Кровь Славичей: Голоса утихнут с наказанием

Собирайте сундуки

1722 г.

Сибирь, г. Купель

– Папенька, ну пожалуйста! Молю! Я справлюсь!

– Нечего девке одной там делать! А уж дочери губернатора Купели – подавно!

– Папенька!

Девушке надоело идти позади отца, который не желал к ней ни оборачиваться, ни тем более остановиться послушать. Поэтому, оценив расстояние до пола, Василиса ловко уперлась рукой в деревянные перилла,

запрыгнула на них, пробежав по ним, подобно, изящной лани, ловко приземлилась прямо у подножия лестницы, где стоял губернатор Муромцев.

Мужчина стоял и ждал, когда дочь, посмевшая так нагло преградить ему путь, поднимет свои яркие, словно море в ясный день, голубые глаза. Посмотрит с привычной покорностью, но в то же время, с огоньком, пылающим в глубине её зрачков. Он совсем не успел заметить, как она выросла, а меж тем, его надежды на наследника таяли. Вновь женился, упорно желая заиметь сына, которому сможет передать дела губернии. Знал, что Василиса совсем не слаба, но разве, бабье дело в управление лезть, ей бы жениха толкового подыскать, да свадьбу их отыграть.

Василиса встала на одно колено, склонила голову, но в место привычной оплеухи, получила лишь строгий укор от отца:

– Василиса, ты – из рода Муромцевых. В тебе течет кровь нашего прародителя, однако пойми – негоже барышне, да еще и незамужней, шататься по всей нашей Руси – матушке, да еще и быть на показе у честного народа. Ты же мое сокровище, – его рука легла ей на макушку с копной русых, отдающих небольшим рыжеватым огоньком волос.

– Отец, – Василиса подняла голову и посмотрела в глаза губернатору, – я – Василиса Муромцева. И невинна я, что уродилась в женском теле. Но камень родовой, ведь, признал меня. Боги меня признают. Во мне твоя сила, отец. Твоя! И я не отступлю. Что я, зря училась да экзамены сидела высиживала в Академиях твоих столичных?

– А коли высиживала, должна знать, чем обязана заниматься барышня.

– Да только не написано было в книгах Академии, что должно делать потомку богов.

– Мужчине должно сражаться, Вася, а не барышням, – спокойно ответил Муромцев, помогая дочери встать с колена, уже обходя и спеша выйти наружу. – Извини, но мне должно ехать.

– Прошу, возьмите меня. Хотя бы, в качестве визита в Петроград, – чуть ли не взмолилась Василиса. – Прошу вас…

– Дома сидеть, сказано! А коли слушаться не будешь, – рука Муромцева легла на висевшую на поясе плеть с янтарным камнем в рукоятке. – Ты знаешь, как жгёт спинку от розг, верно же?

На это Василиса лишь злобно нахмурилась, цокнула языком и, спустившись на крыльцо, выбежала из дома, умчавшись в конюшню. И там, не обращая внимания на конюха, снявшего тут же шапку при виде барыни, вскочила в оседланного для нее жеребца – и со всей силы стеганула его хлыстом по крупу.

Жеребец заржал, после чего тут же сорвался из своего уютного стойла, рванул к выходу, унося Василису сквозь всю Купель к горам. Пронося через гомон толпы, озирающейся на спешащую барыню. Стражники открыли ворота не спрашивая, прекрасно зная норов Муромцевой. Между собой же, сговорились, что никто не проезжал и никого они не видели.

Василиса не долго гнала коня: через пару вёрст, когда жеребец достаточно далеко ее завез в горы, она остановила его, пустив рысью, а вскоре и вовсе – заставила его подойти к ручью, а сама, спешившись, отпустила животное попить воды.

С возвышенности был отлично виден весь пейзаж и ландшафт Купели, что как будто дрейфовал на водной глади, выступая горбом среди реки, берущей своё начала глубоко в горах. Этот город на краю Сибири был отдан ее отцу в дар самим Петром Великим после пятилетней кровавой бойни за весь Урал с его превосходительством, князем Варфоломеем Кощеевым. Василиса, каждый раз смотря на испещренные выжженными швами поля и луга, вспомнила последний год войны: повсюду крики, кровь, плач младенцев и стоны девушек. А с Сибири все шла и шла армада князя Кощеева – темного мага, который, возомнил себя потомком древнего божественного рода.

