Казна императора

© Дмитриев Н.Н., 2016

© ООО «Издательство „Вече“», 2016

© ООО «Издательство „Вече“», электронная версия, 2016

Сайт издательства www.veche.ru

Лошади, запряженные в кошеву, шли вскачь. Возница, то ли сбитый пулей, то ли просто вывалившийся в сугроб со страху, остался далеко позади, и сейчас подпоручик Козырев, успевший перехватить вожжи, остервенело хлестал кнутом по крупам, заставляя упряжку нестись бешеным аллюром.

Сжавшись в самом задку саней, полковник Чеботарев как мог отстреливался из «смит-вессона». Старый полицейский револьвер исправно плевал свинцом в преследователей, и полковник, неожиданно для себя, по-доброму вспомнил пожилого работягу, мастерившего для него патроны прямо у себя на дому.

Один их выстрелов оказался удачным. Пуля, посланная из «смит-вессона», зацепила лошадь самого ярого преследователя. Мужик в малахае, только что размахивавший карабином и что-то оравший, сковырнулся в снег, заставив всю погоню задержаться на месте.

К счастью для беглецов, накатанный прямо по льду зимник сделал неожиданно-резкий поворот и на какой-то момент кошеву с офицерами скрыла от погони сплошная стена тайги, росшей по берегам безымянной речки.

Отлично понимая, что лошади, тянувшие тяжелую кошеву, долго не выдержат и всадники, так или иначе, их догонят, полковник ткнул рукояткой револьвера скорчившегося на облучке Козырева.

– В лес, подпоручик!.. Сворачивайте в лес!

Повинуясь приказу, Козырев сбил упряжку в сторону и прямо по снегу, пропахивая кошевой глубокую борозду, погнал к лесу. Разгоряченные кони с ходу вырвались на береговой откос и даже заволокли сани под деревья, но тут правый полоз налетел на корч, кошеву перекосило, и чуть ли не упершись дугой коренника в ствол, лошади, тяжело поводя боками, остановились.

Подпоручик спрыгнул с облучка и затравленно оглянулся. На дороге еще никого не было видно, но из-за поворота уже явстсвенно слышались крики и стук копыт возобновившейся погони.

– Господин полковник!.. Пропали!.. – с паническим криком бросился к Чеботареву Козырев.

– Тихо! – жестко огрызнулся Чеботарев и, приводя товарища в чувство, буквально рявкнул: – Руби постромки!.. Вяжи вьюк!.. Верхами уйдем!

Уже не глядя на кинувшегося к лошадям подпоручика, полковник лихорадочно разбросал вещи, набросанные в кошеву, и вытащил из-под самого низа трехлинейку. Мгновенно оценив обстановку, Чеботарев отбежал от застрявших саней шагов на двадцать и, с размаху плюхнувшись под ближайшую елку, выжидающе замер.

Буквально сразу из-за поворота вырвались первые всадники и, не увидев кошевы на дороге, растерянно принялись осаживать. Чеботарев опер винтовку о ближайший сук и уверенно приложился. Он хорошо понимал, одно дело пальба с ходу из старого револьвера и совсем другое – прицельный бой трехлинейки на расстоянии в каких-то сто метров.

Именно поэтому полковник позволил себе несколько помедлить с выстрелом, остановив свой выбор на явном главаре, который, размахивая руками, что-то горячо втолковывал своим товарищам по замешкавшейся погоне. Потом, углядев уже знакомый малахай, снова замелькавший на дороге, Чеботарев еще секунду поколебался и наконец, прицелившись, плавно нажал спуск.

Главарь рухнул, как сноп, а его конь со скособоченным самодельным седлом-подушкой отпрянул в сторону. Всадники так и порскнули в разные стороны, а владелец малахая при этом еще и изловчился поймать за узду потерявшую хозяина лошадь.

Полковник лихорадочно передернул затвор и, взяв на мушку мелькнувший за сугробами малахай, выстрелил вторично, но тому видать черт ворожил, и всадник, только еще ниже пригнувшись, так о двуконь и умчался куда-то назад за поворот дороги. Чеботарев приподнялся на локтях и, вытянув шею, огляделся.

Похоже, преследователи попались опытные. Во всяком случае, часть всадников ускакала назад, а часть, положив коней прямо в снег, спряталась за сугробами. Вглядевшись, полковник высмотрел приподнявшийся на секунду ствол и, особо не целясь, выпустил по залегшим на дороге преследователям всю обойму.

