Вольные переводы
Вольные переводы
Некий писатель сказал, что в Грузии больше грузинских поэтов, чем самих грузин.
Гугули Кебурия – русскоязычный грузинский поэт, но поэт истинный! Думаю, этим достоинством и привлечет он внимание русскоязычных любителей поэзии. В добрый путь, Гугули!
Чабуа Амирэджиби. Тбилиси. 15.09.98
Моб. 595 57 41 94;
E’mail: keburiaguguli@gmail.com giorgikeburia.blogspot.com
Fb: Guguli Keburia
Впервые стихи Гугули Кебурия были напечатаны в прош логоднем номере нашего журнала. Так что к выходу первого его лирического сборника у Гугули Кебуриа уже был «свой» читатель.
Истоки феномена «русскопишущих» поэтовг рузин восходят к началу прошлого столетия. Гугули Кебуриа продолжает ту вековую литературную традицию, которая, кстати, почти, совсем, не исследована.
Вернемся, однако, к самому Гугули Кебуриа – его стихам и прозаическим опытам (Кстати, у него есть также успешный дебют в переводческой сфере).
Все то, о чем пишет Гугули Кебуриа, – глубоко прочувствовано. Поэтому поэтическая искренность (так же, как и человеческая) одно из его несомненных достоинств.
Для русскоязычного читателя знакомство с книгой Гугули Кебуриа будет равносильным знакомству с миром типичного интеллигентного тбилисца на рубеже двух столетий.
Уверен, это знакомство будет интересным и не поверхностным. Гарантом этого служит тот внутренний нерв, который постоянно ощущается в стихах Гугули Кебуриа, и вся богатая палитра его творчества.
Заза Абзианидзе, критик,главный редактор журнала «Литературная Грузия»22. VI.1999 г.О поэзии вообще и в частности «К портрету старого гусара»
Смотрите, как летит, отвагою пылая… Порой обманчива, бывает седина. Так мхом покрытая бутылка вековая Хранит струю кипучего вина.
М. Ю. ЛермонтовПо профессии я эколог и поэтому не претендую на какое-либо место в иерархии поэтов.
И. Бродский в своей Нобелевской лекции в 1987 году отмечал: «Человек принимается за сочинение стихотворения по разным соображениям: чтобы завоевать сердце возлюбленной, чтоб вы разить свое отношение к окружающей его реальности, будь то пейзаж или государство, чтоб запечатлеть душевное состояние, в котором он в данный момент находится, чтоб оставить – как он думает в эту минуту – след на земле… Пишущий стихотворение пишет его потому, что язык ему подсказывает или просто диктует следующую строчку… Стихосложение – колоссальный ускоритель сознания, мышления, мироощущения».
Сколько бумаги порой изводят люди, но, в лучшем случае, иногда остаются в истории литературы как авторы одного стихотворения. А порой, хоть автор и не запоминается, но само стихотворение надолго переживает своего создателя.
Я, например, не могу удержаться от соблазна предложить читателю одно стихотворение, которое помню с детства, хотя, к сожалению, имя автора (кажется, Бахметьев) позабыл.
Никто сегодня и не помнит о Владимире Чимакадзе, а какой поэт не захотел, бы поставить свою подпись под его коротеньким стихотворением. Увы, сегодня оно звучит уже, скорее всего, как эпитафия. Это было когда-то и где -то,
Впрочем, может быть, не было этого.Ваша комната, полная света,И халатец из ситчика светлого.Растерял я когдат о и где тоВсе, что было хорошего, светлого.В вашу комнату, полную света,Как попасть мне из хаоса этого?По большому счету, тема – «что в имени твоем» – слишком хрупка и недолговечна, ведь цивилизации, а «в недалеком будущем» и все человечество навсегда сойдут со сцены. Мы обречены самим фактом своего существования, – это рождает наш пессимизм, но это и стимулирует нашу любовь к жизни и желание поделиться этой любовью с другими. Люди продолжают жить в своих произведениях чисто символически, ибо все-таки главное в творчестве – сам результат, а не автор.
Поэзия не признает ни политических, религиозных и географических границ, ни возрастных ограничений. Все многообразие жизни расцветает в творениях автора и придает вкус его плодам.
Стихотворения несут в себе закодированные гены их авторов и, как живые организмы, из поколения в поколение продолжают существование, как цветы или ягоды, украшая и чем-то даже оправдывая смысл нашего бытия.
