Раубриттер III. Fidem

– Совершенно верно, – с самым серьезным видом подтвердил он. – И внутренний голос твердит мне, что прежде чем садиться играть в карты против приора Герарда, надо хорошенько проверить рукава его сутаны.

– Вот как? Что же в нем вас насторожило, сир Хуго?

– Треклятый колокольный звон, – Шварцрабэ неожиданно подмигнул ему, а потом ткнул пальцем по направлению к колокольне. – Вот что навело меня на эту мысль. Мы все, невольные гости Грауштейна, страдаем от него уже третий день, а между тем мало кто из нас задумался об обратном. Не о том, что мы слышим, а о том, чего мы не слышим!

– Вы говорите загадками, сир Шварцрабэ.

– Да нет же, вы и сами наверняка это заметили, просто не дали себе воли об этом поразмыслить. Я говорю о радиопередачах, – Шварцрабэ выразительно взглянул на «Судью». – Как вы имели возможность заметить, в Грауштейне стоит на редкость мощная радиостанция. Если не ошибаюсь, она расположена вон в той ротонде, на восточном краю. Очень мощное оборудование и отменный сигнал. Готов поспорить, она способна транслировать призывы приора Герарда на многие сотни миль в округе.

– На четыре сотни километров по имперской системе, – подтвердил Гримберт. – В дни величия ордена Святого Лазаря она разносила окрест псалмы и проповеди, а также сигналы тревоги о приближающемся флоте кельтов. Она же и возвестила о сошествии чуда Господнего на пятку в стеклянном ящике, если не ошибаюсь.

Шварцрабэ смиренно кивнул:

– В точку, сир Гризео. В яблочко. Так, может, вы знаете, отчего эта самая радиостанция последние два дня молчит так упорно, будто кто-то наложил на нее обет молчания?

Гримберт задумался. Он и сам неоднократно ловил передачи Грауштейна на разных частотах – задолго до того, как они с Берхардом увидели перед собой свинцовые воды Сарматского океана. Радиостанция на борту «Серого Судьи» не отличалась ни мощностью, ни чуткостью, но Шварцрабэ, несомненно, был прав – сигнал монастыря был отменным.

– Вы уверены? – осторожно спросил он.

Шварцрабэ убежденно кивнул:

– Проверяю каждый день, на всех частотах, включая аварийные и те, что используются для связи на большие расстояния. Представьте себе, полная тишина. Стоило только несчастному Францу упокоиться, как голос Грауштейна в эфире скорбно замолк, да так и не заговорил.

– Вы находите это странным?

– В данной ситуации – безусловно. Согласитесь, после той трагедии, что разыгралась в Грауштейне, долг приора Герарда, как главы приората, оповестить об этом свое сановное начальство – хотя бы капитул ордена лазаритов. Чудеса частенько соседствуют с трагедиями разного рода, мне не раз приходилось видеть, как не справившийся с управлением рыцарь врежется в толпу, раздавив десяток-другой душ своими ножищами, но это… Согласитесь, это выходит за рамки небольшого несчастного случая. Тем более странным мне кажется упорное молчание местной радиостанции. Может, мое радиооборудование окончательно износилось и не способно поймать сигналы?

– Мое тоже не регистрировало никаких радиопередач в последнее время, – вынужден был признать Гримберт. – Вы правы, едва ли это случайность. Приор Герард, может, и обладает горячей верой, сподвигающей его на странные поступки, но в одном его обвинить нельзя – он определенно не дурак. Едва ли он позволяет случайностям происходить на территории его монастыря. У этого молчания наверняка есть резон.

– И мы оба знаем какой, не так ли? – усмехнулся Шварцрабэ. – Если бы не пяточное чудо, Грауштейн так и засыхал бы в углу мироздания, точно кусок коровьего навоза, не нужный ни единой живой душе и полузабытый. Пятка святого Лазаря вдохнула в него жизнь, пусть и на непродолжительное время, но стоит только ореолу этого чуда померкнуть, как все надежды Герарда обратятся в тлен. Если он предаст этот трагический случай огласке, поставив в известность капитул ордена, тот почти наверняка распорядится прекратить прием паломников, опечатать монастырь и провести внутреннее расследование. А вы наверняка не хуже меня знаете, какими дотошными могут быть монахи, выискивающие скверну, даже когда речь не заходит об инквизиции. И это расследование станет концом Грауштейнского чуда. Пролитая кровь, знаете ли, не благоволит душевному умиротворению у добрых христиан, совсем напротив. Поток новых паломников иссякнет очень быстро, а значит… Фьюить! Прощай, денежки; прощай, мирская слава; прощай, возможность вдохнуть жизнь в этот кусок серого камня на краю мира!

