Крылья

Глава 1

Ночь вползла в квартиру так тихо, будто боялась потревожить его дыхание. Лина стояла в дверях ванной – босая, в его старой футболке, которая спадала с одного плеча. Свет под потолком дрожал, будто сам не выдерживал происходящего.

Дерек сидел на плитке, прислонившись к ванне спиной. Колени подтянуты к груди, руки висят вдоль тела, голова опущена. Он выглядел так, будто из него вычерпали всю кровь, оставив только оболочку. Его крылья – тёмные, когда-то густые, блестящие – лежали прижатыми к полу, полураскрытыми. Они дрожали, как у смертельно раненной птицы.

Он почти не моргал.

Лина шагнула к нему. Каждый шаг отдавался в ребрах, как будто внутри стояли пустые бокалы, и трескались от любого движения.

– Дерек… – её голос звучал слишком тихо для этой комнаты.

Он не поднимал головы. Только губы дрогнули, как будто хотел сказать что-то, но передумал. Или не смог.

На пол рядом с ним упала влажная кисточка – та самая, которой он раньше смешивал краски. С тех пор как его дело рухнуло, он почти не прикасался к ней. Только держал в руках, как память о том человеке, которым он был и которого уже не существует.

Лина опустилась рядом. Коснулась его руки.

Ноль реакции.

Пустота рядом с ней была гуще ночи.

Её собственные крылья – тонкие, белые, воздушные, как паутинка, – дрожали за спиной. Отчаяние вибрировало в каждом перышке. Они всегда реагировали на эмоции раньше, чем она сама понимала, что чувствует.

Она видела, как он проваливается. День за днём. Неделю за неделей.

Она думала, что сможет удержать.

– Ты не один, – сказала она.

Он медленно повернул голову. Глаза были сухими. Не пустыми – хуже. В них стояла тишина, та, что появляется у человека, который считает, что всё закончилось.

– Лина… я не могу на тебя смотреть, – выдохнул он глухо. – Ты всё ещё… наверху. А я… здесь.

Он опустил взгляд на свои крылья, и в этом движении было столько стыда, что Лина вдохнула резко, будто удар в солнечное сплетение получила она, а не он.

– Я не сверху, – прошептала она. – Я с тобой.

Он покачал головой.

– Нет. Ты светишься. А я… сломан. Мне больно от того, что ты всё ещё целая.

Слова впились под кожу. Она знала, что он так чувствует. Он не скрывал. Каждое её движение в танцевальном зале… каждая улыбка учениц… каждый успех – всё резало его.

Он не завидовал – он тонул.

Её крылья дрогнули сильнее.

И в этот момент она поняла, что он говорит правду: он не сможет подняться, пока она стоит на ногах.

Пауза была короткой. Или слишком долгой – на годы. Она поднялась. Он не спросил, куда она идёт. Он думал, что она просто отдаст ему пространство. Он даже не поднял головы, когда она отошла к зеркалу.

Лина смотрела на своё отражение – худые руки, впалые ключицы, белые крылья, которые с каждым днём становились прозрачнее. Она сама давно была на грани… но держалась. Ради него держалась.

Она подняла руки к корню крыла. Туда, где крылья соединялись с лопатками. Место нежное, болезненное, почти интимное.

Пальцы дрожали.

Она знала, что делает.

Она знала последствия.

Она знала, что уже не вернётся.

Она закрыла глаза и резко дёрнула.

Боль вспыхнула белым светом. Так ярко, что на секунду исчез звук. Только пульс – в висках, в зубах, под ногтями. Вторая рука рванула следом. Крылья не хотели отпускать – они цеплялись за неё, как живые, но она тянула до хруста, до рвущейся ткани, до ломоты, от которой хотелось выть.

Она упала на колени.

Крылья упали рядом с глухим, тяжёлым звуком.

За спиной – кровь. Горячая, липкая.

Мир стал тише.

Легче.

Гораздо хуже.

Лина повернулась к нему, задыхаясь. В груди что-то расползалось – горе, облегчение, страх.

– Теперь… я с тобой, – прошептала она.

Дерек поднял голову.

Посмотрел на неё.

Долго.

Без удивления.

Без ужаса.

Без благодарности.

Просто… пустой взгляд.

Словно он уже давно был в месте, где её жертва ничего не меняет.

Он медленно отвернулся к стене.

