Между ушами. Феномены мышления, интуиции и памяти

© Шильников Л.В., наследники, 2021

© Издание. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2022

© Оформление. Т8 Издательские технологии, 2022

Мысль есть индивидуальный эксцесс данного индивидуума.

Вместо предисловия

В этой небольшой книжке речь пойдет о загадках человеческой психики, но загадках подлинных, а не мнимых. Если читатель рассчитывает отыскать на ее страницах разухабистые байки о телепатии и ясновидении вкупе с телепортацией и психокинезом, он со спокойной совестью может вернуть книгу на полку. Равным образом он не найдет в ней леденящих душу историй о психотронном оружии из арсенала спецслужб и готических новелл о таинственных всепроникающих пси-полях, посредством которых можно запросто превратить благонамеренного гражданина в нерассуждающий автомат. Мы поговорим о вещах куда более прозаических, но ничуть не менее интересных – о памяти, интеллекте и творческих способностях человека. Не останутся без внимания и такие достаточно специальные вопросы, как структурно-функциональная организация нервной системы, содружественная работа различных отделов головного мозга или механизмы запечатления информации на молекулярном уровне.

Книга написана в естественнонаучном ключе и недвусмысленно исповедует так называемую центральную догму нейробиологии, которая гласит, что вся наша психическая деятельность так или иначе является отражением процессов, протекающих в определенных мозговых структурах.

С другой стороны, хотелось бы предостеречь читателя от излишне поверхностного и прямолинейного понимания весьма непростых вопросов, затрагиваемых в этой книге. Не следует строить иллюзий: феномен сознания и мышления до сих пор так и не получил сколько-нибудь внятного объяснения. Успехи научных дисциплин, занимающихся изучением головного мозга, неоспоримы, но было бы верхом наивности полагать, что ученым удалось распутать все узлы и стереть все белые пятна с нейрофизиологической карты. И хотя за последние сто лет мы узнали очень много нового о мозге, вопросов все равно больше, чем ответов. Между сравнительно неплохим пониманием некоторых интимных психических механизмов и мыслительным актом как таковым (будь то решение математической или вербальной задачи, сочинение стихов или внезапные озарения) по-прежнему лежит дистанция огромного размера.

В первых главах этой книги рассказывается о такой фундаментальной характеристике нервной системы, как память, под которой обычно понимают фиксацию, сохранение и последующее воспроизведение следов прошлого опыта. Мы поговорим о различных видах памяти, приемах мнемотехники и познакомимся с людьми, память которых не имела границ в самом буквальном смысле этого слова. Присмотримся к удивительной, совершенно непохожей на нашу памяти насекомых: они появляются на свет с готовым запасом знаний и, как правило, не испытывают ни малейшей потребности чему-либо учиться на протяжении индивидуальной жизни. Попутно читатель узнает много интересного о целительной силе слова и потенциальных возможностях плацебо-терапии, когда больному назначается препарат, не содержащий ни грана лекарственного вещества.

В главе «Мир наизнанку» речь пойдет о парадоксах зрительного восприятия. Каким образом головной мозг умудряется извлекать полноценную информацию об окружающем мире из плоского и бедного деталями изображения на сетчатке, да вдобавок еще и перевернутого? В какой мере восприятие можно уподобить чувствительной фотопленке, пассивно отражающей образы внешнего мира, или оно все-таки деятельный субъект, обращенный вовне и населяющий реальность смыслами? Все это далеко не праздные вопросы, которые пока еще не получили окончательного разрешения.

Две предпоследние главы посвящены проблематике продуктивного мышления и методическим подходам к его изучению. Мы поговорим здесь о природе научного и художественного творчества и роли в нем интуиции – той волшебной отмычки, которая позволяет проникнуть в суть вопроса, минуя пошаговый логический анализ ситуации. Непременно коснемся так называемого практического интеллекта, ибо сплошь и рядом к нему принято относиться несколько пренебрежительно. Между тем полководец на поле боя не только находится в постоянном цейтноте, но и вынужден принимать решения на основе неполной информации, поскольку любая война – область недостоверного.

