Чуждая ласка

Глава 1 Галера

«Только не к нему!» – стучало в висках, когда меня грубо тащили между лавками. Но мои мольбы не были услышаны. Надсмотрщик резко толкнул меня в плечо.

– Принимай пополнение, Син.

Я упала на сиденье рядом с громилой. Воздух в трюме был густым и спёртым, пахло потом и чем-то кислым, словно перебродившей капустой. Деревянные балки над головой низко нависали, покрытые, похоже, скользким налётом, а снаружи доносился ровный, зловещий скрежет – около десяти пар вёсел с внешней стороны корпуса вгрызались в воду, раскачивая утлую посудину. Первым сидел самый огромный и страшный гребец.

Бугай даже не повернул головы. Казалось, он был высечен из того же тёмного, пропитанного морской солью дерева, что и сама галера.

– Говорил же – мальчишка мне не нужен, – его голос напоминал скрип старых блоков. – Ни для весел, ни для других дел.

На задних лавках засмеялись – коротким, издевательским смехом. Я огляделась, стараясь не встречаться ни с чьим взглядом. Скудный свет, пробивавшийся сквозь решётку люка, выхватывал из полумрака силуэты, прикованные к тяжёлым вёслам. Они сидели на грубых скамьях, вросших в палубу. Сгорбленные спины, головы, обритые наголо – как моего нового “хозяина” или коротко остриженные – как моя.

Ближе к борту на каждой лавке сидел более щуплый парень. Некоторые выглядели совсем юными. Кто-то с любопытством разглядывал меня, но большинство смотрели в пол, словно в его грязных щелях могли найти ответы на свои безысходные вопросы.

– Тебе не мальчик выдан, – прошептал надсмотрщик, улыбаясь с сальным торжеством. Он наклонился к лицу громилы, и шёпот прозвучал на всю палубу. – Особое поощрение. От самого Надзирателя. За усердную работу.

Он схватил огромную, покрытую старыми шрамами руку громилы и с силой сунул её мне под обрывки дорогого платья, прямо к груди. Я вскрикнула от неожиданности и унижения. Ладонь была шершавой, как напильник, и обжигающе горячей. Теперь на меня смотрели все каторжники. Но во всех глазах я видела только голодную похоть.

Громила, которого назвали Сином, замер на мгновение, его спина напряглась. Затем он резко дёрнул руку и с такой силой оттолкнул соглядатая, что тот едва удержался на ногах. В трюме стало тихо.

– Ну вот, Син, культурный какой. Ценитель. Не жадничай. – Он плюнул на грязный пол. – Будет тебе забава. Сегодня же в баню пойдете. Там и разглядишь своё «поощрение» как следует.Но надсмотрщик только рассмеялся, вытирая рукавом слюну с угла рта.

Он ушёл, хлопнув тяжёлой дверью. Замок щёлкнул с окончательностью приговора.

– А когда наиграешься, может и нам что перепадет, – раздалось сзади.

Возглас был поддержан одобрительными восклицаниями и смехом.

– Ну а че, – продолжил тот же голос, я уж десять лет бабу не щупал!

– Не ври, Бан. – Прервал его другой голос. – Здесь столько не живут.

Я сидела, не оборачиваясь, прижимая к себе трясущиеся руки. Я не смотрела на того, к кому меня приковали на всю оставшуюся жизнь. А он, не говоря ни слова, снова ухватился за весло, и его мощные мышцы напряглись, готовые к следующему рывку. Он делал вид, что меня не существует. И в тот момент это было лучшим, чего я могла от него ждать.

Когда объявили купание, в трюме поднялся радостный шум. Казалось, воздух дрогнул от общего вздоха облегчения. Цепи с лязганьем отстегивали от колец, и гребцы, потирая запястья, тянулись к трапу, к солнечному свету. Я стояла, прижавшись к шпангоуту, сердце колотилось так, что, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди. Купание? План родился в мгновение. Сомнений не было – только леденящий душу страх. Но ждать этой «бани»? Ни за что!

