В ночи

Евгений Абрамович

tinkerbox@yandex.by

В ночи

(сборник рассказов)

В ночи (вместо предисловия)

В конце июня я уволился с работы и снял однокомнатную квартиру в минском Уручье. Мне нравится этот район – окраина, но не захолустье, все в доступности, достаточно зеленый и тихий. Когда-то я уже жил здесь и был счастлив. Во всяком случае, оглядываясь назад, я могу сказать, что это было счастливое время.

Мне поставили диагноз в начале весны и все это время я потратил на улаживание дел по работе. Терапия начнется только в октябре, так что у меня в запасе большая часть лета и лучший период осени – ее начало. Хороший запас времени, который я хочу потратить на отдых. Больше никаких спешек, запоев, неудавшихся отношений, скучных свиданий и дерьмовых друзей. Телефон молчит большую часть дня, звонит только мама по вечерам. Благодать. Врач велел беречь нервы, чем я и собираюсь заняться. Они мне еще пригодятся.

Квартира моя маленькая, но уютная, комфортная, с хорошим ремонтом и широкой застекленной лоджией. Я люблю стоять на ней, глядя на город. Вид открывается великолепный. Девятый этаж, чувствую себя королем мира.

Моя недавняя работа была связана с частыми переездами, вахтами и командировками. Я провел достаточно дней и ночей в гостиничных номерах и на съемных квартирах, что вылилось в странные комплексы и навязчивые идеи. Я редко бываю дома. В том доме, где родился и вырос, в маленьком городке на севере. Теперь для меня это просто место, куда я приезжаю время от времени на несколько дней, где живет моя мама и остаточные воспоминания ушедшего времени. Меня тянет в пустые комнаты посуточных квартир, апартаменты, чьи фото по тысяче раз просмотрены на сайтах с надписями «сдается», совдеповские номера провинциальных гостиниц, ремонт в которых в последний раз проводился еще до моего рождения.

Меня манит туманное присутствие людей, живших здесь до меня, смутные миазмы их ушедшего существования. Чужие волосы в сливном отверстии ванны, оставленные кем-то вещи – предметы одежды, пустая косметичка, потрепанный блокнот на спиральке, исписанный перечеркнутыми стихами, засунутая между книгами на полке бумажная иконка. Изображение на ней стерлось, святой мученик остался выцветшим и обезличенным. Меня беспокоит ночник на стене, прямо над тахтой, где я сплю. По ночам он почему-то загорается сам собой. Я просыпаюсь, слушаю скрипы и шорохи на кухне и в туалете. Что-то, похожее на чьи-то шаги. Дверь на лоджию всегда открыта из-за жары, но ночью порой оттуда порой веет ледяным, почти зимним холодом.

Недавно каждое утро я начал находить записки. Они лежат на виду или ждут своего часа, засунутые в укромные места. В шкафчиках на кухне, под телевизором, за шкафом в прихожей. Несколько я нашел у себя под подушкой. Сижу и подолгу изучаю их. Они написаны на обрывках бумаги, тетрадных или типографских листах. Разными почерками от руки или набраны и распечатаны, как на принтере. Я читаю их, перекладываю, пытаясь сформировать в что-то стройное и осознанное. Иногда получается лучше, иногда хуже. Иногда не получается вовсе.

Кто-то общается со мной, рассказывает истории, придуманные или те, что случились с кем-то на самом деле. В этой жизни или другой. В этом мире или другом.

Я сижу и читаю до поздней ночи, пока не загорится над головой ночник. Пока не зашуршит и не заходит кто-то на кухне, не повеет холодом с лоджии. Пока все не начнется по новой.

