Видеть воздух

Лестница в небо

Нас было двое. Я и мой брат. Мы были погодками: мне – восемь, ему – семь. Сколько я помню себя, столько и его. Мне нравилось быть старшим, я рад, что у меня был именно Эмири, а не какая-нибудь плаксивая Кристина с белым бантами в розовом платьице.

Мы все делали вместе: учились читать, писать, прятаться от родителей, залезая под книжные полки, притворяться спящими, когда мама заходила в комнату, и, целуя нас во лбы, говорила о том, какие мы замечательные и волшебные дети. Словом, я и он – две половинки одного целого. Пока однажды за ним не пришла она.

Началось все с того, что мы с Эмири, как всегда, дурачились на улице, пока мама готовила обед. В тот день было очень много луж, которые остались от проходивших накануне дождей.

Мама позвала нас из окна кухни:

– Эмири, Римини, обедать!

– Давай наперегонки до дома? – предложил ему я.

– А кто последний, тот сопля, – прочитал мои мысли брат.

И мы понеслись домой по лужам, забрызгивая друг друга грязными каплями. Я обгонял его, был уже почти у двери, когда услышал позади какой-то непонятный шум, всплеск воды, а потом плач брата. Обернувшись, я увидел Эмири, который растянулся на животе поперек огромной лужи. Брат лежал и громко кашлял, наглотавшись мутной воды. Я тут же подбежал к нему, помог подняться, и мы, обнявшись, проковыляли оставшиеся до дома несколько метров. Тогда я и подумать не мог, что это будет наша последняя прогулка.

К вечеру у Эмири поднялась высокая температура. Мама не пускала меня к нему до прихода доктора. Она боялась, что я тоже могу заболеть. Мне удалось увидеть брата только на следующий вечер. Пока мама мыла посуду, я тихонько прокрался к нему в комнату. Он спал, шумно дыша через приоткрытый рот. Я подошел поближе и даже в тусклом свете свечи смог разглядеть, какой Эмири стал бледный. Его лоб блестел от капелек пота, реснички нервно подрагивали, казалось, что он вот-вот проснется…

– Римини, – за спиной раздался усталый голос мамы.

Я обернулся и тихонько прошептал:

– Мам, он ведь обязательно поправится, правда?

– Конечно, поправится, – ее голос слегка дрогнул, а потом она обняла меня. – Вот увидишь. Главное – вера.

В ту ночь я впервые помолился. Я точно не знал, как это делается и что нужно говорить, но несколько раз видел это в кино и сериалах, которые смотрела мама… Я встал на колени рядом с кроватью, уперся локтями в матрац, поднес ладони к лицу и закрыл глаза. Некоторое время я сидел в такой позе, пытаясь подобрать слова, и, наконец, собравшись с силами, произнес:

– Здравствуй, Бог! Мы незнакомы. Меня зовут Риними, и мне нужна твоя помощь. Мой братишка очень болен, ты можешь сделать так, чтобы он выздоровел? Пожалуйста. Помоги ему, а взамен я буду…

Я запнулся, подбирая слова, не зная, что сделать в ответ для Бога.

– Я буду отдавать тебе все свои игрушки и конфеты, которые у меня когда-либо будут. Честно-честно.

Через несколько дней я опять зашел к Эмири, но тот снова спал. А еще через три дня мама вошла ко мне в комнату, медленно пустилась на кровать, обняла, поцеловала в лоб и тихонько заплакала.

– Послушай, – в эту ночь я снова обратился к богу, – я не понимаю, почему ты мне не помог. По телевизору ты все время помогаешь тем, кто к тебе обращается. Что я делаю не так?

Видимо, конфет, которые последние три дня я с таким усердием зарывал под деревом, было мало.

Следующие два месяца я не обращался к нему, пока однажды взглянув на календарь, не увидел, что до дня рождения Эмири осталось пять дней. И во мне родилось какое-то странное чувство – мне казалось, что я должен что-то сделать, но пока не понимал, что именно.

Следующей ночью мне приснился сон-воспоминание, в котором мы с Эмири впервые отправились в магазин игрушек, что находился на другом конце городка. Это был наша первая настоящая взрослая поездка. Мы схватили велосипеды, термос с маминым компотом и отправились в путь.