* * *На мои стихи Нато Арчвадзе часто писала пародии. Из этого материала я потом составлял диалоги, так что она вполне законный соавтор соответствующего раздела книги, за что я и приношу ей глубокую благодарность.
Реакция моей дочери выразилась в форме рисунков, и я с удовольствием поместил их в книге в надежде на то, что через них будет, протянут мост к молодому поколению.
Эпиграфы – отправные точки путешествия в мир поэзии, они, как камертоны, подсказывали интонацию, настроение, хотя иногда подбирались позже, вдогонку к стихотворению.
Мои переводы далеки от подстрочника, они возникли скорее как ассоциации, как родственное состояние души. Иногда мой перевод имеет с оригиналом лишь общую «станцию» отправления. Используя оригинал как трамплин, я в полете остаюсь наедине с самим собою, ибо таким образом все равно подхожу к вершине истины гораздо ближе, чем если бы упрямо пытался дословно передать содержание стихотворения.
Бальмонт, переводивший «Витязя в тигровой шкуре» гениального Шота Руставели, приводил слова Сервантеса о том,
«…что всякий перевод похож на узорную ткань, показываемую с изнанки…». Но есть ткани красивые и с лица, и с изнанки. Интересно мнение Беллы Ахмадулиной о сущности перевода:
«…Я рассматриваю перевод, как любовь одного человека к другому…
Мне кажется, что подстрочник – это дитя, если можно так сказать, которое беззащитно, оно потеряло ту жизнь, в которой оно жило на родном языке, и еще не определило новой жизни. Пока это только дитя, с которым можно сделать все, что угодно, и лишь настоящее искусство поставит, направит, усыновит это дитя, сделает его не только своим ребенком, но отнесет ко всему миру, чтобы весь мир принял его в свои объятья.
…Мы говорим о пределах вольности перевода. Я думаю, что математическим способом не удастся вычислить должный предел.
…Я считаю, что истинно точным перевод можно сделать путем каких то неточностей, потому что потери при переводе с одного языка на другой обязательно бывают».
Сколько душевных сил и переживаний потрачено в мире на поиски идеальной любви, и сколько грехов на совести обеих сторон во все времена и у всех народов. Но жизнь повторяется во всех ее проявлениях, и мы опять летим, как бабочки на свет, опаляя крылья.
Ларошфуко в «Maximes» писал: Une vie sans passions ressemble’a la mort. Жизнь без страстей подобна смерти.
Но разве справедливо то, что бессмертники и незабудки рож даются только ценою страданий. Эльдар Рязанов писал:
Всe я в доме живу,В том, который снесли и забыли,Я на службу хожу,Ту, где должность мою упразднили.От мороза дрожу,Хоть метели давно отшумели,И по снегу брожу,Что растаял в прошедшем апреле.Гете говорил, что за всю жизнь он был счастлив всего семь минут. На Востоке продолжительность жизни определялась только теми драгоценными минутами и днями, которые приносили людям незабываемую радость. Поэтому на кладбище можно было встретить могилу с эпитафией, гласившей, что ага такой то прожил три года и три месяца, хотя уходил из жизни в весьма преклонном возрасте. Так пусть будет благословенна Божья благодать, именуемая Поэзией.
Вспоминается стихотворение, посвященное Ириной Одоевцевой Николаю Гумилеву:
Вьется вихрем вдохновеньеПо груди моей и по рукам,По лицу, по волосам,По цветущим рифмами словам.Я исчезла, я – стихотворенье,Посвященное вам.В этой книге хотелось бы высказать все – от первого крика до последнего вздоха, но «еще не вечер» и эхо моей «последней осени» длится всю оставшуюся жизнь. Так что дай вам Бог, дорогой читатель, настоящей любви, той самой, когда ближнего любишь больше самого себя, ибо тот, кто любит всех, не любит никого. Все остальное лишь ступеньки на дороге к ней, единственной и неповторимой.
P.S….Пусть читателя не удивляет тот факт, что рядом с велики ми творцами, он может встретить мало кому известных авторов, поскольку переводы размещены в хронологическом порядке. Что касается японских стихов, то у меня была возможность слышать их на родном языке и ознакомиться с подстрочником, но поскольку сборник рассчитан на русского читателя, я предпочел их представить в русском переводе.
