Предсказание

© Евгений Филимонов, 2015

© Евгений Филимонов, дизайн обложки, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Алый

Краски из этого мира ушли давно. Настолько давно, что само понятие красочности практически исчезло из языка и умов жителей этого мирка. Остались лишь смутные легенды о временах, когда небо было не таким. Просто не таким и всё. А каким оно было – они не знали. Просто забыли слова о цветах.

Мир был серый. Все оттенки серого наполняли его и были сутью его. Серой сутью серого мира. Свинцовые небеса над бескрайними полями цвета праха. А может, это и был прах старого мира, каким-то чудом удержавшийся в этой реальности после неведомой катастрофы бытия? Никто не знал, история не сохранила этого. Да и история была серой, ибо, что может быть интересного в бесцветном мире. Ничего. Серость обволакивала всё – умы, небеса, глаза, души. Всё.

А еще были Алые. Они не были серыми, и это было великое их отличие от всего сущего под этими небесами. Ибо имя свое они получили за то, что были одеты в одежды, которые были не как у всех. О, нет – они были такими, такими… Иными. Алые одежды – так называли свое одеяние Алые.

Самих Алых никто не видел в лицо, оно было вечно скрыто в глубинах клобука, надежно надетого на их головы. А полы их одеяний свешивались далеко позади них, метя пол. И кто-то мог бы сказать, что это были рясы, да никто уж и не помнил это слово. Как и то, что Алый – это цвет. Один из мириадов оттенков сущего, которыми одарены многие колыбели жизни в бескрайнем пространстве многомерного континуума. Многие, но не этот.

Когда появились Алые – никто и не помнил, даже история не сохранила этого. А ведь должна была, слишком невероятны они были в этом мире текучих теней. А, может, они были тут с момента сотворения, кто бы знал. Кто бы знал. Это была загадка, которую никто не хотел разгадывать. Не хотели, потому, что просто сторонились и боялись их. Боялись иного, веявшего от этих сгорбленных фигур в невероятного цвета одеждах. Одеждах, которые, казалось, высасывают всё из тебя, стоило оказаться рядом с их обладателем. Ведь стоило приблизиться к ним, и даже серое становилось не серым, а просто мертвым. Мир становился призраком, мороком, в котором жизнь напоминала о себе лишь бешеным стуком сердца в груди.

Алейя была странным ребенком. Странность её проявилась сразу, как только она появилась в этом мире, громко взывая к тяжелым небесам всей силой своих маленьких легких. Слишком странен был ее живой взгляд для новорожденной. Взгляд, полный жизни, хоть и серый, как у всех остальных, но какой—то… Какой-то блеск, на грани ощущений, присутствовал в ее глазах, и те, кто встречал ее в этом мире, на миг замерли, погрузившись в этот взор. Взор только что рожденного беспомощного существа, полного желания жить. Жить! И дали ей имя, замирая от собственной смелости – Алейя. Не Алая, но и не просто ребенок. Дитя, чей взгляд на мир был иным.

Взгляд ее, может и был иным, но ребенком она росла таким же, как и все. Озорным в меру, любопытным, по-детски мудрым, да и каким еще может быть ребенок. Но, бывало, она замирала в какой-то отрешенности и взгляд ее, казалось бы, пронизывал окружающее, словно искал его тайную суть. Суть, которая пряталась за этим покровом теней, окутавшим этот мир некогда. А еще она рисовала. Да.

Она рисовала! Это было что-то утерянное, что-то забытое в этом богами забытом мире, и, когда она брала кисточку в руки и ваяла, вся округа собиралась вокруг нее и молча наблюдала за тем, как из-под кисти появляются до боли знакомые картины окружающего мира. Знакомые – да, но иные. Алейя меняла оттенки и тогда знакомые вещи и места превращались во что-то неведомое, будто бы что-то меняло их, вытягивая скрытую сущность наружу. Но, странного ребенка не удовлетворяли ее картины. Дорисовывая, она часто плакала от бессилия и чувства чего-то несбывшегося. Чего-то скрытого от нее, что она, как это часто присуще всем детям, хотела всей своей душой. Здесь и сейчас. Но этого не случалось.