– Смотри, какой динозавр, – Эмири уже в который раз восхищался резиновой темно-зеленой фигуркой, – я бы все за такого отдал…

Наутро я проснулся и понял, что нужно делать. Это было так очевидно, что сначала мне даже стало немножечко стыдно за то, что я был таким дурачком. После завтрака я опрометью понесся в сарай, выкатил свой темно-синий велосипед на дорогу. Потом побежал обратно в дом, залез к себе под кровать и извлек оттуда пыльный зеленый мешочек, в котором я хранил деньги, которые дарила мне бабушка, в основном там были одни монетки.

По пути в магазин я очень боялся, что мне не хватит моих сбережений или же, что кто-нибудь другой купил этого динозавра.

Вихрем ворвавшись в лавку, я с радостью обнаружил заветную игрушку. С горящими глазами подбежав к продавцу, я спросил, сколько стоит этот динозавр. Оказалось, что моих денег с лихвой хватило бы на целых две игрушки. Кинув на прилавок весь свой «денежный мешок», я схватил динозавра и выбежал из магазина. У меня просто не было времени, чтобы ждать пока он отсчитает нужную сумму, я был взбудоражен, хотел скорее вернуться домой, чтобы начать осуществлять свой замысел.

Я крутил педали так быстро, как только мог, перед самым домом я упал и разодрал колени, но мне было совсем не до этого. Побежав в сарай, я схватил топор и пилу. Затем отправился в лес. Мне нужен материал для моей лестницы. Весь оставшийся день я бегал туда-сюда, таская всякие ветки и сучья, и складывал все это добро аккуратной кучкой за домом. Мне кажется, я совершил рейдов пятьдесят или шестьдесят, этого, конечно, было недостаточно, но для начала вполне неплохо.

Наутро я вскочил с первыми петухами и, не завтракая, побежал к своим деревяшкам. Оглядев запасы, я с ужасом понял, что у меня нет гвоздей. Как же мне строить мою лестницу без них? Перерыв весь сарай, на свое счастье я нашел целые залежи гвоздей, которые, видимо, остались еще с постройки нашего дома. Теперь я во всеоружии, и можно начинать.

Я нашел самый большой и высокий дуб у нас на участке и понял, что он и станет началом моей лестницы. Я шустро прибивал деревяшки к его коре, чтобы получилось что-то наподобие лестницы, по которой я смог бы забраться на самую вершину дуба. На то, чтобы оббить все дерево, у меня ушло целых два дня. Жуть! Это было слишком много. У Эмири день рождения уже через два дня, а мне предстояло еще столько работы.

Кто знает, как высоко находится небо, и какой длины мне предстояло построить лестницу, чтобы она достала до облаков, по которым я смог бы забраться на самый-самый верх и встретиться с братом.

Последующие дни оказалась менее продуктивными. Я понял, что строить лестницу навесу намного сложнее, чем прибивать деревяшки к дубу. Сучья и ветки никак не хотели ровно ложиться, моя лестница выглядела кривой и очень жалкой. Я даже расстроился. Ведь день рождения уже завтра, а моя лесенка чуть выше дуба. Этого явно не хватит, чтобы достать до неба.

Я не знал, что делать, и не особо верил, что это поможет, но других вариантов у меня не оставалось:

– Пожалуйста, помоги мне, я очень хочу увидеться с братом, у него завтра день рождения. Сделай так, чтобы моя лестница достала до неба.

После своей молитвы я лег спать.

Я проснулся посреди ночи оттого, что услышал какой-то шорох в саду. Я выглянул в окно. Сначала не поверил своим глазам. Боясь, что эта картинка может в любую секунду исчезнуть, я схватил динозавра, который стоял на тумбочке и босой выбежал на улицу. И к своей великой радости обнаружил, что чудесный мираж не растаял. Это не сон, это все взаправду!

Мой дуб был озарен легким свечением, а из его кроны торчала красивейшая золотая лестница, уходившая прямо в бесконечное небо. Не помня себя от радости, я подбежал к дереву и начал карабкаться наверх. Через пару минут я достиг кроны, и с небольшой опаской взглянул на золотую лестницу. Но, вспомнив об Эмири, я отбросил все сомнения, схватился левой рукой за перекладину, а правую ногу занес на ту, что была повыше…

Не могу сказать, что я карабкался долго. Все мои мысли занимал только брат, поэтому время пролетело для меня практически незаметно. Я был в предвкушении. Казалось, только-только начал свое восхождение, а уже вижу конец лестницы.

С замиранием сердца я ждал этого момента. Лестница закончилась, и тут я увидел его.

