Кошки против магии. Часть 1

ГЛАВА 1 РАСЧЕТЛИВЫЙ КАРЛИК

Петроград 1918

Когда в Городе только начались беспорядки, Яков Гилль, как и подобает предусмотрительному немцу, решил позаботиться о семье. Он задумал соорудить дома запас еды и дров и полностью прекратить общение с другими людьми.

– Марфа, поди сюда! – громкий голос карлика совсем не вязался с его малым ростом. Грассирующее «р» звучало резко и отрывисто, точно сушеный горох просыпался на дощатый пол. Служанка явилась на зов, как обычно немного испуганная. Хозяин то опять гневается.

– Возьми «ваньку»* и купи в Апраксином мешок муки и мешок сахара, – Яков сунул служанке деньги.

– Мешооок? Куды нам столько? – всплеснула руками Марфа, перво-наперво спрятав надежно полученную сумму.

– Чует мое сердце, что скоро нечего будет есть.

– Ну, вам то, барин, виднее, – отозвалась Марфа и направилась к выходу. Закрыв за ней засов и щелкнув замками, Яков направился в кладовую и прикинул, сколько еще снеди ему надо припасти. По мере наполнения комнаты едой, свечами и керосином, а длинного коридора дровами росла у карлика уверенность в завтрашнем дне.

«Надо продержаться до прихода наших», думал Яков.

В Городе ходили упорные слухи, что немецкие войска уже на подступах к Петрограду. Яков сильно рисковал, оставаясь в охваченном революционной смутой городе, но бежать в Германию было невозможно. Там его никто не ждал. Происхождение карлика было весьма туманно.

«ванька» – извозчик. прим. автора.

Его жена Карлотта знала, кто ее родители, но потеряла их еще в детстве, а дальние родственники ее судьбой совершенно не интересовались. Оставалось только ждать, когда немцы сами придут в Город, на волне антинемецких настроений спешно переименованный на русский лад в Петроград. И займут его. Яков был уверен, что победа немцев над русскими была неизбежна, поскольку Порядок всегда одерживает победу над Хаосом. Карлик был часовых дел мастером, и для него Порядок имел свое физическое воплощение – в часовых механизмах.

Как только запас продуктов достиг намеченного карликом необходимого количества, русской служанке семейства Гааль было запрещено покидать стены их квартиры. Яков с тревогой наблюдал из окна, как по набережной Мойки бегали какие-то вооруженные люди в серых длинных шинелях и коротких черных бушлатах, стреляли, кричали. Что-то трещало и взрывалось. А иногда какой-то человек вдруг ни с того, ни с сего падал прямо на мостовую, и долго лежал неподвижно, скрюченный, пока его не подбирали и не увозили хоронить. Уже и катафалков на всех не хватало, обходились обычными крестьянскими подводами, на которых тряслись сосновые гробы.

Смерть пряталась за каждым углом и закоулком, поэтому карлик надежно спрятал свои сокровища – жену и дочь. Его изворотливый ум, казалось, предусмотрел все, что угрожало благополучию его семьи. Они никому не открывали и никуда не выходили.

Сегодня над Петроградом навис очередной свинцово-серый рассвет. Заря без солнца. То есть оно, конечно, находилось на небосклоне на своем привычном месте. Но было невидимо. Как не было видно в человеке возбудителя той страшной болезни – инфлюэнцы, или испанского гриппа, прозванного для краткости «испанкой», которая охватила Город. Заразившийся несчастный не представлял подлинной опасности. И только когда дни заболевшего были уже сочтены, болезнь показывала свою визитную карточку – человек начинал заживо синеть, точно труп. И тогда уже счет его жизни уже шел на часы.

Сам Яков все же иногда выходил из дома и караулил мальчишку-газетчика, чтобы узнать хоть какое-то новости. Но они были скверные – в Европе шла война и бушевала смертельно опасная болезнь. Люди умирали тысячами. Больницы были переполнены и не могли вместить всех заболевших. Врачи валились с ног от усталости. А самое страшное было в том, что всем помочь было невозможно, и приходилось выбирать. И вот уже она докатилась и до России. Сначала заполыхали южные губернии, а потом больные появились и в Петрограде.

