Роми. Хрупкая красота

ROMY, UNE LONGUE NUIT DE SILENCE

by Sarah Briand

© LIBRAIRIE ARTHEME FAYARD, 2019

Published by arrangement with SAS Lester Literary Agency & Associates

Russian Edition Copyright © Sindbad Publishers Ltd., 2021

Правовую поддержку издательства обеспечивает юридическая фирма «Корпус Права»

© Издание на русском языке, перевод на русский язык, оформление. Издательство «Синдбад», 2021.

Счастье – это когда несчастье дает себе передышку.

Пролог

18 сентября 2018 года

Париж, бульвар Осман, дом 14

«Пусть все те, кто знал ее…»

Пока машина неторопливо движется по бульвару Осман, он снова и снова повторяет эти слова, словно актер перед выходом на сцену. А затем, опустив голову, пересекает тротуар и, не узнанный прохожими, открывает дверь в редакцию «Фигаро».

Здесь ему не надо представляться: едва он появляется на пороге, дежурная сразу набирает номер и сообщает о его прибытии. Паскаль Бурде спешит встретить этого посетителя, который настоял на том, чтобы она приняла его лично. Они обмениваются сдержанными приветствиями, потом проходят по коридору к двери с надписью «Отдел хроники».

Входя медленным шагом, он замечает устремленные на него взгляды. Лица Флоранс, Валери и Сирьель почти не видны за мониторами, но девушки явно возбуждены. В их пресную, монотонную жизнь ворвался человек-легенда. Он здоровается с ними, а затем проходит в глубину комнаты, за стеклянную перегородку, где находится кабинет заведующей отделом, и молча садится в кресло.

Его взгляд останавливается на черно-белой фотографии Жана д’Ормессона, бывшего главного редактора «Фигаро», который так любил литературу и поэзию. Напротив него висит афиша выставки картин Сезанна. Мягким голосом Паскаль Бурде предлагает посетителю начать разговор.

Эта блондинка с изысканными манерами привыкла видеть у себя в кабинете людей, желающих сообщить через газету о чьей-либо кончине или воздать дань заслугам умершего. Паскаль умеет находить слова утешения, а главное, умеет слушать. Она любит свою профессию: помогать работе памяти, выбирая скупые фразы, которые потом сохранятся навсегда, оттиснутые на бумаге.

Паскаль Бурде прежде всего поражает элегантность мужчины, сидящего напротив нее. Элегантностью пронизан весь его облик, хоть он и без галстука, и даже его жест, когда он достает из конверта листок бумаги. Она разглядывает его руки. Голосом, который звучал в диалогах со столькими знаменитыми актрисами, он читает текст, написанный от руки на серой бумаге.

Пусть все те, кто любил ее и любит до сих пор, подумают о ней сегодня.

Фраза, которую произносит сейчас Ален Делон, формально адресована читателям газеты; по сути же это признание в любви, обращенное к Роми. Он настаивает на том, чтобы объявление в рамке начиналось так: «Розмари Альбах-Ретти, известная как Роми Шнайдер». Речь идет не об актрисе, а о женщине, которую он любит еще и сейчас. Он желает, чтобы эти слова появились в «Фигаро» в ближайшую субботу, за несколько часов до ее восьмидесятилетия.

Паскаль Бурде нашла в своем архиве объявление, которое он опубликовал десять лет назад, в день, когда Роми исполнилось бы семьдесят. В тот раз он продиктовал текст по телефону. А сегодня явился собственной персоной. Они сравнивают два объявления и заменяют в новом несколько слов. Голубые глаза Делона застилают слезы, но он не дает им пролиться.

Наступает момент, когда надо оплатить публикацию объявления. Ален Делон достает чековую книжку и заполняет чек, пользуясь ручкой с зеленой пастой: чернилами этого цвета всегда писала его мать. Паскаль Бурде провожает его до холла. На прощание он целует ее, затем уходит. Можно подумать, что это никому не известный, обычный человек приходил почтить память женщины, которую когда-то любил.

На следующий день после публикации объявления он снова позвонит Паскаль, просто чтобы поблагодарить ее. Поблагодарить за то, что она продлевает жизнь Роми все это время, в течение тридцати с лишним лет с того дня, как любимица публики закрыла глаза навсегда.

