Прынц Робэрт. Эротическая сказка для взрослых

Часть наипервейшая

В некотором Царстве, в некотором Государстве…

Ой, чё я вам тут рассказываю! Всё не так.

В некоторой удивительной стране, в простонародье называемой Совок, а по-другому Совдепия, жили да были муж и жена. Жили-поживали, кое-какого добра наживали. Ну, там, буфет, диван, холодильник и, даже, телевизор маленький, чёрно-белый. Ничего себе, типа такие. Нормально-совдеповские. Как все!

Как грится: «Какие Богу угодны, такие и пригодны».

Он был простой рабочий. Слесарь в автомастерской. Звали его, естественно, Иван. Она тоже была простая рабочая. Звали её тоже очень даже обыкновенно – Маша. Мария, то есть. А вместе – Ваня и Маня. Работала она в местной больнице обыкновенной санитаркой. Полы мыла. Ну и достаток соответственный имели. Он имел то, чего в карман сунут за халтуру, (за ремонт машины без очереди, то есть), а она – от судков из-под кровати по рублю штука, плюс с пустых бутылок. Понятно, что не сытно, но кое-как от получки до получки выживали. И даже почти не грызлись на ночь. А чё ругаться-то? Если душа в душу жить, вместе на работу, вместе с работы, вместе ужин под бутылочку, то чё ругаться?

Правильно народом сказано: «Удаётся и червячку на веку».

Удивительная эта страна, в то время, строила всем хором, вместе с ними, сначала социализм, потом взялася строить коммунизм, потом ещё чего-то строила, сама уже не понимая чего, догоняя и обгоняя загнивающий капитализм, о чём коммунистические начальники объявляла всему народу на съездах своей партии по радио и по телевизору. Они, кане-е-ешна, слушали, а чё делать, если по всем средствам связи один съезд передавали с утра и до вечера. Иногда, правда, попадалися другие передачи. Ну, там, «Голубой огонёк» или ещё с пани Моникой «Кабачёк 13 стульев», назывался. Ничего, такое. Можно смотреть. Вот они и коротали вечера с бутылочкой и пани Моникой. Так себе и жили.

И дальше бы себе так же жили, но надоедливо вспоминалася большое семейное горе. Оно, конечно, давно вспоминалася и волновало, но по молодости лет не до того было, денежку копили на добро, а к старости ближе стало волновать и всё больнее и больнее.

Горе было в том, что не было у их детей. Ну, никаких. Ни дочери, ни тебе сына. «Живёшь – не с кем покалякать; помрёшь – некому поплакать», а под старость некому будет кружку с водой подать. Ну, и решили они завести себе дитё. Ну, хоть какое. А как его завести, если по-нормальному, аж почти до сорока Маниных годков ничего не получалося? А тут вдруг Ваня и давай кожен день стараться:

«Попытка не пытка, а спрос не беда»! А вдруг!?

Маня, коне-е-ешно ра-а-ада, что Ваня готов выполнять и перевыполнять супружеский долг по многу раз, она тоже в этом процессе принимала очень даже деятельное участие. «Суетилась под клиентом», как народ шутил, изо всех своих сил, да и в аптеку бегала. По тогдашним временам уже проще с этим делом стало, всякие мази и таблетки появились, не то, что раньше, всё вручную, да вручную. В общем, проходит, таким образом, аж год.

Коротко только сказка сказывается, а дело оно такое – никак и никак. Оно, конечно, делается, но результат – ноль! Ну, наша Маня давай в панику вдаряться. Ваня, ка-ане-е-ешна, утешает, как может. Стали вместо одного бутыля вечерочком уже по два внутрь принимать в этих утешениях, но дело с места никак не сдвигается.

Во, блин! Невезуха… «Ты впрягать, а она лягать», эта невезуха…!

