Вертеп

«Кто борется с обстоятельствами,

Тот становится их рабом.

А кто покоряется им -

Становится их господином».

«…И вижу – тайна бытия

смертельна для чела земного…»

«Молчи! Ты глуп и молоденек.

Уж не тебе меня ловить.

Ведь мы играем не из денег,

А только б вечность проводить!»

ПСИХИАТР

– На море-окияне, на острове Буяне, стоит церковь соборная, соборная, богомольная. В этой церкви соборной, богомольной стоит Мать Пресвятая Богородица. Она книгу-ивангилье читает, сама слёзно плачет-отговаривает: от колдуна, от колдуницы, от виритника, от виритницы, от завистника, от ненавистника, от завистницы, от ненавистницы, от худого часу, от худого сглазу, – от девичьего, от молодичьего, от ночного, полуночного, от денного, полуденного. От серого глазу, от жёлтого глазу, от чёрного глазу, который этого человека шутить и сушить. Он тебе лиха не льстил, зла не творил, вынь свои недуги из всего тела белого и из буйной головы. А если ты не перестанешь этого человека шутить и сушить, я пойду Богу помолюся, Христу поклонюся, к Илье Пророку, К Иоанну Предтече, они пошлют на вас тучи грозные, громом вас побьют, молоньёй пожгут, сквозь пепел, сквозь мать сыру землю пробьют…

– Ну, будет, Домнушка, будет. Всех злых духов мне распугала. Эдак они разбегутся, больных мучать оставят, – я без работы с голоду помру, – я с трудом открыл глаза.

Домнушка – блаженная, моя пациентка, жалкое существо.

У бедняжки голова, как ком глины, который Бог начал лепить и бросил оземь. Видны следы пальцев скульптора и сильная вдавленность от удара.

Лицо асимметрично. Две половинки лика, как половинки зеркала в складном трюмо. Кажется, вот-вот сложатся и затрепещут, словно крылья бабочки. Не лицо – комната смеха, королевство кривых зеркал.

Волосы тициановские. Светоносное облако, пышное, рыже-золотое, лежит на повреждённом черепе весомо и воздушно. Два полунимба-полуматерика расчёсаны на прямой пробор. Рыжий ангел. Но сквозь божественное сияние волос видны проплешины, мертвенно-белые, с лёгким сальным отливом.

Бесполое тело пластмассового пупса без талии и грудей. Коротенькие ручки и ножки в младенческих ямочках.

Милосердие Божие в картинках.

И у меня их целое отделение.

Наверное, поэтому я атеист – не атеист, христианин – не христианин. Сам не знаю, во что верю. Как все мы.

Если я окончательно не разуверился, то только потому, что вижу глаза Домнушки.

То ли настолько восторженные, что безумные, то ли настолько безумные, что зрят рай. Око в око созерцают Бога. Того, кто её изуродовал и – кого она обожает.

Глаза излучают слепящее сияние. В круге его я задыхаюсь.

И тут завизжал телефон.

Ненавижу телефоны.

– Ну, Домнушка, угадала ты насчёт колдунов и колдуниц. К ним еду. Вот, на съезд экстасенсов пригласили.

И тут Домнушка отчебучила. Из бездны больничного халата она вдруг извлекла шмат кровавого мяса и обрушила его мне на стол. Прямо на бумаги. Аж стёкла очков мне забрызгало.

СЕДАЯ ДЕВОЧКА

Из моего сердца ударил столб зелёного света, как прожектор.

Он соединился с дрожащим зелёным дыханием деревьев, впал в него, как в отчаянье, и я взмыла над телом и заплескалась, словно отражение в реке, в которое бросили камень.

Я стремительно распахивалась, втекала всё глубже и оказалась сначала деревом, потом лесом, а потом всем зелёным покровом земли. В течение трёх секунд я уже обняла всю планету, обвила её, обволокла, и она запульсировала внутри меня, как плод в чреве матери, закувыркалась, забила ножками в меня изнутри.

