Дикая вода

© Вторушин С.В., 2020

© ООО «Издательство «Вече», 2020

© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2020

Сайт издательства www.veche.ru

Леший

Огромный бурый медведь, косолапо переваливаясь, неторопливо шел по краю поляны, то и дело припадая мордой к земле и чутко принюхиваясь даже к самому незначительному запаху. Могучие мускулы, играя, перекатывались под лоснящейся шерстью. Но пока ничто не привлекало его внимания. Ночью под деревьями бегали мыши, оставив после себя резкий, неприятный аромат. На ветке кедра совсем недавно кормилась белка, насорившая на земле свежей шелухой от спелых шишек. Чуть дальше виднелся еле заметный след лося. Зверь прошел вечером. Его запах давно выветрился. Лишь в углублениях мха, вдавленного копытами, медведь учуял следы ускользнувшей добычи.

Он несколько раз ткнулся в них, но вдруг внезапно остановился, вскинул морду и стал двигать кончиком носа, втягивая в ноздри хрупкий, уже обожженный первыми утренними заморозками воздух. От реки, которую медведь считал границей своих владений, раздавалось странное тарахтение. Однажды ему уже приходилось защищать там территорию от другого медведя. Вздыбив загривки, они поднялись на задние лапы и, обдавая друг друга смердящим запахом оскаленных пастей, схватились на берегу яростно и беспощадно. Страшный рык раскатился над рекой и лесом, оба были в слюне и пене, летящей из забитых шерстью окровавленных пастей. Пришелец, получивший несколько глубоких ран на загривке и шее, не выдержал, свалился в воду и уплыл восвояси. Но и хозяину досталось. Половина правого уха была оторвана, левая лапа прокушена, с правого кровоточащего плеча свешивался кусок кожи. Прямо на месте битвы медведь лег на истоптанную, выдранную с корнем траву, и, не спуская глаз с противоположного берега, начал зализывать раны горячим шершавым языком. Обширные владения требовалось защищать. Отлежавшись, он подошел к высокому кедру и, встав на дыбы, сделал на нем когтями передних лап глубокие царапины.

Четыре года назад как раз там, где раздавалось тарахтение, медведь открыл лосиный переход. Было это прозрачным утром с легким холодком, ощущаемом в воздухе и на земле. Такие дни иногда выдаются на севере в самом конце осени. Случается, что эта удивительная погода с уже остывшим солнцем, но ясными, довольно теплыми днями стоит добрую неделю, словно природа нарочно тянет прощание с окончательно ушедшим летом.

След лося медведь обнаружил внезапно. Его запах так резко ударил в ноздри, что хищник мгновенно замер и, не шевелясь, повел глазами по сторонам. Он тут же определил, где стоит лось, хотя и не видел его – мешали заросли молодого кедровника. Лось был не более, чем в десяти метрах. Медведь уже осторожно поднял переднюю лапу, чтобы сделать неслышный шаг в его направлении, как со стороны реки раздался топот. От берега прямо на него шли две лосихи. Медведь прижался к земле, слившись с осыпавшейся хвоей и бурым мхом и стал ждать. Лосихи неспешной трусцой направлялись к лосю. Когда они, ничего не подозревая, открыто и безопасно подошли к кедровнику, медведь, распрямившись словно гигантская пружина, обрушился на спину ближайшей из них. Лосиха попыталась сделать отчаянный прыжок в сторону, но было поздно. Страшным ударом медведь переломил ей позвоночник, она сначала рухнула на колени, потом завалилась на бок. Вторая лосиха, бежавшая в нескольких метрах сзади, не успела даже отвернуть. Не осознав, что произошло, она чуть не налетела на медведя, потом сделала огромный, испуганный прыжок в сторону и тут же скрылась за кедровником.

Опытным движением схватив лосиху зубами за загривок, медведь, пятясь, оттащил ее в кедровый подрост. Затем нагреб на нее мох и ветки и, отойдя на небольшое расстояние, лег отдыхать. Он растянулся на земле, вытянув задние лапы и подложив под голову левую переднюю. Медведь ни о чем не думал, ничего не вспоминал. Он ощущал такое же блаженство, которое чувствуют люди после удачно проведенного дня или хорошо выполненной работы. Незаметно для себя медведь уснул. Спал он долго. И, если бы не ощущение голода, проснувшееся в нем, он, по всей вероятности, не встал бы в этот день вообще. Поднявшись и отряхнувшись, медведь потянул носом воздух и тут же почувствовал запах убитой лосихи. Настороженно постояв несколько минут и не услышав ничего подозрительного, он направился к ней.