Ответных выстрелов не было, и полковник понял, что его сейчас начнут выслеживать, а это, принимая во внимание уменье таежников, ничего хорошего не сулило. Чеботарев пополз задом и, набрав под полы шинели кучу снега, снова приподнялся.

Видимо, пара минут у него в запасе имелась, и полковник, прячась за стволами, побежал обратно. Оказавшись снова возле скособоченной кошевы, Чеботарев понял, что Козырев времени даром не терял, и сейчас как раз кончал мостить на спине коренника неуклюжий узел с вещами.

Перехватив поудобнее трехлинейку, Чеботарев взял за недоуздок храпящую пристяжную и, тяжело влезая на лошадь, приказал:

– Едем, подпоручик!.. Боюсь, как бы лесом не обошли…

– Сейчас, сейчас… – совсем по-штатски пробормотал Козырев и, наскоро затянув последний узел, вскочил на вторую пристяжную.

Чеботарев прислушался, выбрал направление и, пустив лошадь шагом, начал прямиком углубляться в лес. Ничего больше не спрашивая, следом поехал и Козырев, потянув за собой на так и не перерезанных вожжах коренника, на крупе которого в такт шагу раскачивался кое-как притороченный тюк…

Минут через сорок, выехав на край большой искрящейся снегом поляны, Чеботарев поднял руку:

– Постоим немного…

Козырев, подтянув ближе коренника с вьюком, тоже остновился. В наступившей тишине было слышно только легкое всхрапывание лошадей и скрип снега под копытами все еще перебиравшего ногами коренника. Полковник оглядел поляну, окруженную разлапистыми елями со снежными шапками на ветвях, заметил четкий след косули, наискось пересекавший открытое место, и прислушался.

Кругом было спокойно, и Чеботарев облегченно вздохнул.

– Повезло нам, подпоручик, что ветра нет…

– А ветер-то тут при чем? – удивился Козырев и, отвернув заиндевелый рукав бекеши, принялся стаскивать рукавицу.

– Э, не скажи, брат… – усмехнулся Чеботарев. – Да будь сейчас ветер, тайга б выла на разные голоса, и мы б не то что погоню, черта лысого не услышали бы…

– И кто они такие?.. – как-то безразлично спросил Козырев.

Чеботарев, поняв, что речь идет о недавних преследователях, так внезапно налетевших на их кошеву, коротко бросил:

– Как кто?.. Повстанцы, наверное… Разглядели наши погоны и бросились…

– Ясно… – Сняв рукавицу, Козырев энергично растер щеки и поинтересовался: – Господин полковник, минут десять постоим?

– Это зачем? – удивился Чеботарев.

– Вьюк бы надо перевязать, да и вместо седел намостить что-нибудь. Я гужи срезал, пожалуй, подпруга выйдет…

– Вообще-то можно… – Полковник спрыгнул на захрустевший под сапогами снег. – А то, даже если напрямик махнем, нам до Мочаева еще так и так верст семдесят. Когда еще добермся…

– Если вообще доберемся… – слезая с лошади, зло отозвался Козырев.

– И то верно, – согласился с ним полковник и только потом, секунду подумав, раздумчиво сказал: – Мы ладно, главное, чтоб Костанжогло прорвался…

Сводный отряд полковника Костанжогло стал бивуаком в заснеженном перелеске где-то возле маньчжурского кордона. Точной границы здесь не было, но китайские селения пока не попадались, и полковник считал, что отряд все еще находится в России.

В наступивших сумерках к огню разгорающихся костров жались люди в башлыках, фуражках, сибирских малахаях и длинноухих охотничьих шапках. Тут же, опустив платки, суетились женщины и сидели закутанные до глаз непривычно тихие дети.

Все сгрудившиеся сейчас вокруг живительного тепла отчетливо понимали: это конец. Конец борьбе, надеждам на прежнюю жизнь и на возврат потерянного. Конец всему. Впереди неизвестность и чужбина, которая одна могла им сейчас твердо обещать жизнь…

Возле крайнего костра во втором ряду расположились шестеро. Пожилой, мужиковатый есаул машинально совал в разгорающееся пламя ветку за веткой, небритый штабс-капитан задумчиво смотрел прямо перед собой, время от времени поправляя пальцем дужку золоченого пенсне, студент и юнкер, держа между колен короткие драгунки, тянули руки к огню, а чуть в стороне сидели, привалившись друг к другу, два измученных поручика, и под их башлыками отсвечивали тусклыми бликами офицерские кокарды.