– Пожалуй, что так, – согласился Гримберт. – Франц Бюхер своей неудачной смертью угодил господину прелату аккурат на больную мозоль.

– И тот скорее перетрет тонну здешнего гранита собственными зубами, чем позволит страшной новости выпорхнуть из монастыря, прежде чем сам не разберется в происходящем. Ничего удивительного, старина. Рачьи войны.

Шварцрабэ произнес это спокойным тоном, склонив набок голову и сделавшись как никогда похожим на угловатую черную ворону со своего герба. Гримберт ощутил укол досады. Выберись он из своей стальной скорлупы, сошел бы разве что за новорожденного голубя со своими атрофированными мышцами, скрюченными конечностями и бледной от недостатка солнечного света кожей.

– Аплодирую вашей проницательности, сир Химмельрейх.

Шварцрабэ отвесил короткий карикатурный поклон, точно заправский шут.

– Это не проницательность, сир Гризео, всего лишь жизненный опыт. Со стороны Святой престол может выглядеть твердыней веры, незыблемой крепостью, веками противостоящей разнообразным ересям и варварам, но мы оба знаем, что за ее мощными каменными стенами денно и нощно творится форменное крысиное побоище. Только справедливее было бы именовать его не рачьим, а крысиным. Крысы в кардинальских шапках плетут интриги, щедро угощая друг друга лестью и ядом, крысы в епископских мутузят одна другую жезлами по лбу, пытаясь перетянуть себе самые сладкие приходы и кафедры, а прочие…

– Сир Шварцрабэ! – вырвалось у Гримберта. – Мы все еще в стенах Грауштейна, если вы забыли.

Шварцрабэ усмехнулся:

– Как будто я мог об этом забыть! Впрочем, спасибо, что напомнили, приятель. Здесь должно хранить если не христианский дух, то, по крайней мере, надлежащий уровень громкости. Иди знай, сколько невидимых ушей заточено в этих серых сводах…

Гримберт машинально проверил показания «Серого Судьи», чтобы убедиться в том, что вокруг них со Шварцрабэ не обретается лишних ушей. Напрасный труд. Несмотря на все датчики рыцарского доспеха, Грауштейн мог вместить в себе столько замаскированных микрофонов, что выявить их было бы не в его силах.

– Кажется, у вас богатые познания о Церкви… – пробормотал Гримберт, ощущая себя немного неуютно даже под защитой бронированной стали. – Вы изучали и этот предмет?

– Я изучал чудеса, – наставительно произнес Шварцрабэ, ткнув указательным пальцем ввысь, будто пытаясь пронзить свинцовое рассветное небо над Грауштейном. – Но они так плотно связаны со Святым престолом, что изучать одно в отрыве от другого просто невозможно. Так что да, я немного знаком с тем, как неистово и яростно Отцы Церкви воюют друг с другом. Если бы хотя бы половину этого пыла они обратили бы против магометан и мавров, христианская вера, надо думать, воцарилась бы повсеместно еще много веков тому назад…

– Вы думаете, здесь может иметь место политическая игра? – напрямик спросил Гримберт.

Шварцрабэ в ответ состроил гримасу:

– Монашеские ордена – мышцы Святого престола. Но среди мышц, как вам известно, встречаются и антагонисты. Уверен, не всем во франкской империи понравилась мысль о том, что орден лазаритов может вернуть себе часть былого величия, заручившись поддержкой Грауштейнского чуда.

Совершенно верное рассуждение, вынужден был признать Гримберт. Монашеские ордены хоть и управлялись формально волей папы, имели собственные капитулы и собственные же армии из монахов-рыцарей, так что разногласия, неминуемо вспыхивавшие между ними, нередко переходили из плоскости теологических споров и подковерных интриг в самые настоящие сражения, когда слово Господне диктовали не заповеди и псалмы, а реактивные минометы и ядовитый газ. Но тут…

– Значит, подозреваете интригу.