Неоновая ночь

Хаим Михельсон получил цветочный магазин в наследство от отца. За те двадцать лет, что он владел лавкой, бизнес во всех смыслах процветал, кроме последнего времени. Раньше заказы лились рекой: свадьбы, похороны, выпускные, все хотели отметить важные даты красиво. С яркими красками и изысканными ароматами роз, тюльпанов, лилий и гладиолусов. Пылкие юноши и серьезные деловые мужья заходили к Хаиму каждый вечер, выбирали букеты побаловать своих жен, дочерей, любовниц и подруг. Михельсон приветствовал клиентов улыбкой, как наставлял его покойный папа. Помогал подобрать цветы, оформлял букеты, разводил гостей на разговоры и слушал.

Помимо цветочного бизнеса Хаим к сорока пяти годам разжился лысиной, солидным брюхом, сварливой бесплодной женой и большими связями. Он умел слушать и добывать из слухов только проверенную информацию, за которую серьезные люди готовы были щедро заплатить. Хаим знал, какая лошадь придет первой на ипподроме, в каком раунде свалится Фрэнк О’Дилан в бою с «Бешенным» Рики Манчини, в какой банк лучше вкладывать сбережения. Впрочем, сейчас по вопросам финансов к Хаиму теперь обращались все реже. Даже он не смог предугадать прошлогодний биржевой крах. «Черный понедельник» двадцать девятого года сильно отразился на дельцах и бизнесменах. Один за одним закрывались маленькие магазинчики на улицах Чикаго, не имея возможности оплачивать аренду и налоги. Люди теряли работу, дома и отправлялись бродяжничать. Михельсон тоже пострадал, прибыль была почти нулевой, а последний месяц он вообще работал себе в убыток. Цветы вяли, никому не нужные, а последний заказ на оформление свадьбы поступил еще в начале лета. Но Хаим не унывал, его магазинчик казался ему незыблемым, вечным, как Земля Обетованная, как сам народ Израиля.

Тем более, другой его бизнес развивался, как никогда. Сейчас хорошо себя чувствовали только гангстеры, воры, шлюхи и сутенеры. Из разговоров с нужными людьми Михельсон знал, когда будет очередная полицейская облава на бутлегеров, где можно приобрести хороший неразбавленный алкоголь, где работают самые лучшие и здоровые уличные девочки, куда делась партия оружия из ограбленных армейских складов и многое другое. А главное, что замышляют итальяшки или ирландцы. Да, Хаим снабжал информацией плохих парней, но только своих. Ни слова гою, как любил он приговаривать самому себе.

Контрабандный алкоголь поступал в Чикаго из Канады через Великие Озера. По ночам лодки с выпивкой разгружали в доках на Мичигане, откуда виски и бурбон расходились по пунктам розлива. Там выпивку разбавляли и отправляли уже в подпольные клубы, магазины и бары. Другой алкоголь, гораздо худшего качества, поставлялся в город из захолустных ферм Иллинойса, Айовы, Миссури и Кентукки. Тамошняя деревенщина вовремя поняла, что на этом можно неплохо заработать и начала гнать самогон из всего, что попадется под руку, от еловых шишек до коровьего дерьма. Этим пойлом можно было одинаково, что прочистить мозги, что завести трактор.

Когда алкоголь попадал в Чикаго, за дело брались уже крутые ребята, о которых Хаим Михельсон знал почти все. Город делили между собой итальянцы, евреи и ирландцы. Последних постепенно вытеснили из бизнеса. Последним ударом для них стала бойня в день Святого Валентина, когда парни Капоне, переодевшись в копов, расстреляли семерых бойцов банды Багса Морана. Через пару дней правую руку Морана, Джимми Фэллона, нашли в городском коллекторе с перерезанным горлом. На тайной встрече итальянцы и евреи заключили временное перемирие, чтобы окончательно вытеснить ирландцев из Чикаго. На улицах гремели выстрелы и валялись трупы. Вскоре с «рыжими» было покончено, победители поделили между собой их территории, а сами установили напряженный нейтралитет, запасаясь оружием и союзниками. Последние месяцы кого только не видел Хаим в своей цветочной лавке, которая, помимо всего прочего, служила местом тайных встреч еврейских подпольных бизнесменов. Багси Сигел, «Голландец» Шульц. Приезжал из Нью-Йорка сам Мейер Лански, который хоть и водился с макаронниками, дружил с Лучиано, но всегда был себе на уме и своих не бросал. Всех их приглашал в Чикаго Рамон Лернер, который хотел прибрать к рукам весь город, искал поддержки у земляков и единоверцев. Рамон был человеком нервным и вспыльчивым, даже одержав победу над ирландцами, всегда ждал какого-то подвоха.