Во мне были острова и горные пики, тамтамы Африки и небоскрёбы Нью-Йорка. Всё это визжало, блеяло, свивалось в клубок и взмывало в поднебесье, кроило воздух крыльями птиц, взрывало землю копытами кабанов, глодало кору, ухало, впивалось клыками, грозило, умоляло, спасалось бегством, разрывало на куски.

Всё было живым, жадным, свирепо-сладостным, обожаемым. Я просто осеняла всё это.

Не надо было ни плакать, ни бороться, ни исправлять, ни приносить пользу – просто быть. Цвести. Дышать. Сплетать тела. Погибать в зловонной пасти – переливаться в того, кто тебя съел. Быть водой в сообщающихся сосудах. Быть бессмертным!

В природе не умирают – обмениваются телами и энергией, вставляют тела друг в друга, как куклы в матрёшку, как шкатулки в китайской головоломке. И тот, кто самый маленький, – и есть настоящий. А всё остальное – только упаковка.

Всё было решено ещё вечность назад. И целую вечность продолжалось. И самое важное было – не сломать этот чудесный механизм, не нарушить очерёдность, которая позволяет всегда и везде самому маленькому и слабому, самому последнему – быть главным.

И в этот момент мама завопила:

– Ты только посмотри на это, Ольга! Тебя приглашают на съезд экстрасенсов…

ШЕХЕРЕЗАДА

…Я шла по лугу. Я представила его себе в июле, ближе к вечеру. В это время жара даёт перевести дыхание, выжав перед тем из земли, травы, цветов экстатические запахи бытия, упоительные до галлюцинаций. Вдыхаешь – и видишь радужные сны.

Все предметы: камешек, сорняк, птичье перо – обретают особый смысл, как в разгар безумной любви или вселенской катастрофы.

Все вещи важны в мирозданье и становятся её смыслом и центром.

Вещи одухотворяются.

Я мысленно прохожу среди трав, встречая понимание и любовь, угадывая характер, лицо и судьбу каждой былинки. Всё это обволакивает меня сладким облаком причастности к тайне жизни.

Я слышу шум воды совсем рядом. Я знаю, что там река и мост. Это мост через реку времени.

Но тут туман сгущается и запечатывает от меня всё, словно в непроницаемый конверт.

Туман цепляет меня за волосы и платье, словно колючий кустарник, царапает мне лицо, как наждак.

Я вслепую вступаю на мост. Считаю шаги. Их должно быть двадцать два. На двадцать втором я оказываюсь на другом берегу.

И тут туман лопается, как мыльный пузырь.

Я в одной из своих прошлых жизней.

Время пахло зверем. Лес взглянул на меня волчьим взглядом. Взглядом меня пробовал на зуб. Озеро было чёрным. Берега залеплены илом. Осока резала ветер. Ветер кровоточил.

В прибрежном месиве кишели головастики, улитки, тритоны. Дальше – бурелом, сухостой. Древесные калеки и уроды.

И сквозь это – бурная, хмельная, ополоумевшая, пенящаяся и шипящая, как бешеный перекат реки, – зелень.

Женщина вышла из этой взбесившейся от полноты жизни растительности, вся обмазанная засыхающим илом.

Она – это я.

Голая, в панцире из грязи. На шее – ожерелье из собачьих клыков. На боку – кремнёвый нож в кожаных ножнах. Глаза смотрели в прорези грязевой маски. Долгие, прозрачные, хрустко-чешуйчатые, как стрекозиные крылья.

Женщина присела на корточки, опустив ладони в ил. Она стала похожа на лягушонка. Её глаза были, как расплавленное серебро. Они текли, как молочные реки в калашных берегах её тела.

У утёса – опоясанный шкурой мужчина. Коренастый, с копьём. Из-под низкого лба – глаза, фиолетовые, как поминальное вино.

