Когда сгорает рассвет

Пролог

Я – мертвец. Тот, кто потерял веру в Бога, но всё ещё носит нательный крест. Я умер, но моё сердце бьётся вопреки.

Я – вероотступник, чья душа брошена в ад, но тело всё ещё скитается по туманной земле в тщетных поисках покаяния. Языки стыдливого огня – мучительные, обличающие – лижут моё окаменевшее сердце каждый раз, когда лучи утреннего солнца прорываются сквозь кромешную тьму.

В моих жилах всё ещё кипит горячая кровь, но она – как расплавленный свинец, как кара, влитая в плоть. Я – не существо, но наваждение. Я – тень, пропитанная запахом смерти и тоски. Я – чудовище, порождённое собственной жизнью.

Скажи: разве можно назвать твою смерть судьбой? Приказом свыше? Судом Божиим, который посмел взвесить наши души и признал твою – достойной света, а мою – пепла?

Моё тело расписано молитвами; я верил, просил, умолял… Я рвал голос и душу, но Бог оставил меня в тот самый час. Он не вернул мне тебя, не сохранил. Он бросил меня в пропасть одиночества и ярости, вырвал тебя у меня так, как рвут живую плоть. Он лишил меня всякого утешения, всякого права на раскаяние и покой.

В моей груди саднит рана, что не исцелится вовек. Ты говорила: нужно искать свет среди мрака, следовать за голосом надежды. Но куда мне идти, если ты забрала всё с собой? Если мой мир рухнул, обрекая меня на страдания?

Да, я грешен, на моих руках – кровь. Возможно, убивая других, я приближал твой последний вдох, дорогая? Но я защищал. Ты так хотела уехать, так хотела быть рядом, не теребить душу. Но это – мой долг. Я должен был защищать свой народ.

И я защитил.

Я защитил всех.

Но не смог защитить тебя.

И в этом – мой приговор, вся моя вечность.

Глава 1

Столбы огня сомкнулись на его теле и душе.

Жар поглощал всё, чего касалось его дыхание, – не оставляя даже тени жизни.

Огонь выжигал траву до угольной пыли, испарял воду, превращая её в смертную жажду, вздымался к небесам, сгущая тучи до чёрного мрака.

Пот стекал по лбу, застилая взор; пряди – цветом тёмного каштана – прилипли к смуглой коже. Грудь рвётся, пробивает дрожь.

И вдруг – её голос. Нежный, мелодичный, зовущий.

Он бросился в пламя… но оно, словно возведённое стеной, ударило и обожгло его, отбрасывая назад.

Окружённый ревущей пучиной огня, он обессиленно рухнул на колени.

Вскинул руки к небу – будто раскаиваясь – и зажмурился.

Пламя сжималось всё ближе, обволакивая его, как раскалённый саван.

Кожа пульсировала болью. Он готовился предстать на смертном одре и встретить последний рывок ада – как вдруг…

Вальтер распахнул глаза.

Приподнявшись на локтях, он судорожно хватал воздух – будто только что вынырнул из ледяной глубины.

Он растерянно обвёл взглядом комнату, и знакомые очертания постепенно проступили из тьмы: серые стены, грубая штукатурка. Тишина.

Мужчина шумно выдохнул и медленно опустился обратно на перьевую подушку.

Взгляд упёрся в потолок. Там должна была быть облупившаяся побелка, паутина, тусклое пятно влаги. Но вместо этого – глаза. Голубые, светлые, ясные. Они смотрели так, как смотрела она – с тихой любовью и силой, что держит сердце живым. Так, как на него никто не смотрел уже десять лет.

– Камелия… – прошептал мужчина. В этом имени была только боль.

Он смотрел, не моргая, боясь потерять её ещё раз. Казалось, стоит протянуть руку – и он коснётся её тёплой кожи, увидит улыбку, услышит дыхание рядом.

Но образ начал меркнуть. Свет в глазах тускнел, черты растворялись, и голубизна превращалась в серый бесстрастный потолок.