И она рисовала, рисовала, рисовала. Серые стены городка, в котором она жила, вскоре стали не стенами, но продолжением этого мира. Зеркалами, в которых отражался другой мир. Серый, но не такой – более яркий, более светлый, более живой. Другой. Как Алые. А те часто приходили к этим стенам и вглядывались в них, словно тоже искали что-то. Что они там искали, никто не знал, но было видно, что и они не находили там чего-то важного для них. Иногда они подходили к Алейе и молча отбирали у нее кисть, разглядывая краску на мягком перьевом конце. И тогда ее охватывала дрожь, страх пронизывал ее существо. Страх, что кисть – часть её души сейчас заберут и она больше никогда, никогда! не сможет создавать миры на стенах.

Как это случилось – никто не знал. Не бывало такого в этом мире, полном праха. Серый пепел устилал землю мягкой пеленой, серый прах окутывал стены, давным-давно съев все углы и выступы. В этом мире просто невозможно было пораниться. Не-воз-мо-жно. Но, это все же случилось. Может злой рок, а может гримаса фортуны. И Алейя разглядывала свою руку, по которой, медленно набухая, скатывалась капля чего-то иного, не серого. Алого. Алого! Алого!!! И в ней что-то взорвалось. Крепко сжимая кисть, она устремилась к своим стенам, прячась по пути от сгорбленных фигур в рясах. Фигур, которые всё чаще появлялись возле её зеркал мира, как она их называла. Что-то подсказывало ей, что их надо избегать в этот миг. Миг катарсиса. Миг видения.

Её нашли лишь на другой день. У стены, с измочаленой кистью в маленькой руке. По другой руке все еще сбегали капли ее Алого. Стекали из раны, которой она старательно не давала закрыться тупым концом кисти. А на стенах цвели алые цветы. Цвели под алеющим в розовом небе солнцем, и лучи его, казалось, вырывались наружу прямо в этот мир. И там, куда падали лучи, мир становился другой. Толпа, молча и недоуменно смотрела на алый цветок, распустившийся напротив стены, не понимая того, что видит. Алый пришел в этот мир, но они не видели. Еще не видели. Но свет нарисованного чистой кровью Солнца добирался и до их глаз. И в них что-то проснулось. Что-то. Что-то. Не серое. Иное. Настоящее.

Алых больше никто не видел. Нашлись лишь их плащи в опустевших жилищах. Не Алые, а уже серые, плащи, истекающие тенями. Но тени эти, выползая из их проклятых домов – сгорали. Сгорали под яркими лучами Солнца. Уже не нарисованного, нет. Настоящее Солнце пришло в их мир после долгой ночи и принесло с собой все цвета.

И лишь одна не смогла увидеть его. Та, которая призвала его, отдав всю себя этому миру.

Встреча с Драконом

– Какого черта?

Возглас сей вырвался из пересохшей от долгого путешествия глотки путника, едва не сваливающегося со своего ослика. Ослик, надо сказать, выглядел ненамного лучше седока, и явно собирался издохнуть под ближайшим кустом. Но, слава Спящему, кустов рядом не было. В этой гористой местности найти хоть какую-то растительность было даром, который не каждому везло обрести. Не повезло и нашему путнику.

Вид он имел престранный. Если описывать вкратце, то выглядел он так: чудаковатый ученый в стадии подкрадывающегося маразма. Причем, выделить тут акценты было бы неимоверно трудно, настолько чудаковатость сквозила в этом немолодом уже типе в старых круглых очечках на шишковатом носу. Нос, впрочем, был весьма примечателен. Форма его была невероятна. Просто невероятна. Сказать по иному было бы преступлением. Нос этот нарушал все законы гравитации, ибо был огромен, как клюв сказочной птицы Птух. Голову путника венчала огромная, похожая на разоренное воронье гнездо, копна седеющих волос. Тело облачала профессорская униформа, которая несла на себе следы тяжких испытаний, выпавших на долю ее обладателя.

Причиной возгласа было недоумение путника, разглядывающего ближайший горный разлог сквозь прищуренные веки. Светило в это время года стояло невысоко, но все равно могло доставить неприятности при взгляде в его сторону.

Что он там разглядывал, путник и сам толком не знал. Вообще, поездка получилась спонтанная и дурацкая. Как и вся жизнь в последнее время. Брошенные сгоряча на кафедре слова привели его сюда, а куда вели дальше – не знал и Спящий. Плюнув на серую пыль, он пихнул ослика в тощий бок, желая двигаться дальше, но не тут-то было. Дурное животное не желало трогаться с места. Не желало и все. Тупая скотина. Хотя, взглянув в сторону, куда ленивая тварь не желала идти, он быстро изменил свое мнение.