– О Господи, – со вздохом нарушил молчание штабс-капитан и, в очередной раз нервно тронув дужку, повернулся к есаулу. – Вы, помнится, говорили, что пришлось… В японскую.

– Было, – тусклым голосом отозвался есаул.

– Ну и… как?

– Китаезы… Русскому человеку там жить нельзя…

– А где нам теперь жить?.. Где? – вскинулся штабс-капитан. – Что здесь, что в Европах, один черт под забором валяться! Ведь все пропало!..

– А может, доучиться можно будет? – Студент вопросительно оглядел всех. – Знаете, господа, я всегда мечтал пройти курс в Геттингенском университете…

– А позвольте вас спросить, – с горькой иронией поинтересовался штабс-капитан, – на какие шиши?

– Да уж, теперь денег из имений не жди… – Один из поручиков придвинулся ближе к огню. – Я, однако, надеюсь в Европу перебраться. У меня, видите ли, дом в Варшаве…

– А в Варшаве кто, Саша? – резко перебил его второй поручик.

– Аля, зачем ты так? – Саша повернулся к товарищу. – Я верю, не все потеряно…

– Как здесь?

Поручик откинул капюшон башлыка, и его глаза, особо выразительные на очень красивом, худощавом лице, странно вспыхнули.

– Ах, господа, прошу вас, не надо, – попросил юнкер. – Я все вот о хорошем думать стараюсь…

Он протер ладонью слегка запотевшую от тепла драгунку и отложил ее в сторону.

– Разрешите поинтересоваться, – криво усмехнулся штабс-капитан. – Что это такое хорошее вы думать изволите?

– А вот мы с вами здесь сидим, господа, а там дальше океан, и вот, предстаьте себе, за ним Америка, берег, песчаные пляжи, люди и никаких революций…

– О Господи… – каменно молчавший до сих пор есаул вдруг резко поднялся, сделал несколько шагов в сторону и замер.

Его товарищи, машинально разом посмотревшие на него, вновь повернулись к огню, и вдруг у них за спинами неожиданно громко хлопнул выстрел. Люди у соседних костров вскинулись, посрывались со своих мест и почти сразу вокруг уже бездыханного есаула собралась молчаливая группа. Все было настолько ясно, что, когда прибежавший сюда полковник Костанжогло спросил: «Господа, как это?», чей-то сорванно-хриплый голос отозвался: «Вы же видите, господин полковник, сам…»

Костанжогло снял фуражку, перекрестился и негромко приказал:

– Прошу построиться, господа…

Строй протянулся между деревьями изломанной линией. Стоя перед ним, полковник Костанжогло еще раз окинул взглядом свое разношерстное воинство и неожиданно-звонко выкрикнул:

– Господа, час назад наше охранение захватило разведку красных! Оказывается, они решили, что мы несем с собой ценности, и потому так упорно нас преследуют. Я считал, что через один переход мы будем в безопасности, но, как видите, я ошибался. Больше того, не исключено, что преследование на кордоне не прекратится, а может быть, красные даже потребуют нашей выдачи. Думаю, выход у нас один, задержать красных хотя бы до того, как мы выберемся к железной дороге.

Полковник умолк, вытер ладонью лоб, еще раз оглядел строй и снова заговорил:

– Господа, вы знаете, только что застрелился есаул Башкирцев. Я не смею осуждать его, и, догадываюсь, многие думают о том же. Господа, у меня к вам одна просьба, не торопитесь. Сейчас я попрошу выйти из строя охотников. Пусть они встанут на дороге у красных, чтобы дать нам возможность спасти детей и женщин.

Костанжогло на секунду сбился и судорожно глотнул воздух.

– Господа, вы люди военные и понимаете, что ждет оставшихся, поэтому я не приказываю. Пусть каждый решит этот вопрос для себя сам…

В наступившей тишине примерно полминуты не было заметно ни единого шевеления, потом словно шорох пробежал по строю и один за другим вперед начали выходить охотники. Полковник молча наблюдал, как число вышедших все увеличивается, и наконец поднял руку.

– Господа, благодарю вас…

Он медленно пошел вдоль строя, вглядываясь в лицо каждого. Время от времени полковник задерживался, и тогда, после короткого разговора, кое-кто из охотников отступал назад к основному строю. В самом конце обхода, заметив, что все пятеро, бывшие с есаулом Башкирцевым, вышли вперед, Костанжогло укоризненно покачал головой и обратился к штабс-капитану:

– Не ожидал-с, батенька мой, не ожидал-с…

– Чего, господин полковник? – штабс-капитан вытянулся.