Я видела, как на меня смотрят. Взгляды были уже не просто голодными – они были предвкушающими. Я была их «поощрением», игрушкой, которую вот-вот распакуют. Один из щуплых парней, тот, что с аккуратно подстриженной головой, скользнул взглядом по моей шее и ухмыльнулся, проводя языком по губам.

Син, мой громила, поднялся последним. Он бросил на меня короткий, тяжёлый взгляд – в нём не было ни жалости, ни желания. Я увидела там лишь злость и усталость. Он всё понимал. И, похоже, это его раздражало.

Я вышла на палубу следом за всеми. Ослепительное солнце ударило в глаза, солёный ветер обжёг лицо. Бирюзовая бездна простиралась до горизонта, вызывая умиротворение и неясную тоску. Но это был выход. Единственный, какой у меня оставался.

Я сделала шаг к борту. Потом ещё один. Кто-то крикнул мне вслед, но я уже не различала слов. Я видела только воду. Свободу. Забвение.

Я прыгнула.

Удар о воду оказался оглушающим. Холод на секунду сковал тело. Но море быстро вытолкнуло меня наверх, к солнцу. Я даже успела бестолково побить по воде руками, вздымая кучу брызг. Но затем, небольшая волна плеснула в лицо, заливая нос и рот. Солёная вода хлынула внутрь, выжигая лёгкие. Я беспомощно забилась, пытаясь крикнуть, но лишь сильнее захлёбывалась, идя ко дну. Тьма сомкнулась над головой. Последней мыслью было облегчение: я не достанусь им.

И вдруг – железная хватка. Что-то огромное и сильное вцепилось мне в руку, выдернув из объятий пучины. Моё тело за шиворот протащили по воде, а затем, как нашкодившего котенка, вышвырнули на палубу. Я рухнула на шершавые доски, давясь водой и судорожно хватая ртом воздух.

Надо мной, тяжело дыша, стоял Син. Вода стекала с его лысого черепа и широких плеч, а в глазах пылала не просто ярость – глухая, бешеная ненависть.

– Дура! – прохрипел он, и его голос заглушил всё вокруг. – Ты думаешь, смерть – это лучшее, что может с тобой случиться?!

– Не волнуйся, – выдавила я между спазмами, – моя смерть ничего не изменит. Тебе найдут новую игрушку.

Я не умела плавать. Никогда не училась. Это была бы легкая смерть. Вода была не опаснее, чем руки этих людей. А возможно – и добрее. Но теперь это не имело значения.

Мужчина наклонился ко мне, и его лицо исказила гримаса. Я отшатнулась. Мне показалось, что он хочет что-то сказать, но он промолчал. Затем отшвырнул меня, словно я заразная, и, плюнув, отошёл к борту. Я лежала на шершавых досках, сотрясаясь от спазмов –выкашливая воду и дрожа. Я хотела просто сбежать. Но не смогла даже этого. А он, он спас меня не из жалости. Он спас ресурс. Свою забаву. Свою игрушку. Он спас свой вечер, на который имел увлекательные планы. И в этот момент я поняла, что на этой галере я умру не тогда, когда перестану дышать. А тогда, когда этот молчаливый громила, ненавидящий меня, сделает, все, что он задумал.

Солёная вода на губах щипала, как тогда шампанское. Я зажмурилась, пытаясь убежать хотя бы в воспоминания. Как же так получилось? Ведь совсем недавно… Самый счастливый день моей жизни. И Изослав. Мой любимый. Мой жених. Теперь уже жених.

Наша гостиная утопала в цветах. Они не помещались в моей комнате, и я расставила их здесь. Семейное пространство превратилось в оранжерею моей надежды. Пьянящий, сладкий аромат роз смешивался с дерзкой свежестью фрезий и горьковатой пряностью гвоздик, создавая яркий волнующий коктейль. Каждый вздох был наполнен ожиданием праздника.