29 мая 1982 года

Париж, улица Барбе-де-Жуи, 11

Она свободна и безмятежна.

Пульс у нее сделался реже, сердце перестало биться. Ее сердце, которое умело страстно любить и которое порой так больно ранили, только что остановилось. Его последний удар – как стук, который в театре оповещает зрителей о начале заключительного акта пьесы.

Теперь она одна на сцене.

В тишине парижской весенней ночи Роми отвесила свой прощальный поклон.

Она упала бесшумно, как осенний лист, который с легким шелестом ложится на парижский асфальт, – в момент, когда писала, сидя за маленьким секретером у себя в спальне, – и опустилась на стоящий рядом диван.

Ее спутник жизни Лоран Петен, решив, что она спит, осторожно перенес ее на кровать, словно принц из сказки Перро.

Затем прилег сам и заснул. Он проспит до утра рядом с ее телом. Эта комната, которая до сих пор была приютом их любви, превратилась в обитель смерти.

И началась долгая ночь безмолвия.

Все в этой комнате застыло в неподвижности. Здесь много ее вещей: на креслах небрежно разбросаны несколько ярких косынок и длинных туник в «богемном» стиле, из которых состоял ее домашний гардероб. Именно в таких нарядах, запросто, не прихорашиваясь, Роми принимала гостей. Многие из них не могли скрыть удивления, когда она открывала им дверь, а кое-кто просто не узнавал ее – слишком уж непохожа была эта женщина на кинозвезду, которой они любовались на экране.

Стены увешаны фотографиями ее сына Давида. Вот он в пять, в десять, в четырнадцать лет. Обаятельная улыбка. Светящееся радостью и добротой лицо подростка, чья жизнь оборвалась так нелепо и трагически. Он был ее сыном от немецкого драматурга Гарри Майена, человека, которого она пыталась, но так и не смогла спасти от прогрессирующей депрессии. В несколько месяцев она потеряла своего бывшего мужа и их единственного ребенка. Один покончил с собой, другой погиб в результате нелепого несчастного случая.

На секретере – бокал вина. И короткая записка, которую она начала писать одной журналистке: отказ от интервью, запланированного на этот вечер, несколькими часами спустя.

Кое-кто скажет, что эта записка – доказательство того, что Роми покончила с собой. А иначе зачем бы ей отменять интервью? И потом, разве в этот вечер рядом с ней не были обнаружены лекарства и бокал вина?

Значит, Роми решила поставить точку в деле продвижения своего последнего фильма и одновременно – в своей жизни?

Если так, то «Прохожая из Сан-Суси» должна была стать последним этапом творческого пути актрисы, решившей уйти из кино. Меньше чем через год после гибели сына – удара, от которого она так и не смогла оправиться.

Все это время Роми преследовали папарацци, и она больше не хотела показывать им лицо, слишком явно выдававшее ее душевную рану. Она решила скрыться от этих нескромных взглядов, для которых становилась то предметом восхищения и восхваления, то объектом зависти и травли, и, как раненый зверь забивается в свою нору, спряталась в фешенебельной квартире на уединенной улочке Барбе-де-Жуи в VII округе, принадлежавшей ее другу, продюсеру Тараку Бен Аммару. Роми не могла больше находиться там, где все напоминало ей о сыне, и попросила Бен Аммара поменяться с ней квартирами: она приняла это решение внезапно, среди ночи, несколько месяцев назад.

А сегодня вечером, сидя перед секретером, незадолго до того, как потерять сознание, она не только возвращалась в прошлое, глядя в глаза сына на фотографии – одной из тех, что сплошь покрывали стену комнаты, словно надгробие. Нет, Роми говорила о настоящем и планировала будущее.

У нее только что состоялся телефонный разговор с Жераром Шамом, фотографом, с которым она познакомилась на съемках «Прохожей из Сан-Суси».

Он предложил ей устроить фотосессию, в которой она предстала бы раскованной и спокойной, вместе со своим спутником жизни Лораном Петеном и дочерью Сарой. Эти фото дали бы ей возможность продемонстрировать, как она счастлива в новой семье, в обстановке, которая ей по душе. По его мнению, самым подходящим местом для съемок стало бы ее собственное жилье. Роми выбрала для этой цели новый дом, недавно купленный ею в окрестностях Парижа, в Буасси-санз-Авуар, где она мечтала в будущем проводить как можно больше времени, – тихий уголок, который она до сих пор скрывала от чужих глаз.