Чернобог – вот как кликали того, кто смог пролить море крови, затопить багряным горы Зауралья, а затем, построить там свои владения на чужих костях. Североград…

С горы его было видно по густым тёмным облакам, в которых каждый день гремели грозы и сверкали молнии. В той стороне всегда шел снег, никогда не было лета, вершины заточены в вечном плену белого пушистого покрывала. И, по слухам, весь периметр границы Сибири патрулировали служащие лично Чернобогу оборотни с вурдалаками. Нападающие на любого заблудшего путника, сбившегося с пути.

Василиса смотрела с пригорка на простирающийся массив гор и тучи вдалеке, и почему – то, ощущала некоторое спокойствие, навеваемое этими недвижимыми каменными стражами, где каждая расщелина выглядела шрамом или рисовала образ строгого лица. Огромные глыбы висели над пропастью, будто вот-вот обрушатся, но совсем не спешили это делать, продолжая гордо возвышаться над живущими. Яркий зелёный стан непролазной тайги, начинался уже здесь, хотя по слухам, не шёл ни в какое сравнение с бескрайними просторами, открывающимися если осмелиться подобраться к границе Кощеевых владений. О договоре Петра Великого и Чернобога было известно всем, а вот то, о чем попросил в свое время Великий Государь ее отца – увы, знали лишь избранные лица.

Жеребец внезапно поднял голову, всхрапнул, посмотрев в сторону черных туч над горами вдали, как заслышав зов оттуда. Василиса, ощутив холодок, прошедшийся по спине, выдохнула, придумала новых убеждений в пользу своего пребывания в поездке с отцом, а после, вновь оседлала коня – и погнала его к Купели.

До города она добралась почти к полудню, отчего, решила сразу не бежать в усадьбу, а прогуляться. Тем более, что в городке к выходным, вновь, организовалась ярмарка со скоморохами и бродячими артистами. Караван, как раз, направлялся в государства Чернобога с дарами и оружием в обмен на драгоценные камни из гор князей Кощеевых.

Торговые ряды выстроились, прямо, на главной улице города, отчего пришлось притормозить жеребца до тихого шага и управлять им так, дабы не задавить пробегающих с петушками детишек, перебегающих из одной подворотни в другую попрошаек и беспризорников, а также скачущих вокруг скоморохов.

Но внезапно, ее взгляд упал на незнакомца, поглощённого разговором с человеком, ведущим караван.

Из всей толпы его было тяжело не заметить. Чёрные волосы, отливающие на солнце темно – синим, насыщенными зелёного цвета глазами, поблёскивающими в лучах мягкого солнца, высокий лоб с бледной, почти белой кожей, прямым длинным носом и тонкой линией губ. Его руки в кожаных перчатках, плавно прилегающих к коже, создавали иллюзию единства с чешуйчатой кольчугой, доходившей не до колен, как обычные, а ниспадающая чуть ниже линии бедер. Вместо эполетов на плечах красовались защитные латы в форме заостренных конусов, чем – то напоминающие когти зверя, а венчал образ черный меховой плащ с богатым соболиным мехом на вороте.

Василиса притормозила жеребца, засмотревшись на чужака – она точно знала, что сей князь нездешний, так как, почти всех жителей Купели Василиса знала в лицо. Заглядевшись на невиданный раньше колорит внешности юноши, она сама не заметила, как совсем рядом с ней что – то пискнуло, а затем завопило:

– Убили! Убили! Конем своим задавила! Люди добрые! Да где ж такое видано, чтобы девка конем правила! Где видано?!

– Что б тебя! – рявкнула Василиса, притормозив жеребца. – Чего надобно?! Не задавила – и Доле скажи спасибо за то! Пошел вон!

– А ну, стягивай девку! Ишь, как учудила разговаривать! Небось, купеческая чья–сь!

И тут, Василиса почувствовала, как её, за лодыжку схватила грязная рука попрошайки, но ударить несчастного одноглазого она не решилась.

Взглянув на кричащего, которого до этого девушка не смогла увидеть, она вздрогнула: весь в язвах, лохмотьях, лица не видно за опухлостью, какая бывала лишь у тех, кто любил приложиться хорошо к бутылке.

С другой стороны, вторая попрошайка, уже явно какая – то женщина, начала тянуть сбрую коня. И тут уже, Василисе пришлось схватиться за клинок, до этого висевший в ножнах на поясе, оголить лезвие на глазах всего честного люда вокруг. Гладкая наточенная сталь сверкнула на солнце, попрошайки на миг отпрянули, а по площади прокатился общий вздох страха.