Как-то по весне, под вечер, забрела в их двор старушка. Маленькая, такая, смешная. А Маня в это время как раз бельё развешивала во дворе. У них двор был небольшой, но дружный. Трёхэтажка углом, хорошая, немцы пленные строили. Стены толстенные, и окна большие. А Маня и Ваня жили на первом этаже окнами во двор. Можно даже сказать, что, ка-будто, в своём доме. Маня за это и полюбила их двор, что всё время можно мордой в кухонном окне торчать, как грузинская «кекелка». Это так в Грузии засидевшихся в девках зовут, которые разнарядятся в пух и прах, и в окошке мордой торчат, и которым уже давно за…

Ну, как в пословице: «Когда помоложе, тогда рублём подороже», а когда уже «Старое мясицо, как не вари, – всё тянется»…

А под окном-то как раз скамейка – тебе, пожалуйста, и всё местное женское население со сплетнями во ртах. Мужики тоже имелись, но они чуть подальше, во дворе под кучкой деревьев обосновались. Там стоял стол со скамейками. Поэтому у их там клуб по интересам образовался. Что-то типа «пивбар-доминошно-карточная отрезвилка», правда, отрезвилка уже ближе к утру на старом колченогом диване под дерьмонтиновой обивкой, как шутил весь двор. Дворовые мужики были мирные, свои, без звёздных претензий. Тоже совдеповские выкормыши. В общем, двор как двор. Мужики молотили под липами костяшками, Маня тут с бельём, три соседки на скамейке и эта старушка забрела. Ну, все на неё и уставились – кто такая? А бабка так боком, боком, боком, шасть шустренько к бабам на скамейку и пошла тараторить, и пошла тараторить. А бабы уши развесили и слу-у-ухать. Маня к этому моменту с бельём уже разобралася и тоже к бабам подалася. С ушами. А старуха себе такую бредятину понесла, что бабы совсем рты распялили. Типа конец света на всех наезжает из-за горизонта. Дааа…

ПРЕДСТАВЛЯЕТЕ!!!

Маня напротив встала, руки в боки вставила и себе тоже давай слухать. Интересно же. «На то и два уха, чтоб больше слухать». А если бы вам на странном шёпотке и непонятном языке про какой-то Космос, прочих инопланетян с других планет и конец свету какая-то бабка взялась непонятное рассказывать, аж в одна тысяча девятьсот восемьдесят первом году, в период Двадцать Седьмого Съезда Коммунистической Партии Советского Союза!!! когда светлые идеи коммунизма только начинали выскакивать из народных голов, вы бы что?

Вот и Маня тоже…

А-БАЛ-ДЕ-ЛА!!!

А тут ещё с утра по телеку, как раз Главный Коммунист товарищ Брежнев хлопал по плечу идеолога товарища Тихонова, который рассказывал всему совковому народу про достижения народного хозяйства, и строил государственные планы на ближайших пять лет. Там было всё понятно, а ту-у-у-ут… какие-то инопланетяне, которые являтся вдруг из Космоса, Маня даже в небо посмотрела, и объявлят на весь Мир про конец света. Так и хотелося спросить:

– А наша дорогая Коммунистическая Партия в курсе? Она это разрешила, или как? – но Маня промолчала. Ей показалось, что бабка эта какая-то подпольщица и к Партии СССРа никакого отношения не имела. Она, похоже, даже и к церкви тоже никакого отношения не имела. Наверное, сама была оттуда. Маня опять посмотрела в небо. Оно молчало.

А бабы как сидели с открытыми ртами и семечками в их, так и сидели. Но вдруг одна из соседок как будто проснулась и спросила неожиданно сама для себя:

– Бабу-у-у-уля. А ты это откудава зна-а-аешь? Может, ты и людям можешь чего предсказывать?

– А чего. – говорит бабуля – Могу и людям.

– А кому людям?

– А любым людям.

Тут Маню как-будто кто в зад шпынул. Она сразу вся вспотела и занервничала. Ей так захотелось про ребёночка чего спросить, аж сил никаких!

Я ж говорю: «Час придёт и квас дойдёт»!

– А мне вот можете предсказать? – дрожа голосом, спросила она.

