Истории без смысла

Глава 1

Чума, меч, пряжка

Звуки шагов эхом пронеслись по трухлявому дому. Они сопровождались скрипом как уже гниющих половиц, так и тихим топотом крысиных и мышиных лап. Стены, придавленные дырявой крышей, опасно трещали из-за каждого нового звука. Казалось, даже дуновения лёгкого ветерка достаточно, чтобы снести перегнившие опорный палки. Тяжесть целого дома заставила их изогнуться в нескольких местах и обзавестись шрамами, на которых порос мох. Лишь качество старых материалов и работы мастера, выступали единственной причиной, что объясняла желание несущих конструкций исполнять свою роль до конца. Финала, пришедшего с тяжёлым мечом в руках и доспехах отражающих лужи и сырость дома.

  Чистый и ухоженный метал, с лёгким ужасом и отвращением, отражал от себя раздробленную мебель и сваленные в кучи деревянные щепки и кости. Бездушная защита, спасшая своего владельца не малое количество раз с грохотом упала, стоило великому воину открыть последнюю незапертую дверь. Доблесть, отвага, сила. Всё это исчезло в момент, когда рыцарь, святого королевства с грохотом упал на колени и опустил меч, позволив гордости любого война упасть на трухлявый пол. Сталь, что ранее отбирала жизни впервые увидела на своём лезвии смерть пришедшую не из-за него.

  Тела матери и ребёнка, уже давно были превращены лишь в обезображенные остатки. Крысы обезумевшие от голода, безжалостно растащили кожу и плоть несчастных, оставив за собой только тёмные кровавые следы. Пятна, на которых даже сейчас виднелся беспощадный след чумы. Болезнь побывала тут. Она оказалась единственным врагом, которого сам рыцарь побороть так и не смог. Той последней угрозой, что забрала семью у отца и мужа, оставив того безвольно стоять на коленях и смотреть вперёд. Взирать на резко опустевший мир, дом с родными костями и пряжкой, что осталась на поясе изуродованного первенца, и отражала перед собой лик рыцаря не защитившего ничего.

Глава 2

Яма, ритуал, месть

Запах обглоданных костей. Смрад сваленного в кучу мусора, состоящего в основном из гниющего мяса и кожи. И полная тишина, мёртвая, выжидающая и всеохватывающая. Вот такой была яма, в которую местные кинули своего пленника: хрупкого мальчика из ближайшей деревни.

 Измученный четырёх дневным голодом, и державшийся лишь на небольших порциях вода, чудом протекающих в мёрзлую, гладкую яму, он с ненавистью смотрел на небеса и мир. То что ранее казалось ему чистым и прекрасным, давно извалялось в земли, корнях и грязи. Идеалы, воспитанные его семьёй, были ею же и преданы, за горстку монет и детский крик.

 Вспоминая, то с каким удовольствием родители пересчитывали свои новые богатства, мальчик услышал как хрустнула ветка во тьме и резко смолкли ночные твари. Всего пары секунд ребёнку хватило, чтобы понять причину и отреагировать на неё. Янтарно-жёлтые глаза на испуганно бросились к краю ямы. Кто-то стоял над ним.

 Необычное существо отличалось, от праведных жителей деревни. Вместо грязных лохмотьях, изрисованных молитвами т священными символом, над ним возвышался силуэт одетый в одежду ранее им никогда не виданную. Дорогие чёрные штаны, коснулись края, ямы, когда мужчина опустился на колени и с лёгким восторгом произнёс:

– Мальчик, ты хочешь выжить? Хочешь избавиться от всех их? Готов стать моим и выступить против их бога под эгидой нового?

 Юноша долго молчал. Неизвестный был другим: от него исходила сила, что явно была против мира, в котором тот сейчас был, скорее всего сам этот мужчина не был вообще человеком, однако именно он давал ребёнку шанс. Лишь в этих словах, мальчик увидел спасение от обряда. От кровавого и жестокого конца, которые ему пророчили старые деды, готовые принести в жертву ребёнка, ради рода людского и собственных богов. Зная это. Чувствуя как боль, гнев и голод сплетаются в самую жуткую ненависть, ребёнок без имени сказал:

– Да.

 Дальше был только огонь. В пламени, чёрным как сама ночь, буянили тени и звери. Твари и люди. Под сопровождение предсмертных криков и радостных воев чудовищ, незнакомец держал за руку безымянного. Спокойными шагами они уходили от деревни и последней мольбы обречённых на смерть матерей и детей, стариков и мужей. За спинами этих двоих, остался мир. Сожжённый и разорванный. Тот самый, который нужен каждому, богу, что начал свой поход против старших братьев, и для этого заключившего сделку с дьяволом.

Глава 3

Фреска, ветер, смерть

Под крупными каплями дождя. Под натиском ветра, не имеющего ничего, кроме пронзающего холода. Под небом, полностью застланным чёрными облаками и погрузившим горную деревню во тьму. И под стенами великого храма, чей потолок и стены стали последним домом как для изжившего свой век художника, так и для его искусства.