Весь в белом, Эмири несильно выделялся на фоне облаков. Мое лицо озарила самая широкая в мире улыбка. Он тоже улыбался. Я бежал к нему навстречу, выкрикивая его имя, и обнял. Мои руки коснулись чего-то мягкого и пушистого – это были крылья.

– Я так рад тебя видеть! Как ты тут? Я так скучаю, – выпалил я на одном дыхании.

Эмири улыбался мне своей детской и очаровательной улыбкой. Его голос совсем не изменился и был в точности таким, как я его запомнил:

– Я тоже очень скучал. Как там мама?

– Она очень грустит по тебе. Тебе тут хорошо?

– Да, спасибо.

Я тщательно взвесил все слова и осторожно произнес:

– Послушай, может, ты вернешься к нам?

– Прости, Римини, но я не могу. Я бы хотел, но не могу.

Я не смог сдержать вздох разочарования:

– Понятно. Я пришел, чтобы поздравить тебя. С Днем Рождения! – сказал я, как можно веселее и протянул ему свой подарок. – Помнишь его?

Глаза Эмири загорелись как раньше, он был действительно рад, как будто я принес ему не просто игрушку, а то, чего ему недоставало для безудержного счастья.

– Спасибо большое! Это самый лучший подарок в моей жизни! Я всегда буду с ним играть!

От его слов я был рад не меньше.

– Послушай, – сказал Эмири, – тебе пора возвращаться, мама скоро проснется.

– Мы больше не увидимся? – я с грустью посмотрел на него.

– Я не знаю, – честно ответил он, – но мы всегда будем помнить друг о друге, не грусти. Мне бы тоже хотелось подарить тебе что-то на память, но у меня ничего нет. Разве что…

Он завел руки за спину и вырвал перо из своих крыльев.

– Я положу его тебе под подушку, чтобы ты не потерял, пока будешь спускаться вниз.

– Хорошо.

– Давай прощаться.

– Ага, – прохрипел я, все еще расстроенный оттого, что он не может пойти со мной.

Я обнял его так крепко, как только мог.

– Прощай, Римини.

– Я люблю тебя.

Я не помню, как оказался дома, но проснулся уже в своей кровати. Как только я разлепил глаза, первым делом помчался в комнату к маме.

– Мама, мама, – кричал я, залезая к ней на кровать, – я вчера видел Эмири. Я лазал к нему на небо, ты тоже можешь с ним встретиться. Там есть лестница…

– Римини, о чем ты?

Я схватил ее за руку и потащил к окну.

– Смотри! Смотри! Там лестница у дуба, видишь?

– Ох, Римини, – мама вздохнула и отошла от окна.

Сначала я не понял, почему она так себя вела. Ведь она должна радоваться, что может увидеть Эмири. Я сам взглянул в окно. Лестница пропала, да что уж, даже моя жалкая лесенка испарилась. Я испугался. Неужели это был только сон?

Я побежал в свою комнату. Тихо подошел к кровати, словно боялся кого-то спугнуть. Задержав дыхание, резко отшвырнул подушку в сторону и сильно зажмурился. Я боялся, что мои ожидания не оправдаются. Но любопытство взяло верх. Я осторожно открыл один глаз, а затем и второй.

На моей простыне мирно покоилось большое белое перо.

Наперегонки

Мы вышли в поле. Точнее, вышел он, а я выбежала за ним. Он очень быстро ходит. Так быстро, что мне приходится бежать изо всех сил, чтобы быть наравне. Иногда он обгоняет ветер. Его шаги очень тихие и спокойные, даже когда он бежит. Я завидую ему. Я не умею так тихо передвигаться. Он всегда знает, если я брожу по ночам по коридору или просто по комнате. Мои шаги эхом разлетаются повсюду. Он часто смеется и говорит мне, что я сильно стучу по паркету, когда хожу. Пару раз я пыталась возмутиться, но он говорил с такой очаровательной ухмылкой, что я перестаю на него злиться. Ну как можно ворчать, когда тебе так улыбаются? В такие моменты я тоже ему улыбаюсь, а он гладит меня по носу. Так мило. Я морщусь, а он улыбается еще больше.

Он все время готовит мне завтраки. Конечно, он не приносит их мне в постель, но я никогда не ухожу от него голодная. И мне это нравится. Нравится, что он может заботиться не только о себе. Это приятно. Кажется, я действительно что-то значу для него. Наверное, это и есть любовь.