Я порхала между вазами, поправляла атласные ленты, поворачивала тяжёлые головки хризантем, чтобы каждый цветок показывал себя в самом выгодном, самом совершенном свете. Мне хотелось, чтобы всё было идеально. Для него.

Яркое полуденное солнце из высоких окон заливало комнату и подсвечивало золотистую пыльцу, танцующую в воздухе, добавляя моему настроению щемящего ликования. Оно играло в хрустале ваз и в бликах на паркете. Каждый солнечный зайчик казался мне личным поздравлением. Моё сердце пело! Ритм складывался из стука каблучков по паркету, шелеста лепестков и тиканья напольных часов, отсчитывающих секунды до моего счастья.

Каждый цветок здесь – подарок моего любимого Изослава. И я знала, именно сегодня он сделает мне предложение. Раскинув руки в стороны, я закружилась посреди этого райского сада, напевая мелодию, что крутилась в голове с самого утра.

Тут я услышала скрип колеса кареты на подъездной дорожке. Сердце ёкнуло и замерло. Он. Это был он. Моё пение оборвалось, но мелодия продолжала звучать внутри, теперь уже гимном нетерпения и торжества.

И вот он вошёл. Не один, а с попечителем – пожилым, невероятно худым аристократом с лицом, не выражающим никаких эмоций. Седые волосы незнакомца были убраны в настолько сложную и тугую причёску, что, казалось, не столько украшали его, сколько служили ещё одним элементом доспеха, сковывающим любое живое движение. Сам Изослав был воплощением изящества. Ослепительная улыбка, светлые волосы, собранные, по моде, принятой у аристократов, в сложную конструкцию из мелких, безупречно заплетённых косичек. Они были уложены геометрическим узором, переплетены с тончайшими золотыми нитями и закреплены так, что, казалось, не шелохнутся даже при урагане. Камзол, расшитый золотом. Он взял мою руку и поцеловал с такой нежностью, что перехватило дыхание.

– Дорогая Элиана, – его голос звучал как музыка, – вы затмеваете все цветы в этом салоне. Ваша красота… она исходит изнутри.

Кровь прилила к щекам. Мой взгляд невольно скользнул по нескольким локонам, выпущенным из прически и перекинутым на грудь моего любимого. «Может когда-нибудь, – пронеслось в голове с робкая надежда, – я уговорю его расплести всё это. Или – даже подстричь. Чтобы можно было просто провести рукой по его голове, не боясь разрушить ни одной части этого хрупкого совершенства». И тут же чуть не сгорела от стыда за эту крамольную мысль.

Мои родители, Корнелиус и Илэйн, застыли в почтительной позе, но в их глазах читалась настороженность. Изослав был идеален. Слишком идеален.

Его попечитель, представленный нам как герцог Малакий, медленно обвёл комнату взглядом. Его глаза, холодные и пронзительные, на мгновение задержались на моих густых каштановых волосах – главном моем украшении. Но в них не было восхищения. Таким взглядом отец обычно оценивал новые товары.

– Молодой Изослав не нахвалится очарованием леди Элианы, – произнёс Малакий сухим скрипучим голосом. – И, должен признать, её природная красота действительно впечатляет. Такая жизненная сила. Такая… чистота.

Изослав ласково улыбнулся мне:

– Мой попечитель немногословен, но его слова – редкость и потому драгоценность. Он прав. Ты прекрасна! Ты – королева! А волосы – твоя корона. – Он нежно провёл рукой по прядке, и я почувствовала, как по спине пробежали мурашки восторга и смущения.

– Я… я просто стараюсь хорошо за ними ухаживать, – смущённо прошептала в ответ.

– И это видно, дорогая, это видно, – Изослав заглянул мне в глаза. – И знаешь, после нашей свадьбы я хочу подарить тебе кое-что. Личного мастера. У него… особый дар. Он сможет сделать твою корону ещё прекраснее. Он откроет твою истинную красоту, ту, что скрыта даже от тебя самой.