Путь им преграждал, невесть откуда взявшийся, непонятный объект, не иначе как продукт воспаленного сознания, переполненного горькими воспоминаниями о распрях на кафедре, приведших сюда. Его боль и мечта, основа и смысл его ученой деятельности. И вот – его мечта перед ним. Но этого не могло быть, ни здесь, ни где-либо еще. Не могло. Потому что он сам давно уже доказал всему ученому, да и не только, миру всю нелепость имевшихся рассказов о Них, смело отнеся к разряду мифов и детских пугалок. А еще он мечтал, совершенно втайне, о том, что все-таки был неправ в своей работе. И, кажется, домечтался. До галлюцинаций, не иначе.

Опалово мерцающий дракон лениво разглядывал неведомое для себя существо. Совершенно неизвестная зверюшка предстала перед взором, стоило только выпасть из прорехи континуума в эту стазис-реальность. Зверюшка сия имела четыре конечности снизу, две сверху, плюс к этому, что-то болталось посередке. А вот сверху явно было что-то явно непередаваемое, нечто изумительно свежее для него. Такой несуразной конструкции не встречалось ему пока ни в одном из миров. И это требовало изучения. Выдохнув несильно, он неспешно отправился к этому чуду.

«Оно идет ко мне!» – панически билась в голове одна лишь мысль. Казалось, весь мир теперь состоял из медленно приближающегося к ним зверя, чье огненное дыхание напугало осла до дрожи. Хотя нет, не до дрожи – животина просто рухнула замертво, огласив предгорья песней безумия, от которой у него свело зубы, а в глазах зарябило. «Ну и что мне теперь прикажете делать?» – задал он себе риторический вопрос, а затем успокоился, плюнув на все. Ведь к нему приближался всего лишь какой-то морок. Ну не могло его быть на самом деле – не могло, и все. Он ведь это доказал. Давно.

«Вот тварь, ревет-то как, чуть глаз не вылез», – думал дракон, едва не впавший в кататонию от неожиданно сильного рева. Совершенно немузыкального, отметил он, всё так же приближаясь к исследуемому объекту. «Нет, вы погляньте на это недоразумение, оно еще и на части разваливается, прямо на глазах», – опешил он, увидев, как нижняя часть зверюшки отвалилась от верхней, взбрыкнув четырьмя длинными нижними лапами. А верхняя вдруг оказалась на других двух ходулях, и теперь стояла, ожидая его. «Хм, может он к атаке готовится? Вот чудик», – усмехнулся он, но на всякий случай подал сигнал дружеского расположения, понятный всем разумным тварям универсума.

«Черт! Всё, приплыли», – профессор чуть не наложил в штаны, увидев столб огня, возносимый к небесам и развертывающийся в вышине в невероятно красивый пламенный цветок, играющий всеми оттенками алого. И наложил бы, да только, не жрамши третий день, сделать сие было не так уж и просто. Это было из области сказок, в которые он некогда поместил это вот чудище, приближающееся к нему на четырех лапах. Кстати, почему это на четырех, такого не может быть, не может!

Его поглотила дрожь ученого. Та, что в молодости делала его безумцем, способным неделями корпеть над старинными фолиантами, выковыривая оттуда крупицы знания. Знания о нем. Или, о ней? Страх куда-то ушел, на его место уверенной поступью выходил бесстрастный интерес познавательного начала.

И они встретились. Нос к носу. Беспечный дракон. Чудак-профессор. Вселенная дрогнула. Слишком они были разные, но и слишком похожие. Дети.

– И кто это у нас тут? – как будто гром пророкотал сверху, распугав вокруг всё воронье, которое косым и затуманенным взором разглядывало впавшего в кому осла.

– Мммм… мм… кххы… кхы, – профессор все еще не совсем пришел в себя, и безуспешно пытался прочистить горло, стараясь при этом выглядеть горделиво и безупречно, как и подобает великому ученому в час его славы.

– Безречный… – грустно прозвучало сверху. – Да уж, откуда у такой несуразицы взяться речи, вот ведь придумал себе. Эй ты, нелепица, – дракон легонько ткнул нашего профессора своим коготочком, желая обратить на себя его внимание.