Только что у нее был долгий разговор с фотографом. Они обсуждали детали сессии, которая должна была состояться завтра, – насколько подробно она хотела бы показать дом, как она могла бы одеться. Она спрашивала его совета, перечисляла возможные варианты платьев и туфель. С обувью у Роми всегда были проблемы. У нее часто болели ноги, поэтому от обуви она требовала прежде всего удобства: зимой ходила в ботинках на низком каблуке, летом – в босоножках. И никогда не надевала лодочки на высоком каблуке, потому что их узкие носы сдавливали ей пальцы. Роми сказала фотографу и о том, как решила одеть четырехлетнюю Сару: она уверяла, что, если малышка будет позировать рядом с ней, фотографии получатся «просто потрясающие».

По утверждению некоторых, разговор с Жераром Шамом – убедительное доказательство того, что Роми вовсе не собиралась умирать. В самом деле, зачем бы ей подтверждать намеченную на завтра фотосессию, если она планировала через несколько часов свести счеты с жизнью?

После беседы с Жераром Шамом Роми и ее друг Лоран поехали ужинать к сестре Лорана. Когда они вернулись, Роми шепнула Лорану, что хотела бы еще немного «побыть с Давидом». С ее сыном.

Фотосессия должна была состояться в ближайшую субботу, 29 мая. Фотограф уже собрался ехать в Буасси-санз-Авуар и нес в машину аппаратуру, когда зазвонил телефон. Директор информационного агентства «Сигма» спросил, слушал ли он сегодня радио.

– Роми умерла этой ночью.

На другом конце провода – молчание.

Потрясенный Жерар Шам бесшумно поставил на пол аппаратуру, которую держал в руках.

Но если Роми не покончила с собой, что же тогда произошло в этой комнате, где она уединилась, чтобы сесть за секретер и написать записку?

Быть может, ее сердце просто остановилось, измученное неутешным горем, надорванное столькими испытаниями?

Словно при ускоренной киносъемке, комната приходит в движение. Лоран Петен почти в невменяемом состоянии звонит близким, чтобы сообщить о кончине Роми.

Маленькую Сару сразу же увела ее няня Бернадетта – к родственникам Лорана, которые живут в нескольких сотнях метров от улицы Барбе-де-Жуи. Там она будет надежно защищена от тревог и угроз внешнего мира.

А затем малышка отправится жить к отцу, деду и бабушке в Сен-Жермен-ан-Лэ. Когда-то Роми надеялась, что все они станут одной семьей. Даниэль Бьязини, служивший у нее личным секретарем, затем ставший любовником, а потом и мужем, был ее большой любовью; с ним она прожила десять счастливых лет, проводя часть времени в Париже, а часть – в Раматюэле. В ту безмятежную, безоблачную пору своей жизни она стала музой режиссера Клода Соте: именно в его фильмах она сыграла Элен, Лили и Розали – женщин, на которых мечтали быть похожими все француженки.

В комнате появился еще один человек. Словно полицейский инспектор, в начале детективного фильма прибывающий на место преступления, он незаметно пробирается сквозь группу жандармов, которые уже начали снимать отпечатки пальцев. Это Лоран Давена – исполняющий обязанности главного прокурора города, начальник криминального отдела парижской прокуратуры. Его срочно вызвали, когда был установлен факт смерти Роми. Он прекрасно понимает, в чьем доме находится (получил сообщение за несколько минут до приезда), но не должен принимать это обстоятельство во внимание при выполнении своей миссии – ему надлежит выяснить, нет ли на теле покойной каких-либо повреждений, которые позволили бы предположить, что смерть произошла не по естественным причинам. Прокурора сопровождал судебный медик, доктор Депонж.

Обводя взглядом комнату, Давена фиксирует свидетельства произошедшей трагедии. Недопитый бокал вина, полупустые блистерные упаковки из-под лекарств, белый пеньюар, небрежно брошенный на вольтеровское кресло, лист бумаги, на котором нацарапано несколько строк, а последняя обрывается, оставляя на странице длинный след, похожий на ускользающую жизнь.

Но прежде всего его внимание приковывает убитый горем человек, тот, что глубокой ночью, думая, что любимая женщина дремлет, лег рядом, не подозревая о том, что простыни, на которых она лежит, через несколько часов послужат ей саваном.