Насколько знал Хаим, у итальянцев дела тоже шли не гладко. Федералы крепко насели на Капоне. Этот жирный коротышка опасался, что в его банде завелся «крот», он вечно кого-то подозревал, почти отошел от дел и передал бизнес одному из ближайших сподвижников, Джузеппе Фануччи, имя которого чаще сокращали до простого Джуз. Тот был полной противоположностью Аля, холодным и расчетливым. Говорили, что однажды на его глазах положили с десяток бойцов из банды конкурентов, а у него даже мускул на лице не дрогнул. Не удивительно, что Рамон так нервничал. Капоне был горячим и скорым на расправу психопатом. Его можно было выманить, заставит потерять осторожность, голову и в конце концов заманить в ловушку. Джуз Фануччи был другим, такого просто не возьмешь. Он тысячу раз обдумает, прежде, чем что-то предпринять. Осторожный, жестокий, изворотливый и скользкий, как змея.

Этим вечером Хаим был не в своей тарелке. Рамон все-таки решил нанести первый удар. Не без помощи цветочника, своего главного информатора, он узнал, что итальянцы готовят доставку в город партии спиртного. Не самой большой партии, всего-то один грузовик из каких-то отдаленных ферм иллинойсского захолустья. Бойцы Лернера должны были перехватить машину и забрать ее себе, перебив охрану. Сделать все быстро и осторожно, но по возможности оставить как можно больше следов итальяшкам, чтобы Фануччи точно знал, чьих это рук дело. Так должна была начаться очередная чикагская война, которая окончательно определит хозяев города. Макаронники ответят быстро и, как надеялся Рамон, необдуманно. Евреи же были готовы ко всему. Заранее были подготовлены конспиративные квартиры и схроны с оружием, наиболее надежные солдаты были вооружены до зубов. Последние несколько недель в город съезжались лучшие и самые отчаянные наемники, подкрепления от Сигела, Шульца и Лански. Составлены списки целей для атак и тех, кого предстоит убить в первую очередь. По большей части это были солдаты и капо семьи Фануччи, поддерживающие их политики, адвокаты, стукачи и продажные копы.

Операция с грузовиком была назначена на прошлую ночь и, насколько знал Хаим, прошла успешно. Теперь он должен был получить сведения и дать отмашку для следующего удара – подрыва нескольких подпольных клубов, которые контролировали Капоне с Фануччи. Но вестей и команд не было. Прошло уже больше суток, а все как сквозь землю провалились. А что самое главное, итальянцы пока тоже молчали. Казалось, весь город замер в предвкушении чего-то. Судя по всему, очень и очень плохого.

Из-за этого Хаим нервничал. Ничего страшного, успокаивал он себя, прошло еще слишком мало времени. Но нутром чувствовал, что что-то здесь не так. Он остался в лавке до поздней ночи, машинально и исступленно переставлял цветы из вазы в вазу, сортировал оберточную бумагу и до блеска натирал прилавок, на котором стояла громоздкая счетная машина.

Сумерки позднего августа за витринами магазина окончательно погасли, превратившись в теплую летнюю ночь, которая уже дышала сыростью и наступающими холодами. Скоро осень, ночи станут длинными.

Пространство перед цветочной лавкой освещалось тусклым светом уличных фонарей и голубоватым сиянием неоновой вывески над входом. В последнее время эти штуки стали чертовским популярными, весь город сверкал разноцветными огнями. Хаим тоже не остался в стороне, выложив приличную сумму за новомодную рекламу. «Михельсон и сын. Цветы» – светилось над витриной. Не слишком оригинально и правдиво (папа уже давно умер, а у Хаима детей не было), зато просто и понятно.

