ТалисМальчик

ДЕНЬ ЧЕТВЁРТЫЙ ПОСЛЕ

Что-то шуршало около самого лица. Раз, другой, третий.

Аля открыла глаза. Ресницы по подушке.

Кого-нибудь будили собственные ресницы?

Нежное солнышко проглядывало сквозь двойную вязь – виноградную и гардинную. Усики винограда слегка покачивались и совпадали на миг с усиками гардинного узора. Алевтина улыбнулась своей фирменной улыбкой: одними глазами. Что-то произошло. Не далее как вчера или позавчера. Нечто большое и серьёзное. Она снова улыбнулась завешенному виноградом солнцу. Край винограда и солнца. И моря, конечно. Да, точно. И моря. Хорошо здесь.

Она знала, что недавно в её жизни случилось что-то очень плохое, но не могла вспомнить, что. Напрягла память – не получается, попыталась отыскать ассоциации, чтобы помочь сознанию − безуспешно.

Ускользание. Ласковое, спасительное ускользание. Ложь сознания самому себе. Святая ложь. Во спасение. Что-то всё-таки произошло. Но память затаила и не выдаёт. Молчит и выжидает. Таится. Наблюдает. Будто сильные стороны натуры оберегают более слабые, чтобы чего не вышло.

Нет, нужно вставать – подмигивает виноградное солнышко. Сегодня ещё уйма приятных дел. Аля это ощущала. Без чёткого осознания или перечня, просто чувствовала, и всё.

Встала, потянулась и отразилась вся в большом зеркале. Яркая. Какая-то она чересчур яркая. Голубой шёлк ночной сорочки чуть приглушён изысканным, более бледным кружевом. Тонкие, очень тонкие, но такие выносливые бретельки. Как женские нервы: тонкие, но прочные, нежные, а не рвутся.

Зачем мне здесь эта новая ночнушка? Я ведь её зачем-то купила. Не помню.

На шёлке золотом отливали солнечные зайчики.

Солнышко.

Солнышко!

Вспомнила!!!

Она враз вспомнила всё, что ускользало.

Тонкие и прочные, невесомые, но не порвёшь… женские нервы.

Улыбка тут же истончилась в поджатые губы. Алевтина ещё раз, с силой, разминаясь, потянулась и стала неторопливо одеваться, избавляясь от раздражающе яркого отражения в зеркале.

Теперь прислушивания к себе совсем ничего не дали. Глухо. Пусто. Ничего не шуршит, не звенит, не живёт. Но это лучше, чем вчера.

Медленно, отсутствуя в каждом своём движении, Алевтина оделась, умылась, достала из холодильника пару крупных нектаринов и полузамороженную бутылку с минералкой, сунула всё к полотенцу в пакет, проверила окна, замкнула комнату и двинулась к остановке маршрутки.

Ещё рано. Очень яркое, жёлтое, приторно-сладкое солнце чередуется с прохладной тенью от зданий. Аля, не выбирая специально теневую или освещённую сторону улицы, не торопясь, шла мимо автовокзала к остановке. Вдруг сбоку плеснуло солнце, и девушка на мгновенье зажмурилась, а когда открыла глаза, поняла, что не видит так, как должен видеть человек. Алевтина поворачивала голову, а картинка вокруг дробилась на множество одинаковых, искажалась и запаздывала, с заметным отставанием пытаясь сложиться во что-то знакомое и стать целой.

Символично. Мир раздробился, измельчился, ничто не выглядит нормальным. Алевтина даже не сильно испугалась, ей просто стало интересно: что же с ней происходит?

Кто я теперь? Стрекоза? Кажется, они так видят.

Спустя минуту зрение пришло в норму, интерес к феномену истаял.

Ничего страшного. Вчера было хуже.

Вчера она забыла дышать. Шла, механически считывая названия улиц, и вдруг начала хватать горячий воздух, ощутив дикую боль в диафрагме. Сухое укололо лёгкие, Аля почувствовала весь их объём в груди, спазм отпустил, боль постепенно утихла. Алевтина стала спокойнее вдыхать горячую субстанцию и внимательнее смотреть под ноги, будто дышать забыла оттого, что смотрела вверх по сторонам, на таблички с названиями улиц. Но она-то знала, отчего забыла дышать.

Это было вчера. И этого никто не заметил.