Когда кривой ятаган когтя мазнул его по боку, профессора чуть не размазало. Но, зато, и помогло прийти в себя. Мало того, он просто рассвирепел. Эта химера от науки позволяет себе обращаться с ним, профессором третьей степени второго круга адептов Знания, Мэдом Брайаном, как с какой-то овечкой! И, будто этого мало, эта ящерица с огнеметом в пасти разговаривает, как законченный сноб, которых он и на кафедре-то терпеть не мог, причем, нисколько этого не скрывая ни от кого. И он взорвался.

Дракон просто опешил, когда это недоразумение, словно бешеная блоха, коих так много в меж-пространстве, прыгнуло прямо на него. И, прыгнув, выдало невероятную тираду, проявив недюжинные способности в экстатическом поэтизме.

– Да вы что себе позволяете, сноб паршивый, ошибка природы, порождение химеры, дура с ногами… меня когтями драть? Меня, профессора второй степени (профессор в запале повысил себя, но это простительно в его состоянии), третьего круга (и понизил, что тоже объяснимо)!!! Да я тебя сейчас тут систематизирую и каталогизирую, дрянь такая! Меня, когтями?! Да меня крыклы за милю обходят, знаешь ли ты! Нет, вы погляньте на это, я не могу, где вас только таких делают, обормотов, понаехали тута…

От этой непрекращающейся тирады, перемежаемой бешенными прыжками вокруг его персоны, дракона одолела робость. Букашка явно требовала к себе уважения. А заявление о каких-то неведомых крыклах, хоть и звучало смешно, тоже требовало внимания, мало ли.

– Эм-м-м… кхм… простите, – пророкотал дракон, принимая вид заинтересованный и несколько придурковатый. Это всегда помогало в сложных ситуациях, разряжая обстановку и помогая сгладить образовавшиеся углы в общении.

– Простите, – промурлыкал он. – Промашечка вышла, разумное существо не распознал. Увы мне и ах. Простите, а?

От такой резкой смены темы профессор окоченел, эта улыбающаяся штука перед ним явно что-то затевала, хотя… Хотя, улыбка настраивала на добрый лад, и тело само собой расслаблялось в стремлении принять удобную позу, позу долгой беседы.

– Ээээмм… мны… а-а-а, тьфу ты… – чертыхнулся он. – Простите, что?

– Я говорю вам, давайте уж забудем сие недоразумение, мой друг разумный, нежданной с которым встречи не ждал я нисколь, в прореху впадая пространства… – дракона понесло. – И видя тебя, не знал совершенно, что разума встретил вместилище я. Прости же меня, и будем знакомы? Зовут меня Дрейяго, я драконьего роду. А кто есть ты?

– Мммэээд… кхм, кха… Мэд Брайян я! – профессора, похоже, заразила велеречивость изъяснений нового знакомого, но таланту не хватало. – Профессор я, адепт наук и знания мастак. Направлен в горы, для науки. Искать науке факты послан я. Тебя найти мне повелели. Вернее, не тебя, а факты пребывания, твои в горах сих, на заре веков. Уфффф… – профессор подумал, подумал и поклонился. Так, просто, на всякий случай.

«Эк его проняло-то», – хихикнул про себя Дрейяго, раскланиваясь в ответ, но и впадая при том в некоторое недоумение.

– Вот и хорошо, – пророкотал он уже вслух. – Но, скажите мне, каким образом вы направлены меня искать, коль я тут в первый раз?

– Понимаете, – совершенно смутился профессор. – Тут такая история… Мгм.

– Я весь внимание, – подыграл ему дракон.

– В общем, слушайте… Слушайте печальную и грустную историю моего величия и падения. В глубоком детстве был я восхищен преданьями о вас, крылатых огненных созданиях. И клятву дал, что докажу, мол, сказки те – не просто лишь сказания, но факты, сохраненные в умах… Слишком давно были те времена, когда ваше племя оседлало наши небеса, и, память о Вас верно угасла, сохранив лишь тень истины. Вы стали сказками в народе.

– Но нас не было тут! – Дрейяго клацнул зубами, тряся головой от недоумения. – Не слышал я о таком мире.

– Не перебивайте, я вас умоляю. Так вот, клятве верно следуя своей, я обучение прошел, в адепты Знания пробившись. И стало выпускной работою моей доказательство вашего существования. Собрав предания с глубинок и центральных округов, сумел я доказать, что вы на самом деле были. Но все куда-то подевались, да… Урок истории суров, и нет вас больше в мироздании. Вот.

– Но что же грустного? – дракон откровенно веселился, не разделяя грусти рассказчика.