С улицы послышался шум мотора, коротко взвизгнули тормоза. Поначалу Хаим обрадовался – наконец-то, вести от Рамона! – но разглядев машину, насторожился. Черный «Форд А», новенький, даже блестел в голубом неоне. Незнакомый. Лернер и его приближенные ездили на «Роллс-ройсах», любили шиковать. Стукачи и информаторы Хаима, по большей части молокососы, вообще чаще ходили пешком. Хлопнули дверцы машины, показались двое. С секунду постояли на тротуаре, оглядываясь по сторонам. Оба в шляпах и темных костюмах-тройках. Перекинулись парой слов и шагнули к магазину.

Зазвенел колокольчик над дверью. Когда Хаим получше разглядел нежданных гостей, сердце его тяжело ухнуло в груди и затрепетало под ребрами, как перепуганная ласточка. Итальянцы, сомнений быть не могло. Первым в дверях появился ходячий стереотип – круглый смуглолицый коротышка с усами-перышками на лоснящейся физиономии. Он молча улыбнулся и приветственно приподнял шляпу, показывая черные и напомаженные, зачесанные назад волосы. Второй был выше него на добрых две головы, горбоносый, с лицом, словно высеченным из камня. Настоящий римский легионер, вылитый головорез и наверняка преданный солдат Фануччи. Хаим научился разбираться в людях, видеть их насквозь с первого взгляда. Он понимал, что эти двое пришли к нему отнюдь не за цветами.

Несмотря на первоначальный мимолетный испуг, цветочник быстро взял себя в руки. Под прилавком у него лежал верный обрез, который он без раздумий пустит в дело при первой необходимости, как уже бывало не раз. Пусть сам он уже не тот, что в молодости, но сумеет дать отпор двум расфуфыренным макаронникам. Сначала, однако, Хаим решил попробовать свое главное оружие – слова.

– Добрый вечер, молодые люди, – сказал он с улыбкой, как ни в чем не бывало, – мы вообще-то уже закрываемся.

– Ничего, – ответил коротышка, растягивая слова в сильном итальянском акценте, – мы ненадолго.

Гости подошли вплотную.

– Какой-то срочный заказ? – Хаим улыбнулся еще шире и примирительно опустил ладони на прилавок. – У вас, видимо, праздник. Такие красавцы не являются в цветочные лавки поздним вечером просто так.

Итальянец задумчиво рассматривал цветы. Громила рядом с ним не проронил ни слова, стоял, как статуя. Только улыбался нехорошей улыбкой, от которой у Хаима по коже пошли неприятные мурашки.

– Да, – согласился коротышка. – Пожалуй, что и праздник. Нежданный. Знаете, как бывает в наше время – сегодня свадьба, завтра похороны…

Хаим напрягся. В любую секунду он готов был нырнуть вниз, за обрезом.

– Но перед тем, как перейти к делу, – продолжал «покупатель», – мы с моим другом хотим передать привет.

Привет от итальянцев. Ничего хорошего это не предвещало. Хаим всегда отличался хорошей реакцией и не растерял ее с годами, но здоровяк оказался быстрее. Откуда-то из-за пазухи его пиджака со скоростью молнии появился длинный армейский нож и за долю секунды пробил правую ладонь Хаима, пригвоздив ее к прилавку.

– Привет от Джуза Фануччи! – прошипел головорез низким хриплым голосом.

Хаим закричал от боли и неожиданности. Машинально он потянулся левой рукой к оружию.

– Держи руки перед собой, Михельсон, и без фокусов, – коротышка взялся за рукоять ножа и легонько пошевелил ее, Хаим взвыл. – Мы знаем кто ты. И знаем, что ты много знаешь. Перейдем к делу, грузовик со спиртным вчера ночью. Налетчиками были парни Лернера. Где грузовик сейчас?