Что это была за болезнь, никто толком не знал. Лечить ее не умели, только знали, что она очень заразна. Стоило кому-то в семье захворать, как непременно заболевали все. Но умирали почему-то только молодые, цветущие люди. Пожилых болезнь обходила стороной. И детей она тоже не трогала. По крайней мере, так писали газеты. Тщательно взвесив все «за» и «против», Яков все же, стал отпускать служанку на рынок, выменять на золото мяса или молока. Даже в это тяжелое время семья Якова Гааль не должна голодать или довольствоваться только кашей и сухарями!

Карлик часто приходил в детскую и любовался своей дочуркой. Но что то мешало ему в полной мере насладиться своим семейным счастьем. Яков в глубине души знал, что все это слишком поздно. Если бы все сложилось тогда, когда он был молод, а жизнь вокруг стабильна и предсказуема!

О, тогда бы он украсил крошечные пальчики жены драгоценными колечками, одел бы ее в соболя, возил бы в театр. И даже ходил бы с ней в Петрикирхе, как и подобает досточтимому немцу! А теперь все, что он может сделать для жены и дочери – это надежно спрятать и припасти еду и дрова.

Это удивительно, но у карлика, коим был Яков и его жены-лилипутки родился совершенно нормальный ребенок. Большой ребенок. У которого совершенно все было в порядке. Когда малышку в первый раз принесли отцу, он побелел от страха. Яков внутренне сжался, но взял себя в руки и заглянул за вышитый уголок белоснежной пеленки, в которую был завернут младенец. Он почти был готов смириться с тем, что у младенца такая же, как у него вдавленная переносица и неестественно выпуклый лоб, которые придавали карликам сходство с дельфинами. Но лобик девочки был совершенно ровный. Носик аккуратненький, как крошечная молодая картофелинка, подернутый желтой пыльцой, словно дитя нанюхалось подсолнухов.

В этот момент карлик почувствовал, как короткие его ручонки вытянулись и налились прежде невиданной силой. Ноги удлинились, возвысив его над землей до положенного мужчине роста, а грудь расправилась и наполнилась гордостью. О, как же это чудесно! Ведь о Господь, в которого Яков давно не верил, сжалился над ним и решил подарить ему то, о чем карлик уже и не мечтал – возможность повториться в своем ребенке. И пусть дитя проживет жизнь полноценную и счастливую. А не со всеми этими насмешками и издевательствами.

С ребенком у Якова и Карлотты долго не получалось. Сначала карлика это даже радовало – заработки его были скромны, лишний рот был бы в тягость. Но, по мере того, как росло мастерство Якова, как часовщика, прибавлялось у карлика и самоуверенности и даже некоторой наглости. Он все больше и больше укреплялся в мысли, что обязательно должен получить от судьбы все то, в чем она так долго ему отказывала. И вот теперь, когда жизнь его почти наладилась, благополучие Якова вновь висит на волоске из-за этой злосчастной «испанки».

Когда в дверь постучали, Яков испуганно встрепенулся.

– Кто там? – сердито спросил карлик.

– Это я – Ян, цирковой. Пришел за Карлоттой. Ее лошади совсем плохо. Надобно ей прийти.

– Никого не принимаем! – злобно ответил Яков.

И тут в разговор вмешалась сама Карлотта.

– Ян, голубчик, что с ней? – Карлотта узнала голос конюшенного мальчика-чухонца и встревоженно начала одеваться.

– Ты никуда не пойдешь! – преградил ей путь Яков.

– Я сейчас выйду! – крикнула Карлотта, чтобы ее было слышно за дверью, и быстро-быстро заговорила, обращаясь к мужу:

– Ну, что может со мной случиться на цирковой конюшне? Цирк закрыт, там только звери, а звери не болеют этой заразой. Я быстренько проведаю Солли и вернусь. Ты же знаешь, как это важно для меня. Со мной ничего, ничего не случится. Я одной ногой здесь, а другой там.

Карлотта знала, как усмирить мужа. Она поглаживала маленькими изящными пальцами его крепкую бычью шею, спускаясь все ниже.

Яков всхлипнул и отвернулся. Он знал, что жена ни при каких обстоятельствах не отступится от того, что задумала. Такая вот решительная натура таилась в этом маленьком кукольном тельце. Солли была ее любимой лошадью, которую Карлотта вырастила с жеребенка и на которой она последние пять лет с успехом выступала гротеск-наездницей в цирке Чинизелли. Пока не вышла замуж за Якова.