Прокурор и судебный медик не спеша подходят к ней – кинозвезде первой величины, распростертой на постели в ночной рубашке. Им двоим предстоит постановить, каким станет продолжение этой истории, очень напоминающей греческую трагедию.

И Лоран Давена совершенно осознанно принимает решение, которое позволит уже сложившейся легенде существовать и впредь. Он не будет требовать вскрытия этой маленькой женщины (которую представлял себе гораздо выше ростом). И подпишет разрешение на захоронение. Он не станет осквернять «Сисси»: пусть тайна ухода Роми так и останется тайной.

Агентство Франс Пресс еще не успело сообщить эту новость. Но как только она будет опубликована, первые журналисты примчатся к дому на улице Барбе-де-Жуи и вытопчут клумбы перед фасадом, чтобы установить камеры.

Затем подтянутся люди, живущие поблизости, с которыми Роми встречалась, выходя на улицу или прогуливаясь в своем квартале, но которые не всегда знали ее в лицо. Кто-то не решался заговорить с ней, а кто-то благодарил за то, что она своим искусством вызвала у них смех или слезы.

А скоро сюда придут величайшие кинорежиссеры и актеры Франции. Те, кто снимались с ней в какой-нибудь запоминающейся сцене, полной бесшабашного веселья либо глубокой грусти, виделись с ней на бесконечных званых ужинах либо на отдыхе у моря; те, кто, покоренные ее уникальной фотогеничностью, писали специально для нее роли влюбленных женщин.

Сейчас квартира еще остается в полумраке, словно вне времени.

Через несколько минут он будет возле нее.

В это утро Ален Делон приедет сюда одним из первых. Сколько раз в своей жизни он спешил к Роми – когда хотел разделить с ней любовь или когда она нуждалась в утешении. С тех пор как они расстались, прошло уже почти двадцать лет, но он всегда беспокоился о ней. Был рядом в самые тяжелые минуты. Он так и остался мужчиной ее жизни.

Ален Делон, ее ангел-хранитель, был верен этой миссии до конца.

Сегодня, рано утром, когда он находился в нескольких сотнях километров от Парижа, у него возникло дурное предчувствие. И он позвонил другу, их общему другу Алену Терзиану. Как обычно, не представляясь собеседнику, низким, глубоким голосом, который можно узнать среди тысячи других, он рассказал об охватившей его тревоге. Если точнее, это был беспричинный, необъяснимый, животный страх: как будто с Роми случилось что-то плохое, а что именно, он не знал. Продюсер несколько секунд молчал. Вне всякого сомнения, этих двоих связывала настоящая мужская дружба. Незадолго до разговора с Делоном Терзиану позвонил журналист Филипп Лабро. И сообщил новость в том виде, в каком ее собиралась изложить редакция радио RTL; телеграмма агентства Франс Пресс лежала перед ним на столе.

Молчание Терзиана было похоже на безмолвный крик. Он не успел узнать, как отреагировал на это Делон: актер уже мчится в Париж.

Он едет с такой скоростью, с какой не ездил никогда, словно надеется догнать и остановить смерть. Смотрит на дорогу, на пейзаж, расстилающийся по сторонам, и в его памяти всплывают картины их совместной жизни. Иногда это сцены из фильмов, в которых они снимались вдвоем, исполняя роли любовников не только в кадре, но и за кадром (как, например, в «Кристине»). Тогда они были молоды и влюблены. И беззаботны. В других фильмах на афише стояли оба их имени, но в ее личной жизни он уже не находился на первом плане (как в «Бассейне»). Для нее это было начало новой эпохи, эпохи, когда ее популярность неуклонно росла, пока в итоге не превратила ее в кумира французской публики, музу Клода Соте и партнершу Мишеля Пикколи в целой череде фильмов, которые можно пересматривать без конца, снова и снова. Были моменты, каким так и не нашлось места в хронологии его жизни, – моменты, когда он отсутствовал, когда она проживала свою жизнь без него. Вспоминаются обрывочные сведения об этом периоде в ее биографии, лица ее мужей, кое-кого из любовников: он знал обо всех ее радостях и разделял многие из ее печалей.

Оба они старались не дать разорваться той невидимой нити, которая связывала их. Несмотря на все перемены в жизни обоих, на ссоры и размолвки между ними.