А позавчера она рухнула в обморок. Первый раз в жизни потеряла сознание. Так непривычно – лишиться себя на несколько секунд. И необычным было то, что этого её отсутствия в самой себе тоже никто не заметил. Уметь надо! − потом подумала Аля, обнаружив себя на ковре рядом с кроватью.

Не от жары (было одиннадцать вечера, и она укладывалась спать); не от голода (да, она два дня не ела, но заставила себя съесть нектарин и выпила чашку чая); не от испуга или от чего там ещё падают в обморок, а просто так – потерялась на мгновенье, и нашлась, будто клапан какой-то предохранительный сработал: отключил, перезагрузил и снова включил психику Алевтины, защищая от чего-то более серьёзного, от настоящего, непоправимого срыва.

Аля ещё тогда удивилась, оглядывая себя в большое зеркало: нет ли синяков да шишек? Ничего нового за секунды перезагрузки на ней не появилось. И оказалось, что падать в обморок совсем не больно и не страшно. Это было позавчера.

А сегодня минуту назад она почувствовала себя мухой, или стрекозой, или пчелой − в общем, насекомым с фасеточным зрением. Когда шла и вдруг перестала нормально видеть. Когда изображение разбилось на мелкие фрагменты, потом, кажется, на цветные точки, и превратилось в мозаику, из которой за секунды, с усилием, надо собрать обратно целую картинку, иначе зрение таким и останется – фрагментарным. Аля сосредоточилась. Резкость навелась, и страх исчез.

В маршрутке самоутверждалась женщина без комплексов. (Лолита. Ориентация Север). Алевтина впервые вслушалась в слова давно знакомой песенки:

– Да. Со мной несравним целый мир, – прошептала Алевтина и поймала взгляды попутчиков.

Снова улыбнулась чему-то – то ли взглядам, то ли мыслям. И только сейчас заметила свою улыбку. На четвёртый день она, наконец, улыбается. Теперь легче. Она не разучилась улыбаться, ещё умела. Значит, будет чему улыбнуться в будущем. В ближайшем будущем. Обязательно.

Ей хорошо.

Ей должно быть хорошо.

И будет.

Очень скоро.

Если она выдержит.

А она выдержит.

Обязательно.

Раз кто-то справился с такой ситуацией, она тоже справится.

Сегодня уже лучше.

Накануне Аля чуть не утонула в море. Она не хотела, конечно, даже не думала, но вдруг отключилась и почувствовала, как нос оказался под водой и втянул солёную влагу внутрь. Встрепенулась, прокашлялась, отогнала дурман и оглянулась – до людей ой как далеко! – а до берега и того дальше. Неуютно стало, хотя Алевтина всегда заплывала к самым парусникам, бесстрашно и уверенно – ещё в детстве с берега не было видно её головы за мелкими волнами. Но вчера Аля почти испугалась. Не по себе стало как минимум. Не за тем на море ехала.

Теперь она снова отключилась в воде, но уже не так страшно было – успела подстраховаться от шуток собственного организма: купила маленькую обтекаемую подушечку, и бархатистая упругая страховка сработала, поддержала. Копеечная подушечка оказалась надёжнее мужчины.

Почему же утром Алевтина не могла вспомнить, что с нею произошло? Совершенно серьёзно. Что-то или кто-то старательно защищает её психику. Может, так работает Ангел-Хранитель?

Алевтина верила в Ангела-Хранителя. В церковь не ходила, работу имела более чем практичную и далёкую от Бога, но в Хранителя верила. Это бабушка её приучила с самого раннего детства. Она тоже верила как-то по-своему: в Ангела и в Дьявола; по крайней мере, других имён Аля не помнила. Одного бабушка звала на помощь, другого боялась и слала проклятия, но никогда при этом не крестилась почему-то.

Уже взрослой, разобравшись в университете с основами христианства, Алевтина удивилась нелогичности бабушкиной веры, но спросить к тому времени стало некого: бабушка умерла. А тогда, в детстве, маленькая Аля твёрдо усвоила: Ангел-Хранитель существует, обитает где-то за правым плечом, и к нему в случае чего можно обращаться за помощью. Но в эти дни она напрочь забыла о том, что можно кого-то просить помочь, да ещё и в любое время. И не просила. Ни в этом мире, ни в том. От родителей отшутилась: не стоит им вникать во всё и переживать. Делилась только с сестрой, да и то не сразу.