Став замужней, Карлотта передала свою любимицу совершенно безвозмездно Генриху Шульцу, который дрессировал лошадей на свободе, то есть без всадников. Лошадь отлично подошла по масти в его номер, взамен состарившейся четвероногой артистки. Но, когда начались немецкие погромы, Шульц пропал. А всех своих лошадей он бросил на цирковой конюшне умирать с голода. Напрасно молотила Солли копытом, требуя воды и еды. Никто не приходил. В клетках вопили голодные звери и скверно пахло.

Конюшенный мальчик Ян тайком перевел белую кобылу в заброшенные конюшни Лейб-Гвардейского полка, где оставался еще значительный запас фуража и сена, и по ночам выводил Солли в манеж. Копыта кобылы гулко стучали по мерзлому песку. Лошади нельзя совсем без движения. В цирке это известно каждому ребенку. Но зима стояла холодная, в манеже свистел ветер и было сыро и промозгло. Ян ленился как следует отшагать кобылу после работы, а попон не было. Солли закашляла.

И вот теперь жена Якова, его бесценное сокровище, стоит уже одетая, завязывая ленты капора1 под подбородком, и смотрит на него своими огромными голубыми глазами.

– Будь осторожна, милая! – сказал обреченно карлик.

– Буду, буду, любимый! – ответила лилипутка, проскальзывая в открытую дверь.

– Как хорошо, что он вас отпустил. Я уж и не надеялся – воскликнул Ян, когда они спускались по лестнице, и громко чихнул.

* капор – дамская шляпка.

ГЛАВА 2 МАЛЕНЬКИЙ МУК

Санкт-Петербург, 1878г.

Яков любил все красивое. И это было бы совершенно естественно, если бы не одно печальное обстоятельство. Сам мальчик был чудовищно некрасив. С коротенькими толстыми ногами и рукам, с неестественно выпуклым лбом, с маленькими поросячьими глазками, попугайским носом, ртом, похожим на куриный задик и жидкими, словно постоянно немытыми волосенками. И вдобавок – карлик. Кто такого полюбит? Даже родная мать от него отказалась.

Это случилось в ту пору, когда в Немецкой слободе клены уже зазолотились и зарделись, а на еще щеголяющих зеленью березах только-только появились седые пряди. Ханна разрешилась от бремени под утро, с первыми петухами. Рассмотрев внимательно произведенное на свет чадо, женщина в ужасе прикрыла рот рукой, подавив рыдания.

Подняться было тяжело. Превозмогая боль и слабость, Ханна накинула плащ с капюшоном и побрела в сторону Невского проспекта. Она оставила сверток с младенцем у дверей кирхи святого Петра – Петрикирхе. Домашним она скажет, что киндер умер. Потому, что родить урода – это осквернить свой род, а у Ханны подрастали две дочери. Как их выдать замуж, если узнают, что она родила чудовище?

Женщина постучалась в дверь гробовщика, чтобы вернуться домой засветло уже с маленькой домовиной. Лютеранский пастор прочел над пустым гробиком проповедь о том, что что смерть – лишь неизбежный этап каждой жизни, и наступает она, как и радость или другие события, по воле Бога.

Между тем, жизнь продолжалась. С рассветом того же дня живого и не успевшего замерзнуть ребенка нашла на ступенях костела одна из монахинь. Развернув сверток, старушка подивилась на то, каким неприглядным может быть творение Божие, и смиренно побрела на Охту за молоком.

При крещении мальчик получил имя Яков, то, что было указано на записке, вложенной в сверток, и фамилию нашедшей его монахини – Гилль.

Мальчонка рос страховидным, но смышленым и ловким. Без труда освоил грамоту, а уж так быстро навести чистоту в молельном зале, как ему, никому из служителей кирхи и подавно было не под силу. Редкий он был чистоплюй и зануда. Не унимался до тех пор, пока все вокруг не засияет и не заскрипит от чистоты. А когда оконные стекла становились безукоризненно прозрачны, Яков шел в свою келью, и, приставив табурет, смотрел, смотрел в крохотное оконце под потолком на снующих по проспекту людей. По иронии судьбы уродливый мальчик жил на центральной улице прекраснейшего из городов – Санкт-Петербурга.