Мужчина пах звериной норой, палёной шерстью, свежей кровью, – грядущим оргазмом. Пьяным, рвотным, выжигающим глазницы алчным запахом жизни. Жизни ради жизни. Жизни изо всех сил. Вопреки всему. Любой ценой.

Жизни, которая вздымается густой, зловонной, но жажду утоляющей волной. Жизни, которая царапается, кусается, жалит, проталкивает язык вам в пересохшие губы, вырывает из вас по куску мясо, бьётся в судорогах с пеной у рта. Жизни, которая занимается с вами любовью и в то же время с прожорливым чавканьем жрёт вас.

Женщина переместилась в сторону мужчины как-то странно. Словно их было две. И одна исчезла у озера, а вторая возникла из ничего гораздо ближе к утёсу. Промерцала туда, погасая в одном месте и вспыхивая в другом.

И уже лёжа на спине, двигалась, наезжала, перекатывала себя, как каплю ртути, наползая на самца…

Вдруг женщина – то есть я – повернула голову в мою сторону, нащупала, вычислила своими текучими глазами мои невидимые ей глаза, перемешала студенистую массу наших глазных яблок, потом вышла из моего взгляда, как мужчина выходит из женщины, и пролаяла:

– Не ходи туда! Не ходи!

И тут зловонная зелёная волна хлынула мне в носоглотку и просто смыла, выплюнула меня обратно в ХХI век.

ИЗБРАННОЕ ЧЕЛО

В моём сне бедные древние боги плакали. Им были тысячелетья. Плоть богов иссохла и сморщилась. Они были старые, никому не нужные и жалкие. Беспощадные люди бросили богов умирать голодной смертью, когда они состарились и ослабели. Так же люди поступают и со своими стариками.

Люди смеялись и дразнили бессмертных или равнодушно попирали ногами, вытаптывали, как траву. Разрушили все древние святилища – и лишили высших существ крова. Заточили в музеях священные камни – ипостаси богов. Там тыкали в них пальцами, лупоглазо пялились.

Небожители ютились, как птицы, в ветках деревьев, кутаясь зябко в клочки мха. Древние боги с визгом дрались у столов людей за упавшие крошки. Боги пили из луж, как бродячие собаки.

А ведь это бессмертные создали нас. Научили добывать огонь. Считать звёзды. Делать детей. Когда-то мы нуждались в богах и молили о помощи, скулили и ползали перед ними на коленях, вымаливая продолжение рода, удачную охоту или дождь.

И небесные обитатели всегда снисходили к нашим мольбам. Мы несли богам лучшие куски, лучших женщин, лучшие благовония.

А теперь люди, как выросшие дети, – всё могут сами. Им не нужны бесполезные старики.

И вот древние боги повернулись ко мне. Они тянули иссохшие руки, просили у меня еды. Бывшие властелины мирозданья ничего не могли мне уже дать, да у меня всё и было, я ни в чём не нуждалось.

Но жалость проникла в моё сердце. Свет благодарности озарил мою жизнь. Я понимаю, что у моей жизни есть теперь особая цель: накормить богов.

Я дам им их пищу.

ПСИХИАТР

Всё оказалось даже хуже, чем я предполагал.

Организаторы сколотили комиссию из независимых членов.

Кроме меня, туда запихнули известную журналистку, Анжелику Михайловну. Она была прозрачно красива, как модели Боттичелли. Золотистая маленькая её головка следила за вами с неотступностью старинного портрета: куда ни повернись, она – за вами.

Позвали врача материалиста, пышущего здоровьем, румяного огромного младенца, смешливого и утомительно жизнерадостного.

Был ещё знаменитый путешественник. Герой-любовник. Ричард Гир. И – в камуфляже.

Только глаза слишком близко посажены, что придаёт лицу неприятный оттенок жестокости.

Герой изъездил в одиночку колдовские и людоедские регионы и считается специалистом по первобытным религиям.