Шварцрабэ кивнул:

– Скажем так – не стал бы ее исключать. Кто-то мог воспользоваться удачным моментом, чтоб подкинуть свинью поклонникам святого Лазаря. Например, нарочно направить в паломничество к святым мощам психически нестабильного юношу, больного опасной болезнью, рассчитывая на то, что обилие новых впечатлений и религиозный экстаз станут достаточным триггером, чтобы тот впал в самое настоящее безумие. Фокус вполне в духе иезуитов или…

Шварцрабэ принялся перечислять ордены, загибая пальцы, но Гримберт его уже не слышал, потому что в кабине «Судьи» тревожно запищала радиостанция. Короткий диапазон, машинально определил Гримберт. Сигнал не был зашифрован и передавался на открытом канале, поэтому «Серому Судье» не составляло труда его принять и воспроизвести.

На лице Шварцрабэ возникло озабоченное выражение, обычно ему не свойственное.

– Колокола перестали бить, – сообщил он. – Безусловно, мне приятно, что эта какофония наконец прекратилась, но в то же время отчего-то тревожно. За все три дня я ни разу не слышал, чтобы утренняя служба хоть раз прерывалась. Может…

– Свежие новости, – отрывисто произнес Гримберт.

Шварцрабэ подобрался, вновь сделавшись похожим на ворону, только в этот раз хищно замершую. Точно разглядевшую в листве какое-то шевеление и замершую перед прыжком.

– Мне не нравится ваш голос, приятель, – осторожно произнес он. – Только не говорите, что нам придется задержаться в Грауштейне еще хотя бы на день, эта новость убьет меня.

Гримберт пожалел, что не может усмехнуться ему в лицо, скрытый броней «Судьи».

– Можно посмотреть на это и с хорошей стороны. Возможно, вас убьет нечто другое.

Ему не требовалась помощь рации, чтобы определить нужное направление. Все людские течения Грауштейна двигались в одну сторону, точно тромбоциты, неумолимым током крови стягивающиеся к ране. И хоть рана эта не была обрамлена привычным багрянцем, Гримберт сразу понял, где ее следует искать. Южная оконечность, возле монастырского скриптория.

Шварцрабэ не отставал от него. Крошечный по сравнению с тяжело ухающим «Серым Судьей», он не был отягощен лишним мясом на костях и даже в толпе передвигался стремительно и резко, точно плывущая в бурном ручье острая щепка.

Несмотря на то что Гримберт на протяжении двух дней был вынужден пользоваться гостеприимством лазаритов, он так и не изучил в должной мере расположение строений и был вынужден на ходу сверяться с наспех набросанной картой в своем инфопланшете. Людской поток, частью которого стали они с Шварцрабэ, миновал скрипторий и тек прочь от центра, по направлению к монастырским мастерским – комплексу невысоких зданий на западной оконечности Грауштейна, которые Гримберт прежде не удостаивал своим вниманием. «Серый Судья» был достаточно заботлив, чтобы обеспечить очистку вдыхаемого его хозяином воздуха от копоти и дурных запахов, которые служили здесь неотъемлемой частью воздуха, но Гримберт не находил удовольствия в том, чтобы разглядывать уродливые фабричные цеха и их изможденных обитателей, многие из которых были отмечены печатью благословенной лепры.

– Что там? – крикнул из толпы Шварцрабэ. – Куда мы идем?

– Кажется, к кожевенным мастерским, – отозвался Гримберт, стараясь двигаться так, чтобы не смять ненароком своего крошечного спутника и вместе с тем уберечь его от натиска толпы. – Я уже вижу сигнатуры «Варахиила» и «Ржавого Жнеца». Они поспели раньше нас.

Шварцрабэ легкомысленно хохотнул:

– Видно, случилось и верно что-то из ряда вон выходящее, если эта парочка сошлась вместе. Пожалуй, и нам лучше поспешить.

Гримберт не ответил ему, поглощенный своими мыслями. Радиоэфир, в который он окунулся, тоже был бушующим морем, вроде того, что бурлило вокруг них со Шварцрабэ, но состоящим из разрозненных передач, всплесков чужих фраз и эмоций. И всплески эти были недобрые, это он разобрал сразу же. Рыцари, переговаривавшиеся на открытой волне, определенно были чем-то обеспокоены, и, хоть ни один из них не говорил открытым текстом, чувствовалось, что они изрядно напряжены. Едва ли потому, что злополучная пятка улучила время явить еще одно чудо…

На подходе к мастерским людской поток встретил на своем пути основательное препятствие сродни монолитной дамбе – улица оказалась перегорожена монастырскими охранниками, хмурыми детинами в бесцветных робах с гизармами в руках. Изъязвленные проказой руки не мешали им отлично управляться со своим оружием – излишне любопытные зеваки, подошедшие не в меру близко и пересекшие невидимую черту, мгновенно получали чувствительный тычок обратной стороной гизармы в живот, а то и хорошую затрещину. Не бог весть какое препятствие на пути рыцаря, но беспокойно гомонящий поток паломников расплескался по окрестным переулкам, враз потеряв прыть и напор.