Его слова звучали как самая романтичная в мире поэзия. Я опустила глаза, пытаясь сдержать улыбку. Но до этого заметила, как родители почему-то обменялись быстрыми, тревожными взглядами.

Галера стонала, как умирающее животное. Нас вернули в трюм и приковали обратно. Похоже, в общей суматохе никто не заметил моей попытки. Я сидела, вжавшись в угол тёмного трюма, поджав колени к подбородку… Каждый скрип дерева, каждый лязг цепи впивался в сознание острыми зазубренными крючьями. Одной рукой я накрыла свои мокрые неровно остриженные волосы, которые торчали колючей щёткой. Испытала, в очередной раз, как по спине пробегает судорога отвращения и горя от прикосновения к ним. Другой прикрыла рот.

Он сидел напротив, этот молчаливый великан с руками, изуродованными мозолями и рваными ранами. Он не смотрел на меня, его взгляд был устремлён куда-то внутрь себя, в бездну, которую я боялась даже представить. Как я боялась его. Боялась его немой ярости, его животной силы, его пугающего спокойствия. Он был частью этого кошмара, его самым твёрдым и неумолимым элементом.

Я содрогнулась от подавленных рыданий. Пыталась сдержать их, закусив губу до крови, накрыв рот и второй рукой, но тихий, жалобный всхлип вырвался наружу. Я зажмурилась, ожидая насмешки, грубого окрика, удара.

Но последовала лишь тишина. Потом – шорох движения.

Я испуганно приоткрыла глаза. Громадный гребец медленно, почти неловко, переместился ко мне. Его лицо в полумраке было скрыто, читалась лишь жёсткая линия скулы и напряжённая челюсть.

Он замер на мгновение, словно колеблясь. Потом его рука – огромная, с распухшими, покрытыми струпьями пальцами – медленно поднялась.

Я замерла, вжавшись в грубые доски переборки. Его тень накрыла меня тяжелая и безмолвная. От него пахло потом, солью и горькой хвойной смолой. Я опять зажмурилась, ожидая толчка, грубости, щипка, боли.

Но его пальцы – неожиданно легкие – коснулись моей головы. Не так, как касался Изослав – с завороженной, восхищенной жадностью.

А медленно. С невероятной, немыслимой для таких рук нежностью. Коснулся и замер. Затем пальцы скользили по самым кончикам волос, и от этого движения по спине побежали мурашки.

Он гладил колючие волоски с невероятной, несообразной его мощи осторожностью. Его прикосновения были на удивление бережными.

Я почувствовала будто кто-то провел смычком по натянутой струне внутри меня, и она отозвалась тихим, чистым звуком, которого я в себе не знала. Мышцы спины расслабились, а дыхание сорвалось с губ тихим, предательским вздохом.

Я ненавидела его. Боялась. Он был монстром из моих кошмаров.

Но в его прикосновениях была странная, всепонимающая печаль.

Рука его замерла. Он убрал её, и кожа на моей голове тут же остыла, будто лишилась чего-то жизненно важного.

Я не открыла глаза. Не посмела. Я просто сидела, слушая, как бешено стучит моё сердце, и пыталась понять, почему прикосновение монстра стало первым, что согрело меня за все долгие дни ада.

Следующие несколько часов слились в одно сплошное мучение. Солёный ветер, вопли голодных чайек, крики надсмотрщиков и бесконечный, изматывающий скрежет вёсел. Я сидела, прикованная к лавке, и ждала. Ждала, когда Син прикажет мне взяться за весло. Но приказа не последовало.

Он работал за двоих. Могучие мышцы играли под кожей, покрытой старыми шрамами и свежими ссадинами. Каждое движение было выверенным и мощным. Он не глядел на меня, не требовал помощи. Лишь изредка, когда галера ложилась на борт на особенно крутой волне, его плечо грубо упиралось в моё, напоминая о своем присутствии. Я в такие моменты сжималась и пыталась отодвинуться как можно дальше. Насколько позволяла цепь. Но и на это мужчина не обращал никакого внимания. Я была для него пустым местом. Мешком с костями, который тащили за собой.