После ночного дождя песок ещё совершенно не прогрелся – сидеть пришлось на подушечке. Облаков появилось неожиданно много. Висят так низко, что, кажется, пройдёшь чуть дальше, за пляж, и дотянешься до самого кудрявого, оторвёшь кусочек.

В детстве Алю всегда интересовал вопрос: облака – они сладкие, как сладкая вата, или безвкусные, как вода? Интуиция и логика подсказывали, что безвкусные, но хотелось верить, что сладкие. Вот так всегда: шестое чувство со здравомыслием намекают, а нам хочется верить. Облака совсем легли на крыши домиков турбазы и запутались в верхушках деревьев, особенно в ивушках – и те и другие ведь кудрявые.

Море такое чистое – ничего, кроме воды с барашками, и это после вчерашнего шторма! Пустынный пляж заполнялся медленно, но неизбежно. Не пугали отдыхающих ни холодная вода, ни мокрый песок, ни ветерок. Большое серое облако закрыло солнце, и море тут же потемнело – куда подевалась нефритовая полумутность?

Какой-то мальчишка истошно орал, выжимая из себя подобие плача, а всё дело только в том, что ему не дали залезть на подстилку с грязными ногами. Взрослые делали вид, что не замечают натужно выдавливаемого вытья. Противный, гадкий ребёнок. Чем дольше Алевтина жила, тем больше убеждалась, что на свете много гаденьких детей. Иначе откуда берутся взрослые сволочи?

Аля окунулась. Вода ещё прохладная, но купаться уже можно. Да ей такая и нужна сейчас – чтобы остужать внутреннюю магму.

На глубине Алевтине начал подмигивать лысоватый мужичок. Она сделала вид, что не заметила. Дожилась! Только этого ей не хватало. Заигрываний главы визгливого семейства, суматошно перемещающегося по пляжу, который смеет подмигивать только потому, что до жены далеко и в воде не видно его внушительного пуза.

Ни одного папы на пляже без набрюшника. Так, пара шклявых дистрофиков, на которых смотреть страшновато, остальные все – обрюхатившиеся пингвины, с неизменным атрибутом сытой семейственности: округлым внятным брюшком – пивным, «для солидности» или «чтобы не подумали, что жена плохо кормит». Так глубоко утвердились идиотские стереотипы лодырей, что уже просто неприличным считают, если у мужчины после тридцати нет брюшка. Глупо получается. Может не быть ума, карьеры, достатка, любви в семье, но набрюшник должен быть обязательно. Эдакий убогий символ того, что «жизнь удалась»; на самом же деле мужичонка просто кушает вволю и, наполняясь безразличием ко всему окружающему, деградирует, спускаясь со своих, как правило, невеликих высот.

Загадочная дама в бахроме долго дрейфовала около Али, решая, где же ей припесочиться. Успела завонять всё тяжёлыми духами. Больше всего Алевтину раздражал на море запах парфюмерии. Какие-то весьма недалёкие сущности ухитряются набрызгаться туалетной водой, идя на море. И потом сквозь морской бриз душит какая-нибудь приторно-сладкая муть. Фу! Алевтина отвернулась.

Колоритная семья второй день располагалась на пляже то справа, то слева от Алевтины. Мама с дочкой лет шестнадцати. При совершенно гармоничных отношениях − резкий контраст во внешности.

Субтильная смугловатая мама с мелкими чертами и жидкой прямой стрижечкой совершенно не умеет носить собственную грудь: придавила и унизила её неправильно подобранным купальником. Спину и попу мама носить тоже не умеет: сутулится, поджимается, будто стесняется своей женской природы.

Иное дело – её малолетняя дочь. Крупная, белокожая, с длинными кудрявыми волосами, с пышной высокой грудью, что едва умещается в объёмных чашечках, норовя вырваться на волю. Эта себя не стесняется, носит высоко и уверенно, хотя плавать не умеет и в море висит на маме. На маме ещё висит блёклая косыночка и никаких украшений; а на дочке – серьги, браслеты, цепочка, дорогие очки и весьма изысканное парео нежнейшего рисунка. Женщины явно представляют собой разные породы. Но старшая до сих пор не понимает, что нужно уметь нести даже незаметную грудь, потому что это уже врождённое достоинство, о котором мечтают как особи мужеского, так и псевдомужеского пола.