Один из охранников неуверенно шагнул навстречу «Серому Судье», поднимая руку.

– Приказом приора! Район оцеплен и…

По приказу хозяина «Судья» увеличил впрыск топлива во вспомогательный двигатель, отчего его выхлопные трубы исторгли облако грязного дыма вперемешку с искрами. Орудия, получив надлежащее целеуказание, опустились вниз, почти упершись в монаха. Они не обладали ни внушительным калибром, ни высокими баллистическими показателями, а на фоне многих прочих, пожалуй, выглядели не опаснее детской игрушки, но каждое из них в длину было размером с гизарму, которую незадачливый сторож держал в руках.

– Прочь! – коротко рявкнул Гримберт в микрофон. – Не сметь преграждать дорогу рыцарю! Раздавлю!

Проказа ощутимо разъела тело монаха, но не мозг. Продемонстрировав похвальную сообразительность, тот отскочил в сторону, как и его соседи, освободив «Судье» дорогу. Шварцрабэ, не упустив открывшейся ему возможности, с легкостью гимнаста скользнул следом. Вот уж точно ловкач…

Цифровые сигнатуры «Варахиила» и «Ржавого Жнеца» стали для Гримберта путеводными звездами. Ориентируясь по ним, он вел «Судью» на крейсерской скорости, едва успевая поворачивать и с грохотом разнося пустые бочки, тележные колеса и прочий сор, которым были устелены здешние проулки.

Мастерские не работают, это он ощутил даже за грохотом собственного двигателя. Не было слышно ни монотонного скрипа ткацких станков, ни скрипа ременных передач, ни грохота ведер – тех звуков, что доносились отсюда круглосуточно даже в то время, когда в соборе велась служба. Здесь трудились обсерванты – монашествующие обитатели монастыря, которые пока не были одарены благосклонностью лепры, но которые своим трудом тщились заработать благословение, люди, по собственной воле сделавшиеся рабами.

– Какого дьявола здесь случилось? – поинтересовался Шварцрабэ, ничуть не запыхавшийся, хоть и вынужденный выдерживать темп «Судьи». – Весь монастырь похож на разбуженный улей, вы не находите?

– Не могу знать, – сухо отозвался Гримберт. – Я поймал передачу «Ржавого Жнеца», который просил меня немедленно прибыть и сообщал о том, что произошло нечто из ряда вон выходящее.

– Зная немного сира Томаша, могу предположить, что он воспользовался другими выражениями, чтобы выразить свою обеспокоенность случившимся.

– И я не стану повторять их на святой монастырской земле, чтобы не накликать на свою голову проклятия. Но можете мне поверить, старый рубака был порядком возбужден.

Гримберту уже не было нужды сверяться с цифровыми сигнатурами прочих рыцарей. Он и так видел их корпуса в сером рассветном воздухе, выдающиеся среди приземистых фабричных построек. Грузную громаду «Ржавого Жнеца» сложно было с чем-то спутать, она напоминала собой выросший посреди монастыря утес. «Варахиил», выглядевший несравненно более изящно на его фоне и походящий на готическую статую немного гротескными чертами, расположился неподалеку, на некотором удалении.

Да уж, подумал Гримберт, прикусив губу и снижая ход, что бы ни случилось в Грауштейне этой ночью, если это событие заставило этих двоих, на дух не выносящих друг друга, сойтись вместе, дело, по всей видимости, серьезное.

– Хламидиоз святого Фомы! – бросил вдруг Шварцрабэ, приостанавливаясь и глядя на что-то, что находилось за пределами зоны видимости Гримберт. – Хотел бы я знать, что за изувер сотворил с ним это?

«Сотворил что?» – хотел было спросить Гримберт, но сдержался. С высоты его роста оказалось не так-то просто разглядеть, что обнаружил его спутник, несовершенные сенсоры «Судьи» несколько секунд напряженно гудели, меняя фокусное расстояние. И только тогда он увидел.

Это было человеком. Без сомнения, когда-то оно было сотворено по образу и подобию Господа – это он понял по обрывкам темной мешковины, напоминающей монашескую рясу, – но сейчас от этого сходства почти ничего не осталось. Тело раздулось, ощетинившись во все стороны невообразимым количеством разнообразных шипов, в которых Гримберт с содроганием узнал вполне обыкновенные предметы, частично позаимствованные из мастерской.