– А вот, в дальнейшем было все… Моя работа. Диплом свой защитив, всё общество разбил я на союзы. Одни кричали, что вас не было совсем, другие – что живы вы, но все ж таитесь от наших жадных загребущих личностей. И чуть не вспыхнула война. Нет, вы представьте, из-за сказки, что былью быть могла давно, все общество страны моей готово было разос… уххмм… в общем – ссора в нем царила. Да что страна, планета вся, моей работою проникшись, в два лагеря враждебных разделилась. Драконы – есть, драконов – нет. Война стучала в двери всем.

– И что, случилось дальше, что? – Дрейяго настолько поглотил рассказ, что он даже начал приплясывать.

– Я принял тяжкое решение. Да и прошло уже немало лет с момента сана получения. Раскол все рос. Ждало все страны разрушение. И я, поправ свои мечты, сумел разбить свои же построения. Всем доказал – что был неправ, что младость мне сознание смутила. Драконов нет, сказанья – сказки лишь, полетов птичьих порождение. Мол, птицы некогда летали высоко, и всем казались огненным творением. Но было поздно, лишь анафеме был предан вчерашними адептами учения своего. Не стало больше правых никого. И даже культы появились, что дев младых, не знающих мужчин, в костры отправили для вызова крылатых. Иные даже видели таких, в огне, мол, вились стаями большими. И жрали женщин молодых, давая единицам попущенье. Те выходили из костра, свежи, румяны и изящны, с глазами полными огня; суровы, страстны и… ужасны. Ужасны тем, что жизнь ушла, совсем покинула их тело. Осталась кость, души уж нет. И жатва началась, война – их дело.

– Постой, постой… – дракон потерялся в рассказе. – Война у вас? А, ты, куда свои направил стопы?

– Поправ себя, стал я посмешищем на кафедре своей. Весь круг меня открыто презирал. И, хоть и пытался мир я воцарить, никто сей факт не принял во внимание. Все поняли одно – я сам себя убил. В науке нет такого прецедента, а я создал, и мне в том нет прощения. С научной точки зрения. Недавно дал промашку я. Не выдержал коллег я порицание – в сердцах сказал, что я могу найти любые доказательства для мира. Для мира в мире, только б он пришел. И, смехом провожаемый, был выдворен я с кафедры. До обретения обещанных чудес. И вот – я здесь.

– И что? Задача какова?

– Проста задача – лишь найти дракона.

– Ну вот, нашел, пошли к твоим коллегам, им расскажу я о себе. И мир наступит в вашем мире.

Профессор кинул задумчивый взгляд на нетерпеливо приплясывающего дракона. Ему, конечно же, невероятно польстило его внимание, и он был безумно рад поступившему предложению, но боялся, что новоявленный знакомец не все понимает. Не понимает, что в этом дурацком мире предмет спора просто раздерут в клочья противоборствующие стороны, сквозь кордоны которых профессор, облаченный в старые заслуги, прошел почти не пострадав. Пострадала только его гордость, которую пришлось запихать куда поглубже, проходя через оплоты бывших приверженцев и новоявленных адептов. В этом мире не было места явившемуся чуду, это он понимал всей своей душой, всем своим глубоко запрятанным детским сердцем.

– Спасибо, Дрейяго, – с глубочайшим и искренним уважением поклонился он дракону. – Но, понимаешь ли, на что согласие даешь? Препон полно, везде готовы разодрать тебя на сувениры. Мы просто не дойдем.

– Хха… – гулко рассмеялся дракон. – Пройдем, как русские в Боснию!

– Э? – Профессор абсолютно не понял смысла сказанного, но уловил посыл. – В смысле?

– Да так, фьюить и там, пройдемся, поспешая не спеша… Мамаша так моя изволила шутить, что разумела этими словами – сплошная тайна для меня. Но их любила говорить. А так, уж если ты боишься, то мне не страшно ничего, поверь – я идеален, просто совершенен.

– Это как так? – опешил Мэд.

И тут Дракон выдал. Вроде бы ничего и не изменилось. Но внезапно воздух вокруг него начал наливаться незримой мощью, а земля начала проседать под невероятной тяжестью, вдруг обрушившейся на ее плечи. Даже лучи солнца, казалось, загибались вокруг крылатой фигуры и пытались ввинтиться куда-то внутрь. Глаза Дрейяго полыхнули невероятным переливом, в котором взгляд профессора мгновенно потерял чувство реального, ибо такого он никогда не видел. Нет, это была бездна, провал пространства, дверь в межреальность открылась перед ним, и он потерял дар речи, благоговея перед этим невероятным подарком.