Наконец на горизонте показалась полоска земли – унылый, каменистый берег за которым начинался пушистый лес. Гребцы, почуяв скорую передышку, заработали с новой силой. И тут Син, не поворачивая головы, хрипло бросил:

– Возьмись. Сейчас надсмотрщик будет командовать ускорение.

Сердце ёкнуло. Я неуверенно ухватилась за рукоять весла. Мои пальцы скользнули по отполированному до блеска дереву. Оно было живым, оно вибрировало от усилий десятков рук.

– Не тяни. Ложись в ритм, – его голос был низким и ровным, без злости. – Твоя главная задача – следить, чтобы весло не выскочило из уключины.

Я попыталась. Мои жалкие попытки были смешны на фоне его мощи. Я сбивала темп, мои руки мгновенно слабели. Я ждала удара, пинка, насмешки. Но он лишь коротко взглянул на мои беспомощные пальцы, и что-то похожее на усмешку мелькнуло в его глазах. Но мне было все – равно. Я с ужасом ждала прибытия.

Когда причалили, надсмотрщик рявкнул: «Берег!». По толпе гребцов пронёсся довольный гул. Цепи с оглушительным лязгом отстегнули от лавок. Мои ноги, отвыкшие от ходьбы, подкосились. Я бы рухнула на скользкие доски, но мой напарник по цепи, не глядя, впился пальцами мне в локоть. Он грубо вздернул меня на ноги, и тут же отшвырнул руку, словно коснулся чего-то гадкого.

Нас погнали попарно по каменной лесной дороге, усыпанной хвоей. Я шла, как автомат, не видя ничего, кроме спины впереди идущего. В ушах стоял оглушительный звон. Когда колонна остановилась, я машинально подняла взгляд. Мы вышли к озеру. В другой жизни это место показалось бы мне райским: бирюзовая вода, изумрудная хвоя, золотой песок. Сейчас это было место моего унижения. Вся воля уходила на то, чтобы просто дышать.

На берегу уже суетились люди у костра, над которым висел котёл. Из трубы низкого бревенчатого строения у кромки воды валил густой дым.

– Вы двое! – надсмотрщик махнул в нашу сторону. – За мной!

Мы втроем подошли к зловещему домику.

– Одежду! – он протянул руку, лицо его расплылось в предвкушающей ухмылке.

Син начал раздеваться с отвратительной, будничной быстротой. Он сбросил свою вонючую робу и штаны, стоя голый и невозмутимый, как изваяние. Я зажмурилась, чувствуя, как по щекам разливается жгучий стыд. Я никогда не видела голого мужчину.

Я не двигалась. Пальцы сами вцепились в обрывки платья. Не отдам.– Эй, принцесса! Особое приглашение нужно? – рык надсмотрщика вернул меня в реальность.

– Не снимешь сама – помогу, – он сделал шаг вперёд, а в его голосе зазвучала сладострастная угроза.

Я молча замотала головой, отступая. В тот же миг цербер с силой толкнул меня. Я начала падать, беспомощно хватая воздух руками, и в этот момент он дёрнул за лиф платья. Ткань с треском разорвалась. Пока я пыталась прикрыть грудь руками, мой мучитель одним движением стащил с меня и без того изорванную юбку. Я осталась стоять в одних тонких панталонах, дрожа от ужаса и унижения.

– Ладно, – флегматично бросил надсмотрщик, окидывая меня оценивающим взглядом. – Так тоже сойдёт. Дальше, думаю, Син и сам справится.

Он снял с нас кандалы и, насвистывая, ушёл к костру. Син молча потянул за скрипучую деревянную ручку. Дверь в баню открылась, выпустив удушливую волну пара. Пахло хвоей, влажным деревом и потом. В полумраке виднелись грубые лавки и огромная кадка с мутной водой. Он шагнул внутрь, и я, прикрываясь руками, покорно последовала за ним в этот новый круг ада.