Одноглазый ринулся вновь к жеребцу, но путь ему преградило остриё меча. А после, на пути возник черный конь с белоснежной гривой и серебряной уздечкой на морде. Всадник молча прочертил клином дугу на земле перед напавшими и заявил:

– Хоть один переступит черту – пожалеет.

– А ты еще кто таков?!

– Да маг он треклятый! Что, не видишь?!

И в следующую секунду острый конец клинка уперся в кадык крикнувшему. Незнакомец обернулся к Василисе и, кивнув ей в сторону усадьбы Муромцевых, проговорил:

– Беги к своему губернатору, девочка.

– А вы? – уточнила Василиса.

– А я преподам урок этим… людишкам.

И в следующую секунду Василиса увидела, как жеребец, встав на дыбы, отогнал оставшихся зевак. Незнакомец, спрыгнув на землю, упал на одно колено и прикоснулся пальцами к земле.

В этот миг площадь содрогнулась. Голубое чистое небо заполонили появившиеся из ниоткуда тучи, а попрошаек, которые, только что, были готовы отобрать коня, схватили вырвавшиеся из – под земли черные корни. Над площадью пронесся душераздирающий визг перепуганных очевидцев действа. Василиса, устремив взгляд наверх, увидела сверкнувшую черную молнию, которая, впоследствии упала в самый центр площади, опалила землю, подняв ударом комья грязи и раскидав их в

разные стороны.

– Молите о пощаде, – приказал незнакомец, смотря на бьющихся в хватке черных корней попрошаек. – Или же…

Его рука уже поднялась, а вокруг запястья овилась петля густого тумана чёрного цвета. Выпростав вперед руку, Василиса смогла заменить клинок на свою янтарную плеть – и, преградив незнакомцу обзор на корни, пустила хлыст в дело.

Янтарь разрезал темную магию, а попрошайки, с перекошенными от страха лицами, рухнули обратно в мокрую после дождя землю. Придержав коня, чтобы, тот не встал на дыбы и пристроив плеть на место, Василиса посмотрела в лицо незнакомцу и строго сказала:

– За помощь спасибо, но губерния это моя. И мне решать, как судить.

– Тебе? – незнакомец опустил руку, и тучи тут же исчезли, позволив солнцу ослепить оставшихся около площади людей. – Не слишком ли ты мала для такого? Хоть Академию кончила?

– Разумеется. Я дошла до Высших курсов!

– А потом что? Исключили? – молодой человек запрыгнул в седло и, поравнявшись с Василисой, внезапно вздернул ей нос. – Деточка, помалкивай лучше. Сила в тебе, вижу, хорошая, да только пользовать ее надо тоже – с толком. Честь имею.

– Ну вы и нахал, конечно.

– Зато, попрошайки, для меня – не угроза.

– Да, но напомню: о помощи я не просила, это был – ваш личный порыв, сударь. А вот стремления назваться, я так и не увидела…

– Моё имя вам ничего не даст. Тем более, что Купель я собираюсь покинуть, как можно скорее. Папеньке вашему передавайте наиприятнейшие пожелания, когда соберётесь объяснять ему произошедшее.

Незнакомец не стал далее слушать уже было открывшую рот для ответной реплики Василису, а лишь, одарил её ехидной ухмылкой, да сверкнул своими зелёными, как молодая трава, глазами, пришпорил коня, и направился в сторону городских ворот.

Его черный жеребец вздмывал комья земли, всхрап того, был похож на тяжелое дыхание какого – то грозного быка, который приготовился напасть. Копыта сверкали серебристыми подковами, что не могло не изумить Василису, с трудом удержавшую своего коня от попытки встать от страха на дыбы.

Когда за незнакомцем удалилось и эхо ржания его жеребца, и цокот копыт, и шелест колышущегося на ветру черного плаща, Василиса вновь начала слышала шёпот, вздохи, а потом увидела, с каким страхом в тень отползли попрошайки. В груди бешено заколотилось сердце. Оосознание случившегося пришло позднее. В голове пульсировала лишь одна мысль: как она, и правда, объяснит произошедшее отцу?

Не желая более привлекать лишнего внимания, Василиса дернула поводья, направив жеребца к дому.