Алевтина улыбнулась промелькнувшим образам.

На соседней подстилке загорала подтянутая девушка в вычурном купальнике в цветочек. Она уже дважды заходила в воду, но недалеко, оглядываясь на своё местечко под солнцем. Алевтина дождалась, когда соседка по пляжу вернётся, и обратилась с просьбой:

− Извините, вы не присмотрите за моими вещами, пока я окунусь?

Девушка с готовностью закивала, доставая из-под кепочки длинную русую косу; отжала её и бросила за спину. Конечно, присмотрит, купайтесь, сколько хотите, – ответила по-украински. И Алевтина впервые за эти дни купалась вволю. Наплескавшись, возвратилась к подстилке.

− Спасибо вам большое! – поблагодарила соседку.

− Да нема за що! – снова откликнулась та своим не местным, но очень певучим говорком.

− Я смотрю, вы тоже одна, − продолжила разговор Алевтина (а я не должна быть одной! – мелькнуло в голове).

− Так, і незручно як! Я вже тут третій день, так від речей далеко відійти не можу. (Да, и так неудобно! Я уже тут третий день, так от вещей далеко отойти не могу.)

У девушки была добротная подстилка, яркое пушистое полотенце в солнышках-подсолнушках, неординарная пляжная сумка и эффектные сабо. Я думаю! – про себя согласилась Аля. Не хочется лишиться таких вещей.

− А давайте скооперируемся, − предложила вслух. – Будем загорать рядом.

− Ой, а давайте! – обрадовалась соседка-подсолнышек, вдруг перейдя на русский.

− Как вас зовут?

− Зоряна.

− Какое имя необычное! А меня – Алевтина.

− А у тебя, скажешь, обычное! Давай «на ты»?

− Без проблем. А ты откуда?

Оказалось – из Тернополя. Домохозяйка с двумя дочками. Хотят с мужем сына. Приехала в санаторий решать женские проблемы. С утра Зоряна на море, а после обеда у неё процедуры.

Всё это Аля поняла, выудив из быстрого говорка пани Зоряны, который было труднее разобрать, чем тот украинский, с каким москвичка уже сталкивалась, хотя звучал он красивее. Песня, а не речь! Спохватившись, украинка снова перешла на русский с лёгким акцентом нездешней беглости.

Отлично. Алевтина нашла себе компаньонку на полдня. Она как раз сегодня решила, как организует своё пребывание на море. С утра – на Верховую, к более чистому и глубокому морю, а после трёх уже на городской пляж − больше за загаром, чем за морем.

После обеда на море не хотелось. Она прошлась по магазинам, а ближе к вечеру отправилась на набережную. Затёртый психологический приём: чтобы избавиться от внутреннего одиночества, приправленного острой депрессией, нужно оказаться среди большого скопления народа. Проще говоря, толпа вокруг помогает отвлечься от себя и забыться. Именно это ей сейчас и нужно.

Она опять забрела на рынок у моря. На этих прилавках столько всего интересного, а рассматривать ещё нет желания. Может быть, позже. Вот здесь Аля вчера купила подушечку для купания, и ещё хотела парео посмотреть. Она, конечно, привезла с собой платок, специально подобранный под купальник, но тот, что мелькнул вчера, был гораздо красивее, и за смешные денежки, по московским-то меркам.

Девушка стала вращать крутящуюся вешалку с сотней цветастых лёгких платков, отыскивая приглянувшийся накануне. Продавец узнал её, улыбнулся и подошёл.

− А, это снова вы! Я вас помню.

Ещё бы. Алевтину трудно забыть, раз увидев.

− Снова я. Мне у вас одно парео понравилось. О! Вот оно. Ещё не перехватили. Я его беру. И ещё…

Она подняла глаза на пляжные сумки. Та, что привезена с собой, уже не годилась: слишком маленькая, только для самого необходимого; ни подстилка, ни подушечка не помещаются.

− Сумки? Смотрите, пожалуйста. Вот красивая. Не нравится?

− Нет, уж больно аляповатая, и мне побольше нужна, чтоб ваша подушечка в надутом виде помещалась, а то вы мне её так хорошо подкачали.

− Тогда вам сумка-рюкзак нужна.

− А это что ещё такое?