Не выпотрошенный лось портится быстро. Запах начавшегося тления, ударяя в ноздри, раздражал зверя. Медведь разгреб с лосихи натасканный им мусор и, обойдя ее вокруг и обнюхав, остановился около живота. Ткнувшись в него носом, он сначала лизнул сухую шерсть и только после этого вонзил огромные желтые клыки в лосиное брюхо. Мотая головой, медведь попытался оторвать кусок, но это ему не удалось. Тогда он уперся в лосиху лапами и резко откинул назад свою крупную тупорылую голову. И сразу почувствовал на языке вкус приторно сладковатого мяса. Это возбудило зверя. Он злобно набросился на лосиху, словно она была еще жива и оказывала сопротивление.

Выев весь живот, медведь лег на этот раз прямо у своей жертвы и так проспал до утра. Утром он сходил к реке напиться, затем снова принялся за добычу. Так продолжалось пять дней. Доев лосиху, медведь отправился к берлоге. Она была на склоне небольшого бугра под верхушкой сваленного бурей кедра. Медведь вырыл там небольшое углубление, выстелил его мхом и сухой травой.

Почти полдня он ходил на почтительном расстоянии от берлоги, пытаясь выяснить, не подстерегает ли его здесь опасность, и только после этого приблизился к упавшему кедру. Он еще постоял около него, озираясь по сторонам, потом, пригнувшись, залез под дерево на приготовленную постель.

На следующий день пошел мокрый снег. Медведь проснулся под самый вечер, вылез из-под кедра и, побродив часа два по тайге исключительно для того, чтобы прочистить кишечник, вернулся в берлогу. Он повторял эту процедуру несколько дней. Земля еще успевала впитывать талый снег, но медведь отмечал, что с каждым его пробуждением тайга становилась все холоднее и холоднее. В один из вечеров ударил мороз и утром вся земля была такой белой, словно ее накрыли сказочным одеялом. Но этого медведь уже не видел. Он крепко спал.

Проснулся он в последних числах апреля, когда снег уже стал ноздреватым и просел от пропитавшей его влаги, а на реке появились широкие забереги. Несколько дней он бесцельно бродил по тайге, пока снова не почувствовал голод. На этот раз это чувство было совсем не таким, как осенью, когда он собирался залечь в спячку. Голод гнал его все дальше и дальше от места зимовки, пока он не вышел на болото, поросшее клюквой. Солнце уже обсушило кочки, на которых она росла, и медведь жадно набросился на прошлогоднюю ягоду, казавшуюся весной особенно сладкой.

Все лето медведь провел на своей обширной территории, ни разу не подходя к берлоге. И только осенью вернулся на берег реки. Незадолго до того, как с севера потянули холода и стал падать мокрый снег, он снова удачно поохотился на лося, завалив на этот раз четырехлетнего быка. Зимняя спячка опять была сладостно-спокойной.

Так продолжалось несколько лет. Сколько, медведь не знал. Опытный охотник определил бы, что ему было не менее двенадцати лет и медведь находился в самом расцвете сил. Это чувствовал и сам зверь. Он хорошо помнил пришельца, пытавшегося поохотиться в его угодьях. Тогда тому удалось уйти, сейчас бы медведь не оставил его в живых.

И вот сегодня кто-то снова нарушил покой тайги. Грохот и гудение, издаваемые вдали, на самом краю владений, насторожили медведя. Они не утихали. И это означало, что тот, кто пришел сюда, не боится его. Постояв несколько минут в раздумье и прислушиваясь к гулу, медведь направился к реке.

Он шел быстрой неслышной походкой, то и дело поднимая морду и нервно ловя расширенными ноздрями окружающие запахи. Они не несли ничего нового. Но за несколько сот метров от того места, куда стремился медведь, его ноздри поймали резкий, еще ни разу не встреченный им запах. Он не напугал медведя, хотя зверь сбавил ход и пошел осторожнее. Ветер дул со стороны реки, и медведь был уверен, что вовремя учует опасность, если она вдруг начнет угрожать ему. Выйдя почти к самому берегу, зверь оторопел.