Тип из органов – куда же без него – в жару в костюме и галстуке, обтекаемый и неуловимый, как речной бог Протей. Я долго не мог заглянуть ему в глаза и запомнить черты лица. Без особых примет. Без всякого выражения.

Казалось, нос его обладал способностью прямо у вас на глазах обретать горбинку, или истончаться, или резко укорачиваться, картофельно курносеть. Губы из сочных и мясистых вдруг вытягивались в нитку. А глаза – приветливые поглотители. Тип – само обаяние. Но, пока он тебя очаровывает, он успел тебя запротоколировать, снять отпечатки пальцев, взвесил, измерил, вынес тебе приговор и привёл его в исполнение. А ты думаешь, что ещё свободен и жив.

Присутствовал также православный священник. Вылитый Мефистофель. Готический излом бровей. Ранние залысины. Тяжёлые веки над почти белёсыми глазами. Руки особенные: кажется, они пульсируют, как сердце. Мурашки бегают по коже, даже когда просто смотришь на них. А если дотронется?.. Как будто оголённым сердцем погладит.

А губки – бантиком. И сексуальная родинка над губой. Помесь Азазеля, мальчика-мажора и напомаженного сутенёра. Демон с конфетной коробки.

Мне про этот персонаж рассказывали: отец – видный партиец до девяносто первого года. А сын попал на чеченскую. Тяжело ранен, контужен. Какие-то видения у него были. Лечили. Вышел – подался в священники. Прозрел, по его словам. Создаёт бесплатные кухни для бедных, больницы для бомжей, преподаёт в семинарии. Депутат Думы.

Затесался к нам и искусствовед, специалист по артефактам, доктор наук. По совместительству – экскурсовод в сарае эпохи барокко.

Старенький, скособоченный: одно плечо выше и выдвинутее другого. Как будто профессор прижимает телом к уху невидимую телефонную трубку. Уникально эрудированный, из семьи бывших дворян. Владеет французским, немецким и итальянским. С лёгкой самоиронией пересыпает речь всякими там entre nous soit dit или buona fortuna. С изумительным произношением, но так, словно произносит скабрёзности при дамах.

Колючий, взъерошенный, как умная и злая породистая собака, давно живущая на помойке. Одежда с печатью изысканности – и запущенности. Голубая рубашка под цвет глаз, тщательно отутюженная. А края манжет износились. Опустившийся щёголь.

И глаза – обиженные, недоверчивые, но с ожиданием рождественского чуда за щитом скорбного цинизма.

Председатель нашего конклава – бизнес-вумен. Вернее, жена нового русского и естественная мишень для нападения экскурсовода. Он нынешних хозяев жизни терпеть не может и иначе как быдлом не называет.

Дама эта – пятидесятипятилетняя плечистая кукла с наивными голубыми глазами. В мини-юбке и в космического размаха декольте. Сексуально озабоченная проржавевшая бомба. Хохотушка. Резвушка. Миллионерша родом из завхозов. Даже пьяные сантехники падают в обморок от её ругани.

Первое, что гранд дама на этом конгрессе изрекла для потомства, и, конечно же, тому, ранимому, из дворян: «Подними свою толстую жопу и притарань сюда экран!» После чего на пару суток разразились гроза, градобитие, землетрясение, мор и все казни египетские с битьём эксклюзивной посуды. Матерные слова слились в гармоничном потоке с цитатами из Вольтера и Данте на языке оригиналов.

Смесь обрюзгшей барби, рыночной торговки и распоясавшейся сиротки, пробившейся по лотерейному билету наверх и теперь гоняющей поганой метлой злую мачеху и всех без исключения. Эпилог сказки о Золушке.

Но это были, как сказал классик, ещё цветочки.

Сначала она нацелилась на Ричарда Гира девственных лесов Амазонки. Он уже в ужасе шарахнулся было. Но тут Беатрисе Петровне, нашей престарелой Золушке, шепнули на ушко о внебрачных связях кинозвезды в странах третьего мира. И оскорблённая Беатриче с воплем: «Заслуженный спидоносец!» – ретировалась.