– А как жаж! Могу и тебе, молодка. – сказала бабка, наклонила головку так набочек, и один глазик на Маню скосила с прищуром и юморком. Прямо не бабка, а веселушка какая. – А чего хочешь узнать? Про ребетёночка, поди?

Маня аж подпрыгнула вместе с пустым тазом, а соседки все как одна на неё вытаращились. Это была их с Ваней домашняя «военная тайна», и никто про это ничего во дворе не знал. Тем более бабы: «Только лясы точат, да людей морочат». Надо было чего-то делать и быстро. Маня хватанула бабку за руку и шустренько потащила домой. Ей никак не хотелося при бабах прямо во дворе говорить про сердешное…

Бабка, лёгкая как пушинка, и глазом не успела моргнуть, как уже у Мани за столом сидела на кухне с блюдцем чая в правой руке, и кусочком сахара в левой, а Маня стояла над ней, как утёс над рекой и делала глазами рентген на всё бабкино лицо. Лицо своё бабка держала вниз, и рентген выдавал нулевой результат, тем более, что на улице уже даже засмеркалось. Но, отглотнув из блюдечка с шумом чаю, вдруг подняла его и Маня тоже вдруг сразу криво села на стул, чуть не промазав мимо. Лицо-то у бабки оказалось шутливое, молодое, молодое и с огромными голубыми глазищами, которые на лице были чужие, не с этого лица. Мало того, они казалися озёрами, куда можно было нырнуть, потому что глаза были мокрыми, как вода, но не со слезами, а так какие-то… непонятные.

«Глаза по кулаку, а слёзы по палке», прям.

Маня, вся сразу занемевшая, сидела и смотрела в эти глаза без отрыву, а по спине у ней бегали мураши. Нет, не мураши. Крупнее. Тараканы какие-то прямо и щекотали за сердце. Мане показалось, что напротив неё сидит заморская красавица королевна и тоненькими пальчиками держит блюдечко снизу. Потом она вдруг открывает рот и говорит девичьим голосом:

– Дорогая, свет Марьюшка!

Маня аж дар речи потеряла от такого. Это ж надо! Она знала, как Маню зовут! Прям, ну не скажи: «Не грело, не горело, да вдруг осветило». Тем более, что никто отродясь её так не называл, да ещё таким нежным голосёнком. Она сидела на краюшке стула одной половинкой и поэтому сутулилась. Ей неудобно было так сидеть. А тут вдруг вся выпрямилась, как кол в неё кто воткнул и совсем засерьёзнела.

– Я хочу вам помочь от всей души… – и озёра в глазах заплескались и заволновались, как рябь пошла по ним, или какая рыбина большая заиграла. – потому что вам действительно надо помочь в вашем горе. – грит она.

Глаза закрылись, вместе с волной, голос изменился до неузнаваемости и тихо, тихо зашелестел, как от ветра листья по траве осенние покатились, зашебуршали и стали втекать к Марье в уши и прямо в голову. Марья прям вся скукуёжилася и голову в плечи вжала, а сама глаза в бабушку-девушку вставила и вдруг видит, что та-то молчит и губами даже не шевелит, а голос в голове-то у Маньки бубнит себе и бубнит:

– Не пройдёт и года, как родите вы, Марьюшка, мальчонку. Мальчонка ваш будет не совсем как все. Он у вас будет диковинный. Необычный. И будет у него одна великая тайна, которую он разгадает только когда у него борода прорежется, а до того будет и сам дивиться и людей си-и-и-ильно удивлять. Но вы не расстраивайтесь. Это будет вам такой, как подарок от судьбы. Выдюжите – подарок будет золотой, а начнёте дрожать душой, он может и гадюкой обернуться не только для вас, но и для всего Мира!!! Дааа… Такое вам испытание жизнь посылает во благо людей…

И вдруг растаяла прямо у Мани на глазах. Совсем растаяла, как и не было… Маня даже нутром задеревенела, вся прямо похолодела и тихо заскулила…

– Го-о-о-осподи! «Пророк Наум наставь нас на ум» – захотелось ей крикнуть громко.