Мы завтракаем вместе. Каждое утро, даже когда он не ночует дома. Он приходит под утро, и мы все равно едим вместе. Мы не пропустили ни одного утра и ни одного завтрака. Я очень люблю завтраки.

Еще он любит мороженое. Ванильное в хрустящем рожке. Правда со мной не делится – он его слишком любит, но зато мне всегда удается развести его на рожок. Он говорит, что тот забавно хрустит, когда я его ем. Я не вижу в этом ничего забавного, но я рада, что он рад.

После еды мы идем на прогулки. Длинные и долгие. Неважно, какая погода – снег или дождь, мы все равно гуляем. Каждый день. Я люблю солнце, а он – дождь. Под дождем он всегда ведет себя как ребенок: прыгает по лужам, брызгается, гоняет голубей. Он такой смешной, такой милый и родной, что я даже научилась радоваться дождю, потому что он его любит.

Сейчас середина лета. Июнь. Солнечно. Тепло, даже жарко. Мы вышли в поле, где бегаем каждый день. Он оглянулся, позвал меня и побежал. Я рванула за ним. Он бежал изо всех сил, а я слегка поддавалась ему, специально не обгоняла. Я знаю, что ему нравится меня обыгрывать, а мне несложно ему подыграть. Ведь он такой счастливый, когда первый добегает до канавы. Там у нас своего рода привал: он растягивается во весь рост на траве, а я ложусь рядом, и он гладит меня по голове.

В такой идиллии мы лежим минут пять – десять. Вдруг он неожиданно подскакивает, и я понимаю, что нужно бежать. Только сейчас бежать должна я одна. Он не побежит. Он будет стоять, и смотреть, как я быстро удаляюсь, скрываясь в высокой траве.

Это своего рода задание. Оно только для меня, не для него. Он сам его придумал… Обычно я всегда справляюсь. Сходу. Обычно это бывает просто, как раз-два-три. Но не в этот раз. Сейчас все почему-то сложнее, ну или я теряю хватку, или он хитрит. Я уже несколько минут бегаю в высокой траве. Безусловно, я могу сказать ему, что сдаюсь, но не хочу. Не хочу его разочаровывать. Конечно, мир от этого не рухнет, но я не хочу жаловаться, не хочу, чтобы он думал, что я слабая. Я сильная – хоть и маленькая, но сильная. Я обязательно справлюсь. Хотя бы ради него, ради его улыбки. Хочу, чтобы он мной гордился и говорил мне, какая я замечательная.

Я обернулась – он все еще стоит и смотрит на меня, засунув руки в карманы шорт.

– Брось это! – кричит он мне. – Пошли домой.

Ну уж нет! Я не сдамся. Я его не подведу. Я смогу. Я это уже сто раз делала, а значит, смогу сделать и в сто первый. Я приминаю длинную траву, слышу, как он смеется. По звуку его смеха пытаюсь определить, что именно его веселит: моя неудача или моя упертость. Кажется, все-таки упертость…

Ловлю себя на мысли, что тоже улыбаюсь, слыша его смех. Пытаюсь сосредоточиться, но его смех меня отвлекает. Я не выдержала и сказала ему, чтобы он меня не отвлекал. В ответ он еще больше рассмеялся.

Я остановилась и замерла. Что-то подсказывало мне, что я близко к цели. Это как игра в «Горячо-или-холодно». Я чувствовала, что еще пока не «горячо», но уже «тепло». Это радовало. Я повернула налево и чуть-чуть пробежала вперед.

«Горячо».

Я наклонилась и присмотрелась. Раздвинула длинную траву… и ура! Я нашла то, что искала. Я не сдержала радостный вопль, мне даже захотелось захлопать в ладоши, от нахлынувших эмоций.

Я справилась! Справилась! Я нашла ее!

Счастливая, я побежала к нему, так быстро, как только могла. Мне хотелось скорее его обрадовать. Он увидел, что я бегу к нему и стал мне улыбаться и звать по имени. У меня красивое имя.

Расстояние стремительно сокращалось, я подбежала к нему и улыбнулась, уткнувшись в него носом. Он засмеялся, ему было щекотно.

– У тебя мокрый нос, – сказал он сквозь смех.

Я ничего не ответила, только улыбнулась. Он потрепал меня по голове, а я посмотрела ему глаза. Интересно, какого они цвета? Я думаю, что они какого-нибудь доброго оттенка. Я бы хотела знать это наверняка, а не теряться в догадках. Еще я бы хотела сказать ему, как сильно люблю его, хотя мне кажется, что он и так это понимает.