Так продолжалось почти двадцать лет.

Ален Делон назначил Алену Терзиану встречу в своей квартире на авеню Президента Кеннеди, в XVI округе. Там, где он жил вместе с Роми в начале шестидесятых годов. В этом тихом жилище, расположенном на трех этажах, он затаился, словно зверь в норе, чтобы собраться с силами перед встречей с горем – и с суетливой толпой. В одиночестве он стоит у окна на восьмом этаже и, прижавшись лбом к стеклу, смотрит на Сену. Несколько месяцев назад она была здесь, приходила на фотосессию для журнала «Пари-матч». Незадолго до этого по итогам исследования, проведенного журналом, он и она были названы любимцами французской публики. А еще они объявили, что скоро опять будут сниматься вместе – в фильме Пьера Гранье-Дефера «Поединок», продюсером которого должен был стать Ален Терзиан. Для одного из снимков они позировали вдвоем: она на первом плане, он – чуть дальше, за ее левым плечом. Она в черном, он в белом, точно символы инь и ян. Последнее фото, где они запечатлены вместе.

Череда образов, которые вспыхивали в его памяти в течение нескольких часов, обрывается: приехал Ален Терзиан. Они выходят за кованую решетку, установленную перед входом в дом 42, и едут в VII округ.

Этот весенний день мог бы стать таким прекрасным! По дороге они не говорят ни слова, в машине – гнетущая тишина. А впереди уже выстроилась вереница автомобилей, движутся группы пешеходов: десятки мужчин и женщин с затуманенными от слез глазами. Ален Делон провожает их взглядом. Как и он, все эти люди направляются на улицу Барбе-де-Жуи, к дому 11, где жила Роми. В их жизни словно наступила пауза, время, когда можно дать волю скорби. А его жизнь разлетелась вдребезги.

Машина останавливается. Скорее, надо успеть выйти, пока они не подошли. Зеваки и фотографы уже здесь, новость распространилась с быстротой молнии. Но толпа молча расступается на его пути.

От машины до двери дома – всего несколько шагов, но ему кажется, что это расстояние гораздо больше, чем те километры, которые он преодолел на машине. Как при съемке с движения, его взгляд фиксирует большую фреску в вестибюле, изображающую одну из набережных Сены; затем заплаканные глаза консьержки, которая, увидев его, качает головой вместо приветствия; потом коричневую облицовку кабины лифта, цифру 4 на кнопке; приоткрытую дверь квартиры; сосредоточенные лица жандармов и сотрудников службы спасения, деловито снующих между вестибюлем дома и спальней. А потом видит ее, распростертую на постели. Так хочется думать, что она просто спит.

Он становится на колени, чтобы их лица были на одном уровне.

И смотрит, смотрит на нее не отрываясь.

Он наклонился над ней, словно желая, чтобы ее черты навсегда запечатлелись в его памяти. Он так близко, что она могла бы ощутить его дыхание, прикосновение его ресниц.

Если бы сейчас кто-то включил камеру, кадр с этими двумя лицами стал бы последним кадром в их совместной карьере в кино.

Как на съемках, Роми находится в центре площадки, точно Спящая красавица, которой уже не суждено проснуться. Вокруг нее постепенно занимают места статисты, они приходят и уходят, не произнося ни слова. Мишель Пикколи, Клод Берри, Роман Полански, Жан-Клод Бриали с букетом роз. Всего несколько часов назад актер нашел у себя дома, в одном из ящиков, очередную записку от Роми. Четыре строчки, начинающиеся с обращения «Папа»: такое прозвище она для него придумала. У Роми была привычка – писать людям, которых она любила, коротенькие, по-детски наивные записки, и прятать у них дома. Ему предстоит найти еще не одно такое послание.

А Клод Соте в это время находится в своем доме в Коголене, в Провансе. Узнав печальную новость, он садится в машину и мчится в Париж на такой скорости, что даже попадает в аварию, в которой получает легкие повреждения.

Продюсер Альбина дю Буаруврэ тоже приходит в квартиру Роми. Смотрит на нее и говорит: она будто спит, она такая красивая.

Здесь также писатель и журналист Жан-Лу Дабади, написавший сценарии к фильмам «Сезар и Розали» и «У каждого свой шанс», а также агент Роми, Жан-Луи Ливи, племянник Ива Монтана и один из ее самых близких друзей, которому она часто звонила среди ночи, чтобы задать вопрос, излить душу или услышать слова утешения.