Всего неделю назад я так же переступала порог. Тот порог пах воском и дорогим деревом, а за ним ждало счастье. Как же я была полна надежд! Тогда я не могла и подумать, что дверь может пахнуть страхом.

Аромат роз и фрезий в гостиной ещё витал в воздухе. Он смешивался с пьянящим чувством счастья, бурлящим во мне. И когда горничная прошептала, что отец ждёт меня в кабинете., я летела по коридору, едва касаясь паркета. Я готовилась поделиться радостью – Изослав сделал предложение! Отец, сколько я себя помнила, мечтал о таком союзе. О союзе с аристократом!

Но, переступив порог кабинета, я замерла. Воздух здесь был другим – густым, пропитанным запахом воска для полировки древесины и дорогой кожи. Массивный дубовый стол – напротив двери– был заваленнен контрактами и картами торговых путей. Он казался островом серьёзности в моём море легкомысленной радости. Отец стоял у высокого окна, за которым медленно садилось солнце, окрашивая город в золотые тона. Папины руки были сцеплены за спиной, а плечи напряжены.

– Садись, дочка, – его голос прозвучал непривычно устало.

– Папа, Изослав… – начала я, но он обернулся, и слова застряли у меня в горле. Лицо отцв не выражало ликования. Лишь глубокую, неподдельную озабоченность.

– Я знаю. Он говорил со мной перед тем, как попросить твоей руки.

– И… разве это не чудесно? – выдохнула я, чувствуя, как лёгкость внутри меня начинает сменяться тревогой. – Мы же столько к этому шли! Ты нанимал лучших учителей танцев, языков, музыки… Всё ради этого момента!

– Всё ради того, чтобы ты стала образованной и счастливой, – мягко поправил отец, подходя к столу. Его пальцы медленно провели по резной кромке столешницы. – А не ради того, чтобы в восемнадцать лет выйти замуж за первого аристократа, который обратил на тебя внимание.

В его словах не было упрёка, только тревога.

– Я не могу отказать барону, – продолжил он тихо. – Это значило бы оскорбить весь его род и навлечь на наш дом беды. По закону и обычаю, я должен дать согласие. Сердце мое подпрыгнуло.

Но он поднял на меня взгляд, и в его глазах я увидела не страх перед сильными мира сего, а твёрдую решимость.

– Но я могу… отсрочить. Ты еще очень юна. Не закончила образование. Не видела мир. Мы найдем надежную дуэнью, и вы сможете побывать везде, где захотите. Раздвинуть горизонты. Поездка всего на год.

– Отец! Зачем? – воскликнула я, не в силах понять. – Я люблю его!

– Именно поэтому, – он наклонился ко мне, и его голос стал тёплым и убедительным. – Я предлагаю тебе не отказ, а проверку. Уехать. Посмотреть мир не из окна кареты. Повзрослеть. Попутешествовать. Понять себя без нашего влияния, без этого ослепительного блеска аристократических приёмов. И если через год твои чувства не изменятся, если ты вернёшься и скажешь мне, что по-прежнему любишь его… Я сам отведу тебя под венец. Но дай себе этот шанс.

– Год? Целый год вдали от Изослава? – я чувствовала обиду и недоумение. – Мне это не нужно!

– Я все сказала, Элина! – припечатал отец.

Его слова прозвучали как приговор.

Дверь захлопнулась, отсекая внешний мир. Пар застилал глаза, было трудно дышать. Син медленно повернулся. И в его глазах, в которых я до этого видела лишь ледяное безразличие, заплясали тёмные огоньки первобытной ярости.

– Явилась… – его шёпот был похож на скрежет камня по камню. Он сделал шаг. Я отступила, наткнувшись спиной на шершавую, липкую от влаги стену. – Так некстати… Ты вообще понимаешь, что сейчас будет?