Лина наклонилась вперёд, пытаясь понять, услышать хоть что-то – слово, вздох, реакцию.

Но он не сказал ничего.

И в этой тишине она впервые почувствовала: она потеряла не только крылья.

Она потеряла его раньше.

Тишина постепенно обретала форму. Как будто сама квартира слушала.

Лина сидела на холодном кафеле, согнувшись, прижимая ладонь к ране на спине. Горячая кровь медленно стекала вниз, и ей казалось, что она уходит вместе с ней – та часть, которая ещё умела дышать.

Дерек не шевелился.

Он всё так же сидел на полу, втиснув лоб в ладони. Его дыхание оставалось плоским, прерывистым, будто он пытался всплыть из-под ледяной воды, но каждый раз снова уходил на дно.

– Дерек… – прошептала Лина. Голос дрогнул и исчез. Она осторожно поднялась, только одну руку оставив на стене, чтобы не упасть. – Дерек, посмотри на меня…

Он не посмотрел.

Она протянула к нему руку – дрожащую, бледную. Кончики пальцев всё ещё влажные от крови.

Если бы он взял её ладонь, хоть чуть-чуть…

Если бы он шепнул её имя.

Если бы сказал, что она поступила правильно. Или неправильно. Или что он злится.

Любую эмоцию. Любой отклик.

Но в нём не осталось ничего.

Дерек, который когда-то смеялся так, что у него дрожали плечи, который писал картины ночами и будил её, чтобы показать «свет, который получился идеальным», сидел как сброшенная оболочка.

– Я… больше не ангел, – выдохнула Лина, словно давая отчёт.

В ответ тишина.

– Я с тобой теперь… слышишь? Я с тобой.

Она опустилась перед ним на колени, медленно, как будто боялась его спугнуть.

Положила голову ему на бедро – неумолимо мягко, как в те времена, когда он падал от усталости, и она укрывала его одеялом, чтобы он не простыл у окна.

Он не двинулся.

– Я сделала это ради нас, – шепнула она. – Ради тебя.

Тогда он поднял голову.

Но не на неё.

Просто в потолок. Пустым, стеклянным взглядом.

– Зачем? – спросил он, так тихо, что ей пришлось вслушаться.

Не обвиняя. Не благодарно.

Скорее – как человек, который увидел перед собой незнакомый предмет и пытается вспомнить его назначение.

– Потому что ты… – голос сорвался, но она заставила себя продолжить. – Чтобы ты не был один.

Дерек закрыл глаза, устало, почти раздражённо.

– Лина… ничего не изменится, – в его голосе не было ни боли, ни тепла. Только тихая, мёртвая констатация. – У меня… нет больше сил.

Он убрал руку с её плеча. Ту единственную руку, которую до этого держал на ней машинально, как будто не замечал прикосновения.

Лина почувствовала, как внутри что-то опускается – медленно, глубоко, с глухим ударом.

Она подумала: а куда же делась моя жизнь?

В ванной стало холоднее, будто кто-то открыл окно. Эхо капающих по плитке капель – то ли воды, то ли крови – разрасталось, заполняя пространство.

– Я с тобой, – снова прошептала она, но даже сама услышала, насколько беспомощно звучат эти слова.

Тогда он всё-таки посмотрел на неё.

И впервые Лина поняла: он видит её не как жену, не как партнёра, не как друга.

Он видит в ней человека, который сделал что-то ужасное… ради него.

И он не может это принять.

Потому что он слишком сломан.

Потому что он не просил.

Потому что он не способен любить даже самого себя.

Он отвернулся.

Слишком тихо. Слишком спокойно.

– Лина… тебе не стоило.

И больше он ничего не сказал.

Лина закрыла глаза. Она была всё ещё на коленях.

И впервые с того дня, когда у неё выросли крылья, она почувствовала себя маленькой, ничтожной, потерянной.

Ночь тянулась, как густая смола.

Дерек молчал.

Она тоже.

И между ними лежали обломки того, что когда-то называлось «мы».

Глава 2

Прошло три года, и город, кажется, забыл, что когда-то здесь жила женщина с белыми изящными крыльями.

Лина сама научилась забывать – или делать вид, что забыла.

Утро начиналось одинаково каждый день: будильник в 6:10, звонкий, как пощёчина. Тело просыпалось рывком, а душа – не просыпалась вовсе. Она давно научилась существовать отдельно от себя: шаги автоматические, движения точные, как у хорошо натренированного механизма.