– Ну что, – спросил он, лукаво махнув рукой в воздухе, – еще сыграем или пойдем домой?

Я сказала ему, что хочу еще.

Он улыбнулся и со всей силы кинул палку, которую я принесла ему минуту назад. Она еще не успела приземлиться, а я уже за ней побежала.

На этот раз мои четыре лапы меня не подведут…

Крылья

Близко. Майкл стоял очень близко к гробу, плотно закрытому крышкой. На крышке возвышался большой и пышный букет из белых цветов. Мужчина смотрел на них и пытался вспомнить название, но у него никак не получалось. Нужное слово вертелось где-то на языке, но никак не шло на ум. Цветы очень похожи на лилии, но это точно не они, хотя, впрочем, какая разница, это не так уж и важно, главное теперь другое. Точнее другой: человек, который находился по ту сторону гроба. Этот человек был Михаэль Фрего – он сам. То есть фактически Майкл присутствовал на собственных похоронах. Мужчина перестал думать о цветах, теперь его голову занимали другие мысли – неужели он действительно умер? Может, это все сон?

Майклу было тридцать три года, высокий кареглазый брюнет, Стрелец, с россыпью родинок на правой руке, владелец художественной галереи, где с сегодняшнего дня начиналась неделя Гойи. Его родители жили в нескольких кварталах от него, он часто их навещал. Сегодня суббота, а его мама всегда пекла по субботам лимонный пирог. Он женился в двадцать шесть на Жизель. У нее были большие глаза и очень гладкая кожа, это так нравилось Майклу. Они познакомились случайно в аэропорту, хотя позже на собственном опыте убедились, что случайностей не бывает. Через два года после свадьбы у них родилась девочка – Люси – миниатюрная копия мамы, но с папиными глазами. Каждое воскресенье всей семьей они ходили в зоопарк, где Майкл покупал дочери большую, похожую на огромный шар, сладкую вату, в лоскутках которой уже через пять минут, благодаря феноменальным способностям Люси, была перепачкана вся семья. Еще Люси очень нравилось смотреть на медведей, и каждое воскресенье по возвращении домой, девочка, очаровательно хлопая длинными ресничками, упрашивала папу подарить ей на день рождение, ну или на любой другой приближающийся праздник, маленького медвежонка… И все это тоже не имело никакого значения. По-хорошему, если вдуматься, то для Майкла сейчас больше ничего не имело абсолютно никакого значения.

Майкл с шумом выдохнул и устало потер глаза. Голова шла кругом. Мужчина перевел взгляд в сторону, и его глаза невольно стали улыбаться, глядя на маленькое очаровательное создание шести лет с двумя длинными густыми косами: Люси – его гордость и счастье. А рядом с ней, держа ее за руку, стояло еще одно Счастье. Жизель и Люси являлись самыми главными женщинами его жизни, именно они наполняли его мир смыслом.… А почему «являлись»? Почему «наполняли»? Нет, неправда! Не так! Есть и наполняют.

Майкл, преисполненный решимости, широкими шагами направился в сторону жены и дочери.

– Стой! – окликнул его кто-то, – не так близко. Они могут тебя почувствовать, а ребенок вообще может увидеть.

Майкл напрягся. Кто посмел так грубо назвать его Люси просто «ребенком» – у нее же есть имя?! Майкл обернулся. Он увидел высокого и статного мужчину лет пятидесяти с небольшой проседью на висках и в кипельно-белом костюме, который на фоне зеленой лужайки казался еще белее, что, по мнению Майкла, было совсем не уместно на похоронах.

– Вам не кажется, что ваш костюм не подходит для этого события? У нас тут похороны вообще-то! И вы, собственно говоря, кто? Я вас не знаю, – выпалил Майкл на одном дыхании, и только в ту секунду, как его губы сомкнулись, до него дошло, что этот таинственный незнакомец единственный из всех присутствующих здесь и сейчас, кто видит его и слышит.

Перехватив непонимающий взгляд Майкла, мужчина в костюме улыбнулся, словно прочел его мысли и кивнул в ответ:

– Да, я тебя и вижу, и слышу, даже когда ты ничего не говоришь. Я Рафаэль, – незнакомец протянул Майклу руку.