Губернатор Муромцев уже ждал ее. Весь красный от злости, со скрещёнными могучими руками, в одной из которых Илья держал плеть и

дожидался, чтобы лично увидеть виновника поднявшегося переполоха. Вокруг крыльца собрались не только домоуправы, но и почти все служанки, которые, прикрывали обеспокоенные лица платками, прижатыми ко ртам.

Въехал во двор и спешившись, Василиса поймала на себе злобный взгляд голубых глаз Муромцева, а после увидела, как рука с плетью опустилась, однако пальцы сжались крепче на рукоятке.

Коня тут же увели конюхи, а вот, Василису никто не спешил прятать от гнева отца.

– Папенька…

– Молчать!

Василиса встала как вкопанная, смотря на отца виноватым взглядом. Муромцев сжал руку на янтарной плети, но завороженные взгляды прохожих, ожидающие взоры слуг, а также испуганные няньки, собравшиеся, чтобы вымолить у губернатора прощение за свое дитятко, заставили Илью Станиславовича обождать с вынесением приговора.

– На площади всё улеглось?

Василиса кивнула, не решаясь вымолвить ни одного слова. Преклонив колено, смотря в мокрую после дождя землю, девушка еле сдерживалась, чтобы не расплакаться, так как, нервы сдали окончательно. Ее былая спесь, которая хлестала фонтаном еще час назад на горе, испарилась. Или, скорее, лопнула, как мыльный пузырь…

– Тогда домой, – Муромцев спустился к дочери и, подняв ее с колена, заставил пойти к лестнице, – поговорим там.

Василису провели из сеней в ее покои, быстро переодели в домашнее голубое платье с белыми рукавами и синими узорами у подола юбки, заплели волосы в две аккуратные косы, после чего вновь вывели к отцу.

Муромцев молча указал плеткой на массивную дверь своего кабинета, Василиса, вжав голову в плечи, направилась туда. Нянюшки попытались замолвить слово, но один суровый взгляд Ильи Станиславовича смог заткнуть сразу трех женщин.

Муромцев зашел за дочерью в свой кабинет, закрыл дверь, хлопнув ею так, что Василисе показалось, что за ее спиной обрушилась стена. А задвинувшаяся щеколда обозначила Василисе ее положение: ты в клетке, дорогуша, защищайся.

-А теперь, рассказывай, – сурово сказал Муромцев, садясь за стол и отодвигая в сторону свитки и бумаги, принесенные на подпись. – Намеренно мне тут дел решила добавить, чтобы я всё-таки отправил тебя в Петроград?

– О чем вы, папенька?..

– О том самом, – пока спокойно, но натянуто, ответил Муромцев. – Решила, значится, раз не уговорить по – доброму, так ты пойдешь по – хитрому. Думала, раз наворотишь дел, сорвав мне важную торговую кампанию с западниками, так, я тебя и отошлю подальше на север?

– Что вы… нет… это… случайно вышло…

– Ты же знала, как для меня была важна данная ярмарка, – заметил отец, – ты знала, как долго я к ней готовился! Это был такой шанс продемонстрировать западным гонцам наше радушие, наши нравы… А ты что?!

Он стукнул кулаком по столу, да так, что и пепельница, и бокал с вином, и чернильница поменялись в полете местами, вернулись на стол в иные локации столешницы.

Василиса сильнее вжала голову в плечи. Сказать ей было нечего, кроме одного:

– Не имела в мыслях, папенька, портить ваши взаимоотношения с гонцами заморскими. Единственное, чем виновна, так это грубостью к нашим горожанам. Но, они сами напросились, – она подняла глаза на отца, – они полезли ко мне и к… вашему подарку… к жеребцу… А тот человек, что вступился, оказался магом из Северограда.

– Магом? Из Северограда?! – завопил Муромцев. – Бог ты мой! Кто из них?!

– Из «них»? – не поняла Василиса.

– Давеча письмецо получил, – вдруг сказал Илья Станиславович, – в нем князь Кощеев, именуемый в Северограде Чернобогом, известил меня о проезде своего среднего сына, Константина, через Купель. Дескать, по важным государственным вопросам едет в Петроград.

– Неужто… это был…

– То, что мне донесли, и ту магию, что я узрел, когда черные корни взметнулись над моей губернией, не оставляет сомнений – это была черная магия рода Кощеевых.