Вальтер тяжело вздохнул. Он снова один, среди руин своего покаяния.

Поднявшись со скрипучей постели, мужчина провёл руками по голове, пытаясь вернуть себе ясность, и натянул льняную рубаху – настолько истёртую, что она напоминала тряпку, которую истоптал табун лошадей. Штанина была разорвана; в прорехе блистало колено, обтянутое загрубевшей, грязной кожей. Волосы Вальтера, свисавшие до широких сутулых плеч, слиплись в сальные, нечесаные пряди. Лицо его было мрачным, будто навеки затянутым тенью. Острый, чуть крючковатый нос, мутные карие глаза – тусклые, промасленные тоской; впалые щеки, над бровью – старый неровный шрам, а на подбородке – обвисшая, неухоженная борода. Весь его одичалый вид говорил о долгой, затянувшейся обречённости, с которой он уже не боролся.

Из-под покосившихся половиц тянуло холодом, а между досками чернели тонкие щели, и время от времени оттуда выползали мелкие жуки. В углу стоял низкий очаг, давно забывший тепло огня: лишь клочья золы и обугленные угли напоминали, что когда-то здесь готовили пищу. На стенах вилась копоть, а на потолке – паутина, свисающая рваными нитями, будто высохшие жилы.

В воздухе стоял сырой запах гнили, смешанный с тяжёлой вонью вина и застарелого пота. По комнате валялись мутные стеклянные бутыли. Мрак царил такой густой, что даже редкие для Трансильвании солнечные лучи не решались пробиться сквозь старые, покрытые пылью занавески.

Остановившись у деревянного обеденного стола, Вальтер бросил взгляд на крошечный кусок почерневшего, засохшего хлеба, облепленного жирными мухами, – и скривился. Затем скользнул глазами по пустым бутылям, глиняной кружке и перевёл взгляд на входную дверь.

Туман, плотный и вязкий, расползался по улицам, обволакивая дома и превращая их в громадных чудовищ, застывших в ожидании. Он стекал по спине Вальтера, цеплялся за ноги, вползал под рубаху – как живое, холодное существо, уводя его всё дальше от дома.

По обочинам дороги стояли высохшие, искривлённые деревья. Узловатые ветви, увешанные гнёздами воронов, тянулись к свинцовым тучам, напоминая цепляющиеся за воздух пальцы, с которых тонкими струйками стекал талый иней. При каждом порыве ветра деревья скрипели и стонали, а чёрные вороны вздымались в воздух, разрезая туман зловещими карканьями, будто предвещая беду.

Трава посинела от ночных заморозков. Глинистая тропа была холодной и мёртвой, а между кочек поблёскивали чёрные лужи – неподвижные, вязкие, словно застывшая кровь.

Его кожа, изрезанная шрамами былых битв, покрытая рунами и молитвенными символами, дрожала под порывами ветра. Губы посинели, дыхание рвалось наружу частыми облаками, растворяясь в тумане. Переваливаясь босыми ногами по ледяной, ноябрьской земле, Вальтер направлялся к рынку – туда, где среди обветренных стен и шатких прилавков прятался местный трактир.

Рынок пестрил зловонными ароматами рыбы, сырого мяса и немытой, засаленной кожи. Вонь стояла такая острая, что казалось она вонзается прямо под ногти. С прилавков свисали тусклые туши животных: кое-где на них ещё дрожали цепкие мухи, а кровь, не успевшая высохнуть, собиралась в тёмных лужах под ногами.

Торговцы орали хриплыми, сорванными голосами, перебивая друг друга. Они размахивали ножами, чурбанами, грязными тряпками, зазывая покупателей, которые сновали между рядами, расползаясь по ним, как кучка клопов.

Под хлипкими навесами, копошились ремесленники: дубильщики с руками, пропитавшимися смрадом; лавочники с корзинами гниющих яблок; старухи, продающие травы, что больше походили на сухие клешни. Над всем этим стоял гулкий шум – набухший, как гнойный нарыв.