Наконец, в заключительной главе мы остановимся на биологических ритмах, определяющих все наше повседневное существование и неразрывно связанных с естественными ритмами живой природы. Самым известным из них является, пожалуй, циркадный (околосуточный) ритм чередования сна и бодрствования, в котором, в свою очередь, можно выделить еще несколько фаз. Особый интерес представляет вопрос о сновидениях, этих «небывалых комбинациях бывалых впечатлений», по выражению великого русского физиолога И.М. Сеченова.

Стивен Хокинг, выдающийся английский физик-теоретик, однажды написал в предисловии к своей научно-популярной книге: «Мне сказали, что каждая включенная в книгу формула вдвое уменьшит число покупателей. Тогда я решил вообще обходиться без формул». Разумеется, науки о мозге не столь математизированы, как астрофизика, однако для адекватного понимания нейрофизиологической проблематики некоторая подготовка все же необходима. Поэтому мы стремились излагать материал по возможности в простой и доступной форме и не злоупотреблять специальной терминологией, хотя отдельные главы (особенно касающиеся тонких молекулярных механизмов памяти) могут представлять известную трудность. С другой стороны, выкинуть всю терминологию без остатка тоже нельзя, ибо беспредельное упрощение текста неминуемо выхолостит его содержание. В конце концов, толковая популярная книга – все-таки не глянцевый триллер, прочитываемый на одном дыхании в вагоне метро. Впрочем, спешим утешить читателя: школьного курса биологии для понимания этой книжки вполне достаточно.

Естественно, мы не претендуем на исчерпывающую полноту изложения богатейшего материала, накопленного науками о мозге. Эта книга – не более чем беглый и осторожный срез, своего рода введение в проблему, и для основательного понимания большинства затронутых здесь вопросов требуется знакомство со специальной литературой.

1 Кто внимательно читал в детстве толстовскую «Аэлиту», должен помнить, что лабиринты царицы Магр – это сложная система естественных карстовых пустот, рукотворных пещер и оборудованных подземелий, соединенных туннелями и колодцами. Сооруженная в незапамятные времена, эта запутанная сеть галерей, связывающая воедино тысячи подпочвенных городов, протянулась едва ли не подо всей поверхностью Марса. Герои повести, спасаясь от правительственных войск, ныряют вниз и долго плутают в непроглядном мраке давным-давно заброшенных подземных коммуникаций, населенных чудовищными мохнатыми пауками и прочей малопривлекательной нечистью.

1

Лабиринты царицы Магр

Кто внимательно читал в детстве толстовскую «Аэлиту», должен помнить, что лабиринты царицы Магр – это сложная система естественных карстовых пустот, рукотворных пещер и оборудованных подземелий, соединенных туннелями и колодцами. Сооруженная в незапамятные времена, эта запутанная сеть галерей, связывающая воедино тысячи подпочвенных городов, протянулась едва ли не подо всей поверхностью Марса. Герои повести, спасаясь от правительственных войск, ныряют вниз и долго плутают в непроглядном мраке давным-давно заброшенных подземных коммуникаций, населенных чудовищными мохнатыми пауками и прочей малопривлекательной нечистью.