Вместо ответа Хаим разразился проклятиями.

– Грязные итальянские гомики! Макаронники вонючие! Вы за это ответите. Рамон отрежет вам яйца за нарушение перемирия.

– О каком перемирии речь? Все жиды в Чикаго вооружены не хуже экспедиционного корпуса во Франции. Повторяю вопрос, где вчерашний грузовик?

Коротышка начал вращать рукоять ножа еще сильнее. Здоровяк молча достал пистолет и приставил холодное дуло Хаиму ко лбу. По прилавку уже расползлась приличная темно-красная лужица, тонкие струйки стекали на пол. Несчастный цветочник перешел на идиш. На древнем языке он проклинал своих мучителей на вечные страдания.

– Говори по-английски, жид! Мы в Америке. Даже такой тупоголовый макаронник, как я, это понимает. Ну!

Хаим больше не мог терпеть.

– Долина! – выдохнул он. – Заброшенные склады в ирландском квартале! Один из них. Это все, что я знаю. Грузовик со спиртным не сама цель. Это отвлекающий маневр. Сигнал к началу войны.

– Отлично! – коротышка хищно улыбнулся и с усилием выдернул нож.

Цветочник попытался опять дотянутся до заветного дробовика, но итальянцы снова оказались проворнее. На него смотрели уже два пистолетных дула.

– Э нет, пархатый, – с лица мелкого не сходила усмешка. – Руки перед собой. Впрочем, уже не важно.

Хаим Михельсон услышал только первый выстрел, после была только темнота. Пули пробили ему живот и грудь, нашпигованное свинцом тело неуклюже завалилось на бок, задев высокую вазу с белыми лилиями.

Коротышка, которого звали Джонни Грассо, наклонился через залитый кровью прилавок и плюнул на мертвеца.

– Никогда не любил болтунов и стукачей, – сказал он. – Пойдем, Анж. Пора собирать парней. Скоро жиды в долине пожалеют о том, что вовремя не свалили в Палестину.

Анжело Инганнаморте, напарник Джонни, молча спрятал пистолет в кобуру за пазухой. Взял у друга нож и, вытерев лезвие белым платком, сунул его в ножны на поясе.

– Как скажешь, – сказал он с улыбкой, бросив испачканный платок на тело Михельсона. – Ты сегодня босс. Такой грозный, даже немного подрос от своей важности.

Джонни пропустил подкол приятеля мимо ушей. Он достал из огромного букета в вазе розу, понюхал ее, вернул на место и двинулся к выходу, напевая под нос «Розы Пикардии»:

В Пикардии розы сияют

В тишине под серебряной росой.

В Пикардии расцветают розы,

Но нет розы лучше тебя!

Через минуту «Форд» отъехал от пустующей цветочной лавки, над которой горела синеватыми буквами неоновая вывеска.

*

Анжело Инганнаморте нервничал. Он сидел на пассажирском сидении «Форда», погруженный в тревожные мысли. Обычно Анж старался сохранять спокойствие. Он отличался хладнокровием и на ринге, когда его боксерская карьера еще держалась на плаву, и во французских окопах. Черт побери, его пульс не участился даже когда ублюдок из банды Багса Морана выпустил в него три пули, которые теперь напоминали о себе шрамами на левой руке и боку.

Причиной тревог Анжа стал Джуз Фануччи. Босса и его главного боевика роднили между собой именно спокойствие и хладнокровие, расчетливость. На этом они быстро сошлись, испытывая друг к другу молчаливое уважение. Но сегодня Анж увидел дона Фануччи в истерике. Тот громил свой рабочий кабинет, на пол летели книги, шкафчики и бутылки со спиртным.

– Нет! – вопил Джуз. – Нет! Нет-нет-нет! В такой день! Почему они решились на это именно сегодня? Я гоняю в город по десять грузовиков в день, почему именно этот, мать их!? Чертовы жиды! Рамон Лернер поплатится! Я ему своими руками яйца отрежу! Затолкаю ему в глотку его вонючий обрезанный хер! Именно сегодня! В такой день!