Большие и малые иглы, ножницы, веретена от ткацких станков, стило, кухонные ножи, куски заостренной стали, осколки стекла… Несчастный был истыкан настолько, что на его теле, превратившемся в хлюпающую медузоподобную тушу, не осталось ни одного свободного дюйма. Под конец в дело пошли даже острые металлические обрезки и деревянные щепки.

– Уму непостижимо… – пробормотал Гримберт. – Сколько ненависти надо испытывать, чтобы растерзать подобным образом человеческое существо.

– Ненависти ли? – с отвращением пробормотал «Ржавый Жнец» голосом старого Томаша. – Говорят, пока он был жив, хохотал как безумный. Видите, даже щеки лопнули?..

На истерзанном и свисающем клочьями лице мертвеца Гримберт в самом деле увидел неестественно широкую улыбку, похожую на распахнутый алый капкан. Над ней зияли два черных провала, которые когда-то были глазницами. Прежде чем в них вонзили обломки прялки, разворотив лицо до неузнаваемости. Гримберт малодушно приказал «Судье» приглушить этот участок изображения. У смерти много ликов, но некоторые из них не рекомендуется разглядывать дольше положенного.

– Этот человек, он… – Гримберт осекся. – Стойте. Вы сказали – хохотал?

– Представьте себе, – грубовато отозвался Томаш. – Хохотал как оглашенный, если верить уцелевшим. А уцелевших тут не так уж много, душ пять или шесть из всего цеха. И лучше бы вам, пожалуй, на них не глядеть, а то, пожалуй, будете держать пост до самой Пасхи – кусок больше макового зерна в глотку не пролезет.

– Он умертвил их, – в бронированной башне «Варахиила» распахнулся люк, через который на лобовую броню легко выбрался Ягеллон. – Человек, лежащий перед вами, погубил своих собратьев, две дюжины человек. Зашел в цех и набросился на них, как дикий зверь. А после, окончательно впав в неистовство, принялся наносить увечья себе самому. У него не было оружия, но, как видите, это его не остановило. Он втыкал в свое тело все, что попадалось ему на пути. Истекал кровью, но продолжал калечить себя, беспрестанно хохоча. Пока не испустил дух на пороге.

Гримберт ощутил секундный спазм в желудке. Будь на месте неуклюжего «Серого Судьи» услужливый и чуткий «Золотой Тур», тот не замедлил бы ввести ему в кровь препятствующие тошноте антиэметики, тонизирующие алкалоиды и мышечные релаксанты. Но «Судья» был слишком груб для этого, да и не владел столь развитыми лекарскими навыками. Если он и мог поддержать своего хозяина, то только негромким гулом вспомогательного двигателя, отдававшегося во всем теле мелкой дрожью. Даже за это Гримберт был ему благодарен.

– Его затылок, – Гримберту пришлось сглотнуть, допустив небольшую паузу. – Сенсоры не обманывают меня?

Вынырнувший из ниоткуда Шварцрабэ обошел распростертое тело по широкой спирали, бормоча что-то себе под нос. Своей манерой двигаться, а может, благодаря блеску своих серых глаз, он напоминал Гримберту ворона, деловито изучающего брошенную кем-то падаль. Внимательную и осторожную птицу, которую не так-то просто застать врасплох.

– Совершенно не обманывают, сир Гризео, – возвестил он, окончив беглый осмотр. – Его затылок изувечен, но в нем отчетливо видны отверстия нейропортов. Несомненно, этот несчастный был рыцарем, нашим с вами собратом.

– Курва мачь… – пробормотал по-лехитски Ягеллон, ударив кулаком по лобовой броне «Варахиила». – Цо за кхори дрань мущиш быць абы зробыць то самэму… Простите. Простите, господа. Я… Не могу представить, каким чудовищем надо быть одержимым, чтобы сотворить с собой и своими близкими нечто подобное.

В мрачном оскале «Жнеца», покрытом коростой из грязи и ржавчины, Гримберту померещилась презрительная усмешка Томаша.

– Что-то вы приумолкли, добрые господа. А как прежде славно мололи языками! Что, теперь и до вас дошло, значит?

Да, подумал Гримберт, дошло. Как нельзя лучше.