Человеческий мозг, вместилище загадочной субстанции, именуемой в просторечии душой, иногда напоминает мне именно такой заковыристый лабиринт. О тайнах психики и законах ее функционирования написаны горы книг, но подспудные механизмы тонких душевных движений не стали от этого намного яснее. В наши дни изучением головного мозга занимаются психологи, нейрофизиологи и клиницисты, им дышат в затылок биофизики с биохимиками и фармакологи с генетиками, а на подходе уже представители других ветвей биологии. Кибернетики мозг моделируют, а бионики пытаются воплотить принципы его работы в инженерных устройствах. Социологи и лингвисты тоже вносят свою немалую лепту. Несмотря на столь дружные усилия легиона специалистов, мы до сих пор не очень хорошо понимаем, как работает это удивительное творение природы, спрятанное внутри черепной коробки, хотя фактов накоплено море, а остроумных теорий создано более чем достаточно. Задача осложняется тем, что многие факты, еще вчера казавшиеся незыблемо надежными, сегодня приходится решительно пересматривать. Чтобы читатель мог наглядно представить уровень сложности проблем, с которыми сталкиваются специалисты, мы здесь коснемся вопроса достаточно узкого – так называемой функциональной асимметрии больших полушарий головного мозга.

Как известно, наш мозг разделен на два полушария, которые, однако, не являются изолированными структурами. Они соединены между собой посредством особого образования – мозолистого тела. Через мозолистое тело полушария головного мозга обмениваются информацией, и потому правое полушарие всегда в курсе того, что творится в левом, и наоборот.

Долгое время ученые считали, что левое полушарие (у правшей) является доминантным (т. е. ведущим, мыслительно-речевым), а правое – субдо-минантным, т. е. подчиненным и эмоционально-образным. Эта точка зрения стала еще более убедительной, когда во второй половине XIX века были обнаружены корковые речевые центры – поле Брока и поле Вернике, расположенные как раз в левом полушарии. При патологических процессах, затрагивающих зону Брока, человек терял способность говорить, но продолжал понимать обращенную к нему речь. Такую афазию (афазия – это и есть расстройство речи) принято называть моторной. Наоборот, при поражении зоны Вернике человек перестает понимать чужую речь, но способность говорить у него сохраняется. Такую афазию называют сенсорной.

Представление о том, что одно полушарие является ведущим, а другое занимает по отношению к первому подчиненное положение, держалось в науке о мозге вплоть до середины прошлого столетия, когда ученые начали понемногу понимать, что все обстоит далеко не столь элементарно. Во-первых, выяснилось, что центр речи локализован в левом полушарии не у всех правшей поголовно, а только у большинства из них. Во-вторых, опыты по рассечению мозолистого тела показали, что полушария головного мозга, компенсируя дефект, могут брать на себя не свойственные им изначально функции. Мало-помалу специалисты пришли к выводу, что для полноценной интеллектуальной деятельности необходима содружественная работа обоих полушарий. Заговорили о функциональной асимметрии головного мозга: если левое полушарие отвечает по преимуществу за формально-логическое, знаковое мышление, то правое – за интуитивное и эмоционально-образное. Дополнительно выяснилось, что функциональная активность полушарий почти никогда не бывает равновесной: у одних субъектов преобладает активность правого полушария, а у других – левого. По этому параметру всех людей разделили на правополушарников и левополушарников. Первые демонстрируют хорошие художественные способности, но неважно справляются с письменной речью, а вторые – наоборот.

Однако в последнее десятилетие появились интересные исследования, настаивающие на том, что примитивно понимаемая специализация полушарий, сводящая деятельность одного из них к понятийно-логическому, а другого – к чувственно-конкретному мышлению, – слишком грубая и упрощенная модель. Например, из работ американского ученого Д. Леви со всей очевидностью следует, что деятельность полушарий головного мозга взаимо-дополнительна и они на равных участвуют в познавательных процессах. Левое полушарие располагает пространственную информацию во временном порядке, а правое – временную информацию в порядке пространственном. В итоге получается что-то вроде стереоскопического постижения глубины, поскольку обе «половинки» нашего мозга непрерывно обмениваются информацией, обрабатывая ее поочередно, в ритме, зависящем от состояния мозга в целом. Хорошо известно, что у профессиональных музыкантов левое полушарие при прослушивании музыки занято ничуть не меньше правого. Не подлежит сомнению, что высшее понимание музыки немыслимо без плодотворного сотрудничества обоих полушарий. Так, швейцарский нейробиолог Г. Баумгартнер полагает, что интеграция специализированных левополушарных и правополушарных функций происходит в переднем мозге, а творческие способности личности, как в науке, так и в искусстве, связаны именно с этим интегративным процессом.