− Это самая вместительная модель. Вот, посмотрите, у нас здесь оранжевая, зелёная, жёлтая…

Заиграла «рабочая» мелодия на мобильном.

– Извините, работа.

Алевтина прервала поток рекламного красноречия продавца и, перебирая вывешенные сумки, отвечала заму:

– Нет, Оль. У Ирины Ивановны всё. Я оставила. Петербург ответил?.. Хорошо. А немцы? Молчат?.. Ну, у них ещё неделя на раздумья. Не суетитесь. Я вот эту возьму.

Она указала на симпатичную сумку цвета морской волны с диковинной подводной растительностью на лицевой стороне. Парень ловким движением отцепил подвешенную высоко над головой сумку.

– А нешуточная у Вас, наверное, работа! А я вот тут подушечки надуваю, – молодой человек пожал плечами и кивнул в сторону ящика с накачанными подушечками.

Аля улыбнулась в ответ. Хорошо, когда люди не довольны мелким настоящим – это может подтолкнуть к глубокому будущему. Главное, чтобы не топились при этом, и подушечками пользовались. Помогает.

Его уже дважды окликнули, о чём-то спрашивая, но парень всё смотрел вслед удалявшейся красавице. В прошлое своё явление эта девушка без имени была похожа на грустный растерянный лютик в коротком жёлтом сарафане и поднимающих над землёй босоножках. Теперь она напоминала нежную веточку сакуры в своей длинной узкой юбке с высоким разрезом по ноге. Как этот цвет теперь называют? Винтажный розовый. Была у него такая сумка в начале сезона. Вот она бы сейчас идеально вписалась в наряд девушки.

Сумка бы вписалась, а он – нет. Такие женщины всегда принадлежат другим, а для него они только изящные безымянные веточки, и всё, что он может – это помочь подобрать сумку. Он вряд ли уже увидит эти прозрачно-зелёные глаза и пепельную, пышно взбитую стрижку. Интересно, они настоящие – глаза, волосы, и… Впрочем, он почему-то был уверен, что у такой девушки всё настоящее.

«Мыс Доброй Надежды» − считала Алевтина с красочного флайера, что сунул ей в руку грязный гигантский Банан. Как же им жарко, бедным! − посочувствовала девушка, провожая глазами студентов-аниматоров, что приставали, в основном, к детям и их родителям.

Хорошее название для аквапарка. Бердянский аттракцион, кажется, был самым большим в Украине на момент открытия – сынишка хозяйки хвастался. Алевтине обязательно нужно побывать на Мысе Доброй Надежды. Просто обязательно.

Дома девушка ещё раз рассмотрела парео с сумкой и осталась довольна покупками.

«И почему я раньше всё это не купила?» − подумала.

Но раньше ей было не до сумок с платками.

Поздно вечером позвонила сестра.

− Ну, как ты там? Сегодня хоть купалась?

Говорит намеренно бодреньким голоском, и это так чувствуется! Эх, Дашка, Дашка! Настроение пытается создать.

− Нормально. Сегодня весь день на море пробыла – теплющее, чистое! Здорово!

− Вот хорошо!

− Подушечку себе купила, чтобы плавать. А ещё парео нашла лучше того, что мы с купальником покупали, помнишь? – Алевтина тоже зачастила фразами, подражая тону сестры (благо было, чем поделиться), чтобы Даша подумала, что она уже пришла в себя. – И сумку огромную такую купила! В неё всё помещается: и подстилка, и подушка, и бутылка воды. А если вещей мало, то она затягивается аккуратным рюкзачком.

На том конце долго, прерывисто вздохнули:

− Ну, слава богу!

− Что?

− Да ничего, всё нормально, − уклонилась от ответа Даша.

Алевтина прекрасно поняла значение и вздоха сестры, и её восклицания – и грустно улыбнулась: ах, вот о чём она!

Но что, собственно, произошло? Ведь ничего страшного не случилось. Хотя тело так не думало, иначе зачем ему такие фортели выдавать? Задело его всё-таки, зацепило. Ну, ладно. Теперь действительно пора заняться спасением души, а тело уж как-нибудь подтянется.

Аля достала приобретённые днём тетради – надо решить, какая из них для чего, расположилась во дворе с чашкой чая за своим персональным пластиковым столиком и открыла первую спасительную тетрадку. Вот в ней – нереально красивой, в глянцевой обложке, с разноцветными страничками – будет послание Денису. Нет, не так. «Послание ТалисМальчику».