Сколько себя помнил, он всегда был здесь, в Петрихирхе. Иногда покидал свою маленькую келью и уходил на полверсты вверх по проспекту. И не потому, что дальше ходить было запрещено. Просто не хотелось. Яков уставал от назойливого внимания окружающих. Мальчишки-газетчики смеялись и показывали на него пальцами:

Рыжая немчура

С бородавкой на носу

Уплетает колбасу!

Бородавки никакой у него не было, и колбасу Яков не любил. Но он сжимал кулаки от бессилия и злости. С каким удовольствием он бы отмутузил этих мерзавцев. Особенно, если бы был высок, статен и красив.

Русские вообще не любили немцев. И даже если здоровались и кланялись, то все равно их не одобряли и за их спиной ехидно шушукались. И даже само слово «карлик» в русском языке происходило от немецкого имени Карл. Конечно, Яков ненавидел это имя всеми фибрами души. Знал ли он, что когда-нибудь это звук этого имени станет для него прекраснее органной музыки? Конечно, нет. Он вообще не хотел думать, о том, что будет. Ему бы выжить сейчас в этом враждебном, жестком мире, полном насмешек и унижения.

Прихожане Петрикирхе или жалели мальчонку и гладили по голове, или смотрели сквозь него. Словно бы его и не было вообще. Как такое вынести ребенку? Хотелось бежать домой и спрятаться в келье, чтобы никто не видел его уродства. Каждый раз он собирал волю в кулак, чтобы выйти на улицу. Но запаса мужества хватало ненадолго. Поэтому и уходил Яков недалеко. Всегда вверх по проспекту – к Вольфу и Беранже, чтобы полюбоваться на выставленные в витринах диковинные пирожные, потом к букинисту Шульцу, порыться в книгах.

Но больше всего манил Якова дом часовщика Буре. В роскошный, с сияющими витринными окнами магазин его не пустил бы толстый швейцар в синей ливрее. Зато со двора мальчишке не составляло никакого труда проскользнуть в мастерскую, где трудились часовщики – меняли стрелки, чистили механизмы, полировали корпуса. Хорошие часы всегда требуют уважительного отношения и особенного ухода.

Там мальчик часто оставался до самой темноты, пока не погонят мастера. Яков, открыв рот смотрел за их работой и завидовал им. Ведь они прикасаются к чему-то очень важному, красивому тщательно выверенной, точной, совершенной красотой. Карлик мечтал стать часовым мастером, настолько великим, что это мастерство сумеет заслонить его уродство. И тогда все станут его уважать, и, может быть, кто-то даже полюбит.

Мальчишка услужливо принялся наводить чистоту в рабочем цеху. Он снимал нагар со свечей, тщательно выметал мелкие металлические опилки и уносил использованную промасленную ветошь. Его и не прогнали. Вскоре мастера привыкли к Якову и даже стали давать ему мелкие поручения. Например, отполировать кусочком замши часовые детали – ангренаж или анкер.

У мальчика был любимый мастер – старик Матвей, за работой которого он был готов наблюдать вечно. Были у него и любимые часы – фабрики Буре со стрелками Дофин, в виде удлиненного треугольника. Роскошные часы. С ручательством на четыре года. Когда их приносили в чистку, мальчик буквально прилипал к столу часовщика, любуясь часовым механизмом, совершенным, как капля росы.

Если интересных часов в чистке и починке не было, Яков шел в лавку букиниста Штольца и прибирался там, за что ему потом дозволялось рыться в книгах сколько душе угодно. Штольц жалел беднягу карлика и был с ним добр.

Как то добрый старик дал ему почитать книжку Гауфа «Маленький мук». Но она Якову совершенно не понравилась. Ведь в книжке мальчик родился красивым, а карликом стал ненадолго. А потом Мук волшебным образом вернул себе прежний облик и зажил себе счастливо. Яков же родился уродцем, таким и умрет.

Монахини внушали Якову, что счастье приходит к тому, кто умеет ждать. Но Яков им не верил, да и вообще никому не верил. Как маленький волчонок, он всегда был готов оскалить зубы, чтобы защищаться до последнего вздоха. Встреча с другими людьми всегда таила в себе опасность, явную или скрытую.