На большой поляне стояло несколько вагончиков. Рядом с ними расположились трактора и бульдозеры, один из которых работал, противно тарахтя и издавая смердящую вонь. Это ее еще издали уловил медведь. Недалеко от вагончиков на самом берегу в несколько штабелей лежали огромные трубы. И везде суетились люди. Они громко разговаривали, размахивали руками, куда-то уходили и приходили снова. Если бы медведь понимал человеческую речь, он бы услышал, как крепкий, широкоплечий мужик средних лет, выплюнув изо рта папиросу, сказал молодому парню:

– А ну-ка, Дима, попробуй вот эту лесину. Посмотрим, что у нас выйдет.

Парень залез в кабину бульдозера и, прибавив оборотов мотору, двинул машину на высокий столетний кедр, усыпанный шишками. Бульдозер ехал с задранным ножом, скорость его была небольшой, но когда он с ходу врезался в дерево, верхушка кедра от удара отломилась, словно ее срезало снарядом, и на кабину бульдозера градом посыпались шишки. Мужик, давший команду бульдозеристу, стал что-то снова показывать ему руками. Бульдозер зарычал, заскрежетал гусеницами, и кедр, дрогнув, начал валиться на землю. Когда он упал, мужик радостно потер руки и поднял их.

И тут медведь, молча выглядывавший из-за деревьев, не выдержал. Издав страшный рев, он поднялся на задние лапы, потом опустился на землю и начал бросать из-под себя тяжелые глинистые комья вместе со мхом и травой. Мужик, стоявший рядом с бульдозером, сначала присел от страха, затем бросился к вагончику, и уже через минуту оттуда выскочили четверо людей с двустволками. На ходу заталкивая в стволы патроны, они побежали туда, где только что находился медведь. Но зверя там уже не было. Он уходил подальше от вагончиков и бульдозеров, не зная, где теперь будет строить свою берлогу. Одно было ясно: в старой оставаться нельзя.

Мужики добежали до края поляны. На влажной земле были хорошо видны отпечатки громадных медвежьих лап. Остановившись около них, один произнес:

– Унес, курва, роскошную шубу.

Глаза его горели хищным блеском. Он кинулся по медвежьим следам за ближайшие деревья, вернулся оттуда и, тяжело дыша, опустил ружье. От охватившего азарта и вида бывшей перед самым носом и ускользнувшей добычи его бил озноб. Другой высморкался и добавил:

– Ничего, мы его достанем. Далеко не уйдет. Правда, Гудков?

Вращая все еще горящими глазами, Гудков сказал:

– Молю Бога, чтобы не ушел. Такой шкуры у меня еще не было. Не медведь, а леший какой-то.

В это время к ним подошел бульдозерист. Он не видел медведя, не слышал его злобного рыка. Узнав, что зверь был совсем рядом, очень расстроился. Так хотелось ему посмотреть на живого хозяина тайги. Но широкоплечий, не обращая внимания на последние слова Гудкова, хлопнул его по спине тяжелой ладонью:

– Не печалься, Шабанов. Этого зверюгу ты еще увидишь. А если и не увидишь, небольшая потеря. Зато мы доказали, что наши бульдозеры возьмут эту тайгу. Завтра же начнем расчищать трассу нефтепровода.

Димка Шабанов уже подъезжал к первому вагончику, когда с боку дороги выскочил щенок и бросился под гусеницы бульдозера. Димка затормозил, машина заскрежетала и остановилась. Но ему показалось, что было уже поздно. Он открыл кабину, наступил на гусеницу и спрыгнул на землю. Обошел бульдозер и заглянул под него спереди. Мелко дрожа от страха, от непонятного гула, доносившегося сверху, между гусениц сидел щенок и смотрел на него испуганными глазами. Он впервые попал в такую переделку и сейчас не мог сообразить, что с ним случилось. Щенок был маленький, серый, походивший на пушистый комочек с крохотными торчащими ушами. Он смотрел на Димку не мигая.

– На, на, на, – позвал его Димка и протянул руку.

Но щенок и не попытался стронуться с места. Тогда Димка лег на живот между гусеницами, поймал его за лапу и вытащил наружу. Он никак не мог понять, откуда в безлюдной тайге оказалась собака. Димка взял щенка на руки и погладил по голове. Тот поднял мордочку и лизнул его палец.

– Вот гусь, – сказал Димка, залез вместе со щенком в кабину и поехал ставить бульдозер на площадку.

Строительное управление, в которое устроился Димка, расчищало трассу под нефтепровод. Оно прибыло на берег реки несколько дней назад. Вместе с землеройщиками, как называли Димку и его сослуживцев, здесь высадились и трубопроводчики. Они поселились отдельно, аккуратно расставили жилые вагончики и сразу оборудовали причал, на который стали прибывать баржи с трубами. «Может, щенок прибежал от них?» – подумал Димка, но отдавать пушистую животину никому не хотелось. Поставив бульдозер, он взял подмышку щенка и направился в столовую.