Работа эта недолгая, другая ещё короче.

Сейчас – кафе на углу, куда по утрам приходили офисные сотрудники с пустыми глазами и крыльями, прижатыми к спине, чтобы не зацепить соседей в очереди. Крылья всегда распознавались по тому, как человек удерживает равновесие, будто слегка отталкиваясь от воздуха. У ангелов походка была легче, чем у обычных людей – и легче, чем у неё когда-то.

Лина ставила бумажные стаканчики в ряд, наполняла их кофе и молча протирала столы. Иногда кто-то из покупателей благодарил её – обычно те, у кого крылья были только в стадии «ростков», маленьких пушистых отростков. Такие люди всегда были добрее, внимательнее. У тех, у кого крылья уже развились, взгляд становился направленным только вперёд – в своё дело, свою траекторию, своё призвание. На всех остальных у них не оставалось фокуса.

Она от этого не обижалась. Это просто мир, какими бы красивыми ни были его метафоры.

После смены Лина выходила на задний двор, где персонал оставлял мусор. Здесь пахло кофе, пылью и ночной влагой – странная смесь, но она успокаивала. Она прислонялась к стене и вытягивала спину. Если провести пальцами вдоль лопаток, можно было нащупать неровную, но зажившую кожу. Там, где когда-то сходились суставы. Там, где память всё ещё зудела.

Иногда в этот момент мышцы вели себя как прежде: плечи расправлялись, а грудная клетка будто готовилась к вздоху полёта. Привычка тела нарушала её собственную реальность. Лина быстро сгибала руки, соображая, как остановить рефлекс.

Танец был внутри неё слишком глубоко, чтобы исчезнуть, но слишком мёртв, чтобы ожить.

Иногда она брала дополнительные подработки – уборка, расклейка объявлений, раздача флаеров рядом со станцией метро. Каждый раз, когда очередная женщина в спортивном костюме проходила мимо, указывая на Лину своим ребёнком:

– Смотри, доченька. Вот так работает обычный человек, – она отворачивалась, чтобы не выдать реакцию.

«Обычный» – слово, которое ещё болело.

Слишком точное. Слишком честное.

Детей она любила – но только на расстоянии.

В кафе иногда забегали школьники, смахивая на летящих стайками птиц. Она всегда отдавала им бесплатное печенье, хотя начальство ругалось. Дети смеялись отчаянно громко, и иногда этот звук пробивал в ней какие-то старые стены.

Однажды маленький мальчик остановился возле неё, глядя на её спину с такой внимательностью, будто видел то, что взрослые давно разучились замечать.

– А у вас крылья были? – спросил он.

Лина замерла.

Внутри что-то мягко дрогнуло, будто старое стекло.

– Нет, – ответила она спокойно. – Показалось тебе, наверное.

Мальчик нахмурился, будто хотел сказать, что он то видел точно. Но его мама окликнула, и он убежал.

Лина стояла ещё минуту, пытаясь успокоить вибрацию в груди.

Детям верить нельзя – они слишком честные.

К вечеру она возвращалась домой по холодным улицам, где окна офисов светились ровными квадратами. Иногда сверху, на фоне ещё не погасшего неба, пролетал ангел: быстро, уверенно, будто ускоряя своё падение в собственный успех. Они уже редко пользовались полётом – это было скорее символическое движение, но всё равно вызывало у прохожих восхищённые взгляды.

Лина никогда не смотрела.

Она знала это чувство слишком хорошо.

Его лучше не вспоминать.

Вечером Лина задержалась в кафе. Смена давно закончилась, но начальница попросила протереть стеклянную витрину – «руки у тебя лёгкие, аккуратные».

Она не стала спорить. Лина уже давно не спорила ни с кем.

Улица за окном медленно тонула в оранжевом свете фонарей. Люди проходили мимо – быстрые, собранные, с чужими заботами, с крыльями или без. Иногда проскальзывала белая вспышка – крыло какого-то офисного ангела, который поздно возвращался с работы. Свет от перьев отражался в стекле, и Лина на секунду замирала, будто видела там не его, а своё прошлое отражение.

Но нет. Там была только она – тёмная, замедленная, с сутулыми плечами.

Сзади послышался голос Юли, коллеги:

– Тебе пора домой, Лин. Ты уже час стоишь. Всё блестит, хватит.

Лина моргнула, будто проснулась.

– Да… сейчас.

Она отложила тряпку, выпрямилась – и позвоночник будто щёлкнул, болезненно, нелепо. Тело по-прежнему помнило нагрузку, которую когда-то держало легко. Теперь каждая мелочь отзывалась ломкостью.

Словно крылья всё это время всё-таки что-то поддерживали, и без них она… тяжелее.

Юля уже надевала куртку.

– Пойдём вместе? – предложила она, но без особого энтузиазма. Просто из вежливости.

– Мне в другую сторону, – мягко соврала Лина.

Юля кивнула и ушла.

Лина выключила подсветку витрины, закрыла дверь, проверила замок. На улице пахло мокрым асфальтом и ночной выпечкой из соседней пекарни. Она натянула шарф, зажала ворот пальцами и пошла по знакомому маршруту.

Шаги отдавались в теле странной тяжестью – каждая мышца будто напоминала: ты была другой.

Ты умела взлетать.

У подъезда сидел какой-то подросток в худи и писал что-то в блокноте. Он поднял на неё глаза – быстрый взгляд, как у человека, который ищет вдохновение в каждом прохожем.

– У вас походка красивая, – вдруг сказал он. – Необычная.

Лина вздрогнула почти незаметно.

– Нет, – тихо улыбнулась она. – Нет…

– Да нет же… – паренёк нахмурился, словно хотел продолжить, но передумал. – Извините.

Она прошла мимо, чувствуя, как в груди что-то болезненно дрогнуло. Даже простая фраза от незнакомца могла сорвать старый шов. Ей вдруг захотелось остановиться. Сказать ему: да, я танцевала. Сказать: да, я была ангелом.

Но кому это теперь нужно?

В квартире было холодно и темно. Она включила свет – и сразу пожалела. Прямой, белый, слишком честный. Освещал стены, вещи, её саму.

Она бросила сумку на стул, сняла пальто, потёрла плечи – почти автоматически, в том месте, где когда-то начинались крылья. Кожа там была чуть тоньше, чем на остальном теле.

Иногда она ловила себя на том, что тянется к этим точкам, будто проверяет – а вдруг что-то осталось?

Но там была только пустота.

Лина закипятила воду, приготовила самый простой чай, села на край кровати, согнувшись, и долго смотрела в одну точку. Снаружи гудел город – бесконечные машины, голоса, далёкая музыка.

Всегда кажется, что кто-то там живет. А ты – просто доживаешь.

Она подняла голову, посмотрела на свои руки: когда-то эти пальцы держали партнёра, вытягивали линию, создавали красоту.

Теперь они держат швабру, тряпку, поднос с пустыми кружками.

И всё же – они живые.

Лина опустила ноги на пол и попыталась вытянуть стопы, как делала на тренировках. Тело помнило траекторию, но движение вышло сухим, механическим. Она потеряла что-то глубже, чем навык.

Она потеряла сам смысл этого движения.

Ночь медленно опускалась на город.

И Лина, лёжа на боку, слушала, как в комнате расправляется тишина.

Эта тишина не пугала – она была почти привычной, как старая одежда.

Но где-то внутри неё, под слоями из лет, боли и пустоты, всё ещё тихо дышала память о том, каково это – лететь, а не падать.

И трудно было сказать, что сильнее: тоска… или невозможность начать всё снова.

Глава 3

Лина не помнила, сколько объявлений просмотрела за последние сутки. Всё смешалось: уборки, смены в кафе, краткие «подхватить на неделю» – и десятки голосовых от работодателей, где на заднем плане слышался либо лай собак, либо плач детей.

Утро было холодным. Тем морозным, которое режет даже сквозь куртку, будто спрашивает: «Ты действительно хочешь сегодня куда-то идти?»

Лина всё ещё хотела. Или, скорее, должна была.

Она стояла на остановке, когда телефон пискнул. Новое сообщение в чате объявлений:

«Ищу няню. Срочно. Оплата по часам. Район Кленовый. Если можете прийти сегодня – приходите».

Адрес.

Она почти прошла мимо. Слишком далеко. Слишком внезапно.

Но в этом было что-то знакомое – необъяснимая лёгкая вибрация под кожей между лопаток, там, где когда-то начиналось белое перо. Это не было болью и не было надеждой. Скорее – тенью привычного движения. Эхо крыльев.

Лина всё-таки поехала.

Дом оказался старым, но ухоженным. Теплым. Слишком тёплым для раннего утра – как будто внутри кто-то дышал жарче, чем надо.

Лина нажала на кнопку звонка. Почти сразу услышала быстрые шаги по полу и тихое:

– Сейчас, секунду… – голос мужской, усталый, но не раздражённый.

Дверь открыл мужчина лет тридцати пяти. Светлые волосы растрёпаны, будто он проснулся недавно, глаза – синие, невыспанные, но внимательные. На нём толстовка и спортивные штаны. Классический портрет человека, который всю ночь укладывал ребёнка и не успел даже умыться.

– Вы… Лина? – спросил он, будто боялся ошибиться. – Спасибо, что смогли прийти так быстро. Я Марк.

Она кивнула.

– Проходите, пожалуйста. Извините за бардак. У нас утро… такое себе.

Он отступил, пропуская её внутрь. В коридоре стояли маленькие ботиночки и розовый рюкзачок с единорогом. На полу валялся плюшевый жираф, который явно проиграл битву с детским сном.

– Криста! – позвал Марк мягко. – К нам пришла… э… Лина, она поможет мне немного по утрам.

Из соседней комнаты выглянула девочка. Лет пяти. Большие глаза, темноволосая, с пучком, сбитым в сторону, как будто она сама пыталась его поправить.

И она замерла. Совсем.

Как будто увидела не женщину, а свет.

Лина почувствовала, как внутри что-то сжимается – ребёнок смотрит слишком пристально. Слишком глубоко. Туда, куда взрослые не заглядывают: под кожу, под прошлое, под тишину между лопаток…

Девочка подошла ближе. Осторожно.

Потом протянула руку и едва-едва коснулась воздуха позади Лины.

Не плеча. Не спины.

Именно воздуха – там, где когда-то были крылья.

– Ты… светлая, – сказала она шёпотом. – У тебя они были.

Лина вздрогнула так, будто на неё вылили ледяную воду.

Марк выдохнул, поспешно:

– Прости, она иногда… фантазирует. Детское воображение.

Но Криста покачала головой.

– Нет. У неё были крылья. Только… их нет. Но они всё равно… там.

Лина опустила глаза, чтобы девочка не увидела боли. Но ребёнок уже видел.

Видел всё.

И всё равно улыбался ей – доверчиво, тепло, будто признавал её своей.

Марк смутился:

– Простите. Она обычно не такая… прямолинейная.

– Всё в порядке, – тихо ответила Лина.

Хотя в груди у неё всё ещё дрожала старая боль, которую она пыталась забыть три года.

Криста подошла ещё ближе, взяла Лину за пальцы.

– Ты мне нравишься.

И в ту секунду Лина поняла: это место – не случайность.

Это знакомство – не подработка.

Это начало чего-то… нового.

Слишком опасного.

Дом оказался тёплым, но уставшим – как сам Марк.

Никакой показной аккуратности, никакой запущенности. Просто место, где живут, где всё делается наскоро и честно. В прихожей стояли маленькие розовые ботинки, расставленные так, будто их владелица сняла их на бегу. Рядом – пара мужских кроссовок с потёртыми шнурками. На вешалке – детская курточка с пришитой вручную пуговицей и чья-то взрослая усталость.

Лина делает шаг внутрь – и её почти физически обдаёт памятью: запах домашнего мыла, лёгкий беспорядок, игрушечная лошадка на полу.

Не её жизнь.

И всё же – странно знакомое тепло.

– Проходите, – Марк приглаживает волосы, будто только сейчас вспомнил, что он хозяин дома. – Извините, у нас… ну… обычный хаос.

– Это нормальный хаос, – тихо отвечает Лина.

Её голос мягкий, почти извиняющийся – как будто за то, что она жива и стоит здесь.

Криста бежит вперёд и, не спрашивая, хватает Лину за ладонь. Её пальцы тёплые, доверчивые, почти прилипшие к руке.

Девочка тянет её вглубь дома – будто ведёт к чему-то важному.

Лина идёт следом, чувствуя странное покалывание между лопаток.

Там, где раньше начиналось перо и свет.

Криста заглядывает ей в глаза:

– У тебя там… блестит.

– Что? – Лина вздрагивает.

Марк оборачивается, но дочь уже отпускает Лину и бежит вперёд, в комнату, где на полу разбросаны мягкие игрушки.