Зайдя в трактир, Вальтер утонул в пьяных воплях. В камине лениво горели обугленные поленья; дрожащего огненного света не хватало, чтобы осветить зал; полумрак лежал в каждом углу. Дым висел под потолком тяжёлым слоем, отравляя воздух кисловатым запахом сажи и подгорелого жира.

Пол, стены, столы и стулья были выструганы из тёмного, прожжённого временем дерева. На поверхности проступали липкие пятна пролитого вина и застарелая грязь, которую никто уже давно не пытался отскоблить. Доски под ногами скрипели, отдаваясь влажным, неприятным хрустом.

Жители Трансильвании приходили сюда не только за кислым вином, отдающим бочарной плесенью, но и за зрелищами – за трактиром, в бывшем свинарнике, устраивали пьяные бои. Свиней давно продали, но загон оставили: глубокая яма, по стенкам которой тянулись засохшие потёки навоза. Дождь и помои превратили её в чёрную, вязкую жижу, дышащую зловонием, от которого першило в горле.

Именно туда выводили двоих смельчаков – или дураков. Толпа выбирала их, делала ставки, и мужчины, стоя по колено в ледяной мешанине грязи, сходились грудь в грудь. Они дрались до тех пор, пока один не погружался лицом в холодную жижу, захлёбываясь её болотным смрадом, а толпа ревела от восторга.

– Как обычно, – отчеканил Вальтер и, не глядя, бросил на стол две маленькие монеты.

– Хейл, за эти гроши я могу тебе только в кружку плюнуть! – рявкнула полная трактирщица, и весь зал взорвался гулким смехом.

Мужчина не ответил. Лишь тяжело отвернулся от неё, будто от надоевшего насекомого. Окинув взглядом зал, он сделал шаг вперёд, поднял голову и выкрикнул низким, хриплым голосом:

– Ну что, псы, кто из вас пойдёт со мной в грязь?

По толпе прокатился взволнованный ропот. Все знали о боевом прошлом Вальтера, и только настоящие смельчаки осмеливались выходить против него один на один. Он был высок, могуч; широкие, слегка сутулые от тяжести вины плечи выдавали человека, повидавшего слишком многое. Крупная пятерня и суровая сила, скрытая под его лохмотьями, напоминали: перед ними стоит не оборванец, а воин, которого изломала жизнь.

– Я готов! – выкрикнул коренастый рыжеволосый мужчина.

Его лицо, обветренное и грубое, было густо усыпано веснушками. Коротко остриженные, жёсткие волосы топорщились во все стороны, а широкий нос-картошка неровно поблёскивал от холода. На переносице темнела старая, криво зарубцевавшаяся отметина – след удара, что оставил Вальтер в прошлом бою.

Несмотря на бесчисленные поражения, он отчаянно жаждал победить бывшего охотника на нечисть. Его толкало не серебро, а уязвлённая гордость.

Мужчины вышли из трактира, и следом за ними, словно сорвавшаяся с цепи стая, хлынула толпа зевак. Люди теснились, толкались, наступали друг другу на пятки, выкрикивая грязные подбадривания.

Ставки уже были сделаны – и почти все, конечно, на Вальтера Хейла. Никто не сомневался в исходе. Они ждали лишь одного: момента, когда этот самонадеянный глупец вновь рухнет в чёрную, ледяную грязь и беспомощно захрипит.

Вязкая жижа доходила почти до колен, цеплялась за одежду, сковывала движения и чавкала. Противники встали друг напротив друга, а толпа сомкнулась по краям свинарника плотным кольцом. Кто-то свистел, кто-то выкрикивал имена, ставки, проклятия.

– Размажь его, Вальтер!

– Давай, рыжий, хоть раз удиви!

Вальтер Хейл молчал. Его взгляд был тяжёлым и холодным, лишённым всякой суеты. Он чуть опустил плечи, перенеся вес на заднюю ногу, словно зверь, выжидающий момент для удара. Рыжий напротив дышал быстро, рвано, сжимая кулаки так, что побелели костяшки.

Внезапно он рванулся вперёд – с плеча сорвался неуклюжий, отчаянный удар, наполненный слепой яростью. Вальтер шагнул в сторону, позволив кулаку рассечь пустоту. Он оставался спокоен, почти безразличен, будто исход боя ему был известен с самого начала.

Это лишь сильнее распалило мужчину.

С хриплым воплем тот пошёл вторым ударом – и снова мимо. В то же мгновение Вальтер замахнулся и врезал в открытую челюсть. Удар был сухим, выверенным. Глухой хруст утонул в рёве толпы.

Рыжий попятился назад. Он неуклюже оступился и рухнул в грязь, разбрызгивая вокруг зловонную жижу. Она залепила лица зевак, сапоги, подолы. Каждый получил то, зачем пришёл.

Когда Вальтер вернулся в трактир, двери распахнулись перед ним с протяжным, жалобным скрипом – и следом в зал ворвалась волна смрада.

Грязь, густая и тёмная, перемешанная с навозом и подгнившей соломой, облепила его босые ступни до самых колен. Она тянулась за каждым шагом, отрывалась с липким, влажным чавканьем и оставляла на прогнивших досках жирные, размазанные следы. Между пальцами застряли комья, в которых угадывались обрывки смолы и щепы.

Запах ударил по залу мгновенно – тяжёлый, едкий, животный. Смесь навоза, застоявшейся влаги, кислой земли и потного человеческого тела обжигала горло, вызывая сухой, рвущий кашель. Несколько посетителей отшатнулись, кто-то с отвращением выругался, кто-то закрыл лицо рукавом.

Вальтер прошёл через зал и остановился у стойки. Трактирщица, не глядя ему в глаза, разливала напитки дрожащими пальцами.

– Как обычно, – глухо сказал он и бросил на стол серебряные монеты.

– Чтоб тебя черти утянули… – прохрипела она, заткнув нос рукой, и с брезгливостью поставила перед ним бутылку кислого вина.

Именно так проходил каждый день Вальтера Хейла – бывшего охотника на нечисть – уже на протяжении десяти лет. Без цели, без чувств, без жизни… Только мутное вино, тупая боль в костях, бои ради жалких денег и нескончаемая вонь, въевшаяся в самую душу.

Глава 2

Колеблющееся пламя свечи дрожало от лёгкого сквозняка и отбрасывало зыбкую тень её изящных рук на холодные, грубо побелённые стены. Воск медленно, тяжёлыми каплями стекал по бронзовому подсвечнику с тонкой вязью старинных узоров, и тёплый свет наполнял комнату мягким, почти медовым оттенком.

Её белокурые волосы сияли приглушённо, как лунный свет. Деревянный гребень послушно разделял пряди, тихими волнами спадавшие ниже плеч. Кожа – нежная, светлая, словно тончайшее крыло бабочки – едва уловимо пахла весенним ландышем.

В её глубоких, влажных глазах отражалась любовь и далёкое море, которого она никогда не видела. А губы, розовые и чуть припухлые, напоминали лепестки розы – без шипов, потому что в её душе не было ни скрытой горечи, ни тёмных углов. Её мысли были прекрасны, а желания чисты.

– Камелия… – почти беззвучно произнёс Вальтер. Он подошёл медленно, будто боялся спугнуть, и мягко коснулся губами её обнажённого плеча. Его поцелуй был осторожным, как прикосновение к святыне – дрожащим от нежности и голода по тому теплу, которое он так долго не имел права чувствовать.

Её кожа пахла ландышем и чем-то родным, забытым, словно воспоминание о доме, которого у него больше нет. Он закрыл глаза, уткнувшись носом в изгиб её шеи, и вдохнул запах так глубоко, будто пытался заполнить этим ароматом все пустоты, съевшие его сердце за годы терзаний.