– Мы все думаем об этом, не так ли? – вслух спросил он, из предосторожности заставив «Судью» говорить потише. – Этот человек погиб прямо как наш несчастный общий знакомый Франц Бюхер. И я объявил бы это чудесным совпадением, вот только, кажется, до печеночных колик устал от здешних чудес.

Шварцрабэ одобрительно кивнул:

– Превосходно сказано, сир Гризео. Я и сам того же мнения. Чудеса Грауштейна, кажется, начали меня утомлять. А некоторые из них, пожалуй, я предпочел бы изучать, находясь на большей дистанции, чем сейчас. Вы только посмотрите, все кости в его теле изломаны, точно пучок хвороста! И я почти уверен, что это не следствие внешних травм, это его тело ломало само себя в страшных судорогах.

– Отойдите! – резко приказал ему Гримберт. – Отойдите от тела!

– У меня нет злых умыслов, я хочу лишь изучить останки и…

«Серый Судья» зловеще лязгнул затворами орудий. Этот лязг не походил на тот грохот, что издавали патронники «Золотого Тура», помещая в стволы огромные снаряды, но был достаточно красноречив для уха всякого рыцаря. А Шварцрабэ, несомненно, был рыцарем – несмотря на свой распутный образ жизни и своеобычное мировоззрение. Поспешно отскочив от распростертого мертвеца, он замер посреди улицы, немало удивленный, но ничуть не испуганный.

– Что это вы? – осведомился он, улыбаясь, но улыбкой не благодушного сатира, как прежде, а какой-то другой, осторожной и немного нарочитой. – Неужели и в вас бес вселился, любезный сир Гризео?

– Просто держитесь подальше от этого тела, – медленно и раздельно произнес Гримберт. – Ради собственного блага. Мы не знаем, чем он был отравлен и что за дрянь скрывается в его потрохах.

– Опасения напрасны, сир Гризео, – подал голос Ягеллон, задумчиво взиравший на «Серого Судью» с верхушки бронированной башни своей машины. – Братья-лазариты сделали вскрытие Франца. И ровным счетом ничего не обнаружили – ни токсинов, ни ядов, ни…

– Братья-лазариты не обнаружат болезни в собственном теле, пока не начнут распадаться на смрадные кости! – бросил Гримберт. – У наших доспехов в разной мере откалиброваны сенсоры, но сейчас все мы видим одно и то же. Этот монах умер через два дня после Франца Бюхера – и умер той же паскудной смертью, что и он, разорванный на части собственной ненавистью. Вы сами слишком хорошо понимаете, что это может означать.

Кажется, Ягеллон сообразил быстрее прочих.

– Зараза, – прошептал он одними губами, сделавшись на миг еще бледнее, чем обычно. – Что бы это ни было, оно способно передаваться от одного человека другому. А значит…

– На вашем месте я бы забрался обратно в доспех, – посоветовал ему Гримберт. – В наше время рыцаря и так поджидает слишком много опасностей, чтобы вы рисковали своей жизнью почем зря.

Шварцрабэ хитро усмехнулся и почти было щелкнул пальцами, как он это периодически делал, чтобы донести до прочих занимавшую его мысль, но не успел. Еще не произнесенные слова утонули в грохоте, похожим на отзвуки горной лавины – словно дюжина исполинских машин принялась забивать железобетонные сваи в гранитные недра острова, отчего тот задрожал под ногами. Неприятное ощущение даже когда находишься в многотонном и защищенном со всех сторон рыцарском доспехе. В Альбах этот звук возвещал о том, что пора убраться куда подальше, прежде чем сделалось поздно, но тут…

Гримберт усмехнулся. В этот раз судьба, старая сифилитичная карга, не одарила его правом выбора.

– Спокойно, – бросил он. – Это не землетрясение. Это гвардия приора Герарда несется на всех парах, чтобы запротоколировать новое чудо Грауштейна.

Радар «Серого Судьи» хладнокровно фиксировал отметки, отображая цифровые сигнатуры на электронном поле визора. Сразу пять отметок. «Вифаниец», «Друг Христов», «Китион», «Шестая Седмица». Судя по жирным мазкам, отнюдь не машины поддержки, а полноправные машины тяжелого класса, неудивительно, что мостовая Грауштейна ходит ходуном, а в окрестных зданиях лопаются стекла, не выдерживая их аллюра.

Пятая сигнатура, державшаяся впереди, была ему знакома, и столь отчетливо, что Гримберту на миг показалось, что внутренняя энергосеть его доспеха оказалась полностью обесточена, заточив его в крохотной стальной пещере, немилосердно сдавившей тело и члены.