Разумеется, Д. Леви не отрицает того общеизвестного факта, что левое полушарие преобладает в формальных лингвистических операциях, включая речь и синтаксический анализ. У больных с расщепленным мозгом правое полушарие проявляет почти полную неспособность к активной речи и не может правильно понимать предложения со сложным синтаксисом, однако оно распознает звучащее слово и хорошо улавливает ассоциативные значения отдельных произносимых или написанных слов. Правое полушарие лучше левого различает ориентацию линий, кривизну, многоугольники неправильных очертаний, пространственное положение зрительных сигналов, глубину в стереоскопических изображениях и т. п. В задачах, требующих мысленного преобразования пространственных отношений и синтеза общей формы, оно явно превосходит левое. Одним словом, и «пространственное» правое, и «временное» левое принимают активное участие во всех видах когнитивной (познавательной) деятельности. Д. Леви пишет: «По-видимому, у левого полушария больше возможностей во временной и слуховой областях, а у правого – в пространственной и зрительной. Эти особенности, вероятно, помогают левому полушарию лучше отмечать и обособлять детали, которые могут быть четко охарактеризованы и расположены во временной последовательности. А единовременность восприятия пространственных форм и признаков правым полушарием, возможно, способствует поиску интегративных отношений и схватыванию общих конфигураций».

А поскольку для создания полноценного произведения искусства (безразлично в какой области – в музыке, изобразительных искусствах, поэзии или прозе) одинаково важны общая форма и деталь, живой образ и абстракция, пространственные отношения и временной порядок, то весомость вклада в конечный результат каждого из полушарий сомнений не вызывает. Аналогичным образом дело обстоит и в науке, потому что творчески работающий ученый отбирает математические построения или космологические модели Вселенной, руководствуясь в первую очередь критериями их изящества и эстетической привлекательности. Гармоническое совершенство и красота в равной степени являются неотъемлемой чертой и глубокой научной теории, и оригинального поэтического произведения, и талантливого музыкального сочинения.

Весьма любопытно, что у неврологических больных с поражением правого или левого полушария отмечаются многочисленные дефекты рисунков, а вот у талантливых художников с мозговой патологией подобного не наблюдается почти никогда. Д. Леви приводит достаточно примеров такого рода: у одного художника с поражением правого полушария радикально изменился стиль, но уровень мастерства ничуть не пострадал; другой после правостороннего инсульта продолжал писать с прежним блеском; третий продолжал работать в том же стиле и столь же успешно и продуктивно, несмотря на левосторонний инсульт и афазию; а четвертый хотя и поменял после болезни манеру письма (его полотна стали богаче по колориту и утратили реалистичность), но в полной мере сохранил великолепную технику. Аналогичным образом дело обстоит и с композиторами. Например, русский композитор Шебалин продолжал вполне успешно сочинять музыку после левостороннего инсульта, сопровождавшегося тяжелой афазией, а один американский композитор, хоть и испытывал некоторые трудности при чтении нот, сочинял музыку не хуже, чем до болезни.

При всем при этом мы почти ничего не знаем о том, каким образом головной мозг интегрирует разноплановую информацию каждой из своих половинок в гармоническое целое. Точно так же совершенно непонятно, как каждая из этих половин умудряется грамотно интерпретировать сообщения, полученные от другой половины и написанные на принципиально ином языке. Д. Леви замечает по этому поводу: «Каким образом речь, формально-структурные аспекты которой так сильно зависят от процессов в левом полушарии, приобретает свою просодию и эмоциональные интонации, определяемые правым полушарием? Как нам удается понимать метафоры, если фонетическое и синтаксическое декодирование фраз происходит в левом полушарии, а для ухода от их буквального смысла необходимо правое? Как объяснить способность нормального человека совмещать на одном рисунке и общие очертания предметов, и правильное расположение их деталей?» Вопросов куда больше, чем ответов, и безусловно ясно только одно: для бесперебойного функционирования мозговой машины жизненно необходимо активное взаимодействие обеих половин мозга.