Подняв взгляд, он случайно встретился с собственным отражением в старом зеркале – усталым, осунувшимся, чужим – и увидел рядом её улыбку: тихую, светлую, как рассвет после долгой зимы.

– Вальтер! – выдохнула девушка и повернулась к нему. Её голос сорвался на боль упования, и слёзы мгновенно наполнили глаза. – Я так долго ждала тебя… мой дорогой муж. Где ты был?..

Он обнял её резко, почти судорожно, словно боялся, что она исчезнет, если задержится хоть на миг.

– Искал тебя… – прошептал он с тоской. Мужчина прижал её к себе, скользнул пальцами по длинным прядям и жадно вдохнул запах её мягких волос.

Девушка отпрянула лишь на шаг, чтобы видеть его лицо. Подняв глаза снизу вверх, она провела своими тонкими, длинными пальцами по его старому шраму над бровью и слёзы покатились по румяным щекам.

– Я всегда буду ждать тебя…

Внезапно воздух разорвал истошный, нечеловеческий крик и деревянный пол под ногами раскололся. Доски ломались будто под давлением гигантской невидимой руки, открыв зияющую бездну, что разделила Вальтера и Камелию.

Из глубины этой тьмы вырывались языки пламени: яростные, рваные, обжигающе-чёрные у основания и кроваво-красные по краям. Они взлетали, изгибались, как живые существа, и каждый их рывок отдавался жаром в лицо, мгновенно высушивая слёзы.

– Камелия! – отчаянно закричал мужчина, бросаясь в пламя, но оно, словно невидимая стена, отбрасывало его назад. Жар и дым обжигали лицо, лапали кожу, душили, а девушка стояла неподвижно. Лишь её глаза, полные ужаса и страха, молча следили за ним.

Огонь поднимался выше, хищно облизывая стены. Воздух стал тяжёлым, обугленным, плотным, будто его можно было потрогать.

– Камелия! – снова заревел он, метаясь из стороны в сторону, пытаясь найти к ней проход сквозь огненную преграду, но тщетно.

Почувствовав, как что-то ледяное вонзается в тело, Вальтер, задыхаясь, открыл глаза. Его одежда была насквозь промокшей, по волосам и лицу стекали холодные капли воды. Щурясь, он пытался разглядеть очертания рядом с собой. Худощавая фигура сначала казалась тенью, но, сосредоточившись, он увидел перед собой паренька в рваной рубахе и с пустым ведром в руке.

– Мистер Хейл… вы кричали, – неуверенно пробормотал мальчишка.

Это был соседский сын.

Закашлявшись, мужчина огляделся. Вокруг – только туман, зловонная грязь и пустая бутылка вина, перекатившаяся к его босой ступне. Он лежал прямо на холодной земле возле трактира, а прохожие обходили его стороной, не замедляя шаг. Для них он был всего лишь очередной пьяной свиньёй, которая не смогла дотащить себя до дома.

– Мистер Хейл, вам плохо? Я… я могу позвать отца, – юноша заглянул ему в лицо с тревогой, и, увидев, как Вальтер пытается подняться, тут же подхватил его под руку. Тощие пальцы дрожали, но держали крепко.

Мужчина кое-как встал на ноги и сразу же стряхнул с себя его руку, обозначив, что в помощи он не нуждается. Шатаясь, Вальтер двинулся к дверям трактира. Мокрый воздух лип к коже, голова тяжело гудела, будто внутри кто-то бил раскалённым молотом.

Но фраза, сказанная ему в спину, остановила его так резко, словно по ногам ударили цепью:

– Меня… Спасли от вампира. Тогда… Вы не помните?

Слова рассекли грудь, как тонкий нож.

Кулак сам собой сжался до боли, однако Хейл не обернулся. Молча, с тяжёлым шагом, он пошёл дальше – к тёмному входу трактира. Но воспоминания уже болезненно поднялись в голове, как рой жалящих диких пчёл.