Анж, вызванный по тревоге к боссу, смотрел на погром с неподдельным испугом. Ничего не понимая, он трясся мелкой дрожью, как провинившийся ученик в кабинете директора. Фануччи тяжело опустился на край письменного стола, несколько минут молча сидел, опустив подбородок на грудь, думал о чем-то. Поднялся и подошел вплотную к Анжу, крепко схватил рукой за шею, начал тихо по-заговорщицки шептать.

– Анжело, мальчик мой, вся надежда только не тебя. Делай, что хочешь, но найди мне то, что у меня украли. Эти чертовы бочки не могли провалиться сквозь землю. Наверняка кто-то о них слышал. Возьми ребят покрепче и езжай к тому цветочнику, шестерке Лернера. Он знает обо всем, что творится в Чикаго. Выбей из него все дерьмо, но добудь информацию. Все нужно сделать, как можно быстрее, без лишнего шума. Ты понял меня?

– Да, босс.

– После того, как справишься, а я уверен, что ты справишься, проси, что хочешь. Я сделаю тебя капо, отдам долю в семейном бизнесе, дом на Сицилии. Но до того момента ты не спишь, не ешь и не трахаешься. Ты ищешь! Если надо, убей каждого второго в этом сраном городе. Ясно?

– Да, босс, – на автомате повторил Анж.

Джуз Фануччи был немолод, ему перевалило за шестьдесят. Но раньше возраст выдавали в нем только тронутые сединой волосы, всегда тщательно напомаженные и зачесанные назад. Даже морщины на бледном, постоянно серьезном и сосредоточенном лице были похожи на россыпь тонких паутинок. Но сейчас перед Анжем стоял как будто совсем другой человек, дряхлый старик, измученный жизнью, тревогами и бессонницей. Что-то серьезно подпортило нервы дона. Черт бы с ним, думал про себя Анж, со спиртным. Каких-то две бочки, подумаешь. Бутлегеры частенько воруют друг у друга товар. Фануччи ежедневно поставляет в город в десять раз больше. Прибыль быстро покроет такую пропажу.

Однако он не решился сказать об этом дону. Стоял погруженный в себя, слушая монотонное бормотание и наставления старика. Только изредка кивал и произносил коронное «Да, босс».

Покинув кабинет, он выдохнул с облегчением, но тревога Фануччи передалась ему.

Постояв немного в коридоре, он вышел на улицу, где уже ждал Джонни на верном «Форде».

– Заводи, – на ходу сказал Анж приятелю, – надо навестить одного любопытного еврея.

*

После посещения Михельсона они долго кружили по центру, сбросить возможный хвост. Плюс ко всему нужно было время подумать. За окнами «Форда» сверкал огнями ночной, никогда не спящий Чикаго. Кинотеатры и рестораны, влюбленные парочки, копы, шлюхи и сутенеры. Бандиты и те, кто хотел на них походить. Ночью город кипел жизнью, по утрам выплескивая на улицы кровь, трупы и пьяниц из подпольных баров. Яркие неоновые вывески переливались всеми цветами радуги, надписи на них сливались в единую мигающую абракадабру.

Джонни рулил медленно, аккуратно, вальяжно развалившись на водительском кресле, покуривая сигарету в мундштуке и стряхивая пепел в открытое окно. Все еще мурлыкал под нос мелодию старой песни. «В Пикардии розы сияют, в Пикардии розы сияют». В этом парне странным образом уживались на первый взгляд несовместимые черты. Джонни Грассо был вспыльчивым малым, хорошо обращался с оружием, всегда искал повода для драки, комплексовал из-за маленького роста, недолюбливал евреев и всей душой ненавидел чернокожих. При этом он был ревностным религиозным католиком, каждую неделю ходил в церковь и души не чаял в престарелых родителях, которые искренне верили в то, что их единственный сын зарабатывает на жизнь оптовой продажей фруктов. Свою теперешнюю жизнь Джонни рассматривал, как переходный период между прошлым и счастливым будущим. Он мечтал отойти от дел с выпивкой, жениться на невинной итальянской девушке, такой же честной католичке, как и он сам, и нарожать с ней целый выводок шумных итальянских детей, которые будут радовать отца до конца его дней.