В течение одного года, один за другим, ушли из жизни самые близкие мне люди: Мераб Гамкрелидзе, Мишико Шенгелия, Заур Болквадзе, Джанри Кашия и Гоги Киладзе.
Прощанье с ними закончится только тогда, когда я снова встречусь с ними. Царство им небесное!
Гугули Кебурия
Друзей в последний путь я провожаюИ вспоминаю их в тревожном сне.Такой судьбы врагу не пожелаю, –За что такое наказанье мне?Друзья мои, я здесь, на этом свете,Жизнь продолжаю памятью о вас,Гостили вы недолго на планете,Но даже смерть не разлучила нас.Прощаюсь я и не могу проститься,И днем, и ночью вы со мной всегда.Я знаю, наша дружба вновь продлится, –Мы встретимся на небе навсегда!Я остаюсь в воспоминаньях близких,В стихах, порой незавершенных мной,В разрезе глаз детей, в движеньях быстрых,Что так похожи на меня порой.Народное
Мир так устроен Божьею рукой,
Что ночи тьму день вновь сменяет.
И все, что рушится враждой,
Любовь сполна нам возвращает.
* * *Я с матерью прощусь родною Лишь только раз.
И смерть с косой придет за мною Всего лишь раз!
Какой же смысл всю жизнь бояться, И смерти ждать?..
Уж лучше с жизнью попрощаться, Чем так страдать!
Миха Хелашвили
* * *Я выскажу тебя мой стих,
Пока еще есть силы,
Чтобы звучал он и тогда,
Когда усну в могиле…
* * *Свет – тьмою поглощается,
Червь – розу поедает,
А сердце беззащитное –
От ран душевных тает.
Смерть за порогом прячется,
Как хищник нападает,
И все, что нарождается,
Земле вновь возвращает!
Николоз Бараташвили
МЕРАНИ
Вихрем мчится конь крылатый. Расступитесь, небеса!
Черных воронов зловещих вслед несутся голоса.
Мчись вперед неудержимо, – не угнаться за тобой –
И отдай на волю, ветра беспокойных мыслей рой.
Рассекая ветер грудью, над ущельем, над скалой
Пролети ты, сокращая нестерпимый путь земной.
Не щади меня, Мерани, в лютый холод, в летний зной, –
В скачке бешеной промчусь я над проклятою судьбой.
Проведу я жизнь в скитаньях, без отчизны и друзей,
Без тепла родных и ласки глаз возлюбленной моей.
На земле мне нет покоя, я отчаяньем гоним.
Только звездам я доверю тайну сердца, только им.
Все сомненья и печали брошу я на дно морей.
Ты по волнам сумасшедшим пронеси меня скорей.
Мчись вперед неудержимо, – не угнаться за тобой –
И отдай на волю, ветра беспокойных мыслей рой.
Не дождаться мне покоя средь кладбищенских камней,
Не дождаться над могилой слез возлюбленной моей.
Черный ворон прах найдет мой средь бескрайности полей,
Под землею ветер скроет белизну моих костей.
Ранним утром над могилой вспыхнут капельки росы,
Пусть они меня оплачут вместо девичьей слезы.
Крик вороний мне заменит плач родных над головой,
Но смеюсь я, презирая вызов, брошенный судьбой.
Пусть умру я одиноким, непокорным воле злой,
Что сдержать никак не в силах бег Мерани роковой.
Мчись вперед неудержимо, – не угнаться за тобой –
И отдай на волю, ветра беспокойных мыслей рой.
Нет, не зря мой дух мятежный страсти пламенем горит,
Ведь твой след, Мерани верный, путь собратьям озарит.
Пусть, порывом вдохновленный, кто-то бег наш повторит
И бесстрашно над судьбою вольной птицей воспарит.
Вихрем мчится конь крылатый. Расступитесь, небеса!
Черных воронов зловещих вслед несутся голоса.
Мчись вперед неудержимо, – не угнаться за тобой –
И отдай на волю, ветра беспокойных мыслей рой.
Важа Пшавела
Покорил я вершину,
Мир лежит подо мной,
Я беседую с Богом, Р
ядом солнце с луной.
ОРЕЛ
С перебитым крылом, на земле трепыхался,
Царь небесных просторов, утративший трон.