Последний пейзаж отражался в поблёкших и опустевших зелёных глазах. Но там уже не было ни идеи, ни желания, ни цели. Лишь ледяная правда, облачённая в смерть, в тело, болтающееся в петле, в месте, которое превратилось в гробницу всего пути старого человека.

Среди огромной фрески, что портила вековые стены и потолок историей почти забытого автора, была смерть. Она находилась и в кривых линиях, что дрожащая рука старалась сделать прямыми. В набросках, перекрытых чёрной печатью запрета от сельского комитета. В кисти, безжизненно валяющейся рядом с художником, решившим своей смертью закрепить последнее творение. В тишине, которая встречала звуки дождя и холодного белого кафеля, запачканного краской и старческой мечтой уйти в расцвете своей мощи и до того, как мир сотрёт его самого до конца.

Глава 4

Луна, свеча и бабочка

Свеча на покосившемся деревянном столе. Тонкая и неуклюже уменьшающаяся восковая жизнь. Единственной опорой для неё была маленькая бронзовая тарелочка. Не больше пары миллиметров в высоте, почти овальный лист металла порядком поизносился. Во многих местах на нём проступили бирюзовые пятна: явный признак старости. Впрочем, даже несмотря на годы безжалостной эксплуатации, подсвечник не перестал быть частью стола. Его кривой след достаточно давно и отчётливо успел отпечататься на дубовой поверхности, как и запах огня в доме. Вместе с молчалиным ужином.

Идеально бледные, как сама луна за окном, тарелки тихо ждали своего владельца. На их гладкой поверхности лежали хорошо прожаренные стейки. Коричневатая корочка умело скрывало под собой мягкое сочное нутро. Ароматное мясо учтиво дополнялось только что приготовленным на сковороде овощным салатом. Сладкий перец ещё немного потрескивал, в то время как от горячей нарезки баклажанов, буряков и лука шёл вверх тонкий след пара.

Он постепенно поднимался ввысь, после чего растворялся в комнате среди огромного количества книжных стеллажей и цветов. Растений старых, но не увядших. Их непримечательные серые глиняные горшки были раскиданы повсюду. Они стояли и на полках, среди забытых романов и поэм, и на подоконниках, что находились высоко наверху, под огромным слоем стекла, врезанного в часть косой крыши. Однако так или иначе каждый элемент домашнего интерьера спал в полной тишине. В едва ли не мёртвом безмолвии, которое треснуло, стоило прозвучать щелчку.

Резкий и короткий. Он стал хлопком в вакууме. Именно за ним последовало плавно нарастающее вращение пластинки и первые прыгающие касания иглы. Впрочем, когда жало перестало скакать, из динамиков раздались первые ноты. Поначалу почти незаметная игра на скрипке набирала мощь. Её желание – перекроить атмосферу дома под себя – обретало всё большую чёткость. Не прошло и минуты, как испуганная мольба скрипки переросла в уверенную виолончель. Музыка, казалось, настолько сильно захватила пространство вокруг, что даже бокалы, стоящие на кухонной секции на самой верхней полке, поддались. Их чуть запылённые поверхности радостно отражали бегущий на том же самом месте диск и мужчину, склонившегося над проигрывателем.

Его слегка израненная правая рука сжимала стакан с виски, покуда левая постукивала пальцами по открытой упаковке виниловой пластинки. Ритм не был идеален. Скорее напротив: ни один удар не совпал с игрой оркестра, очевидно выбиваясь из общей картины музыкального произведения. Однако это, очевидно, мало беспокоило владельца заснеженного дома. Глаза мужчины смотрели в окно. Перед ними открывались белые просторы и далёкий лес – и ничего больше. Он был тут один, в очередную холодную зимнюю ночь, оставленный людьми, или, точнее, сбежавший от их шума. Здесь только ему принадлежали все фантазии и мечты.

Спокойно отступая от проигрывателя, добровольный изгой направился к столу. Там он, довольно кряхтя, уселся на свой любимый стул и взял блестящие приборы. Не спеша разрезая кусок мяса за куском, мужчина с погружённой в воспоминания улыбкой вслушивался в уже неторопливую игру. Там не осталось ни скрипки, ни виолончели, ни чего-либо от былого громкого оркестра. Теперь лишь звучало пианино. Её музыка казалась такой же холодной и внеземной, как луна за окном. Тем не менее именно эти леденяще-мирные, будто космические ноты лучше всего позволяли мужчине воссоздать один момент. Мгновение давно минувших дней. Ночей. Время, когда в доме жил и другой голос, кроме его собственного.

Вспоминая об этом, уставшие глаза наконец посмотрели вперёд, на одинокий стул. Рука инстинктивно сжалась в кулак, стараясь побороть рвущиеся чувства, после чего мужчина тяжело вздохнул. Пальцы отпустили столовый прибор и потянулись к стакану с виски. Взявшись за него, он поднял тост. Чуть влажноватые глаза посмотрели на пойманную в рамке голубую бабочку, а потрескавшиеся губы, выдавив драгоценную улыбку, сказали:

– С годовщиной, дорогая.