Своего Бога Анж потерял во Франции в восемнадцатом году, в распаханных обстрелами лесах под Мез-Аргоном. Молодые американские парни, среди которых был и капрал Анжело Инганнаморте расценивали войну, как приключение, игру в солдатики в натуральную величину. Они вальяжно расхаживали по окопам, лениво постреливали в сторону неприятеля и швыряли гранаты, как бейсбольные мячи. Закаленные в боях фрицы только и ждали подходящего момента. В первой же атаке рота Анжа потеряла больше половины людей. Гансы поливали их огнем и травили газом, наступление двигалось медленно, по пояс завязнув в грязи и крови.

Вернувшись с войны, Анж долго не мог найти работу, все вакансии были заняты теми, кто отсиживался дома, пока он воевал. Сельский парень и бывший боксер, громила-итальянец почти семи футов ростом, подался в шумный Чикаго, работал вышибалой в барах, время от времени подрабатывая на подпольных заводах, где перегоняли и разбавляли контрабандное пойло. Там его приметил Энцо Манчини, солдат из клана Капоне. Анж не отказался от предложения Энцо. Поначалу он выбивал долги из неудачливых любителей карт и бегов, охранял девочек в борделях, развозил спиртное по барам и взятки по судам и полицейским участкам. Несколько раз приходилось саботировать забастовки рабочих, что почти всегда заканчивалось большими драками и сломанными костями, своими и чужими. Первое серьезное дело не заставило себя долго ждать. В двадцать втором началась война между местными итальянцами и приезжими ньюйоркцами, которые хотели расширить свое влияние, толкая виски в полтора раза дешевле. Все закончилось стрельбой и трупами в переулках. Чикагцы победили, Анж лично уложил троих из своего верного «Кольта».

С тех пор карьера шла в гору. Манчини убили ирландцы в двадцать пятом, расстреляли из автоматов прямо в гостиничном номере, где Энцо отдыхал со шлюхами. Анж к тому времени состоял уже в организации Джуза Фануччи, правой руки «Большого Ала». Он из раза в раз повторял привычные уже вещи. Дрался, когда надо, стрелял, запугивал, подкупал и снова дрался. Наконец, в двадцать шестом его приняли в семью. Простым солдатом, мелкой сошкой, но для деревенского голодранца, неудавшейся звезды бокса и окопного ветерана это был билет в первый класс. Пусть и не дверь в роскошную жизнь, но щель в замочной скважине. Возможность взглянуть на нее. Теперь все знали, что он, Анж Инганнаморте, член семьи, неприкасаемый.

Еще у Анжа было врожденное чутье, которое никогда не подводило. Ни на ринге, ни на войне, ни в темных подворотнях Чикаго. Он чувствовал, что сегодняшняя ночь и дело, которое доверил ему Фануччи станут особенными, поворотными. Он дошел до той точки, от которой нет пути обратно. Все или ничего, пан или пропал, или как там еще говорят. От этого кипела кровь и чесались кулаки, требовали действия и драки. Парней во Франции губила самоуверенность, плохая подготовка и недооценка противника. Парней в Чикаго губит выпивка, коварные женщины, а главное ножи и пули тех, от кого не ждешь удара. А еще самоуверенность, плохая подготовка и недооценка противника. Что за океаном, что здесь, мало что меняется. Анж решил применить свой личный и чужой опыт на практике и выйти на дело во всеоружии. Нельзя недооценивать Рамона Лернера. А дюжина бойцов всяко лучше двоих. Пусть даже самых лучших без лишней скромности.