Затем обвела мутным, жаждущим неземной любви взглядом съёжившуюся публику и остановила взор на мне. Я заблеял, что недостоин. Но олигархиня вцепилась в меня мёртвой хваткой, а потом уже изучающе обозрела экстерьер трофея: мою нечёсаную бороду, круглые стёклышки очков, широковатые лицо и зад, блаженную улыбку дитяти. А также индейскую повязку на лбу и замшевую потёртую куртку с фестонами. Придурковатый Добролюбов в хиппозном затрапезе.

Я уже почуял сладкий воздух свободы: такое просто не имеет права на свет рождаться, не то, что сопровождать царственную особу. Но Беатриче сочла себя удовлетворённой.

В первые же две минуты нашей пожизненной дружбы я узнал, как внук Биче обкакался, как она сожрала с потрохами училку-сучку, отнявшую у младшенького богатеев шпаргалку на экзамене, и как Прекрасная Дама российской олигархии обтрескалась тушёными баклажанами. Мою родословную до семнадцатого колена бойцовая орхидея вынюхала в первые пять секунд.

Беатриче втащила меня в банкетный зал, впустила остальных рабов, воссела рядом со мной и принялась пихать в меня всякие вкусные кусочки, одновременно обещая поездку в Лондон по обмену опытом.

В общем, оказалась милейшая хамка и добрейшей души матершинница. Просто она жаждет постоянно кого-то благодетельствовать под немолчный рокот полного списка гениталий.

В этот момент в зал заглянул её муж, давший деньги на весь этот парад сумасшедших.

Супруг так знаменит, что даже я, тёмный человек, опознал его с первого взгляда.

Я было поперхнулся, представив себе месть разъярённого мафиози.

Но то ли муж не с Сицилии. То ли он выкинул на ветер деньги специально, чтобы использовать энергию мадам в мирных целях. И теперь потирал ручонки от счастья, ибо кому-то другому приходилось развлекать богатееву заводную жену.

В общем, я уцелел.

Ясное солнце российского предпринимательства скрылось, а в зал хлынула иная публика, с восторгом взирая явно голодными глазами на роскошно накрытые столы.

Это и были герои дня. Или, говоря словами Домнушки, нынешние виритники и виритницы.

ХОККУ, НАПИСАННОЕ ОЛЬГОЙ ДОГАРЕССКОЙ В ТО ВРЕМЯ, КАК ОСТАЛЬНЫЕ КУДЕСНИКИ ОБЖИРАЛИСЬ НА ХАЛЯВУ

Деревья рождаются птицами.

Они тоскуют о неба сиянье.

Но грязную землю предать не смогли.

ИЗБРАННОЕ ЧЕЛО

Лифт оседал в царство мёртвых. Пурпурные плюшевые сиденья и лампады в форме химер гармонировали с инфернальностью подземелья.

Мы поместились под давящими сводами. Пол был выложен белыми пыльными плитами. Странное эхо блуждало здесь. Эхо, которое не повторяло, а сварливо передразнивало, передёргивало, перевирало, превращая белое в страшное.

Эхо клеветало и грязно сплетничало и даже заговаривалось, вовсе плетя несусветицу. Здесь даже эхо сошло с ума.

Мёртвые торжествовали. Жрицы, пещерные воины, прославленные убийцы. Принесённые в жертву кровавым богам нежные дети в своих стеклянных саркофагах кутались лишь в призрачный трепещущий саван люминесцентного света.

Мёртвые были беспощадно обнажены, слишком близки и доступны, чересчур на всеобщем обозрении. И было в этом что-то кощунственное, что-то от надругательства над могилами.

Но – и что-то от восхождения на трон, от коронования: почести, восхищение, благоговение, священный ужас. Все атрибуты власти.

Мёртвые царствовали.

Как и положено истинным властителям, они бессонными пустыми глазницами день и ночь взирали на своих жалких подданных.