– Вы что же, считаете, что там, в Маньчжурии, мы просто разойдемся в разные стороны? Вы мне нужны там. Так что извольте вернуться в строй.

– Но как же?.. – Штабс-капитан посмотрел на товарищей.

– И молодежь забирайте. Им еще жить и жить. Так что, без возражений…

Поколебавшись секунду, штабс-капитан сделал шаг назад, за ним дружно отступили студент и юнкер и, чуть помедлив, один из поручиков. Второй же так и остался стоять не шелохнувшись.

– Господин Тешевич, – негромко обратился к нему Костанжогло. – Право, не стоит…

Отступивший поручик тоже потянул товарища за рукав:

– Аля, вернись, вспомни, нас всего двое…

– Господин Яницкий, вы что, сослуживцы? – спросил у второго поручика Костанжогло.

– Нет, мы просто родственники. Последние в роду…

– Тем более, – согласно наклонил голову Костанжогло.

– Нет! – Тешевич резко высвободил руку. – Хватит, Саша! Россия, род, все погибло! Ты веришь в невозможное. Я нет. Я остаюсь здесь. Я решил…

Костанжогло внимательно посмотрел на Тешевича, глаза которого видели сейчас что-то доступное лишь ему одному, вздохнул и пробормотав: «Ну, как знаете, господа, как знаете…», медленно пошел вдоль строя обратно.

Поручик Шурка Яницкий стоял на железнодорожном полотне, бессильно привалившись плечом к броневому поясу полублиндированного вагона. Кое-где на металле виднелись поржавелые круглые вмятины, а выше, там, где брони на уровне окон не было, пули оставили свой след в виде неровно отколовшейся щепы. Похоже, вагон был старый, ходивший тут еще в русско-японскую, но поручика это интересовало мало. Ему сейчас было безразлично, чьи пули, хунхузов или большевиков, пометили облупившуюся броню, и хотя Шурка видел эти порыжевшие вмятины, перед его мысленным взором проплывали совсем другие картины.

Отряд Костанжогло, бросив все лишнее и оставив позади себя заслон добровольцев, сумел-таки оторваться от преследования и ценой неимоверных усилий все же достиг «маньчжурки», единственной в этих местах железной дороги, которая сулила вконец измочаленным отступлением и лишениями людям хотя бы призрачную надежду на благополучный исход.

Полная безысходность давила Яницкого, и из этого состояния его вывел появившийся из-за вагона полковник Костанжогло.

– А, вот и вы, поручик! Следуйте за мной.

В голосе Костанжогло проявились какие-то новые нотки, и Яницкий, подавив в себе неожиданно возникшее желание послать господина полковника куда подальше, привычно зашагал следом.

Вообще-то поручику никуда идти не хотелось. Его уставшее тело ныло, требуя отдыха, тепла и покоя, а душа в явном предчувствии еще не осознанных испытаний и вовсе пребывала в смятении.

Едва они вышли из-под укрытия вагона, как холодный ветер начал пронизывать Яницкого до костей. Шурка поежился и усилием воли заставил себя смотреть по сторонам.

Разъезд, куда все-таки вышел отряд полковника Костанжогло, имел заброшенный вид. В небольшом тупичке, перегороженном брусом, стояли две теплушки, а на втором пути торчал неведомо как попавший сюда классный вагон.

За насыпью с остовом сгоревшей будки виднелся небольшой распадок, где, укрываясь от ветра, временно расположился отряд, а чуть в стороне была старая землянка пограничной стражи, окруженная полуосыпавшимся окопом. Над ее крышей, присыпанной с одной стороны снегом, вился дымок.

Полковник решительно направился к дверям землянки. Шурка за ним, но перед входом поскользнулся, и у него, как бы сам по себе, перед глазами вдруг возник бесснежный, почти черный лед Аргуни, по которой они брели последние двадцать верст.

Внутри землянки было тепло. Топилась печурка, нагревая помещение и глиняный, сооруженный на китайский манер кан[1]. На кане сидел стражник и старательно протирал ветошкой ствол трехлинейки. Увидев вошедших, он приподнялся, но Костанжогло махнул рукой и сел рядом с ним. Яницкий некоторое время стоял, но, не дождавшись приглашения, тоже опустился на кан.

Полковник принял это как должное, и пока Шурка, не обращая ни на что внимания, грелся, спросил стражника:

– Скажи-ка, служивый, вагон, что на втором пути, целый?