Он не пожелал объясниться, не захотел её выслушать, значит, теперь получит полный набор комментариев, который заслужил. Не больше и не меньше. В этой тетради соберутся все мысли Али по поводу произошедшего: всё, что накопилось, но осталось неозвученным; всё, что должен услышать он и необходимо высказать ей, чтобы не взорваться и не двинуться умом.

В том, что после заполнения эта тетрадь будет им прочитана, не было сомнения. Хотя бы один раз, но он её просмотрит перед тем, как уничтожить. Взыграет обычное любопытство, подвигшее человека на многие подвиги и преступления, и желание узнать: а что же там мне, лично мне, написано?

Алевтине всегда казалось, что непрочитанных писем на самом деле гораздо меньше, чем людям хочется продемонстрировать. Встречая в литературе упоминания о брошенных в огонь нераспечатанных конвертах, она была уверена, что письмо полетело в камин только потому, что имелись свидетели его получения, перед которыми надобно было держать лицо. Даже если адресат и адресант − заклятые враги, между ними не сразу вырастают языки пламени. Большинство писем читается – и лишь потом предаётся огню. К тому же раньше существовало намного больше условий, дабы сиюминутно избавиться от письма: растопленный камин – большой соблазн, и запросто поглотит в своём горящем горле конверт с несколькими листками. Чтобы сжечь объёмную тетрадь в глянцевой обложке – тетрадь-книгу, – нужно приложить больше усилий и создать условия для работы огня. Так что в том, что её «Послание» будет прочитано, Аля ничуть не сомневалась. Осталось только его сформулировать, оформить и подумать о доставке в руки адресата. Но об этом Алевтина поразмышляет после, когда «Послание» будет завершено.

Итак. По порядку вряд ли получится – в голове сумбур и… Но нужно с чего-то начать эту затянувшуюся историю, три дня назад ставшую банально псевдолюбовной. Аля непривычно шумно отсербнула ещё горячего чаю, покрутила пальцами ручку и коснулась первой линии.

Лето. Бердянск. Мне шесть лет. Я катаюсь на качелях с мороженым в руке. Подбегает Серёжка Курткин, довольно гикает и выбивает у меня мороженое. Пёстрая, едва початая пачка летит в траву, и пока я раздумываю, говорить ли бабушке, и каким кошечкам и собачкам скормить оброненное, ты подходишь и врезаешь Серёжке. Через пять минут тот приносит мне точно такое мороженое.

Стандартная, классическая мизансцена для далеко заводящего знакомства. И моё первое воспоминание о тебе.

Тогда я поняла, что в Бердянске у меня появился заступник − свой царевич, из тех, что всегда спасёт, не даст в обиду и, в конце концов, женится. Эта мысль до сих пор в моём сознании ассоциируется с пачкой пломбира. Пломбирный Принц. Мороженый Принц. Отмороженный, в общем.

Годами я не догадывалась, что Серёжка тоже был в меня влюблён и, цепляя, демонстрировал свои чувства. Ты был двумя годами старше и ухаживал уже как положено, ни разу не выбившись из образа царевича.

Но разве были вы в меня влюблены? Не уверена, что вы заметили мою красоту или душу. Вы просто дёшево купились на дорогую картинку. Приехала московская девочка в невиданной одежде, с шикарными бантами и сказочными игрушками. Резиновых босоножек с пряжками – «мыльниц», заколок в виде Минни Маус и говорящих кукол в ваших краях не видали. И зрелище впечатляло не только соседских девчонок, но и мальчишек. Хорошенькой славной девочке было невдомёк, почему с ней все кидаются дружить, и дружат меньше, когда запасы импортной жвачки, предусмотрительно купленной папой, истощаются. И только собственные братья и сестра дружат всегда, со жвачкой и без.

Их, внуков, всех четверых, на лето сбрасывали к бабушке: Алевтину с Дашей привозили из Москвы, братьев – из Владивостока. Разница между детьми была по два года: четыре, шесть, восемь и десять. Маленькая Аля думала, когда же брат Женя перестанет быть на два года старше, и боялась, что братик Вовик вот-вот её, Алю, догонит. Она так и говорила, когда злилась: