Раневская

© Г. А. Скороходов (наследники), 2025

© Издательство АСТ, 2025

© Т. Б. Альбрехт, предисловие, примечания, 2025

Книга, которой не может существовать

В вашей книге – человеческий портрет,

которого никто и никогда не должен видеть.

Вариант уайльдовского Дориана Грея.

Фаина Раневская – одна из наиболее известных и любимых наших актрис, знаменитая не только блистательными ролями и сложным характером, но и великолепным чувством юмора, афоризмами и парадоксами, большая часть которых давно ушла в народ.

Книг о ней написано немало, и в каждой перед нами предстает разная Раневская, изменчивая и неповторимая, как ее театральные и кинообразы.

Однако среди них книга Глеба Скороходова занимает особое место. Это не отстраненная биография, написанная журналистом или искусствоведом. Ее ценность в том, что автор многие годы записывал свои беседы с Фаиной Георгиевной, а потом собрал их воедино.

Но в этом же состоит главная сложность и ловушка книги.

Актеры, как известно, люди своеобразные и зачастую не видят разницы между реальным и воображаемым, верят в свой же вымысел и сочиняют, как пьесу, даже собственную жизнь. Более того, чем талантливей актер, тем проще ему заставить собеседника поверить себе безусловно, не воспринимая сказанное критически.

Видимо, именно это и произошло с автором книги, попавшим под бесконечное обаяние Фаины Раневской – Артистки и Человека.

Иначе сложно объяснить столь некритичное восприятие информации и противоречия, которых автор не заметил, записывая за Раневской. Трудно понять, как странные идеи и ситуации, в реальность которых не очень верится, когда читаешь книгу, не бросились в глаза ее создателю.

Сейчас уже невозможно понять, имеем ли мы дело со своеобразной мифологией Раневской, в которую она верила сама, или с примером ее блестящей игры, рассчитанной на одного зрителя – ее летописца.

Соответственно постичь всех сложностей процесса рождения этой книги теперь невозможно, как и спросить автора, почему он не упорядочил свои записи, не проанализировал их прежде, чем отдавать в печать, не уточнил спорные моменты, не учел критических замечаний рецензентов, которые приводит в предпоследней главе, почему вообще решил показать свой труд читателям. Ведь затея опубликовать его при жизни Фаины Георгиевны с треском провалилась, причем, по ее же вине, о чем Глеб Скороходов подробно рассказывает сам.

Так что перед нами книга, которой не может существовать, ибо в ней, помимо величия таланта и личности, автор сумел передать такие черты характера любимой артистки, которые нам обычно не хочется видеть в тех, кому симпатизируем.

Воистину, насколько была точна в своей оценке многолетняя подруга Раневской Татьяна Тэсс, сказавшая однажды, что«сложность характера Фаины по плечу разве что Шекспиру или Достоевскому».

Видимо, тысячу раз правы те актеры, публичные личности, которые допускают в свой ближний круг, делают конфидентами лишь немногих, избранных людей и не стремятся раскрыть душу перед зрителями и поклонниками. Ведь каждый человек парадоксален, противоречив, в каждом хорошее и дурное перемешаны настолько сложно и тесно, что одно от другого неотделимо и проявляется в зависимости от ситуации.

Так и здесь – восхищаясь на одной странице мастерством, талантом и глубинной Раневской, ты на следующей изумляешься резкости ее суждений, странности ее восприятия, не соглашаешься с ее оценками, чувствуешь обиду за других прекрасных актеров и режиссеров.

И все же эта книга должна существовать, ведь в ней звучит голос Фаины Георгиевны, в ней – ее мысли, эмоции. Конечно, искаженные авторским восприятием (искаженные невольно, потому что всякий человек воспринимает другого только через себя), но от этого не менее ценные для нас.

И, возможно, не столь уж важно, что в рассказах Раневской правда, а что вымысел, в чем мы с ней не согласны, насколько объективен автор. Гораздо важнее то, что благодаря его труду, его любви к артистке мы можем поговорить с ней даже спустя десятилетия после ее ухода, вспомнить ее блестящие роли, узнать о жизни, надеждах, мечтах, о том, как она и подобные ей люди – настоящие мастера, влюбленные в свое дело – творили великое искусство, которым мы по праву гордимся.

Татьяна Альбрехт

Предисловие

Предисловия никогда не вызывали у меня интереса. Казалось, они только мешают приступить без промедления к делу. Но чувствую, на этот раз без вступления не обойтись. И если это будет не предисловие, то хотя бы уж предуведомление – когда-то такое слово имело хождение.

Автор хотел бы предуведомить любезных читателей, что книга, которую вы открыли, хотя по форме и похожа на дневник, дневником ни в коем случае не является. Дневники пишутся ежедневно. На худой конец – с определенной периодичностью. В записях, представленных здесь, ни того, ни другого нет. Автор фиксировал свои впечатления, рассказы героини книги и диалоги с ней от случая к случаю. И делал это на протяжении пяти лет. И для него стало полной неожиданностью, что некоторые описанные им события сегодня выглядят так, будто они происходили день за днем. На самом деле они отстояли друг от друга с недельным, а то и месячным разрывом. Зато другие, связь меж которыми сейчас трудно установить, в действительности следовали один за другим с паузой в несколько часов.

Одно, без сомнения, объединяет все рассказанное в книге, – она посвящена актрисе, которую те, кто видел, забыть не смогут. Актрисе, о которой при ее жизни слагались легенды, а после ее смерти ей и по сей день приписывают все новые и новые изречения, будто она не играла в кино и театре, а сидела где-то в капище и всю жизнь, как пифия, изрекала мудрые мысли и предсказания.

И не только. Об этой актрисе уже сложили и продолжают слагать десятки анекдотов, якобы случившихся с ней. Очевидно, ее характер, образ мыслей, восприятие окружающего дают повод для такого мифотворчества. И если она не стала фольклорным персонажем вроде Василия Ивановича Чапаева, то, думаю, оттого, что ее собственное творчество оказывается сильнее мифа.

Оно и сегодня покоряет новые поколения зрителей. Дети, а рядом с ними и взрослые, смотрят ее Мачеху в «Золушке» и Лялю в «Подкидыше». Дети – знакомятся, взрослые – вспоминают. Но и те и другие оказываются в плену у таланта. А позже они восхищаются Мамашей в чеховской «Свадьбе», грустят и плачут, глядя на Розу Скороход в «Мечте» или Люси Купер в спектакле «Дальше – тишина».

Все, что сыграла эта актриса, скажем, в кино, перечислять нет смысла – оно осталось не в учебниках по истории советской кинематографии, оно живо. И каждый может из него выбрать по сердцу – всем хватит.

Это актриса на все времена – Фаина Григорьевна Раневская.

Она действительно была человек необычный. Необычность ее начинается с имени-отчества. В ее паспорте значилось: «Фаина Григорьевна Раневская», но в жизни ее чаше всего называли Фаиной Георгиевной Раневской. И устно, и письменно.

– Почему? – спросил я.

– Вот уж никогда не задумывалась над этим! Называют и называют – какая разница как! – ответила Раневская, а потом добавила: – Может, мне хотят польстить? Ведь Гришка – Отрепьев, а Георгий – Победоносец!

В книге Раневская почти всегда действует под инициалами «Ф. Г.» – так что между сторонниками различных вариантов ее отчества раздоров не будет.

Автору выпало счастье не только быть знакомым с Ф. Г., но и наблюдать ее работу над одной, может быть, самой значительной театральной ролью. С самого начала, когда об этой роли она только мечтала, и до конца, которого фактически не было, ибо Раневская – еще одно подтверждение бесконечности творчества. Речь о заглавной роли в спектакле «Странная миссис Сэвидж». Ей посвящены главы, с которыми читатель сможет знакомиться постепенно, то есть так, как это в действительности и было с автором.

И последнее. Книга писалась почти тридцать лет назад. Теперь она выходит дополненной. Когда печаталось первое издание, я обнаружил еще одну «Общую тетрадь» с записями бесед с Раневской. Большинство из них она отвергла. Почему так произошло, узнают те, кто дойдет до последних страниц.

«Сэвидж». В поисках дублера

– Михайлов заболел, – сказала мне Ф. Г. в трубку прерывающимся голосом.

Константин Михайлов – тот самый, которого в детстве я видел в картине «Танкер „Дербент“», где он играл противного капитана с тоненькими усиками над губой. Фразу, что произносил он: «Я – романтик моря!» – мы, мальчишки, сразу запомнили и повторяли почему-то в самых неподходящих, далеких от романтики случаях.

– Михайлов заболел, – сказала Ф. Г. – Я просто теряюсь, не зная, что делать?..

Голос ее дрожал от волнения: Михайлов, тридцать лет не сбривавший тонкие усики, был единственным исполнителем роли доктора Эммета в спектакле «Странная миссис Сэвидж».

Публики на «Странной миссис Сэвидж» несть числа. Рецензии – и устные, в наше время едва ли не основные, и газетные, которых уже немало, – сделали свое дело – «Миссис Сэвидж» стала модой сезона. Среди зрителей, действительно заинтересованных новой работой Раневской, есть и такие, что считают делом престижа само присутствие на спектакле.

– Вы не видели «Сэвидж»? Вы не видели Раневскую в новой роли?! Ну как же можно так отставать от жизни! – что страшнее этого упрека для «театрального» человека!

А попасть на спектакль в самом деле нелегко. Театральные кассиры, обрадовавшись огромному спросу, продают билеты только «с нагрузкой», зачастую двойной: на каждые два билета в «Моссовет» на «Сэвидж» – четыре в другие театры на «неходовые» вещи.

В таких условиях замена «Сэвидж» равносильна скандалу. К тому же так называемый возврат билетов в кассу при замене одного спектакля другим – явление для дирекции театра весьма неприятное. Поэтому решили во что бы то ни стало спектакль не отменять и вместо Михайлова срочно ввести другого исполнителя.

Нашли актера, молодого, неопытного, мало занятого в репертуаре. Он отважился сесть в субботу за роль, учить ее ночь, в воскресенье прийти на единственную репетицию и при этом суметь уже воспроизвести текст, изредка заглядывая в тетрадку.

А в понедельник дебютант вышел на сцену. Вышел с видом человека, испуганного насмерть. Казалось, что Доктор постоянно ждет подвоха: не только от своих пациентов, но и от своих подчиненных – обслуживающего персонала. Текст, как выяснилось, он не запомнил, путал, и актеры занялись самоспасением – другого выхода у них не было.

– И вы, очевидно, хотите знать, что они подумали обо мне после этого? – спрашивала актриса, не дождавшись вопроса Доктора.

– Да, да, – отвечал он, – хочу.

Игра в этом спектакле шла в одни ворота: кто вопросы задает – тот на них и отвечает. Бедный Доктор лишился профессиональной любознательности – он ни о чем не спрашивал. Впрочем, и при его немногословности не обошлось без «ляпов»: то ли от волнения, то ли по другой причине он вдруг сказал: «Если вы хочите, то можете остаться». По залу прошел легкий смешок – публика такое не прощает.

А в общем, никто ничего не заметил. Зрители аплодировали, вызывали прекрасно проведшую свою роль Раневскую, которая выходила кланяться с глазами, полными слез. На этот раз, как она сказала, слезы – от позора, который она пережила, от сознания, что подобное может случиться в академическом театре!

Ф. Г. вспомнила о разговоре режиссера МХАТа Телешевой со Станиславским. Телешева сообщила Константину Сергеевичу, что один из участников массовки в спектакле «На дне» заболел – у него начинался флюс, и актер просил разрешения выйти на сцену с перевязанной щекой.

– Можно ли это сделать? – спросила Телешева.

– Ни в коем случае, – отрезал Станиславский.

– Но актер не может играть без повязки, он боится застудить щеку.

– Пусть и не играет, раз болен, – сказал Станиславский.

– Мы заменим его другим исполнителем? Ведь текста у этого персонажа нет? – спросила Телешева.

– Прошу вас не делать этого. Надо заменить спектакль. Болезнь актера вполне основательная причина для этого.

Может быть, это крайность. Но в Художественном при Станиславском таковы были и отношение к искусству, и чувство ответственности перед зрителем.

– Ну хорошо, – говорила Ф. Г., – сегодня заболел один актер, а если завтра не один, а двое! Вы думаете, это кого-нибудь волнует? Ведь кроме Карташевой, играющей в очередь с Соколовой, в спектакле нет ни одного дублера. Катастрофа может разразиться каждый день. А Варпаховский – наш постановщик – заявил, что он второй состав готовить не будет. На это у него нет времени! еще бы: спать сразу с тремя – «Дни Турбиных» во МХАТе, «Оптимистическая» в Малом, Водная феерия в цирке – и при этом бегать еще к четвертой! Где уж тут найти и силы, и время?!

На следующий день Раневская пошла к главному режиссеру «Моссовета» Юрию Александровичу Завадскому: до очередного спектакля осталась неделя, а Доктора нет и не предвидится!

Как ни парадоксально, успех «Сэвидж» не столько радовал Ф. Г., сколько беспокоил.

– Мы не имеем права разочаровать публику, – повторяла не раз она. – А это так просто сделать, если зрители, наслушавшись восторженных отзывов и начитавшись хвалебных рецензий, ждут от спектакля нечто необыкновенное!

Вторым исполнителем роли доктора Эммета на художественном совете утвердили в свое время Сергея Годзи, опытного актера, много игравшего на сцене «Моссовета». Но в театре существуют свои, часто необъяснимые законы. По непонятным причинам Годзи долго не притрагивался к роли.

После понедельничных треволнений Раневская сама позвонила ему и умоляла как старого, доброго товарища ввестись в спектакль, не дать ей сойти с ума. Столь сильный аргумент заставил артиста заколебаться, но на его окончательное решение повлияли два звонка – один от дирекции, другой от главного режиссера. Тут уж кочевряжиться было невозможно.

На следующий же день приступили к репетициям. Казалось бы, угроза отмены спектакля миновала и можно оставить беспокойства. Но это театр!.. Без волнений здесь не могут. И общественность не дремлет. Инициатива Раневской с Годзи вызвала недовольство: «Затирают молодых актеров!»

Конечно, нигде, как в театре, так много не зависит от случая. Не зря же его именно в театре нарекли громким титулом «Его величество случай».

И действительно – театральные мемуары тому подтверждение, – появление по воле случая молодого актера в спектакле становилось нередко сенсацией – оно открывало новый талант. На этом, быстро набившем оскомину приеме строились почти все фильмы о скромных дебютантках или дебютантах, внезапно становящихся звездами. Правда, в этих фильмах всегда присутствовал еще один, обязательный аспект, хорошо выраженный в нашей пословице: «Без труда не вытащишь…» Актер, неожиданно появлявшийся на сцене в главной роли, втайне грезил о ней, долго готовил ее самостоятельно или с чудаковатым режиссером, и в конце концов незапланированный дебют оказывался не столь уж случайным.

Упомянутая история с дебютом в «Сэвидж» «молодого актера», как говорится, случай не аналогичный. Актера выбрали для ввода только потому, что он оказался свободным от других спектаклей. В театре он служил давно, и, несмотря на свои сорок пять лет, все еще ходил в «молодых» – ничего значительного еще не было сыграно. Да и о Докторе он не мечтал. Предложили – попробовал, а вдруг получится?..

Актерская психология мне представляется загадкой. Во всяком случае, объяснить ее, исходя из нормальной, повседневной логики, зачастую невозможно.

Ф. Г. вспомнила, как однажды пришла на обед к Качалову. Его дома еще не было – задержался на репетиции, – Раневскую встретила его жена. Через полчаса звонок. Входит Василий Иванович.

– Очень хорошо, что пришла, – говорит он Раневской. – Голодная? Сейчас же садимся. – Качалов поправил пенсне, подошел к буфету и налил себе рюмку. – Ну-с, очень хорошо, хорошо.

– Вася, у тебя что-нибудь случилось? – тревожно спросила жена.

– Нет, Ниночка, ничего, все очень хорошо.

– Что хорошо?

– Сегодня Владимир Иванович Немирович-Данченко отказал мне от роли Вершинина – и это очень правильно.

– Как?! Ты не будешь играть Вершинина? Как это можно?!

– Ну что ты, Ниночка, – Василий Иванович протер пенсне, – все очень правильно. Вершинина будет играть Болдуман – он моложе меня, как сказал Владимир Иванович, а я уже не то. Ну разве можно в меня влюбиться? – он надел пенсне. – Ну, посмотри?

– Но ты же мечтал играть эту роль. Я буду звонить, я это так не оставлю, – нервничала жена.

– Ничего не надо делать, Ниночка. Пойми, все правильно: в новом спектакле Вершинина будет играть Болдуман – он моложе меня, в него можно влюбиться. Все правильно, Ниночка.

А однажды Ф. Г. в случайном разговоре вдруг сказала мне о «праве гения», которым она, к сожалению, не обладает, ибо к лику гениальных причислить себя не может.

– Свинство не позволяет, – пояснила она.

– Право гения на что? – не понял я.

– Изумительное право не играть, если актер этого не может, – улыбнулась она.

Разговор об этом зашел после одного из спектаклей «Сэвидж». Шел он с подъемом, и Раневская в тот вечер была в особом ударе. Плохо она не играла никогда. Но и хорошо – всегда по-разному.

– Не забывайте: актер – это еще и профессия, – говорила она. – Спектакль – и творчество, и работа. И хотя я не должна бежать в контору или в лавку к восьми утра и трубить там весь день с перерывом на обед, но и в театре есть свой трудовой график, в котором расписаны и репетиции, и спектакли. И этому графику приходится подчинять все. Даже если нет настроения, если болит сердце, если случайная статья в газете взвинтила нервы и работать никак не хочется, спектакль начнется в девятнадцать ноль-ноль в тот день, когда он объявлен. Регламентируемое вдохновение – для нас закономерная неизбежность. Только гении смели эту закономерность нарушать.