Одним словом, мы пока еще очень далеки от полного понимания того, каким образом поступающая извне информация обрабатывается структурами головного мозга. Познание самого себя, к чему призывали еще античные философы, изрядно затянулось, и оказалось на поверку весьма непростой задачей. Правда, со времен Сократа мы добились на этом поприще кое-каких успехов, но слишком обольщаться все же не стоит. Строить беспочвенные иллюзии, что мы хотя бы когда-нибудь сумеем с исчерпывающей полнотой разобраться в собственных мотивах и побуждениях, было бы верхом самонадеянности. Это серьезная философская проблема, над решением которой тщетно бились многие блестящие ученые. Отдал ей дань и Станислав Лем, польский фантаст, а по совместительству глубокий мыслитель. В частности, он писал, что решает этот вопрос «в духе указаний кибернетики, согласно которым любое устройство, способное к активным действиям по определенной программе, не в состоянии достигнуть полного самоосознания в вопросах о том, с какой целью и с какими ограничениями оно может действовать». Другими словами, речь здесь идет о так называемой проблеме автодескрипции конечного автомата (т. е. полного самопознания своих психических процессов), а человек, как и другие устройства, функционально ему равноценные, – это именно такие конечные автоматы.

Впрочем, отчаиваться тоже не стоит. Людвиг Витгенштейн, один из самых глубоких философских умов XX столетия, однажды сказал, что главное в его нашумевшей работе – то, чего в ней нет. Говорить следует только о том, о чем можно говорить, а об остальном следует молчать. Вот и мы вслед за гениальным австрийцем потолкуем о том, что нам по зубам, о прочем же благоразумно умолчим.

2 Когда к Александру Романовичу Лурии, в ту пору начинающему психологу, пришел на прием незнакомый молодой человек по фамилии Шерешевский и попросил проверить его память, ученый приступил к исследованиям без особого энтузиазма. В конце концов, мало ли на свете людей с феноменальной памятью на лица, слова и даты. Тем более что сам гость ровным счетом ничего исключительного в своей памяти не видел, а повод, вынудивший его прибегнуть к услугам специалиста, выглядел на редкость несерьезно: главный редактор газеты, где Шерешевский работал репортером, никак не мог взять в толк, каким образом его сотрудник умудряется запоминать указания и распоряжения начальства слово в слово, никогда и ничего при этом не записывая.

2

Вдоль по питерской, или Проклятие уроженца Торжка

Когда к Александру Романовичу Лурии, в ту пору начинающему психологу, пришел на прием незнакомый молодой человек по фамилии Шерешевский и попросил проверить его память, ученый приступил к исследованиям без особого энтузиазма. В конце концов, мало ли на свете людей с феноменальной памятью на лица, слова и даты. Тем более что сам гость ровным счетом ничего исключительного в своей памяти не видел, а повод, вынудивший его прибегнуть к услугам специалиста, выглядел на редкость несерьезно: главный редактор газеты, где Шерешевский работал репортером, никак не мог взять в толк, каким образом его сотрудник умудряется запоминать указания и распоряжения начальства слово в слово, никогда и ничего при этом не записывая.