Тщедушные, суетливые, жадные, занятые только своими мелкими дрязгами, копеечной завистью, набиванием желудка, – подданные влекли свои карикатурные тела и гниющие эмбрионы душ на досмотр подлинным хозяевам мира.

И мертвецы видели посетителей насквозь, всё знали о них, ведали все их тайные дела и гадкие помыслы, пока тошнотворные потные волосатые самцы и самки бездумно пялились на саму Вечность.

Мёртвые были красивы. Они источали такой тонкий, удушливо-изысканный ужас, что от них невозможно было глаз отвести.

Пальцы были, как веретёна мойр. Коричневые кожные покровы, отполированные тысячелетиями, походили на японские шкатулки золотого лака. Хищные острые зубы, торчали непредсказуемо и вразнобой, как символ хаоса, словно рты покойников были полны противотанковых ежей.

Ввалившиеся носовые хрящи, поднебесные лбы, завораживающие бездны космических глазниц, – всё это бесконечные туннели в Бессмертие.

Обитатели Аида были мертвы, – но переживут нас. Они были стёрты с лица земли – и никогда её не покинут. Эти мумии были вещами, людьми и богами в одно и то же время.

Они существовали сразу в трёх измереньях, в трёх вселенных, – прошивая и пробивая их насквозь и нас увлекая за собой с такой жестокой стремительностью, что ветер явственно свистел у нас в ушах при падении, при пролёте сквозь все эти прорвы-миры.

ЭКСКУРСОВОД

Экспозиция так называемого Музея религии и атеизма, созданного в тридцатые годы, со всей очевидностью, su vasta scala, разоблачала духовное убожество, беспринципность и маниакальное зверство большевиков. S’intende, только людям, упивавшимся чужими мучениями и смертью, только садистическому государственному порядку могла прийти дегенеративная мысль собрать в этот музей африканские фетиши, утыканные гвоздями, чёрную Кали в ожерелье из людских черепов, натуралистические статуи Миктлантекутли – ацтекского бога смерти, – и Шипе-Тотека в маске из снятой с лица человеческой кожи.

Здесь древнеегипетские мумии, с которых безжалостно сорвали льняные и виссоновые пелена, так, что усопшие бесстыдно выставлены на всеобщее обозрение, как нищие побирушки, – хуже того, как преступники перед казнью.

Здесь скелеты шаманов из алтайских погребений, сваленные как попало, что здорово напоминает вскрытое захоронение жертв сталинских репрессий.

Venutosi cosi formando беспардонный винегрет стилей, самые низкосортные грубые образцы идолов демонстрировали худшие черты каждого направления в искусстве.

Полная безвкусица, из-за бездарного подбора экспонатов не имеющая ни малейшей художественной ценности.

И для полноты триумфа пошлости весь этот Пандемониум корявых экспонатов разместили в самой нелепо помпезной, кошмарно аляповатой бывшей церкви. Апофеоз псевдовизнтийских штампов, клише и избитостей знаменитого в своё время конъюнктурщика.

СВЯЩЕННИК

Отнять у верующих старинный намолённый божий храм, самый большой и вместительный в городе, богаче других украшенный богоугодными подношениями прихожан – и так осквернить и испоганить!

Лучше бы уж, по обычаю, товарищи хранили тут унитазы или сеялки. Конюшню, в конце концов, устроили бы!

Но советы изощрённее действовали!

Сволокли сюда изображения самых чёрных, зловещих языческих богов, устроили настоящее пещерное капище, блудное логово. Легальное, узаконенное, открыто существующее место сбора сатанистов, ведьм, колдунов и всего того спиритуального сброда, который напропалую кокетничает с нечистым. Это они выпускают в наше общество целый сонм демонов, так страшно мучающих нас всех, подтачивающих и разъедающих мощь нашей православной державы и ведущих нас всех к духовной пропасти, к гибели, к концу света, ибо терпение Господне не безгранично же!

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.