Все они пришли к ней. И все без исключения не могут скрыть смятения и растерянности, не в силах вытереть слезы.

Те из парижан, кто раньше других узнал о кончине Роми, столпились под окнами ее квартиры, чтобы почтить ее память, и смотрят на четвертый этаж, словно надеясь увидеть ее в последний раз.

В минуту ее смерти миллионы французов словно забыли, что у нее была фамилия: отныне они будут называть ее просто Роми, как если бы на свете никогда не существовало и никогда не появится другой женщины с таким именем.

Те, кого она любила, и те, у кого она громко, во весь голос, требовала любви, теперь собрались вокруг ее смертного ложа, точно стая мотыльков, чтобы проводить ее в последнее путешествие. И каждый уйдет, унося с собой одно или несколько мгновений ее жизни, которые запечатлелись на кинопленке или в их воспоминаниях.

Сентябрь 1949 года

Интернат Гольденштайн, Австрия

Мама на прощание обняла Роми, и девочка в последний раз вдохнула запах ее духов. Они стояли на пороге католической закрытой школы, куда десятилетнюю Роми сплавили, как ненужную, громоздкую вещь. Девочка не хотела отпускать мамину руку, ей вдруг стало грустно и одиноко в этом суровом, неприветливом месте, в замке XIII века, расположенном недалеко от Зальцбурга.

Когда они снова увидятся? Магда обещала скоро приехать, ее светлые глаза наполнились слезами. Маленькая Розмари (так ее назвали в честь обеих бабушек, Розы и Марии) хотела бы остаться с мамой и ездить вместе с ней на киносъемки. Когда-то Магда была очень востребована как актриса, но после войны ей приходилось прикладывать невероятные усилия, чтобы получить работу. Сейчас каждый задает себе вопрос: а чем занимался мой сосед в то мрачное время?

Магда доверила Роми заботам сестры Августины, – и девочка поняла, что в эту минуту кончилось ее детство. Беззаботные годы, проведенные в семейном поместье Мариенгрунд близ городка Шёнау в Баварских Альпах; игры с младшим братом Вольфом-Дитером (она звала его Вольфи); беготня в саду вокруг дома, похожего на швейцарское шале; партии в бадминтон с мамой, подтянутой, уверенной в себе, более красивой, чем когда-либо.

Детство Розмари можно было бы назвать прямо-таки сказочным, если бы не развод родителей. Девочка подумала об отце: почему его нет здесь сейчас, когда она так отчаянно нуждается в нем? Вот уже четыре года, как родители развелись. Вольф Альбах-Ретти увлекся другой актрисой, Трудой Марлен, австрийкой, как и он сам. Он бросил семью, чтобы наслаждаться своей любовью открыто, на виду у всех. «Я создан, чтобы заводить себе женщин, а не детей», – однажды скажет он дочери.

Мама торопливо машет рукой, а сестра Августина уже приказывает Розмари следовать за ней. Розмари смотрит вслед матери. Долгое время у Магды почти не было перерывов между съемками, и во время ее отсутствия детьми занималась Роза, ее мать. Но теперь она решилась отдать девочку в интернат. Когда стало известно о ее связях с нацистским режимом, то роли ей предлагали все реже и реже, – тогда уже не оставалось ничего другого, как доверить воспитание дочери монахиням.

Долгие месяцы Розмари будет ее ждать. Каждую субботу она будет неотрывно смотреть вдаль из окна или со ступенек у входа в замок, уповая на встречу с матерью; но за четыре года мечта сбудется лишь четыре раза.

Магда приезжает только раз в год, ненадолго, чтобы опять исчезнуть.

1953 год

Кельн

Розмари, сгорая от смущения, пристально смотрит в объектив камеры. Это ее первые кинопробы. Как и почему она согласилась выступить в качестве начинающей актрисы? Ведь она всегда мечтала стать художницей! Рассчитывала, что это даст ей возможность хоть немного времени проводить с матерью? Захотела сама отведать той жизни, которую избрала для себя Магда? Или, быть может, решила узнать, могут ли эмоции, испытываемые на съемочной площадке, быть для человека важнее, чем время, проведенное с собственными детьми?