Там высоко…

© Кира Диллинджер, 2022

ISBN 978-5-0056-7285-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ОГОНЁК

У Эйдена было мало радостей в жизни. Он жил в пансионе, соседи в котором не отличались дружелюбием, ходил на работу, которую терпеть не мог, отсылал крохи зарплаты родителям, зная, что те их обязательно пропьют, и каждый день надеялся, что когда-нибудь что-то изменится. У него не было друзей, только коллеги, с которыми он здоровался и прощался, пожимал им руки по утрам и забывал их имена к вечеру.

Чтобы не сойти с ума, Эйден разговаривал. Сам с собой, с техникой, со своим котом, которого лелеял. Кот был рыжим и тощим, несмотря на хорошую кормежку, а еще очень говорливым и ласковым, и часто по вечерам Эйден устраивал с ним целые беседы, обсуждая ситуацию вокруг. Эйс (так звали кота), отвечал ему частыми «мяу», и Эйден был безумно рад, что у него есть такой собеседник.

Еще Эйден любил разговаривать с огнем. Он делал так с самого детства, с тех самых пор, как отец брал его с собой на охоту. Костер трещал и издавал уйму необычных звуков, и Эйден пытался копировать их, смеясь и раздражая отца глупостями, а как-то раз, когда отец в очередной раз замахнулся, чтобы отлупить его за ребячество, из костра вылетела обугленная щепка и угодила отцу в глаз. Тот долго орал и ругался, и в конце концов залил огонь водой из ведра и утащил Эйдена домой, но Эйден почувствовал, что в огне было что-то родное и доброе. Куда добрее отца. С тех пор, где бы он не видел огонь, будь то крохотное пламя зажигалки или подожженная кем-то мусорка во дворе, Эйден тихо здоровался с ним себе под нос, чтобы никто не подумал, что он сумасшедший.

Иногда, в дни невыносимой тоски и грусти, Эйден брал Эйса, надевал на него купленную специально шлейку, и они шли в лес неподалеку, чтобы разжечь костер и посидеть погреться. Эйс никогда не старался убежать, напротив – всегда оставался рядом, неизменно мурча и вглядываясь в всполохи пламени, и Эйдену казалось, что кот такой же рыжий, как и костер, будто они родные браться. Эйден даже думал, что они подружились: Эйс пытался ловить редкие искры, вылетающие из костра, а огонь игриво завивал ему усы, если Эйс подходил слишком близко.

Время от времени Эйден брал в лес бутылку вина. Пил из горла, рассказывал про жизнь и обязательно делился, выливая в огонь понемногу, чтобы не затушить, а когда приходило время возвращаться домой – всегда извинялся, и говорил, что вернется вновь, а затем аккуратно заливал тлеющие угольки.

У Эйдена был его кот, была работа, которую он не то, чтобы любил, и было с кем поговорить. Ему этого хватало. Больше всего на свете он боялся потерять все то немногое, что имел, и поэтому, когда мимо него промчалась пожарная машина, первое, о чем он подумал, было «пожалуйста, пусть это не у меня», но подойдя к пансиону он почувствовал, как сердце его упало в пятки. Пансион горел. Пламя быстро распространялось, выбивало окна, пожирало все на своем пути.

Эйден рванул вперед, но его тут же остановили люди в форме.

– Туда нельзя, – рявкнул мужчина, отвесив Эйдену грубую пощечину. – Жить надоело?

– Там мой кот! – заорал Эйден тому в лицо. – Там мой кот!

– Его уже не вытащить! – прокричал в ответ мужчина. – Отойди и не мешай людям работать!

Он оттолкнул Эйдена, и тот безвольно опустился на колени. Жар от огня долетал до лица, а осколки от взорвавшегося окна оцарапали ему щеки. Это было его окно. Огонь добрался до его квартиры. Эйден понял, что по щекам текут горячие слезы, смешиваясь с кровью из порезов.

– Пожалуйста! – заорал он, закрывая глаза и громко всхлипывая. – Пожалуйста, прошу, только не Эйса! Прошу тебя!

Никто рядом не понимал, к кому обращается Эйден. Для всех он был просто обезумевшим от горя мужчиной, а он продолжал повторять «пожалуйста» все те часы, что ушли на тушение пламени. Пансион сгорел дотла. Даже когда дым улегся, никому не позволили войти внутрь: слишком шатким и дряхлым было здание еще до пожара, а теперь все могло рухнуть от любого шороха.

– Пожалуйста, – еще раз хрипло повторил Эйден, размазывая по лицу копоть и всматриваясь в обугленное здание. – Пожалуйста.

– Мяу, – ответил ему абсолютно невредимый рыжий кот, выпрыгнувший из окна абсолютно сгоревшего здания.

От него пахло костром и теплом, и чем-то очень, очень родным.

ХОЛЛИ

Была уже поздняя ночь, когда в двери моей квартиры неистово застучали. Я не спал; испытывая проблемы со сном, я пытался хоть чем-то себя занять, и под тусклый свет керосиновой лампы пытался читать ужасно скучный медицинский справочник прошлого века, надеясь, что он меня усыпит, но это было тщетно. За окном разразилась настоящая буря, и стоило мне услышать стук в дверь, я сразу подумал, что какой-нибудь бездомный сейчас попросит пустить его переждать дождь, на что я бы скорее дал бедняге несколько пенсов, чтобы тот снял себе где-нибудь койку, чем впустил бы к себе на порог непонятно кого. И дело даже не было в моей черствости или нежелании как-то контактировать с низшим слоем населения. Я не был владельцем этой квартиры, и намеревался вернуть ее хозяйке в том виде, в котором она мне сдала ее несколько дней назад, когда я приехал в Лондон из Даксфорда, что в графстве Кембриджшир. Мы приехали вместе с моим хорошим другом, я – чтобы посетить несколько лекций по истории, а он по своим личным семейным делам. Какого же было мое удивление обнаружить на пороге никого иного, а именно Оливера Мура, моего приятеля, полностью продрогшего до костей, бледного и бессвязно что-то бормочущего.

Я сразу же заставил его снять мокрую, испачканную грязью одежду и переодеться в мои домашние вещи. Оливер был немного выше меня, и все было ему мало, но он, казалось, совершенно не придавал этому значения. Он молчал до тех пор, пока я не усадил его в кресло и налил виски, стакан с которым он мгновенно осушил и взмолился о добавке.

– Ради всего святого, Оливер, что произошло? – я переживал за друга, как за самого себя. Мы были очень близки в детстве и в юности, затем наши пути ненадолго разошлись. Моя семья перебралась в окрестности Даксфорда, где родители хотели провести старость и уговорили меня поехать с ними. Оливер с сестрой и матерью остались в Кембридже. Через время я узнал, что его мать, необычайно талантливая и умная женщина, скончалась, а сестра в прошлом году вышла замуж и уехала жить к мужу в Лондон. Я был безумно рад, когда в очередном письме к другу я выяснил, что он тоже собирается в Лондон, и предложил поехать вместе.

Оливер выглядел постаревшим на несколько лет, хотя я видел его в последний раз пять дней назад. Признаю, что и тогда он не выглядел здоровым – он осунулся и сильно сутулился, выглядев так, будто не спал несколько дней. Я не стал его расспрашивать, в конце концов у меня самого были проблемы со сном. Теперь же, в тусклом свете лампы мне казалось, что передо мной не молодой человек, а мужчина в возрасте, потрепанный жизнью.

– Для начала прошу тебя, обещай меня выслушать, не перебивать и не смеяться над тем, что я тебе расскажу. Видит бог, ты единственный, кому я могу довериться сейчас, и, если ты поднимешь меня на смех, я не переживу.

Он посмотрел на меня умоляющим взглядом, и все что я мог – это кивнуть, молча наблюдая, как он сжимает в ладонях пустой стакан из-под виски. Собиравшись с силами, он, наконец, начал свой рассказ.

– Ты хорошо знал мою семью, и наверняка помнишь мою сестру, Холли. В прошлом году за ней начал ухаживать некий доктор Картер Дэвис, уроженец Лондона, приезжающий в Кембридж для проведения практики у молодых врачей. Холли, узнав, что в город приехала интересная личность, настояла на том, чтобы позвать его к нам на обед, на что он согласился с большой охотой. Он был наслышан о нашем отце, докторе Муре, который написал несколько популярных справочников по медицине, и очень расстроился, узнав, что отец скончался довольно давно. Тем не менее, все те два месяца, что он оставался в Кембридже, он заходил к нам на обед, необычайно радуя тем самым Холли, которая влюбилась в него без памяти, и мои доводы о том, что он слишком для нее стар, были лишь пустым звуком. С одной стороны, я был рад – после смерти матери, Холли была подавлена, плакала каждый день и совсем не выходила в свет, а появление в ее жизни доктора Дэвиса скрасило безликие будни. С другой же стороны, я ясно понимал, что доктор вскоре уедет, а она снова останется горевать и лить слезы. Но не тут-то было – перед отъездом доктор предложил ей выйти за него замуж, и она с радостью согласилась, ни секунды не раздумывая. Я писал тебе тогда, что она уехала с ним в Лондон, и они сыграли тихую свадьбу без гостей. А две недели назад…

Оливер притих, не в силах говорить дальше. Я подлил ему виски и сам выпил прямо из горла. Конечно, я помнил его сестру. На несколько лет младше нас, она была великолепно воспитана и обучена всякому этикету леди. Большой ее страстью было фортепиано, и я удивился, что объектом ее внимания стал врач, кто-то столь сильно далекий от музыки. Я думал, она предпочтет музыканта, художника, или кого-то другого с творческой профессией.

– Две недели назад, – выдавил из себя Оливер. – Мне пришло письмо от ее мужа. Он писал, что Холли не так давно пропала. Мол, он вернулся домой с работы и не обнаружил ее дома, и ему интересно, не вернулась ли она обратно домой. Дома ее не было, и ни в одном из ее писем не было ни намека на такой внезапный побег. Я хотел было поехать в Лондон первым же поездом, но мне совершенно не на кого было оставить дом – я разогнал прислугу на неделю, чтобы сосредоточиться на своих дальнейших планах на жизнь и работу. Наследство отца и матери не могло обеспечивать меня всю жизнь, и я хотел основательно подумать, что мне делать. Да и, кто знал, может быть у Холли были важные причины куда-то отлучиться. За неделю никаких известий не пришло, и я воспринял твое предложение поехать вместе как знак свыше.

Доктор Дэвис не обрадовался моему визиту, но и естественно не стал меня прогонять. Я попросил дать мне остаться всего на несколько дней, чтобы попытаться понять, что же сподвигло Холли внезапно исчезнуть, и с явной неохотой он выделил мне комнату на втором этаже своего особняка. На второй день он, однако, осознал, что стоит быть дружелюбнее с родственниками своей жены, и сам поинтересовался, хочу ли я что-то узнать о том, как здесь жилось Холли. Судя по его словам, у них все было прекрасно, и он понятия не имеет, что произошло. Полиция, с которой я поговорил утром второго дня, тоже не нашла никаких улик. Ночью второго дня… Я понял, что произошло. Точнее, понял не я сам, я, как настоящий болван, так и уехал бы, ничего не добившись, если бы сама Холли не рассказала мне.

Ты знаешь меня почти всю жизнь, и ты знаешь, что я не из тех, кто верит в приметы, суеверия, или, того смешнее, в призраков, но я клянусь всем, что когда-то имел в своей жизни, ночью второго дня Холли явилась ко мне в зеркале, и я чуть не потерял сознание прямо в своей комнате. Поначалу я решил, что это просто игра моего воображения и света, и я вижу в зеркале похожее лицо, но, когда она начала говорить, я слышал ее голос в своей голове. Он был тихим и печальным, совсем не похожим на обычный звонкий голосок, которым обладала моя сестра, но я чувствовал, что это именно она.

«Оливер», сказала она и туманный образ в зеркале слегка улыбнулся мне, «я знала, что ты будешь меня искать. Прости, что не послушалась твоего совета и уехала из дома. Кто же знал, что все так обернется». Я не понимал, о чем она, я хотел расспросить, но она исчезла, и тогда, во вторую ночь, я свалил все на дурной сон. Реалистичный, но все-таки сон.

Утром доктор повел меня в другую часть своего особняка, где хранил различные медицинские образцы, и которыми, как он мне поведал, он очень гордился. Помимо древних врачебных инструментов, он так же хранил банки с заспиртованными человеческими органами, полученными в подарок от тех, кто завещал свое тело науке и медицине. Я никогда не был заинтересован такими вещами, я не унаследовал это от отца, и, признаться, меня немного замутило, когда доктор со светящимися от гордости глазами показал мне скелет человека в натуральную величину и сказал, что он настоящий.

«Ох, простите, мистер Мур», улыбнулся он мне, заметив, что я прислонил руку ко рту, «вашей сестре тут очень нравится, я подумал, это может поднять вам настроение». И он поспешил увести меня оттуда, а затем отправился по своим делам, оставив меня одного.

Третьей ночью мне снова явилась Холли, и мне стало все сложнее убеждать себя, что это был лишь сон. «Оливер, дорогой брат мой, если бы ты только знал, что он со мной сотворил… Ты был в той комнате, ты видел тот скелет, ах господи, лучше бы он просто закопал меня во дворе!».

Оливер всхлипнул и закрыл лицо руками. Моего друга трясло, и я не был уверен, что он захочет продолжать рассказ, и, хотя любопытство кипело у меня внутри, я предложил ему прерваться и пойти спать. Сверкнувшая за окном молния осветила его заплаканные и полные горечи глаза, и он, глубоко вздохнув, продолжил говорить.

– Она рассказала мне, что они поссорились из-за какой-то мелочи, и он в ярости ударил ее по голове. Удар был слишком сильным, она скончалась через несколько минут. И вместо того, чтобы с почестями предать ее земле и признать вину, он поступил как жалкий трус – он решил, что можно просто сказать, что она сбежала, а самому разобрать ее на экспонаты и пополнить свою коллекцию! Что он имел в виду, когда говорил, что «мой сестре здесь нравится»?! Ох я уверен, что он просто смеялся мне в лицо, показывая мне скелет моей собственной сестры! Холли рассказала, что ее душа не может упокоиться, и что ей хочется мести, и я был готов пойти и задушить этого докторишку в его собственной постели той же ночью! Я бы и глазом не моргнул, но Холли взмолилась повременить и дать ей самой свершить правосудие. Она пообещала явиться следующей ночью и рассказать, что я могу сделать, и весь четвертый день пребывания в доме Дэвиса я провел в своей комнате, ссылаясь на недомогание. Доктор даже предложил меня осмотреть, но я понимал, что как только он коснется меня своими мерзкими руками, которые были по локоть в крови моей сестры, я бы не смог себя сдержать и задушил бы его на месте. Я дождался ночи, бродя по квартире, как зверь в клетке, пытаясь заглушить свою ярость хоть чем-то. Наконец, стемнело, и Холли явилась снова. Ах как бы я хотел вытащить ее из того зеркала и вернуть к жизни! Увы, это было невозможно. Она сказала, что давно добралась бы до Дэвиса сама, но он носит на шее распятье на серебряной цепочке, и оно не дает Холли к нему притронуться. Если снять его хотя бы на несколько секунд, этого будет достаточно, сказала она. У нее достаточно сил что-либо делать только после полуночи, и я поклялся сделать все, что она попросила. Весь вчерашний день я был учтив, сказал, что мне лучше, и доктор Дэвис остался доволен нашими разговорами. Уже перед тем, как он захотел отправиться спать – это была уже почти полночь – я попросил его в последний раз показать мне его комнату с его коллекцией, потому что хотел скоро уезжать, и мне было любопытно, что я мог упустить. Улыбнувшись – ах, эта мерзкая злорадная улыбка! – он провел меня в комнату, не понимая, что ждет его там. Я осмотрел скелет, едва сдерживая слезы грусти и обиды, в то время как Дэвис распинался о том, какой же это прекрасный образец, и как он его любит. В полумраке комнаты я заметил в отражении стекла образ Холли и понял, что пора. Дэвис был одет в домашнюю одежду, и распятье висело на уровне его груди, поблескивая в свете наших ламп. Я подозвал его ближе, и со всей скопившейся внутри яростью рванул распятье с его шеи, обрывая цепочку. В тот же миг пронзительный визг сотряс комнату. Все лампы погасли, наступила кромешная тьма, сквозь которую я услышал грохот и хрип. Я стоял, не шевелясь, пока лампа в моей руке не зажглась снова сама по себе, и я увидел призрак Холли, стоящий прямо передо мной, и тело Дэвиса, с перекошенной от ужаса гримасой лежащее на полу.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.