– Ну что, Зиночка, – обратился он к золотоволосой поварихе с редкими светлыми конопушками на лице, – чем кормить сегодня будешь?

– Щи, котлеты, компот, – протараторила Зина, выглядывая в раздаточное окошко.

– Давай щи, две котлеты и два компота.

– А это у тебя что? – спросила Зина, кивнув на щенка.

– Как что? Волк, не видишь, что ли?

– Ну да волк. Ври больше. – Зина зачерпнула из большой алюминиевой кастрюли поварешку щей, вылила их в тарелку.

– Не веришь, не надо, – сказал Димка как можно равнодушнее. – Волчицу бульдозером задавил. А этого поймал. Остальные разбежались. Котлеты клади в разные тарелки, я ему беру.

– Так я тебе и разрешу поганить посуду, – отрезала Зина. – У нас и без твоих волков ее не хватает.

– Я тебе за тарелку заплачу, а ты скажешь, что разбила.

Но тарелку Зина не дала. Она положила две котлеты в одну посудину. Димка выхлебал щи, переложил туда котлету и лапшу, поставил под стол и посадил щенка к тарелке. Тот ткнулся мордой в котлету и начал есть. Зина выскочила из кухни.

– Шабанов! – закричала она. – Что ты делаешь? Я Гудкову жаловаться буду.

Она хотела выхватить из-под стола тарелку, но Димка ногой преградил ей путь. Он обнял Зину за талию, повернул к себе и сказал:

– Ну что ты, Зинок, кипятишься? В конце концов нужна нашему городу собака или нет? В каждом порядочном городе имеются свои собаки. У нас ведь даже твой занюханный буфет караулить некому.

– Шабанов! – негромко, с ядовитой интонацией в голосе произнес Димкин сосед по вагончику Коровин. – Ты мне ноги мыть будешь.

Соскочив с кровати, он вляпался в котлету, которую съел и уже переварил щенок. Димка открыл глаза, увидел сморщенную физиономию Коровина и опустил руку на пол. Нащупал под кроватью щенка, поднял его и сунул под одеяло. Теперь можно было разговаривать.

– Шабанов! – еще грознее заорал Коровин. – Где твоя падаль? Ты мне за сапоги платить будешь.

Димка понял, что щенок совершил еще одно преступление. Причем, если первое Коровин мог как-то простить, то испорченные сапоги – никогда. К любой вещи, за которую заплатил свой кровный рубль, он относился с величайшим почтением. Чтобы он успокоился, его надо было разозлить еще больше. Такой уж характер был у Коровина.

– Выбрось ты эти сапоги и купи новые, – сказал Димка. – Видел, какие себе купил Гудков?

– Вот ты мне их и купишь, – процедил сквозь зубы Коровин. – Не хихичь, не хихичь. Ты у меня так просто не отвертишься.

– Хапуга ты, – обозлился Димка. – Столько тыщ зарабатываешь, а на новые сапоги жалко. В этих ведь ходить стыдно.

– Да, зарабатываю, – зло произнес окончательно вышедший из себя Коровин. – Своим собственным горбом. А ты что заработал, то и пропил.

У Димки с утра всегда было хорошее настроение. Он поглаживал щенка по мягкой шелковистой шерсти, и слова Коровина его совершенно не трогали. Единственное, что смущало, Коровин никак не мог остановиться.

– Уж ты лишнего рубля не пропьешь, – сказал Димка, вытаскивая руку из-под одеяла. – А мне деньги ни к чему. Лежит в банке пятьсот тысяч, так я знакомую попросил, чтобы она их в фунты стерлингов перевела. Она мне по секрету сказала, что скоро денежная реформа будет. Рубль в пять раз упадет.

– Трепло ты, Шабанов, вот что я тебе скажу, – сердито бросил Коровин. – Находка для шпионов. Таких в войну к стенке ставили.

– Вот когда о реформе объявят, тогда и узнаем, кто из нас трепло, – лениво зевнув, ответил Димка.

Коровин взял сапоги двумя пальцами за голенище и пошел из вагончика. Димка соскочил с кровати, присел несколько раз, вытянув вперед руки. Это осталось у него от армии. После демобилизации по старой привычке он делал полный комплекс гимнастических упражнений, теперь же ограничивался только одним. Сунул босые ноги в сапоги и выскочил в тамбур умываться. В нетопленом вагончике было холодно.