Выбиваясь из сил, он подняться пытался,
Но терзала его стая черных ворон,
Что, забыв про свой страх, на орла налетела,
Разрывая когтями кровавую грудь.
Но душа не сдавалась в слабеющем теле,
И издав клич победный, он смог их вспугнуть:
«В трудный час вы меня, воронье, подловили,
Я хозяин вершин и зеленых полей,
Разметал бы я всех, и валялись бы в пыли,
Если б был я, как прежде, вольней и сильней!»
Константинэ Гамсахурдиа
* * *Бирюзой горят у тебя глаза.
Как морской прибой, ты зовешь меня.
Если вдруг меня проклянет судьба,
Под венец с другим уведет тебя,
Брошу сеять я по весне поля,
Проплыву я вмиг реки и моря,
И сожгу твой дом и любовь дотла,
И убью того, кто ласкал тебя.
Бирюзой цвели у тебя глаза.
Как морской прибой, ты звала меня.
Терентий Гранели
ВСЕВЫШНИЙ
И на земле, и в небе… Ты вездесущ!
Спаси меня, о Боже, Ты всемогущ!
Спаси меня, о Боже, Ты всемогущ!
И на земле, и в небе… Ты вездесущ!
* * *Ночь уже настала, или я во сне?
Был я или не был, кто ответит мне?
Светятся снежинки в танце за окном.
Свет со мною рядом, темнота кругом.
* * *Переполнилось сердце щемящей тоской, –
Отчего без улыбки глядишь на меня?
То не я постарел, а ты стала чужой.
Жаль безумно, что мне не вернуть уж тебя…
* * *Мне кажется, что где-то там
Душа витает отчужденно.
Ищу себя я по следам
В провалах памяти бездонной.
Ищу себя я по следам
В провалах памяти бездонной.
Мне кажется, что где то там
Душа витает отчужденной.
И не пойму, живу ли я,
И тут, и там одновременно, –
Пытаюсь я найти себя,
С тоской свыкаясь постепенно.
Пытаюсь я найти себя,
С тоской свыкаясь постепенно.
И не пойму, живу ли я?
И тут, и там одновременно.
ВЕТРЫ
Посвящение Н. Бараташвили
Кличут вороны печаль.
Мчится конь крылатый вдаль.
Ветер воет, ветер свищет,
Он судьбу поэта ищет.
Ветер воет, ветер свищет,
Он судьбу поэта ищет.
Кличут вороны печаль.
Мчится конь крылатый вдаль.
Георгий Кебурия
ПОСВЯЩЕНИЕ ГРАНЕЛИ
Даже старый пессимист
Где-то, в чем-то птимист,
А ворчанье возрастное
Это просто показное.
Г. К.
Ничто не вечно под луной.
Да и под солнцем тоже.
Не властен над своей судьбой,
Боюсь, и ты, о Боже!
Не властен над своей судьбой,
Боюсь, и ты, о Боже!
Ничто не вечно под луной,
Да и под солнцем тоже.
Хорошо там, где мы и не жили,
Хорошо там, где нас уже нет!
Галактион Табидзе
ОДИНОЧЕСТВО
Я лавровым венком был увенчан за творчество.
Белый снег ото всех скрыл мое одиночество…
В приоткрытую дверь снег влетел, как пророчество, –
А за дверью закрытой опять… одиночество…
НАД ТРАВОЮ СВИСТ КОСЫ
Купол неба полон синевою,
В поле запах скошенной травы.
Слышен свист косы по над землею,
Как строка законченной главы.
Время мчится так неумолимо,
Обрывая лепестки цветов.
Осень скосит все неотвратимо,
Закрывая книгу сладких снов
ЧЕМ ДАЛЬШЕ ТЫ
Как далека ты, и как ты желанна,
Мечту голубую в тебе я люблю.
Чувство блаженное, словно нирвана,
Словно луч света, я тщетно ловлю.
Если ж не та ты, о ком я мечтаю,
То не беда, не боюсь наважденья.
Ангелом белым тебя представляю,
Бредом больного воображенья.
Пусть я сгорю в столь безумном влечении,
Слезами пусть переполнится море,
Лишь бы поверил я в предназначение,
В праздник любви на вселенском просторе.
ПОСЛЕДНЯЯ ЛЮБОВЬ…
Нам без любви и солнце б не сияло,
И ветер не шептался бы с листвой,
И красоты бы не существовало,
Бессмертие не стало бы мечтой.
Но я любви последней песнь слагаю,
Мне осени цветы еще милей,
Их баловням весны предпочитаю,
Их аромат я чувствую острей.
Они к безумствам нас не призывают,
Ни к юношеской пылкости страстей.
Весенней нежности они, увы, не знают,
Их не пугают холода ночей.
Под ветром красота их увядает,
Печально, без любви она умрет,
Но без любви бессмертья не бывает,
Лишь в ней бессмертье силу обретет!
ГЛАЗА МЕРИ
Вот уж несколько дней и бессонных ночей,
Мое сердце в темнице, и нет к ней ключей.
Сквозь тяжелую дверь, словно рока печать,
Не пробьется ни свет, ни весны благодать.
С каждым днем и минутой, мне все тяжелей,
Вот уж несколько дней и бессонных ночей,
Ни стихи не спасают, ни ласки друзей,
Только хочется мне умереть поскорей.
Вот уж несколько дней и бессонных ночей,
Я на мир и природу смотрю все мрачней.
Мери, ты, словно солнце, сжигаешь людей
Ослепительным блеском прекрасных очей.
МЕРИ
В ту осеннюю ночь, под венец шла ты, Мери,
Но печаль затаилась, в прекрасных глазах,
В их бездонности, цвета небесной купели,
Тень судьбы отражалась в тревожных тонах.
Пред иконами свечи, мерцая, горели,
И мелькала на ликах святых светотень
И в их свете таинственном лица бледнели,
Но, меж них, самою бледной была ты в этот день.
Своды церкви, казалось, от свеч пламенели,
А под куполом плыл аромат алых роз,
Почему ж не «Венчальную» женщины пели,
А молились, в тоске не стыдясь своих слез.
Мери, слышал я клятву твою, и не верил.
Мери, как мог поверить я в искренность слов?
Да и в праздник венчания я не поверил,
Обрекавший на каторгу брачных оков.
Кто-то горько рыдал за церковной стеною,
Ветер с рук драгоценные перстни срывал.
День тот был как чужой, день тот был сиротою –
Этот день бы счастливым никто не назвал…
И, не выдержав мук, поспешил я на волю.
Шел я словно в бреду, сам не зная куда,
Ветер, как сумасшедший, метался по полю,
Дождь, с небес низвергаясь, лил как из ведра.
Я от горестных дум белой буркой укрылся,
Но с печалью не справиться наедине.
Я невольно пред домом твоим очутился
И, опору ища, прислонился к стене.
Так я долго стоял в бессловесном отчаянии,
Тополя, утешая, шумели листвой,
Ветви крылья качались в безумном желании,
Словно птицы, пытаясь взлететь над землей.
Тополя что то долго еще обсуждали.
Мери, может, они понимали тебя?
Может, знали они то, чего мы не знали,
Что судьба в этот раз обошлась без меня…
Мери, дай мне ответ, куда делось виденье,
Что сияло, как нимб, над твоей головой?
Почему так жестоко со мной провиденье?
Взмах крыла… и пропала мечта за горой.
Что искал я на небе, в тоске и печали,
Как ребенок, пытаясь, луч солнца поймать…
Для кого же «Могильщика» строки звучали?
Или кто «Я и ночь» мою будет читать?
Дождь оплакал меня, и я с горем сроднился, –
Не по силам для смертного тяжкая роль.
Я заплакал, как Лир, что с надеждой простился,
Как развенчанный, всеми забытый король!
ВЕТЕР ВИХРЕМ НЕСЕТСЯ
Ветер мчится в ночи и кружит надо мной,
Листья вслед за собой увлекает…
Он шеренгу деревьев сгибает дугой,
В вихрях ветра мой крик пропадает…
Где же ты, где же ты, где же ты?
Дождь и снег, снег и дождь, в круговерти ночной!
Мне тебя не найти никогда.
Образ твой, как виденье, всегда предо мной.
Я ищу тебя всюду, всегда!
Где же ты, где же ты, где же ты?
Ветер мысли туманные в дождь уносил,
Ветер вихрем кружился, кружился и выл…
ЧЕРНЫЙ ВОРОН
Почти закончен путь, и тянет оглянуться,
Взглянуть хоть раз на склоны гор вдали,
Но вороны мне вслед, злорадствуя, смеются:
«Назад ты понапрасну не смотри!».