– Она так говорит иногда, – смущённо объясняет Марк. – Про блёстки, сияние… Ей кажется, что люди «светятся».

Лина опускает взгляд и прячет дрожь в руках.

Дети всегда видят точнее взрослых.

И первыми замечают то, что взрослые пытаются забыть.

Они заходят в гостиную. Тут уютнее: мягкий тёплый свет, гитара в углу, стопка детских книг на стуле, чашка с оставленным недопитым чаем. На стене – несколько рисунков Кристы: яркие, немного кривые, но с каким-то внутренним светом. Лина задерживается на одном – девочка нарисовала человека с большими крыльями.

Крылья сияют почти как живые.

Она ощущает, как под её рёбрами что-то дёргается – остаток памяти о собственном полёте.

– Я покажу вам кухню, – говорит Марк, будто пытаясь дать ей опору. – Там я обычно провожу больше всего времени.

Он ведёт её туда. Кухня небольшая, но чистая. На холодильнике – магниты из зоопарков, детских мероприятий, кружков. На столе – недописанное письмо, рядом – маленький, но аккуратный рисунок: две палочки-человечка держатся за руки. Между ними – крошечные крылья.

– Она любит рисовать ангелов, – тихо говорит Марк, заметив, куда Лина смотрит.

В его голосе нет ни иронии, ни зависти – только теплая, чуть уставшая нежность.

Лина пытается улыбнуться, но выходит криво.

– Похоже, она очень чувствительная.

– Да. – Марк опускает глаза. – И очень одинокая… когда я на работе.

В его словах – вина.

Такая, которая тянет вниз.

Он проводит рукой по волосам и выдыхает:

– Я… правда не знаю, как быть хорошим отцом. Но пытаюсь. Это всё, что у меня есть.

Лина смотрит на него – и впервые видит человека, а не работодателя.

Не ангела.

Не мужчину, который ищет свет.

Просто человека, который держится из последних сил.

Криста снова прибегает на кухню, прижимает к груди игрушечного зайца и поднимает глаза к Лине:

– Ты будешь с нами?

Лина замирает.

Болит в груди – так, будто там всё ещё есть рваные корни крыльев.

– Если папа захочет… – отвечает она.

Криста улыбается – так чисто, что Лина чувствует, как её почти-мертвое сердце делает лишний удар.

Марк снимает очки – и на мгновение просто смотрит на неё.

Тёплый, немного удивлённый взгляд.

Он будто видит в ней не няню, не чужую женщину, а кого-то, кто умеет держать мир ровно настолько, чтобы он не развалился.

– Я… хочу, – тихо произносит он. – Если вы не против.

Лина опускает глаза.

Потому что поднять их – слишком больно.

– Хорошо, – шепчет она.

И в этот момент Криста прижимается к её боку – лёгкая, как мысль.

Как крыло.

Лина закрывает глаза, чтобы никто не увидел – как в её тени на секунду дрогнул слабый, прозрачный силуэт белого пера.

Комната, куда Марк привёл Лину, оказалась чем-то между мастерской, детской и убежищем одинокого отца.

Стеллажи с мягкими игрушками были соседями с ящиками под гитарные струны, коробками от детских конструкторов и стопками каких-то бумаг, аккуратно перевязанных резинками. Всё здесь казалось временным, как будто он всё время собирался навести порядок, но выбирал – снова и снова – обнять дочь, уложить её спать, разобрать очередной кризис в детском саду.

Лина остановилась у порога.

Она чувствовала – этот дом жил теплом, которое когда-то было ей родным, а потом исчезло. И потому она боялась даже вдохнуть глубже – вдруг вдохнет слишком много и что-то внутри снова заболит.

Марк обернулся.

– Здесь я обычно… э… работаю. Иногда. Когда есть время. – Он чуть смутился, поправил ободранный край стола. – Хочу всё переделать, но руки не доходят.

– Красиво, – сказала Лина тихо.

Не потому что красиво.

Потому что живое.

С другого конца квартиры донёсся тихий топот. Криста, сбежав в свою комнату, теперь выглядывала в коридор, словно проверяя: Лина всё ещё здесь? Или уйдёт, как многие?

Лина подняла глаза – их взгляды встретились. Девочка подошла ближе, медленно, почти осторожно. Потом протянула руки и коснулась бедра Лины – лёгко, как будто проверяла невидимые очертания.

– Они… мягкие, – шепнула Криста.