Чего только на белом свете не бывает! Если бы кто сказал, Маня бы ни в жисть не поверила. Это же прямо невидаль какая-то при ясном свете дня произошла и прямо на глазах. Вот она и сидела на стуле, как кнопками пришпиленная, даже не шевелилась. А тут и Ваня в двери нарисовался, конец смены. Он как Маню увидел, так и удивился. Сидит на стуле, как кукла какая, а не человек, и вся в одну точку глазами уставилась. Ужас, прямо.

«В голову не вколотишь»! – получается.

Он её тормошить, а она набок и завалилась, ели руками поймал. Ваня её на кровать отнёс, уложил, а сам в «справочное бюро» побежал.

А там бабы как сидели себе на скамейке, так и сидели. Болтали и дальше семечки грызли. Ну, Ванька к ним с расспросами, как да чего. А они все молчат, как воды в рот набрали и глаза отводят. Главное все три. Прямо удиви-и-и-ительно, даже. Он их тормошить, а они никак. А что с баб возьмёшь, если: «У баб в голове реденько засеяно».

Он и к мужикам сбегал, на скамейку. Те давай про бабку старушку судачить. Типа к бабам приходила на посиделки, да Маня её домой увела. А бабы в отпор. Вроде не было никакой бабки. Мужики своё – была, а бабы своё – не было. Ванька бегал, бегал туды – сюды, аж надоело. Плюнул и домой пошёл.

Шёл и про себя ругался: «Наговорили, что наварили, а глядь – ан и нет ничего». А дома Маня в обмороке лежит и не откликается. Пришлось «Скорую» вызывать.

Приехала такая фифа, молодка в белом халате, и казённым языком заговорила, типа:

– Как себя больная чувствовала с утра, что ела, как спала?

Ну, Ваньке это всё не понравилось. Почему сразу больная? А потом, ему откудова знать про утро. Он аж с семи на работе, а Маня на кухне в корыте с бельём день валтузилась, у ей же работа сутки – трое. Выходной был. Они с утра и словом-то не перекинулись. А про чё с утра говорить? Чаю попил и шагай себе к машинам.

Ванька-то по жизти был: «Не криклив, да на дело правдив».

А эта фифа, как начала, как начала – подавай ей руки мыть, тазик, мыло, а потом к Мане в глаза полезла, в рот. Язык ей, понимаешь, за краюшек подержи, да на бок поверни, пальцами по спине стучит, а сама чего-то слухает, вместо того, чтобы чего в нос дать нюхнуть. Так и уехала ничего не сделамши. Правда, в нос чего-то тыкала, а потом заявила про какой-то литрагический сон. Вот откудава он может быть, сами подумайте, когда в роте ни граммульки спиртного не было с самого утра…

А Маня как спала, так и осталася спать.

«И молебен пет, да пользы нет»! – как грится.

Ваня весь извёлся напрочь, за то время пока она спала. А спала Маня це-ль-ну-ю ж не-де-лю. Без еды, без воды, без туалету. Даж на работу не ходила! Разиш такое бывает, чтоб человек цельную неделю мог не испражняться? А? Люди?

Часть, в которой всё и начинается

Прошла неделя и однажды утром Ваня проснулся от того, что по радио опять про съезд забубнели. Что-то про законы.

А Ваня про законы только и знал, что: «Хоть бы все законы пропали, только б людям жить не мешали».

А радио бубнит и бубнит! А этого ж не могло быть, ну никак. Он жа это радио неделю как вырубил, чтоб не мешало. А тут оно заговорило и громко так! Ваня глянь – а Мани-то в кровати нету, он даже рукой пошарил, не поверил, и прямо как был голый, в трусах и без майки, так и выскочил на кухню, где оно на стенке висело. А там Маня сидит за столом и чаи гоняет. Живая. Целёхонькая вся и от чаёв аж покраснела и вся вспотела.

Красива-а-а-ая… «Молодость не грех, да и го-о-оды не сме-е-ех»!