Туман скрывает путь. Как тут не заблудиться?
Как верный путь до дому мне найти?
А вороны опять, злорадствуя, смеются:
«И в день грядущий тоже не гляди!».
И в неизвестности ищу я путь дорогу,
Смогу ль ее я до конца пройти?
Вернусь ли я когда-нибудь к порогу?
Мне ворон кличет беды на пути…
Пусть горе с радостью соседствуют друг с другом,
Мгновенье жизни, как во сне, пройдет,
А вечность всех простит и вновь пойдет по кругу –
Все в бесконечности пространства пропадет!
КОТОРЫЙ ЧАС?
Уже, пожалуй, слишком поздно,
Огонь тревоги не угас
И нет в душе моей покоя:
Который час? Который час?
Я в ожидании рассвета, –
Ночь до утра гостит у нас:
Часа уж три, наверно скоро:
Который час? Который час?
Три – только трет, – тьма безпросветна,
Всю ночь я не смыкаю глаз.
Тринадцать раз вокзал гудит мне:
Который час? Который час?
Толпятся мысли в коридоре,
Возница ночи их не спас.
Звонят вопросы в телефоне:
Который час? Который час?
О Боже! Дождь, как враг мой злейший,
Затопит скоро весь Парнас.
Ночь превратилась в бесконечность:
Который час? Который час?
Я, как Бодлер – поэт печали.
Его спросили, как-то раз:
«Который час?» – И он ответил:
«Час опьянения сейчас!».
Тициан Табидзе
ИЗ КНИГИ «ГОРОДА ХАЛДЕИ»
L’ART POETIQUE
Ваза Прюдома любовью разбита,
Я ее розой Хафиза лечу.
Тайна Бодлера цветами укрыта,
Я в саду Бесики их посажу.
Все, что в дороге при встрече случайной
Взгляд мой и душу к себе привлечет,
В строчках тенистых, на ветке печальной,
В гнездах стихов по пути отдохнет.
В шуме признаний не слышно поэта,
В буйстве цветов не найти первоцвет,
Молча, прошу я у музы совета,
Прячут ресницы желанный ответ.
Взгляд твой загадочный ранит мне душу –
Я посвятил тебе страстный сонет,
Но, когда голос чарующий слышу,
Тут же я вдруг забываю куплет.
Знаю, что счастье придет лишь с тобою.
Светом невинным белеют снега.
Я красоту твою лаской укрою,
Благословлю тебя кубком вина.
Сказки тебе расскажу про Халдею,
Песни спою про ее города.
Страсти теплом на груди отогрею
И никому не отдам никогда.
Слов я алмазы тебе собираю,
Музой из них бриллианты точу,
Я свою роль до конца доиграю,
Песнь лебединую в небе спою.
Если ж вороны мой голос заглушат,
Я тебе шепотом их пропою.
В Грузии песни за душу их любят,
Розы бросают к ногам соловью.
Ладо Асатиани
НА КАРТЛИЙСКОЙ ДОРОГЕ
Взгляни, мой друг, на это поле,
Здесь маки буйно расцвели.
За старой крепостью на воле
Они приют свой обрели.
Здесь майский день, здесь рай небесный,
Здесь ароматов благодать.
Цветов прекрасных дар чудесный,
Нас учит жить и умирать.
Они всех радостно встречают
И в трудный не бросают час,
В последний путь нас провожают
И в грусти утешают нас.
Взгляни, мой друг, на эти маки,
Все поле будто бы горит,
Как будто вывешены флаги,
Как будто музыка гремит.
Цветы – хорошая примета,
Улыбка женщины их взгляд.
Не жду я у судьбы ответа,
Целуя все цветы подряд.
Взгляни, мой друг, на это поле,
Здесь маки буйно расцвели.
За старой крепостью на воле
Они приют свой обрели.
В ГРУЗИИ
Рождались в Грузии с мечтой
Вернуть бы детство изначально
И с ностальгической тоской
Любили красоту печально.
Самоубийство чуждо нам!
За честь мы жизни отдавали.
И по трагическим следам
Из пепла жизнь мы возрождали.
И умирали мы с мечтой,
Чтоб хоть на миг вернулось детство.
Ее безгрешной красотой