Василиса опешила от этих слов. О Кощеевых ходили разные слухи, и их внешность всегда описывали как суровую, на вид отталкивающую, мол, и вурдалак рядом с ними, писаный красавец, она бы никогда не приняла того князя за кого-то из их семейства. Да и его сила, хоть оглушала своей мощью, всё же, не причиняла особого вреда, как, то было описано и в легендах, и в былинах народа, и в старых сказках.

Но Василиса, не могла поверить, что тот незнакомец с притягательными зелеными омутами вместо обычных глаз, с иссиня – черными волосами ниже плеч и бледной чистой кожей – есть сын самого

страшного князя Сибири.Слишком уж он был… обычным. Похожим на человека…

Глубоко вдохнув, Василиса подняла голову, готовая отвечать и убеждать.

– Папенька, признаю: потеряла бдительность, попрошайки, не признав меня, совсем страх потеряли. Тот, кого вы именовали Кощеевым, вступился по своему уразумению. Когда я поняла, что он может сотворить, тут же остановила, как вы и завещали мне: «всегда храни верность народу и защищай его».

– Ах ты, плутовка, – более игриво, чем с язвинкой, протянул Муромцев. – Вся в мать свою. Только, сила моя тебе досталась, дочурка. А посему… Собирайся, сегодня же отправишься в Петроград.

Василиса с удивлением посмотрела на отца, зато, он молча взял в руки перо, черканул пару строк на листке бумаги, подсушил порошком и передал рекомендацию Василисе.

Девушка взяла письмо, быстро пробежалась по тексту взглядом, а потом с недоверием взглянула на папеньку. Они долго смотрели друг на друга, ожидая кто первым сдастся. Поражение, всё же, принял Илья. Гнев отступил, отрезвляя голову: не мог губернатор долго злиться и ругаться с единственной дочкой, наследницей всей губернии и выпускницей Академии при московском полку.

Раскидистой походкой, не спеша, Муромцев подошёл, убирая выбившуюся прядь Василисы за ухо, пока та не отводила от него взгляд.

– Вы… Вы не шутите, папенька?

– Какие же тут шутки? Слышала же утром: в Петрограде девушка утопилась. Казалось бы, дело обычное. Ан нет: дочурка – то, как ты у меня, чиновничья, надобно ехать разбираться. А мне, тут и без этого хватает дел, – он кивнул на окно.

Василиса мельком взглянула на улицу сквозь чистые стекла стрельчатого окна и увидела, как за крышами домов появился тонкий столб с колесом, на коем повесили несколько пар новых сапожек. Вдали заиграла приглушенная музыка, запели девушки, а также завизжали дети, поддерживающие тех, кто полез за сапожками для своих дам.

– Я растил тебя, как будущего боевого мага на страже его величества, Петра Алексеевича, – заметил Муромцев, гладя дочь по щеке. – Но не думал, что ты так быстро вырастешь, Вася… не верил… не ждал…

– Папенька, вы что?

– Да, посылаю тебя в Петроград от своего имени. – строго сказал отец, – Да только попомни: где кончается отчий дом – начинается жизнь. Она

тяжелая, опасная и полная подлецов, но в то же время интересная, яркая и самая то, что нужно тебе.

– Неужели вы отпускаете меня? Папенька! А вы?

– А мне порядок надобно наводить после тебя.

Он глубоко вдохнул, после чего продолжил:

– Говорить будешь от моего имени. Нечего тебе тут прозябать. Вон, вред один только! – пахнул он рукой в сторону площади. – Только вышла за порог, а уже успела и гонцов мне распугать, и с Кощеевыми связаться.

– Благодарю вас, – Василиса опустилась вновь на колено и, припав губами к перстню на правой руке Ильи Станиславовича, приложилась к тыльной стороне ладони отца лбом. – Вы будете мной гордиться.

– Не сомневаюсь, – Муромцев поднял дочь за локоть с колена и, поцеловав в лоб, благословил на дорогу. – Да сберегут тебя Боги, ибо путь тебе предстоит тяжелый. Город северный, метели так покрепче наших, а люди – покруче наших разбойников. Держи ухо востро.

Василиса лишь кивнула, свернув письмо четыре раза. После чего, получив от отца несколько купюр в дорогу, мешочек с золотыми и серебряными монетами, отправилась в свою опочивальню. И там, не раскрыв ни своей радости няням, ни посвятив их в курс дела, лишь громко крикнула служанкам:

– Собирайте сундуки! Еду в Петроград!