– А почто ему, ваше высокоблагородие, не быть целым? Покаместь целый. Только вам-то он на кой ляд?

– Люди у меня, брат, померзли. С нами вон дети, женщины. Если в вагоне печь натопить, нагреется?

– Почто ж нет? Само-собой. На то и печка. Я так понимаю, – стражник хитро прищурился. – Вы тут поезда дождаться хотите?

– Именно так, – Костанжогло подул на озябшие пальцы и приложил ладони к теплому кану.

– Гиблое дело, вашвысобродь. Тут на дороге разор полный.

– Ну вы ж тут сидите.

– У нас служба. Мы тут, как приказано, дорогу от хунхузов охраняем. А таперича и хунхузов нетути. Потому как ежели проскочит с той стороны какой дикий эшелон, так к нему и не подступишься. И вам ждать такой оказии расчету нету.

– Это что ж, дальше по шпалам опять пешком топать? – подал голос малость отогревшийся Шурка.

Костанжогло недоуменно посмотрел на него и снова повернулся к стражнику.

– Так как же нам быть, служивый?

– Так как ни кинь, дорога одна, – стражник пожал плечами. – В сторону Хайлара пробираться. Там и паровоз найти можно, и поезда вроде как ходят.

– Это и я понимаю, – задумчиво пробормотал Костанжогло.

Стражник кончил возиться с винтовкой и поочередно посмотрел на сгорбившихся офицеров.

– Ежли позволите, могу совет дать.

– Какой? – Костанжогло поднял голову.

– Я вижу, у вас в отряде лошади есть. Вот и впрягайте их в вагоны и поезжайте с богом. И вам способнее и нам тут облегчение. А то неровен час налетит хунхузня какая и пожгут. Вон, будку месяц назад спалили одни такие. Опять дороге убыток…

– Да думал уже об этом, думал, – махнул рукой Костанжогло. – Только где ж упряжь взять? Я про хомуты и дуги не говорю, хотя бы шлеи…

– А чего тут думать, – совсем по-свойски возразил стражник. – Берите патронташи, вяжите к ним постромки, вот вам и шлея…

– Дело говоришь, дело. – Полковник резко поднялся и кивнул Яницкому. – Идемте, время не терпит.

Выйдя из землянки, Костанжогло задержал Шурку.

– Не узнаю вас, поручик. Всегда такой исполнительный, а тут… Не понимаю.

– Что тут понимать, господин полковник. Кто мы с вами теперь? Никто. Пошли лучше вагон топить, пока все не померзли…

Через каких-нибудь полчаса работа закипела. Над застывшим вагоном закурился дымок. Женщины, обрадованные хоть какой-то цивилизацией, начали обустраиваться, а Костанжогло, собрав вокруг себя молодежь, принялся командовать.

Теплушки из тупика руками перекатили на второй путь, и там образовалось подобие поезда. Впереди теплушка, сзади теплушка и посередине классный вагон. Потом пока часть энтузиастов мастерила упряжь, другая установила на тормозной площадке задней теплушки «максим», а тут же сформированную команду пулеметчиков одели в собранные по всему отряду шубы и бекеши.

Из разбитого ящика на буферах смастерили кучерские сиденья, закрепили самодельную упряжь, распределили лошадей и, убедившись, что дело идет, споро погрузив имущество, с черепашьей скоростью, но уже на конной тяге, двинулись в путь…

Село Мочаево пряталось в низине, окутанной морозным туманом. Выбравшись на дорогу, Чеботарев с Козыревым прислушались и, не уловив ничего подозрительного, шагом поехали вдоль длинной сельской улицы, обрамленной невысокими заборами.

Людей видно не было, и только цепные псы, заслышав всадников, с хриплым лаем принимались метаться на привязи, громыхая железными цепями по проволоке. Доехав до бокового проезда, Чеботарев завернул в него и еще раз осмотрелся.

Проулок образовали три избы, поставленные не в ряд, а косым треугольником, внутри которого, скрытые крепким заплотом, стояли амбары, коровники и конюшни. Окна изб, глядевшие на улицу, были уже прикрыты ставнями, и здесь не слышалось даже собачьего лая.

Чеботарев подозрительно завертел головой и озабоченно уточнил:

– Подпоручик, вы не ошиблись?.. Это здесь?

– Как можно, – весело отозвался Козырев и, спрыгнув на землю, подошел к калитке, устроенной впритык к бревенчатому срубу.

Ухватившись за массивное, висевшее снаружи кованое кольцо дверного запора, Козырев застучал им по калитке. Сначала все было тихо, потом со двора послышался скрип шагов и настороженный женский голос окликнул:

– Кто?..