Опыты шли своим чередом, и уже спустя полчаса Лурия неожиданно ощутил, что в кабинете явственно запахло серой. Творилась форменная чертовщина. Еще через час растерянность и недоумение исследователя сменились азартом, и ученый со всей отчетливостью понял, что судьба преподнесла ему поистине царский подарок. Напротив него сидел маг, кудесник и чародей, наделенный чудовищной, небывалой, невозможной памятью. Без видимого труда он воспроизводил предлагавшиеся ему бесконечные ряды бессмысленных цифр, причем с одинаковой легкостью проделывал сию трудоемкую операцию в прямом и обратном порядке, вразбивку и как попало. Память юного репортера не имела границ в самом буквальном смысле этого слова; во всяком случае, Лурия так и не смог определить, где эти границы проходят. Ни фактора края, ни феномена интерференции – ничего из того, что всегда нам мешает одинаково прочно усваивать элементы заучиваемого, для него, казалось, не существовало. Таблицу из пятидесяти-шестидесяти цифр он запоминал моментально и через полторы минуты запросто превращал ее в многозначное число. Любую самую дикую абракадабру он запоминал сразу и навсегда и никогда ничего не забывал. Временами Лурию охватывал суеверный страх, потому что нормальные люди так не могут.

Эта невразумительная история настолько потрясла психолога, что через несколько лет кропотливых исследований он посвятил «случаю Шерешевского» специальную работу, которую назвал изящно и просто – «Маленькая книжка о большой памяти». В соответствии с доброй старой традицией, испокон веков принятой у психологов и психиатров, он обозначил своего удивительного подопечного одной-единственной буквой «Ш». Поэтому и мы в дальнейшем будем его так называть для краткости.

Чтобы как следует разобраться в исключительных способностях Ш., нам придется сделать небольшое отступление. Если основательно покопаться в специальной литературе, то можно без особого труда найти впечатляющие примеры врожденной или благоприобретенной памяти, связанной с остротой тех или иных чувств и органов восприятия – зрительных, слуховых, тактильных, двигательных и т. д. Очень часто этот своеобразный «диапазон приемлемости» бывает еще уже: человек обнаруживает великолепную память на лица, ритмы, мелодии или оттенки запаха, вкуса и цвета. Хорошо известно, что опытные педагоги легко узнают своих учеников через много лет после выпуска. Они уже давным-давно забыли их фамилии, особенности характера и прочие привходящие обстоятельства, но стоит показать им старую фотографию, как сразу же происходит «тихий взрыв». Столь же острой и безошибочной памятью на лица, если верить историкам, отличались многие выдающиеся военачальники. По свидетельству современников, такие всемирно известные полководцы, как Александр Македонский и Наполеон Бонапарт, помнили в лицо едва ли не всех своих солдат. Всеобъемлющей музыкальной памятью сплошь и рядом бывают наделены талантливые композиторы. Говорят, что Рахманинов, решив однажды подшутить над одним из своих друзей, спрятался по соседству с залой, где тот исполнял только что сочиненную пьесу, а на другой день, к величайшему смятению автора, сыграл ему эту пьесу абсолютно безошибочно и с полным блеском. Великий Моцарт, впервые услышав в четырнадцатилетнем возрасте знаменитое «Miserere», музыкальное сочинение XVI века, исполнявшееся в Сикстинской капелле, вернулся в гостиницу и, потрясенный грандиозной музыкой, записал ее от начала и до конца. В скобках на всякий случай отметим, что проделать сей замысловатый фокус было весьма непросто, поскольку папские певцы обучались особым приемам, которые практически не поддавались переложению на бумагу. Мелодический рисунок псалма бесконечно варьировался: звуки то усиливались, то ослаблялись, одни стихи пелись чуть медленнее, а другие – чуть быстрее, поэтому разложить сочинение по нотам было задачей почти неразрешимой. Однако несовершеннолетний Вольфганг исполнил «Miserere» через день с таким блеском, что папа, которому уже рассказали о сенсации, захотел увидеть юного гения и пожаловал ему по этому случаю крест и грамоту на звание кавалера «Золотого воинства».

Не отстают от композиторов и живописцы. Про французского художника Гаварни рассказывают, что, гуляя с приятелем по Монпарнасу, он мог обратить внимание собеседника на случайного прохожего и воскликнуть примерно в таком духе: «Как? Вы не помните этого человека? Да ведь мы с вами встретили его двадцать лет назад ровно на том же самом месте!»