Мэд все же оставался ученым, и сейчас в него вливались мириады новых ощущений, за любое из которых каждый из его круга, да нет – любой из адептов Знания отдал бы все. Это было так, так… К сожалению, слов на это не хватало, но был он сам, а слова придумаются – лишь бы успеть донести знание до бумаги.

А потом Дрейяго начал мерцать. Шкура его становилась то деревянной, то с вороным отливом черненной стали. То стыло отливала стеклом, то влажно поблескивала приятной глазу желтизной. И, вдруг – у профессора буквально сперло в зобу – дракон разом засиял тысячами мелких отсверков на бесчисленных гранях, появившихся на его теле.

– Это, это же?! – не отойдя от изумления, только и смог вымолвить он.

– Ась? – рыкнул дракон. – Дурацкая шкура эта, слышно в ней не ахти, так что ты там погромче мне, не бухти. Красиво? Ой, ты чего это? – обратил он внимание на отвисшую до земли челюсть профессора и его завороженный взгляд.

– Опа, – воскликнул дракон. – Ха-ха… Ты – Человечек! Теперь я понял, мне маменька говаривала о таких, у вас неадекват на этот химический элемент, и предостерегала от появления в таком вот виде среди вас. Нет, нам то вреда не получится при всем желании, а вот некоторых учить приходится, по ее словам, порой даже ая-яй причинять, а то кидаются, щекоткой донимают… А не хочется, аяяй-то. Добрые мы. – Усмехнулся Дрейяго, всем своим видом изображая скромнягу.

Надо сказать, что образ смиренной скромности алмазному изваянию, с горящими провалами вместо глаз, не шел. Даже не ехал. В общем – никак не соответствовал. Профессор понял, что медленно и неуклонно сходит с ума. Нет, это явно было нереально, такого не может быть, потому что не может быть, вот. Не верите? Спросите у него, он вам скажет. Вернее, докажет. Вернее…

Профессора привел в чувство щелчок по лбу, которым его наградил пылающий рядом мираж. «Миражи по лбу не бьют», – облегченно вздохнул он.

– А как это у вас… у тебя… ну, в общем, как это получается?

– Что? Эта вот трансфигурация? Да это ж просто, как два пальца… Трансмутируешь постепенно, переводишь силовой каркас полей в текучее состояние и вперед, – невинно хлопая глазами, пояснил дракон. – Потом сдвигаешь пару мезонов, трансклютируешь меоны в аоны, пертурбируешь мезоплазму… и все, в принципе, делов-то. – Дрейяго еще посиял чуть-чуть, и резко, без всяких переходов, обрел первоначальный вид.

От такой профанации профессор совершенно обезумел. Он, старый ученый, стоял перед величайшим открытием этого мира, этой эпохи, этой реальности, в конце концов, и ничего не понимал из сказанного. «Нет, ну как так может быть», – разум просто вопил от такого безобразия.

– Я так понимаю, что вам вообще ничего не страшно? – с некоторой агрессией начал он наседать на дракона

– Ну… – смутился тот. – Почему же, маменьку вот боюсь… Ужасно правильная у меня маменька, а уж как порядок любит и не пересказать.

У профессора мелькнула смутная мысль – слишком уж часто у его нового знакомца мелькала маменька в разговоре.

– Аа-а-а… А тебе сколько лет-то? – наконец решился задать он этот вопрос

– Мне? Ну, немножко совсем… – на смущение дракона было любо-дорого посмотреть, теперь он не выпендривался, и точно был не в себе.

– Так сколько? – наседал профессор.

– Сколько, сколько… А вот вам сколько? А?? – рявкнул раздраженно Дрейяго.

– Мне – 67… вот. 67 лет и зим, под этим вот солнцем, – отрезал ему Мэд в ответ. – А вот сколько вам, я так и не услышал, милейший. Не красиво от ответа уходить, знаете ли.

– Теперь я понял. Если оперировать вашими годами, то мне оооооочень много лет, – хитро улыбнулся дракон. – Просто невероятно много, я даже не могу себе представить, как это сказать на вашем языке, – засмеялся он. – Когда я пролетал в прошлый раз мимо вашего домена, то звезды тут были на несколько тысяч градусов погорячей.