным обществом, слишком уж часто играющим с магией бога Анубиса, магией не столько самой смерти, сколько… момента перехода. Норвежские философы, о которых Говорухин слыхивал только на ненавистных ему светских мероприятиях, называли это пограничными ситуациями. Магией на стыке жизни и смерти, в момент перехода на ту сторону – когда человек будто и жив, и мертв одновременно.
Виктор привык мыслить в более приземленных материях. Его чашка кофе никогда не была наполовину пуста или наполовину полна – она просто была, либо отсутствовала.
Анубисаты не убивали, не грабили, не приносили жертвы, не использовали магию в опасных целях. Просто… были странными, вот и все: не такими, как все, шушукающимися, нелюдимыми и подозрительными. В глазах остальных, просвещенных людей, привыкших к открытости и публичности любых мистерий, таинств, ритуалов, анубисаты казались словно не от мира сего. От таких только и ждешь беды. Мало ли, что у них в голове?
Еще людей, безусловно, пугали руки анубисатов. Магия их бога, магия пограничной ситуации, момента перехода, давала силы – но вены вздувались, наливались ночным фиолетом, а руки сохли, худели. С анубисатами не хотели случайно встретиться на улице – ни днем, ни, тем более, ночью.
– Не убивали, не грабили, не приносили жертвы, не использовали магию… – вновь повторил про себя Виктор Говорухин. Допил чашку кофе, кинул стопку бумагу на стол и наконец-то схватил роман, откинулся на спинку стула и жадно зашуршал страницами.
Да, действительно ничего противозаконного не делали, заключил жандарм. Не делали – до этих пор.
Тут Виктор, будто вспомнив что-то очень важное, отвлекся от чтения, согнулся даже не в три, а в четыре погибели, с грохотом открыл ящик стола, пошуршал там. Потом глубоко вздохнул – так, будто нос внезапно заложило, – и, расслабленный, вернулся к чтению, слегка покачиваясь на стуле.
Молодые жандармы, оставшиеся дежурить до самого позднего вечера, готовы был поклясться, что из кабинета вахмистра Говорухина всю ночь доносились громкие чихи.
До тех пор, пока небо вдалеке вдруг вновь не заревело пламенем.
* * *
Из дневников археолога. День первый
Охра, охра, охра – повсюду бесконечная охра, будто изголодавшаяся по свободе, кружащаяся в танце песчинок, гипнотизирующая пируэтами, воронками, кругами на песке: горячем, раскаленном, принимающим фантастическую форму ни то грифона, ни то древнего змия, и тут же таящим, чтобы обмануть воображение вновь…
Наверное, так бы я описал тот день – день начала раскопок, нашей экспедиции. Прости меня, читатель, если я не столь поэтичен, каким ты хотел бы меня видеть. Когда-то я писал стихи… Надеюсь, их крупицы задержались во мне хотя бы на миг – как образы в этих бесчисленных песчаных бурях…
Собственно, с такой бури и началась наша экспедиция. Признаюсь, непогода для меня тогда отошла на второй план. Куда более волнительным (или, если не изменяет память, так не говорят?) стало другое событие.
В этот раз с нами отправился сам господин Шампольон!
Для меня большая честь оказаться рядом с легендой… До сих пор не верю, что его открытие перевернуло мир. Нет, читатель, тут я не ошибаюсь. Именно перевернуло, а не перевернет – уверен, это уже случилось. Просто пока… не успело обрести достойную форму. Возможно, еще пять-десять лет – и мы не узнаем собственный мир.
Но я возвращусь к предмету рассказа. Пресловутая песчаная буря зверствовала, пока мы спасались в палатках, голодными глазами смотря на жестяные банки сардин. Как говорил один мой знакомый археолог: сначала мы едим сардины, потом – банки из-под них. Большой скупец…
Впрочем, буря утихла. Ведомые господином Шампольоном, его другом-англичанином со стеклянным глазом (фамилия его, кажется, Пенбери? Или Пендлбери?[4 - Британский археолог Джон Пендлбери в нашей действительности родился в 1904 г.]) и одним старым арабом, мы шли через пески Саккары, недалеко от древнего города Мемфиса: коварное, признаюсь, место. Ночь – как арктический лед, день – как жерло вулкана.
Еще мне постоянно сдувало ветром шляпу.
Погода, мягко говоря, нам не благоволила. Мы шагали среди уже найденных мастаб[5 - Мастаба – ранний вид гробницы Древнего Египта. Усеченная пирамида с подземной погребальной камерой.], как стадо диких животных в поисках воды. Для чего, читатель? Не знаю. Никто не знает. Точнее, даже не так – не хочу вводить в заблуждение. Мы знали, что ищем новые захоронения, желательно – не разграбленные. Но не знали, какие конкретно. Не знали, почему в этот раз с нами сам господин Шампольон.