Он не ждал ответа. В его движениях была страшная, неспешная уверенность хищника, знающего, что добыче некуда бежать. Он приблизился вплотную. Я могла чувствовать жар, исходящий от его голого тела, запах соли, пота и чего-то дикого, звериного.

– Думаешь, я не знаю, зачем тебя прислали? – он упёрся ладонями в стену по бокам от моей головы, заточив меня в своём капкане. Его лицо было так близко, что я видела каждую трещинку на потрескавшихся губах. – Чтобы одолеть? Отвлечь? Посмотреть, сломаюсь ли я?

Его колено резко и грубо упёрлось мне между ног, прижимая к стене. Я вскрикнула от неожиданной боли и унижения, но он одной рукой легко, почти небрежно зажал мне рот. Его пальцы пахли дегтем и железом.

– Все они этого ждут, – он наклонился к самому уху, и его шёпот обжигал, как кипяток. – Надсмотрщик… все эти шакалы у костра… Они ставят на то, сколько ты продержишься. Или на то, как быстро я тебя разорву.

Его свободная рука скользнула по моему боку, грубая, как наждак. Я зажмурилась, пытаясь убежать в себя, но его прикосновение было слишком реальным, слишком оскверняющим. Он рванул мои панталоны, и тонкая ткань с треском разорвалась у самого пояса. Она сползла с одного бедра и безжизненно повисла, едва прикрывая меня. Воздух в бане был обжигающе-горячим, но струйка пота, скатившаяся по моей обнажённой коже, показалась мне ледяной. Слезы ручьём текли по лицу, смешиваясь с паром.

И я почувствовала его. Сквозь туман ужаса и отвращения до меня дошёл жар и твёрдая, неумолимая плотность его возбуждения, прижавшегося к моему бедру. Это было самое устрашающее. Самое оскверняющее ощущение за всю мою жизнь. Это было физическое доказательство его власти, его животного торжества над моим беспомощным телом. От этого осознания меня затрясло с новой силой, в горле встал ком тошноты. Это был конец. Это было то, чего я боялась больше всего.

– Молчи, – прошипел он, и его голос дрогнул. Я не могла не чувствовать, как чудовищно напряжено его тело. Мужчина будто сдерживал разъяренного зверя, готового сорваться с цепи. Он прижалось ко мне всей тяжестью, лишая воздуха, воли, надежды. Я чувствовала каждый его мускул, каждую ссадину на его коже, и этот жёсткий, пульсирующий узел плоти, который был частью его и частью моего кошмара.

Это длилось вечность. Вечность унижения, отчаяния и животного страха.

Вдруг… он замер. Его дыхание, ранее тяжёлое и властное, сбилось. Он оттолкнулся от меня так резко, словно его ошпарили кипятком. Я, вся дрожа, сползла по стене, инстинктивно подтянув к себе порванные панталоны, пытаясь хоть как-то прикрыться. Я не в силах была стоять.

Он стоял ко мне спиной, могучие плечи напряжены, кулаки сжаты. Он тяжело дышал. Я видела, как напряжена его спина.

– Нет… – это был не шёпот, а стон, вырвавшийся из самой глубины души. – Нет. Это слишком просто. Слишком… обыденно для такой, как ты.

Он повернулся.

– Для тебя, – его голос прорезал пар, холодный и острый, как лезвие, – у меня припасено кое-что другое. Поизвращённее. Настоящее наказание. Жди здесь.

Он отступил на шаг. Его взгляд упал на собственную руку. Син медленно, с каменным лицом, потер указательный палец большим, словно стирая с него липкую, невидимую грязь, которая жгла ему кожу. Только закончив этот странный, почти ритуальный жест, он резко развернулся и направился к дальней, самой тёмной стене бани. Он провёл рукой по брёвнам, нашёл невидимую глазу зацепку и с глухим стуком сдвинул одно из них в сторону. За стеной зияла чёрная, беззвёздная пустота.