– Свои…

– Свои все дома…

– Это никак Даша? – рассмеялся Козырев и легко хлопнул ладонью по деревянному косяку. – Да открывай, не бойся…

Запор металлически звякнул, калитка приоткрылась, и из возникшей щели донеслось недоверчиво-удивленное:

– Ды-к, это кто же?

– Ты что, Дарья, не узнаешь?.. – Козырев отступил на шаг.

– Ой, господин учитель!.. – Калитка гостеприимно рапахнулась, и в проеме возникла молодая женщина в заношенной кацавейке. – Вы откуда?..

– Оттуда! – фыркнул Козырев и совсем по-домашнему попросил: – Открой-ка ворота, я не один, да и кони у нас…

– Сейчас, сейчас… – заторопилась женщина и, деревянно стукнув закладным брусом, поспешно отвела одну створку. – Заезжайте…

И тут из глубины двора долетел недовольный возглас:

– Дашка, чего у тебя ворота настежь?..

– Ой, тятя, – только и откликнулась женщина, помогая Козыреву завести лошадь во двор.

Чеботарев, заезжавший следом, увидел, как с чисто выметенного крыльца спускается бородатый мужик, скорее всего хозяин, в новом стеганом ватнике, под которым виднелась опрятная холщовая рубаха с крупными белыми пуговицами.

– Кого еще там принесло… – начал было мужик, но, углядев полковничьи погоны на плечах у Чеботарева, сразу засуетился.

Хозяин поспешно сбежал со ступенек, подхватил лошадь подпоручика под уздцы и тут, почти лицом к лицу столкнувшись с Козыревым, радостно воскликнул:

– Ой, так это ж вы!.. Что, опять у нас квартировать будете?

– Еще не знаю, Фрол, – устало ответил подпоручик, передавая самодельный повод хозяину.

Мужик, который, судя по всему, искренне обрадовался гостю, дожидаясь, пока Чеботарев тоже слезет с лошади, наклонился к Козыреву и доверительно спросил:

– Господин учитель, а с вами, извиняюсь, кто будет?

– Не бойся Фрол, – подпоручик потоптался на месте и только тогда ответил: – Господин полковник со мной…

– Ага, ага, – засуетился хозяин и, принимая лошадей, шумнул на дочь: – Дашка, чего стоишь, веди в избу. Видишь, люди с дороги…

Чеботарев, проведший вместе с Козыревым почти двое суток в заснеженной тайге, изрядно промерз и теперь, оказавшись в теплой избе, пахнущей сушеными грибами, травами и свежевыделанной овчиной, с наслаждением расстегнул верхний крючок шинели и принялся разматывать обледенелый башлык.

Войдя вслед за хозяином в чисто прибранную горницу, офицеры перекрестились на образа старинного письма, перед которыми теплилась лампада, оправленная в бронзу, и сели за стол. Фрол, оставшись стоять, степенно разгладил бороду и, кивнув дочери, чтобы собрала поесть, испытующе посмотрел на Чеботарева.

– Вы уж, господин полковник, не обессудьте. Вон, господин учитель знают, у нас разносолов нет, мы ведь от леса кормимся, от тайги.

– Нам не до разносолов, – усмехнулся Чеботарев, – да ты и сам понимаешь…

– А как же… – Хозяин умостился на самом краешке широкой, добела выскобленной ножом лавки. – Дивно, как вы проскочили…

– Ладно, Фрол, – вмешался молчавший до сих пор Козырев. – Нам вокруг да около хороводить не с руки. Говори прямо, нас укроешь?

– Ежели как на духу, – медленно, с расстановкой ответил Фрол, – то про вас, господин учитель, поскольку вы почитай что нашенский, и разговору нет. Вы тут жили, вас мужики знают, и ежели какой варнак и наскочит, то не страшно. А вот что касаемо господина полковника…

– Я ненадолго, – бросил Чеботарев и тут же, смягчая интонацию, добавил: – Мне б пару дней перебыть, отогреться…

– На это мы с радостью, – неприкрыто обрадовался Фрол и, повернувшись к двери, сердито крикнул: – Дарья!.. Ты игде там запропастилась?

– Да иду уже, тятя, иду! – отозвалась Даша и, заскочив в горницу, принялась проворно выставлять на стол холодное мясо, копченую рыбу, грибы и, самое главное, свежевыпеченный, нарезанный большими ломтями, одуряюще пахнущий хлеб.