Ф. Г. рассказала, как однажды Федор Иванович Шаляпин вышел уже в гриме на сцену в опере «Вражья сила» Серова. Отзвучал оркестр – певец молчит. Дирижер повторил вступление еще раз, затем другой… Шаляпин обвел грустными глазами зал, покачал головой и ушел со сцены.

К нему в уборную влетел владелец оперы – Зимин:

– Федор Иванович, что же это?! Аншлаг – публика вне себя!

Шаляпин посмотрел на него и тихо сказал:

– Не могу. Тоска.

И затем обратился к секретарю с распоряжением выписать Зимину чек на покрытие убытков.

– Хорошо право гения, если оно подкрепляется чековой книжкой! – улыбнулся я.

– О, в наше время это право умерло – может быть, вместе с гениями… Я не помню случая, – продолжала Ф. Г., – чтобы спектакль отменили по моей вине. Случается, что играть не хочется, – ну вот просто нет сил выйти на сцену. И нет настроения, желания общаться с партнерами. Павла Леонтьевна Вульф меня учила: в таком случае ни за что не насилуй себя, не нажимай на педали – играй спокойно – и настроение появится. Пребывай в тех обстоятельствах, в которые тебя поставила пьеса, действуй в этих обстоятельствах, нужное творческое самочувствие придет.

Знакомство

С Раневской я встретился в ноябре 1964 года. До этого я видел ее несколько раз.

Впервые – в 1947 году на премьере «Весны» в Зеленом театре. Она, Григорий Александров, Любовь Орлова приветствовали зрителей перед началом просмотра. Ф. Г., впрочем, не приветствовала – стояла немного в стороне. Говорил Александров, затем два слова сказала Орлова («Я счастлива снова встретиться с вами на экране», – по существу, после семилетнего перерыва – многовато для актрисы, которой перевалило за сорок, и которая еще играла девушек – в «Весне», например, начинающую актрису оперетты).

Появление Раневской вызвало особый восторг. Публика аплодировала, веселилась, кричала «Муля!», Из-за этой клички и фразы «Муля, не нервируй меня!», выдуманной самой Ф. Г. и вставленной в фильм «Подкидыш», Раневской пришлось немало натерпеться: от «Мули» ей буквально не было проходу.

Премьера «Весны» прошла со средним успехом: фильм показался громоздким, утомительным, а порой (например, в бутафорских опытах с солнечной энергией) и скучным. Восторг вызвали, пожалуй, только сцены Раневской и Плятта, особенно знаменитый кульбит на лестнице, фразы Маргариты Львовны: «Я возьму с собой „Идиота“, чтобы не скучать в троллейбусе!», разговор по телефону: «Скорую помощь! Помощь скорую! Кто больной? Я больной. Лев Маргаритович. Маргарит Львович».

Кстати, и этот текст придумала сама Ф. Г. Когда Александров пригласил ее сниматься в «Весне», то в сценарии Маргарите Львовне отводился один эпизод: она подавала завтрак своей знаменитой племяннике.

– Можете сделать себе роль, – сказал Александров.

Именно персонаж Раневской и оказался наиболее интересным в этом фильме. И смешным тоже. А без смеха какая комедия?!

После премьеры зрители ринулись к актерам. Меня подхватила толпа, и вдруг я увидел Раневскую. Она стояла возле машины, почти у самого парапета Москвы-реки, испуганная и чем-то обеспокоенная. Я запомнил ее глаза: они не замечали мальчишек, орущих «Муля!», а смотрели поверх толпы, словно ища спасения.

Позже я узнал (Ф. Г. рассказала об этом), что все объяснялось просто: премьера затянулась, Ф. Г. безумно проголодалась, а где-то среди зрителей затерялась ее учитель и наставник Павла Леонтьевна Вульф, с которой она собиралась ехать ужинать.

В следующий раз я увидел Раневскую лет десять – пятнадцать спустя – в радиостудии на Центральном телеграфе. Она изменилась, постарела, хотя глаза оставались такими же – большими и немного испуганными, только теперь к тому же и грустными.

Катя Дыховичная (редактор «Театра у микрофона») тогда сказала, что Раневская только что записалась в сценах из спектакля «Деревья умирают стоя». Я поздравил актрису, поблагодарил ее и выразил надежду, что мы все (рядом стояло несколько редакторов) скоро услышим премьеру этой записи. Ф. Г. неожиданно заплакала и сквозь слезы призналась, что недовольна собой, что она так мало сделала.

Я в то время работал на радио в отделе советской прозы и, набравшись смелости, предложил:

– Фаина Григорьевна, а не хотели бы вы записать что-либо из советских писателей?

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.