Когда он пришел в столовую, Коровина там уже не было. За столом сидели только сварщики. Димка заглянул в раздаточное окно:

– Ну что, Зиночка? Щи, котлета, компот?

– Котлета сегодня с гречкой, – сказала Зина.

– Ты у нас просто молодец, – Шабанов улыбнулся, заметив, как заблестели глаза у Зины. – Значит, так, щи, две котлеты и два компота. Котлеты клади в разные тарелки.

– Опять для щенка? – Зина подняла на Шабанова большие серые глаза. – Только что его здесь Коровин материл.

Она подала Димке щи, котлету и два стакана компота. Зина знала, что компота он всегда выпивал по два стакана.

– А для щенка ты теперь ничего не покупай. Я его за счет столовой кормить буду, – сказала Зина.

На работу Димка пошел вместе со щенком. Он посадил его в кабину и сказал:

– Ну что, Кузя, не боишься больше бульдозера?

При слове Кузя щенок вильнул хвостом.

– Да ты действительно Кузя, – удивился Димка. – Ну что ж, будем звать тебя так.

Димка завел бульдозер и выехал с площадки. В тайге он работал один. Мастер Гудков выдал ему отметку, и теперь Шабанов крушил своим бульдозером мелколесье, расчищая путь будущей трассе. Тайга, надо сказать, была здесь гнилая. Деревья цеплялись корнями лишь за поверхность земли. Стоило чуть надавить на них, они падали, выворачивая огромные лепешки брусничника. И на том месте, где стояло дерево, оставалась круглая плешина сероватой песчаной почвы.

Был конец августа, на склонах грив темно-вишневым цветом наливалась брусника. На открытых полянах, поросших ягелем, натянув на головы бархатные береты, красовались друг перед другом роскошные боровики. Объехать их было невозможно, и похожий на чудовище бульдозер безжалостно давил гусеницами таежную красоту.

Заехав в просеку, Димка начал расчищать вчерашние завалы. Он решил до обеда дойти до небольшой сосенки, маячившей впереди среди густого мелкого березняка, который трассовики зовут чапыжником. Но перед самым обедом к нему приехал мастер участка Гудков. Димка остановил бульдозер, спрыгнул на землю и в знак приветствия дотронулся пальцами до козырька кепки, словно отдавал честь.

– Вижу, вижу, что пашешь, – одобрительно сказал Гудков и посмотрел вдаль, куда уходила визирка – узкая, еле заметная просека, обозначавшая направление трассы. – До сосенки сегодня дойдешь?

– Кто его знает? – пожал плечами Димка, глядя на маячившую вдали рыжеватую сосенку. – А куда торопиться? Все равно трубу укладывать только зимой будут.

– До зимы, Шабанов, нам необходимо весь лес пройти. В декабре мы на болота выйдем. Они к тому времени как раз промерзнут.

Гудков замолчал, полез в карман за папиросами, закурил. Димка тоже закурил.

– Настроение у людей мне не нравится, – сказал мастер. – Коровин приходил сегодня отпрашиваться в деревню за сапогами. А нам их только вчера привезли.

– Веришь-нет, Михалыч, – Димка посмотрел туда, где еще недавно поднимался дым от горящей нефти – буровики испытывали там очередную скважину на новом месторождении, – смотрю я на эту тайгу, и душа кровоточит. Последнее продаем.

– Тебе-то чего об этом думать? – Гудков поплевал на огонек папиросы, бросил ее на землю. – Детей у тебя нет. Кому что оставлять?

– И все равно здесь что-то не так. Я понимаю: заработал человек деньги, купил машину, она его. Или дом двухэтажный построил для себя и своих детей. Он тоже его. А как можно купить нефтяное месторождение? Ведь земля, на которой оно находится, всем принадлежит. Значит, и то, что в ней, тоже наше. Почему же один человек, к тому же иностранец, владеет нашими богатствами? Мы-то от этого что имеем? Шиш в кармане.

– Хватилась кума, когда ночь прошла, – Гудков досадливо сплюнул. – Раньше надо было думать. А то ведь, поди, на митинги ходил. Демократии требовал.

– Я не демократ, я монархист, – сказал Димка и полез в кабину бульдозера.

– Через недельку мы сюда еще пару бульдозеров бросим, – крикнул вслед ему Гудков, окидывая взглядом тайгу и заранее представляя, какие дела в эту холодную длинную зиму придется совершить его людям. – Работай! И всю свою дурь из головы выброси. Главное – зарплату во время получать.