И только среди книг ему было спокойно и радостно. Ведь за один вечер, проведенный с книгой, можно прожить много чужих жизней и ни на минуту не вспомнить о собственном безобразии. Яков представлял себя в роли отважного пирата или смелого путешественника, прекрасного принца или удалого рыцаря. И каждый раз в его воображении возникала прекрасная белокурая девочка, ради внимания которой он и совершал все свои подвиги. Он ронял книгу на колени, закрывал глаза и предавался сладким мечтам.

И лишь необходимость прибраться в храме к вечерней молитве заставляла мальчика вернуться в кирху. Проходя мимо огромного зеркала в темной резной раме, он заставлял себя посмотреться в него.

Зеркало было дверью в настоящий мир, где он был маленьким и безобразным. Можно было зажмуриться и пройти мимо, но реальность все равно настигала его по дороге домой. Уж лучше сразу увидеть свое отражение. Отсечь мир грез от мира боли.

ГЛАВА 3 БЕЛОКУРЫЙ АНГЕЛ

Ее он заметил сразу. Просто невозможно было пройти мимо. Такое от девочки исходило сияние, что Яков остановился и смотрел на нее как завороженный. Каждый лучик света, казалось, устремлялся к ее белокурой головке, чтобы играть в ее волосах. Голубые глаза, окруженные пушистыми темными ресницами, были скромно опущены долу. Губы шептали молитву, тонкие белые руки сжимали четки.

Яков спрятался за колонну, а потом поднялся по ступеням наверх и наблюдал за незнакомкой издалека, украдкой, с верхнего яруса. Он понимал, что ему должно быть невидимым, потому, что, если девочка обернется и увидит, какой он безобразный, то станет его сторониться. А пока он невидим, то он может любоваться прекрасной Грэттой так долго, как длится служба.

Яков вырос в храме, но был безбожником до корней своих жидких черных волос. Именно Бога Яков винил в том, что родился таким безобразным. А кто же еще виноват? Все говорят, что Господь велик и милосерден, тогда зачем он созидает не только таких ангелочков, как Гретта, но и уродцев, подобных Якову? Почему одни – великие господа, едят на золоте и носят в карманах золотые часы, а у других нет порой и корки хлеба?

Почему Господь был настолько скуп, что не дал Якову вообще ничего – ни приятной внешности, ни отца и матери, ни веселых братьев и сестер, ни громкого титула, ни богатого наследства?

Монахинь пугали его богоборческие вопросы, и Яков стал искать на них ответы без посторонней помощи. Мальчик рылся в книгах с упорством, достойным лучшего применения. Одними мечтами сыт не будешь. Вместо приключенческих романов он стал читать научные трактаты. Но так ничего толком и не нашел. Лошади кушают овес и сено, река Волга впадает в Каспийское море, а Яков Гилль – безобразный карлик.

Мальчик хотел учиться. Естественно, по часовой части. Туда и определили его монахини. Там он провел долгих пять лет. Училище располагалось на улице первой роты Измайловского полка. До Невского оттуда было целый час пешего пути. Яков жалел пятачок на извозчика и в любую погоду шел пешком. И назад поторапливался, чтобы успеть к вечерней молитве и украдкой увидеть Грэтту.

По мере того, как Яков осваивал ремесло, становилось ясно, что дорогу он выбрал правильную и часовым мастером может стать выдающимся. Со временем. А ему хотелось – прямо сейчас. И чтобы самому быть хозяином мастерской, чтобы трудились на него сотни мастеров и подмастерий, собирая из деталей, изготовленных в далекой незнакомой Швейцарии, тысячи и тысячи новых часов.

Это были мечты, а пока все, чем Яков мог расположить к себе Грэтту – это подарить ей часы. Роскошные карманные часы, с тремя крышками, на двадцать одном камне. Самые дорогие, за двести шестьдесят рублей.

Сначала Яков, как начинающий подмастерье, получал в месяц пятьдесят один рубль. Одиннадцать рублей уходило на еду, три с полтиной на комнату, и почти все оставшееся он откладывал на покупку подарка предмету своего обожания. А Грэтта Фуггер все эти годы и не подозревала о существовании Якова, до того парнишка искусно прятался. Из хорошенькой пухленькой белокурой девочки она превратилась в ослепительную красавицу с лебединой шеей и точеной талией.