Десять лет назад жизнь в Трансильвании была настоящим адом. Сырой карпатский ветер резал кожу, а дома теснились друг к другу в вечном тумане, что не рассеивался ни днём, ни ночью. Даже солнце выглядело всего лишь тусклой, бледной монетой, робко проглядывающей сквозь тяжёлые облака.

Впрочем, сейчас мало что изменилось. Но в те времена страх чувствовался острее: люди выходили из домов только по необходимости, а с закатом запирали двери так поспешно, будто сам воздух становился отравленным.

Когда чёрная мгла опускалась на неспокойные земли, из подворотен выползали бесноватые тени. Они бесшумно скользили меж домов, убивая скот. Они не разрывали плоть, не уродовали туши: им нужна была только кровь. Стирая дыхание жизни, они выпивали её до последней капли.

Наутро крестьяне, выходя во двор, замирали – и страх медленно, как холод, поднимался от пяток к горлу. В воздухе стоял густой, металлический запах. Коровы с проваленными боками и овцы с безжизненно открытыми глазами лежали на сырой земле. Только две маленькие ранки, похожие на следы змеиного укуса, чернели на их шкурах – единственное доказательство ночной охоты невидимых тварей.

Так на Трансильванию обрушились голод и липкий, всепроникающий ужас. Почти всё поголовье было перебито. Люди в отчаянии запирались в домах, вешали над проёмами тяжёлые дубовые кресты, обсыпали пороги крупной солью, надеясь, что это остановит нечистый дух. Некоторые, почти обезумев, оставляли животных на улице – не загоняли в стойла, не шли против мрака, лишь бы существо насытилось и не коснулось их дома.

Но тьма редко довольствуется малым.

Всё изменилось в тот день, когда тварь впервые показалась людям при свете дня. Существо, вселявшее ночной ужас в целые деревни, оказалось юношей – не больше двадцати лет. Закутанный в длинный чёрный плащ, с глубоким капюшоном, скрывающим лицо, он медленно двигался меж рыночных прилавков, ступая так бесшумно, будто не шел, а плыл по земле. В каждом его движении чувствовалась хищная точность – как у зверя, что притаился в тени и терпеливо поджидает добычу.

Люди, в погоне за куском хлеба, словно вовсе не замечали его присутствия. Они толкались, перебегали от торговца к торговцу, задевали друг друга локтями, наступали ему на ноги – и всё это без малейшего внимания к странному путнику. Любой другой давно бы подчинился толпе, но юноша, будто высеченный из холодного серого камня, оставался непоколебим.

На первый взгляд он мог показаться всего лишь голодным странником или послушником из соседнего монастыря, однако это обманчивое сходство рассыпа́лось, стоило посмотреть на него чуть внимательнее. На его руках проступали вздувшиеся, фиолетовые вены; кожа – белёсая, с мертвенным синеватым оттенком – напоминала кожу утопленника, только что поднятого из ледяной воды. Его глаза были мутными и стеклянными, под ними темнели болезненные круги, а впалые щёки делали лицо похожим на череп, тонко обтянутый кожей. На губах застыла странная, смиренная маска спокойствия. Он выглядел как воскресший мертвец, случайно затерявшийся в мире живых.

И вдруг, среди этой шумной рыночной суеты, случилось невозможное. Юноша, до того растворённый в толпе, словно тень, внезапно метнулся вперёд, схватил молодую девушку за волосы и рывком притянул к себе. Бедняжка не успела даже вскрикнуть. Под капюшоном блеснули острые, звериные клыки и впились в её тонкую шею. Хрип её дыхания смешался с рыночным гомоном, который захлебнулся в собственном ужасе. Он пил жадно, неумолимо, пока девушка не обмякла в его руках и не рухнула на землю, как сломанная, бездыханная кукла.