Ваня даж залюбовался. На лбу капельки из-под волос выступили, от окна свет их пробивает, а по краю лба кучеряшки мелочью золотятся и тоже наскрось видать. Притулился он к косячку двери и весь подтаял от радости. Баба его ожила! Его баба! Родна-а-ая!!!

Стали они дальше жить да поживать потихоньку и добра наживать помаленьку. Так проходит месяц, второй, третий. Однажды приходит Ваня с работы – а у Мани в зале стол накрыт, как для гостей. Тарелки с ножами и вилками, рюмки из буфету хрустальные достала, от пылюки помыла, на столе два салата, мясо, сыр нарезаный тоненько, огурцы, помидоры, а на дворе был, кстати, ноябрь, а не хухры-мухры, курица цельная жареная лежит, водочка запотевшая и даже шампанское!

Кабуд-то Новый год!!!

«Не надобен и клад, коли у мужа с женой лад»! – это-то Ваня всегда знал, но тут… Ёшкин корень! С чего бы? А вообще-то… красотища-а-а-а!

– Ма-а-ань?! Вроде у нас ишо не получка. Или это у нас чево? В лотерею выйграли или государственный заем нам вдруг отдали? Я шо-то не понял!

– Ваня! Ни в жисть не поверишь! У нас маленький будет!

– Да, ладно. Не шуткуй!

– Ей Бо! Вот те крест! – и перекрестилась.

Если честно – Ваня такого, ну никак не ожидал. Маня, да и сам Ваня, отродясь и в церкву-то не ходили. Церкву из их голов ещё в пионерии и комсомолии выколотили. Они и креститься-то не умели. Что и осталось в головах от дедов да мамок, так это одни прибаутки да пословицы. Поэтому Ваня сразу поверил. Сразу. Раз, и поверил! Он как был в сапогах, так и прошёл к столу, прямо по ковровой дорожке. Прошёл, налил себе целую хрустальную большую рюмку и выпил залпом. Новость-то вона какая. Неожиданная совсем…

«Этот почёт не денежкам в зачёт»!

Маня хотела зацыкать, но не стала, тоже к столу пошла. Они это дело хорошо отметили, аж до двух часов ночи. Даже песню пели про холостых парней из города Саратова. Манина любимая.

И потекли у них денёчки, когда Маня стала талией толстеть и закругляться, а Ваня приговаривать:

– «Худое видели, хорошее уви-и-идим»…

Долго ли коротко ли, но наконец-то наступил и тот день, когда Маня поутру схватилась за поясницу и громко заойкала!

На-ча-ло-ся!

Ваня суетился около, тоже держался за Манин живот, гладил поясницу, а потом побежал к бабам на скамейку. Хоть и утро ещё только наступило, а на скамейке уже заседали. Май всё-таки, тепло. Бабам бы толь языками почесать. Кого хошь переговорят. Ваня всегда удивлялся, когда бабы со скамейки работали? Ну, завсегда они там. Особенно сейчас. Как ждали, прям. Понятно, завидовали. Лет-то Маньке под задницу, а тут Бог счастье подкинул. Многие отговаривали. Типа даун какой-то ненормальный могет быть, поэтому сначала про аборт трындели, потом советовали не брать. А как можно своё дитё из роддома не брать? Полный же песец!

Бабы сразу тоже заохали да заахали. Кто куда побежали. Кто «Скорую» вызывать по телефону, кто своими глазиками на Маньку глянуть. Как её, бедную, крутит да корёжит от боли. Бабы они тоже все разные и не все с душой. Некоторым прямо в кайф чужая боль. Как шоколадка, прямо! «Бабы да бес – один у них вес».

Пока «Скорая» ехала, на кухне у Вани целый консилиум собрался. Кто чё городит. Эта грит – надо лежать, другая – надо стоять, третья грит – ноги надо сжать, чтоб какие-то воды не выскочили раньше времени, пятая – надо ходить. Ваня слухал, слухал, ничегошеньки не понял про воды и в залу пошёл. Какие в животе могут быть воды, когда там евонный ребетёночек сидит!

Наконец приехала целая бригада. В этот раз сурьё-ё-ёзная женщина Маню щупала, щупала, меж ног у ней всё чего-то глядела, глядела, а потом санитарам приказала на носилках выносить, а то эти воды какие-то выскачут. Ваню она соизволила в машину взять, но сначала носом покрутила. Типа мужик сделал своё дело, а теперь дома сиди. А как можно дома, когда тут роднулечка дорогая и ребетёночек при ей.

– «Холостой охает, а женатый ахает»! – хотелось вставить Ване этой дохтурке назло, но некогда оказалось – Ваня всю дорогу за Манину руку держался, потому что ему самому сильно страшно было, чем это всё закончится? Маня-то вся изводилась, корчилась и иногда даже кричала на всю машину. Наверное, и, правда, больно ей было. Но Ваня чего мог? Ничего…

В роддоме Ваню бортонули. Типа – иди домой. А какое домой? Домой. Да. Сча-а-ас-с-с!!! Ваня у их в приёмном покое устроился на кожаную кушеточку и трезвомысляще громко заявил, что его отседава можно сковырнуть только, если он станет трупиком. Санитарки побухтели, побухтели на его большую фигуру, но отвалили с такими кислыми мордами, как-будто Ваня у их дома на плюшевом диване в сапогах грязных развалился. Таким вот Макаром он на этом диване и полдня проторчал, и целую ночь. Представляете! Только совсем утром, когда стало светло, Ваню разбудили и к Главврачу отправили.

Ванька дрейфил, канешна, но «Таково дело, что надо идти смело»…

– Э-э-э-э-э-э… Понимаете, какое дело… – начал мямлить Главврач, расхаживаю по кабинету и составя пальцы домиком друг в дружку перед своим носом. Ваня сразу же испужался всмерть. Что-то с Маней случилось, факт. Иначе, зачем он тут пальцами такую фигуру нарисовал? – Случай у нас с вами наиредчайший!!! За мою практику такого ещё не было. Я даже и не знаю, как вам это всё сказать… М-м-м-м-м-м… Может быть даже вызвать врачей из Москвы или даже из Международной организации, только вот не знаю какой? М-м-м-м-м… Я очень растерялся, очень… М-м-м-м… Никак не пойму к чему всё это… М-м-м… В моей практике первый раз… А я принял своими руками несколько тысяч младенцев… – он поднял палец вверх и потрёс им. – М-м-м-м… Но такого… М-м-м-м-м… – он сделал губами домик.

Ване стало нехорошо. Ходит тут сюда, туда и мычит. Хочь бы чего сказал! Живая Маня или, может, померла? Ване аж поплохелось! «Без жены, как без шапки, доброю женою и муж честен»! И что там могло стать с ребетёнком? А он ходит и мычит…

– Слушайте, доктор! Ты, тут, понимаешь, кончай мне маячить и мычать! Что? Маня померла? Так и скажи, а не мычи! Как грят: «Зачать – не то, что кончать. Легко зачать – родить трудно»!

– Да не-е-е-е-ет! Да нет! Что-о-о-о вы…! С роженицей всё в полном порядке. Она себя прекрасно чувствует. Для поздней первородки роды прошли на удивление отлично. Даже без кесарева сечения. Родила сама. И воды во время отошли, и потуги с нормальным интервалом и младенец шёл головкой без всяких патологий… Удивительно… Удивительно… М-м-м-м-м-м…

– «Вот тебе раз, другой бабушка даст!» – аж чуть не подавился Ваня. – Да что там такое у вас удивительно? Вы мне скажите или надо из тебя клещами вытягивать? А?

– Да, да! Да, да… Всенепременно… М-м-м-м-м… Да, да…

– Доктор! Слушай! Я вас сейчас точно покусаю! Ты мне что тут финтишь? А? Что? Ребёночек помер?

– Да нет! Да нет! Да нет! Ребёночек жив и здоров! Очень даже здоров! Мальчик! Поздравляю! Большой! Пять килограмм и триста грамм… Да-а-а-а… Большой… Даже слишком…

– Тогда в чём дело? – аж взревел Ваня.

– Э-э-э-э-э-э! А дело, собственно, в том, э-э-э-э, что младенец несколько необычен! Да-а-а… Совсем знаете ли необычен… Да-а-а-а-а…

– Доктор! Шо-о-о-о-о-о, негр? – у Вани под желудком образовалось безвоздушное пространство и его аж затошнило. Ну, Ма-а-а-аня! Ну и устроила ему… Точно в больнице… И вдруг представил всё «справочное бюро» со скамейки и их выражения на мордах! Во, для баб будет кайф! Да-а-а-а!!! «Зачешешь тут затылок, коли вылудят бока!»

– Да не-е-е-ет! Да нет! Ну что-о-о-о-о-о вы! Какой негр. Нормального цвета ребёнок. Беленький, пухленький, глазки голубые, как у вас, волосики беленькие и уже с кучеряшками. Вылитый папа или мама.

От таких речей у Вани заклохтало в грудях и тепло разлилося по всему его организму. Это ж совсем другое дело, а не то что: «Умами не раскинешь, пальцами не растычешь»! И в голове тут жа забегали сладкие представления, как он всему двору мальчонку демонстрирует, хвалится и все его по головке с кучеряшками гладят, гладят, а бабы аж слюну пускают от зависти. А мальчонка смеётся, два зуба кажет, в красном комбинезоне с полосками и мехом по краю. Краси-и-ивы-ы-ый! Словами не описать, какой красивый… Ванька даже глаза прикрыл от такого удовольствия.

Хотя народ правильно грит: «На красивого глядеть хорошо, а с умным жить легко.» Но это ж ещё всё впереди… Так ведь?

– Только вот, э-э-э-э, знаете… Он несколько необычный… Да-а-а-а… М-м-м-м… Пожалуй, я вам лучше его покажу…

На двери висело объявление, что в эту палату никому нельзя заходить, но на Ваню надели белый халат, шапочку, марлевый намордник и завели. Дети лежали, как кульки с покупками в рядочек и сопели. Некоторые крутили головами и красными личиками. Личики были красные у всех и какие-то раздутые, диковенные. Ванька раньше ж такого не видал! Может потому, что их туго заматывали? Прям по пословице: «Это диковеннее кукушечьего гнезда»!

Главврач провёл Ваню в угол. Там на отдельном столе тоже лежал младенец. Он смотрел по сторонам кругленькими голубыми глазками, сучил ручками, не спал и не плакал. Лежал и смотрел. И всё.

Они остановились около него, и Ваня понял, что это и есть его сыночек. Его родненькая кровиночка. Ласточка долгожданная. У Вани часто забилось сердце и всё внутри умилилось от счастья. Он и не думал, что увидеть такой масенький кулёчек с глазиками будет так радостно и приятно до обалдения. Ваня чуть не заплакал. Но…

Чтой-то счас покажут? Хотя «За показ денег не берут»! – подумалось…

Врач молча стал разворачивать кулёк. За спиной столпились сестрички и другие врачи. Все чего-то как бы ждали. Чего? Ваня не понимал. Но все стояли плотно сзади и даже не дышали, как будто ребёночек был из хрусталя. Ваня тоже затаил дыхание, поэтому к горлу подкатил комок, и никак не сглатывался слюной. Врач почти развернул младенца и перед самой последней пелёнкой посмотрел Ване в глаза очень как-то пристально. Ваня совсем занервничал…

Наверно у него ножек нету. – подумал он и зажмурился.

– Да, смотрите же! – приказал врач, а толпа вокруг шумно выдохнула воздух. Одна санитарочка даже вскрикнула, непонятно почему. Ваня открыл один глаз, потом второй…, вроде всё на месте, и ноги были две, обе, и на том месте, где надо, над ними было толстенькое пузико с остатками пуповинки, а под ним…