Михаэль стал протягивать свою ладонь в ответ, но потом резко отдернул, вспомнив о не так давно произошедшем с ним эпизоде. Он попытался погладить по щеке спящую жену, и не чувствовал прикосновение, как будто его рука проходила сквозь нее, словно он пытался потрогать воздух.

– Не бойся, – Рафаэль снова улыбнулся, и, наверное, снова прочел его мысли, – это рукопожатие ты точно почувствуешь.

– Кто ты? И почему мы видим и слышим друг друга, хотя остальным до нас нет никакого дела? – Майкл обернулся и увидел все тех же людей и священника, который читал молитвы над гробом, ни один человек не смотрел в их сторону. – Ты тоже умер?

– Чтобы умереть, надо жить.

Майкл непонимающе смотрел на собеседника.

– Я тот, кто сидит на твоем правом плече, точнее сидел, пока ты был жив. Я твой ангел-хранитель.

– Ангел-хранитель? – Майкл не переставал удивляться, – сегодня мне снится очень странный сон… самый странный за всю мою жизнь, – мужчина нервно усмехнулся.

– Ты не спишь. Ты умер, – спокойно ответит Рафаэль. – Печально, но факт, ты должен его принять.

– Равно как и то, что ангелы-хранители существуют, и это вовсе не плод моего разыгравшегося воображения? Конечно, я так и понял.

Утомленный голос Рафаэля, как будто указывал на то, что подобного рода диалоги происходят у него по нескольку раз на дню:

– Многие так считают. Весьма распространенное заблуждение, что нас не существует.

– И что теперь? Что со мной дальше будет?

– Ты отправишься туда, куда заслуживаешь.

– И что же я заслуживаю? – скептически бросил Майкл, все еще сомневаясь в том, не сон ли все происходящее.

– Разве то, что сейчас перед тобой стою именно я, не дает тебе ответа на твой вопрос?

В эту секунду Майкл почувствовал себя неимоверно глупо, кажется, последний раз он так глупо себя чувствовал, когда ему было лет семь.

– И как мы туда попадем? Сомневаюсь, что рай находится именно здесь, – носком правого ботинка Майкл пнул комочек земли, который тут же рассыпался.

– Мы начнем наш путь, как только ты будешь готов и завершишь все дела, которые удерживают тебя.

Сначала Майкл не понял, о чем говорит Рафаэль, какие у него могут быть дела, он же умер?! Но потом мужчина догадался, что ангел имел в виду.

– Только не подходи слишком близко.

Майкл кивнул и сделал несколько шагов в сторону жены и дочери. Они были такие красивые и стояли совсем рядом. Казалось, просто протяни руку, и он сможет обнять их в последний раз. Жаль, но это была всего лишь иллюзия – красивая и недоступная, но безумно притягательная. Майкл всегда с удовольствием дарил ласки и улыбки своей семье, но сейчас, глядя на них, ему стало казаться, что он делал это недостаточно часто. От мысли, что больше никогда не сможет быть рядом с ними, ему стало по-настоящему больно.

Жизель опустилась на колени, чтобы покрепче обнять Люси за плечи, по щекам девочки катились большие и крупные слезы. Сердце Майкла разрывалось, глядя на них. Если бы Майкл мог просто обнять их обеих, сгрести в охапку и никогда больше не отпускать, тогда все было бы иначе: Люси бы не плакала, а смеялась. У нее был звонкий и заразительный смех.

Иногда нам не хватает всего лишь одного объятья, чтобы все изменилось; одно объятье, чтобы стать по-настоящему счастливыми.

Майкл просто стоял и смотрел на Жизель и Люси, а Рафаэль терпеливо ждал в стороне. Мужчина хотел запомнить каждый миллиметр, каждую черточку самых любимых и дорогих лиц на свете, но он не хотел помнить их такими – грустными, плачущими. Майкл закрыл глаза и представил Жизель и Люси смеющимися, радостными, такими, какими он видел их сотни раз, когда они были все вместе ходили в парк на прошлой неделе, когда они были счастливы: Жизель смотрела ему в глаза и улыбалась, а Люси, сидя у него на плечах, смеялась над огромной и причудливой тенью, которую они отбрасывали на зеленую траву….

Майкл выдохнул и открыл глаза. Увиденная картина потрясала. Он стоял на большом белом облаке, расстилавшимся на километры и километры вокруг, ему не было видно ни конца, ни края. Облака были повсюду: над ним, под ним, вокруг него.