Прораб сел в машину и уехал. А Димка работать не стал. Решил сначала пообедать. Достал сверток с едой и фляжку с компотом. В свертке кроме котлет оказалось два вареных яйца. «Интересно, где взяла их Зинка? – подумал Шабанов. – В столовском меню яиц еще ни разу не было».

Он расстелил газету, выложил на нее обед, лег на траву и посадил рядом с собой щенка. Когда Димка работает, время летит незаметно, а вот обед на трассе всегда проходит тоскливо. Не любит Шабанов одиночества, потому что от него разные нехорошие мысли лезут человеку в голову. Вспоминается Димке родная деревня, где он работал трактористом. Бескрайняя, ровная, как стол, степь Кулунда. Одни ковыли да суслики. Ветер дунет, сухая трава зашуршит, словно мыши из-под земли заскребутся. Когда-то степь распахивали, целину поднимали. А теперь многие поля зарастают бурьяном. Никому ничего не надо. Ни мужику-кормильцу, ни новым властям. Потому и ушел из колхоза Димка. В городе перепробовал много разных работ, но ни на одной не задержался. В конце концов решил снова пересесть за рычаги, правда, теперь уже не трактора, а бульдозера. Поработал на разных стройках, в том числе и на прокладке дорог. А потом махнул на Север.

Но родная деревня вспоминается до сих пор. Особенно весна, когда в поле заливаются жаворонки, а за плугом, внимательно разглядывая вывернутые жирные пласты чернозема, ходят грачи. Над полем, уходя в бесконечную даль, колышется марево, воздух наполнен особыми запахами, будоражащими душу.

Мать вспоминается часто. Лежит она в гробу, маленькая, худенькая. Ввалившиеся, закрытые глаза на желтом лице, острый нос. Мать умерла от рака, когда Димке восемнадцать лет было. Остались они с сестрой, ей тогда четырнадцатый год шел. Через год его забрали в армию. Отправил он сестру к тетке, она все это время у нее жила.

Сейчас сестра на третьем курсе медицинского института учится. Димка каждый месяц посылает ей деньги из своей зарплаты. Да и так, то сапожки купит, то костюм. Денег на трассе много платят, чего их жалеть?

Лежит Димка на земле, гладит щенка рукой. Никого у него здесь близких нету. Разве что Зинка. Да и то, если разобраться, какая она близкая? Так, раза два на лавочке вместе посидели.

Перекусил Димка, перевернулся на спину, посадил щенка себе на живот и закурил. Смотрит, как облака плывут. Низкое на Севере небо. Облака чуть за верхушки кедров не задевают. А вчера их не было. Вчера он также лежал на просеке и видел, как высоко в небе, вытянувшись тонкой ниточкой, тянул на юг клин журавлей. Сначала он услышал их курлыканье, а уж потом, прищурившись, разглядел. Высоко летели, в самом поднебесье.

Щенок на животе вдруг зашевелился, шерсть на его загривке поднялась дыбом, и он стал пятиться, сползая на землю. Димка затылком почувствовал на себе нехороший взгляд. Схватив щенка, он рывком сел и повернулся. В березняке бесшумно мелькнула огромная расплывчатая тень и тут же растворилась за деревьями. Димка почувствовал, как на голове стали подниматься волосы, а сердце начало выбивать пулеметную дробь. Щенок в руке дрожал мелкой дрожью. «Леший какой-то, – мелькнуло в голове, но он тут же рассмеялся над собой. – Лешие в тайге могут только померещиться».

На базу Шабанов приехал поздно. Хотелось пробить просеку до маячившей среди берез сосны. Когда углубился в березняк, остановил бульдозер, вылез из кабины, прошелся вперед, по охотничьи разглядывая землю. Но она была густо усыпана облетевшей листвой, на которой невозможно обнаружить никаких отпечатков. В одном месте у тонкой березки невысоко над землей торчала свежесломанная ветка. На изломе к ней прилипло несколько длинных, грубых темно-коричневых волосков. Охотник сразу обратил бы на нее внимание. Но Димка не был охотником, поэтому и не разглядел следы недавно прошедшего зверя. Он прошел мимо сломанной ветки и вернулся к бульдозеру.

До сосенки было метров двадцать, и расчистить их не представляло труда. Главное, что березы росли на сухом месте. Если бы среди них оказалась мочажина, расчищать трассу пришлось гораздо труднее. В таких гнилых местах бульдозер иногда зарывается по самую кабину.