Рынок, ещё минуту назад шумный и живой, превратился в разбегающийся рой, охваченный первобытным страхом. Торговцы опрокидывали прилавки, корзины рассыпались по земле; женщины роняли детей, мужчины бежали, спотыкаясь о собственные ноги – каждый спасал только себя.

Юноша, наблюдая за этим всепоглощающим ужасом, лишь медленно провёл тыльной стороной ладони по губам, размазывая по подбородку тёмную кровь. Его глаза сверкнули холодным, нечеловеческим торжеством и он улыбнулся – тонко, надменно, словно наслаждаясь тем, что смог заявить о себе, а затем безмолвно растворился в тумане.

Годами ранее крестьяне уже сталкивались с нечистой силой. В глубине леса скрывались невиданные твари, и никто из смертных не смел туда сунуться. Среди них обитал зверь, напоминающий волка, но гораздо более свирепый. Его густая, спутанная шерсть клочьями покрывала мускулистое тело, а слюнявая пасть была полна острых зубов, выстроенных в два ряда. Глаза его светились в темноте красным огнём, а дыхание сопровождалось глубоким, хриплым рыком, от которого кровь стыла в жилах. Когда зверь вставал на задние лапы, его рост превышал девять футов, и казалось, что сама тьма сгущается вокруг него. Даже самые смелые охотники обходили эти чащи стороной, не желая испытывать судьбу и сталкиваться с воплощением своего кошмара.

Перебив почти всё живое в лесу, чудовище вышло к людям и начало нападать на детей и женщин. В мгновение ока оно валило жертву на землю, перегрызало горло и лишь затем медленно, с жадностью, с чавканьем, наслаждалось своей трапезой. Жителей Трансильвании тогда охватил дикий страх: ужас за собственные жизни и за жизни своих детей.

Но Вальтер Хейл – или, как его прозвали в тех краях, Охотник на Нечисть – смог остановить эту ужасную тварь. Вместе со своими сослуживцами он попытался приманить чудовище сырым мясом. И когда зверь, учуяв запах, вышел из чащи, мужчина выстрелил ему в лапу. Тварь заскулила и рванула прочь, но второй выстрел пришёлся прямо в голову, пробив правый глаз и череп.

Чудовище рухнуло на землю с тяжёлым грохотом. Его хриплое дыхание сотрясало воздух, а глаза, ещё мерцающие остатками ярости, смотрели на Вальтера с ненавистью. Пока охотник перезаряжал ружьё, зверь внезапно взвился на лапы – его массивное тело рванулось вперёд, как сорвавшаяся пружина. Вздыбленная шерсть, широкий оскал, глаза, налитые кровью – всё это обрушилось на Вальтера в один миг.

Мужчина едва успел поднять ружьё. Второй залп разорвал воздух оглушительным ударом, и пуля угодила прямо в голову зверя. Сила выстрела отбросила его назад и тот рухнул, распростершись на земле. Чудовище, от которого трепетала вся Трансильвания, было повержено.

В очередной раз Вальтер вернулся героем. Его имя было на слуху у каждого, ибо он происходил из древнего рода охотников на нечисть – клана, чьи члены хладнокровно убивали чудовищ, разоряющих земли.

Отец Вальтера, Михай, воспитывал мальчика со всей строгостью. Он закалял его тело и душу, требуя от него силы, дисциплины и стойкости. Михай хотел, чтобы сын стал не просто охотником, а воином – тем, кто сможет выстоять между миром людей и тьмой.

И когда час Михая пришёл, он передал сыну все полномочия, возложив на плечи наследника тяжёлый груз ответственности и пролитой крови.

Вальтер быстро заслужил уважение среди своих соратников и врагов. Он был силён, точен, сдержан; его разум и тело были готовы выдержать любые испытания. Страх не имел власти над ним – он смотрел ему прямо в глаза, ибо только одна-единственная цель жила в его сердце: продолжить дело отца, став щитом между людьми и ночными тварями.